Друг друга отражают зеркала

Толкует о душе твоей молва. А зеркало души — ее деянья. И заглушает сорная трава Твоих сладчайших роз благоуханье. Твой нежный сад запущен потому, Что он доступен всем и никому! (С. Маршак, сонет 69 Шекспира)

«Вот ты и влип, любитель апельсинов», — подумал Шэнь Цинцю не без злорадства. А потом минуты три с досадой выслушивал, какой он гнусный и подлый человечишка. Досада относилась к тому, что он мог заткнуть старого развратника в любой момент. Достаточно было бросить намек, что его действия выставили императора в смешном свете. Но, во-первых, мерзавец все же не успел сделать ничего, за что стоило убивать. Тем более — руками Ло Бинхэ. Во-вторых, дедок был источником сведений и случайных возможностей. В результате Цинцю стоял и слушал трагическую историю о том, как больно старому демону видеть, что величайший правитель расточает свои милости на столь недостойного подданного: — Императору известна моя способность читать в людских сердцах. Я заглянул в самые дальние глубины его памяти, но не нашел там ни капли верности или благодарности, даже к родителям… — И хвала богам! — подумал Цинцю. — А тебя он, выходит, не видел? Его не на шутку встревожило «чтение в сердцах». Хотя, кроме разговора с Ша Хуалин, ему по большому счету и скрывать-то было нечего. Побои в доме Цю и неподобающие мысли в отношении шиди Лю поблекли после ареста, а насколько ему нравилось делить постель с Ло Бинхэ, тот, вероятно, и сам догадывался. Была еще пара вещей, выставлявшая его в глупом свете. Например, то, что он так и не смог преодолеть привязанность к шисюну Юэ. Но щекотливость этих сведений в окружающем его мире никто бы даже и не понял. — Как знать, — отозвался воображаемый демон с такой непритязательной скромностью, что сразу становилось ясно: с выражением благодарности у недостойного Шэня дела обстоят не очень. Это Шэнь Цинцю и сам за собой знал, но поделать ничего не мог. В выражении чувств ему мешала не гордость, а уверенность, что в его исполнении любой подобный жест будет выглядеть глупо и навязчиво. Да и не был воображаемый демон похож на того, кому Цинцю в принципе было что предложить. Старикашка тем временем продолжал разливаться соловьем, лежа на полу в компании сапог Ло Бинхэ. Он явно не испытывал там никаких неудобств, несмотря на лощеный вид и дорогой наряд. — Вот что значит характер старой закалки, — мысленно фыркнул Цинцю. — С такими держи ухо востро, они на брюхе ползают быстрее, чем я на мече летаю. Император внимал благосклонно, пока ему не наскучило: — Что же привело старейшину так далеко от дома? Пространство вокруг изменилось. Под ногами оказался уходящий за пределы видимости каменный пол, выложенный ровными квадратами, из-за чего Цинцю почувствовал себя фигурой на игровой доске. Старик и вовсе испуганно заозирался, словно вокруг него возник не дворцовый интерьер, а клетка со львами. — Мои годы сочтены, всемогущий, и перед смертью мне захотелось взглянуть на другие миры, — ответил он печально и твердо. Цинцю даже посочувствовал бы. Но болтающийся на нем фривольный оранжевый наряд сводил на нет всю его доброту. От мысли, что император видел его в этих тряпках, хотелось упокоить старую сволочь голыми руками. — И как тебе наш мир? — спросил Ло Бинхэ. Изо рта у старика полились цветистые славословия, словно он боялся, что издохнет, как только заткнется. Самое прекрасное, что он видел! Людям наконец-то показали их место!.. Ло Бинхэ скромно заулыбался. — Передай своему ученику, что не стоит посылать старших в столь опасные путешествия. Ему следует лучше заботиться о твоем здоровье. — Ученику?! — горестно изумился старик. — У меня нет ученика. — Тогда тем более, зачем тебе служить ему? — сказал Ло Бинхэ. — Служи мне. — Смилуйся, повелитель, этот ничтожный слишком стар, чтобы служить, и плохо понимает нынешние нравы. Прости, если я преступил границы, мной движет не обида, я давно смирился со своим положением. Меня волнует опасность, исходящая от этого человека! Он только выглядит смирным, а на деле хуже скорпиона и хуже шакала, только и ждет возможность укусить кормящую его руку… По мнению Шэнь Цинцю, старик перебарщивал с предостережениями — дожил же император как-то до своих лет без его нытья. Сам он чувствовал себя не столько скорпионом, сколько бараном. Ло Бинхэ явно понимал, с кем говорит, хотя дедок так и не представился, — почему тогда он не понимал? Вдобавок у него чесался язык предложить мерзавцу свое место. В конце концов, тот тоже мужчина и еще более старый — воплощенный идеал! Разве что размер императорского жезла его сильно разочарует… Вместо этого приходилось ловить каждое слово. Но прежде чем ему удалось понять смысл происходящего, Ло Бинхэ надоело окончательно. — Ты тоже береги себя. Прощай! — он крепко ухватил Цинцю за запястье, и мир сна схлопнулся. Вместо иллюзии сянци их вновь окружал своеобразный уют императорского логова. Шэнь Цинцю стоял возле кровати, все еще удерживающий его руку император лежал, но резво поднялся. Цинцю бросил быстрый взгляд на постель, почти боясь увидеть там второго себя. В последнее время он настолько свыкся с мыслью о двойниках, что уже ничему бы не удивился. Но его место пустовало. Проклятый скот, вместо того чтобы разбудить, притащил его с собой из сна, словно какую-то вещь!.. Повернувшись обратно, он обнаружил, что император вцепился в рукоять меча, и рефлекторно отпрянул. Ло Бинхэ посмотрел на него, и угрюмое выражение на его лице сменилось саркастическим. Он оглядел заклинателя с головы до ног и прыснул, а потом не выдержал и раскатисто захохотал, схватившись за живот. Цинцю окатило мучительным бешенством. Не то чтобы это имело значение, но раньше Ло Бинхэ так не делал. Оскорблял — да, угрожал — бывало. Но никогда не смеялся над ним вот так. А давно ли Цинцю, сколько бы ни наблюдал, упирался взглядом лишь в благочестивую маску и не мог понять, о чем думает это отродье? Где они теперь, те золотые дни?!.. Его потряхивало от гнева, но он понимал: покажет, что его это задевает, — будет носить женскую одежду до конца своих дней. Демон разогнулся и вытер кулаком проступившие слезы. — Иди переоденься. — Он потянул Цинцю за рукав в сторону шкафа. Это обнадеживало. Но пока Цинцю нашаривал уходящие куда-то вбок завязки дамского облачения, Ло Бинхэ опять принялся хрюкать и фыркать, словно открыл неисчерпаемый источник радости. «А мог бы увидеть в этом метафору того, что он может изменить, — и того, что не может», — высокомерно думал Цинцю, но глубокая обида жила в нем отдельно от этих мыслей, лишая равновесия. — Что тебя так развеселило? — флегматично сказал он. — В гарем свой иди, там еще смешнее. — Если ты не видишь ничего смешного, это не значит, что его нет, — с неожиданной злостью огрызнулся демон и принялся сдирать с него одежду. Яркая ткань, как туман, расползалась в его руках от одних только прикосновений и оседала на пол. У Цинцю тоже хватило бы на это силы, но он не привык так относиться к вещам. Ло Бинхэ протянул ему нижний халат. Дождался, пока он проденет руки в рукава, аккуратно запахнул и завязал пояс. Достал из шкафа следующий. Его движения замедлились, взгляд подернулся отрешенностью. Он помогал облачаться, а воспринималось, как будто раздевал. Обнимал за талию, накладывая пояс, разглаживал появившиеся складки. Поправлял ворот, чуть заведя пальцы под ткань. Бережно и интимно скользил ими по обнаженной коже, и Цинцю сам не заметил, как затаил дыхание. Иногда он пытался представить себе поцелуи, чаще всего женские, абстрактное касание губ. Было интересно, как это. Он не знал. Но подозревал, что они не ощущались бы и в половину столь же нежно, как простые прикосновения, когда демон задумывался о чем-то. Цинцю опустил взгляд. Тело, привыкшее подстраиваться под желания императора, разгоняло по венам вязкое предвкушение. Оно чуть слышным прибоем шумело в висках, и Цинцю вдруг подумал, что, может, та чушь, которой он набивал голову Ша Хуалин насчет вкусов ее мужа, была не такой уж чушью. Сейчас ему было очевидно, что Ло Бинхэ любил ее вопреки ее манере одеваться. Может быть, ему нравилось впечатление, которое она производила на мужчин. Или он считал, что женская мода не его собачье дело. Но сам он находил такую одежду не соблазнительной, а нелепой… Ло Бинхэ достал из шкафа верхнее ханьфу, тяжелое от драгоценной вышивки, накинул на плечи Цинцю. Слишком длинное, оно скрыло и ладони до кончиков пальцев, и босые ступни. Чтобы идти в нем, ему пришлось бы подбирать подол. А чтобы заняться тем, что угадывалось в как бы случайных касаниях демона, в глубоком дыхании и медленных взмахах его ресниц, оно и вовсе было без надобности… Ло Бинхэ невозмутимо завязал на нем пояс, вытянул шпильки из его прически и брезгливо спихнул с его головы громоздкую конструкцию, украшенную жемчужными нитями. Все, что было наверчено под ней, в беспорядке рассыпалось по плечам. Цинцю продолжал стоять неподвижно, изображая равнодушие. Демон запустил руку в его волосы, сжал в кулак и властным жестом притянул к себе. — Знаешь, что смешного? — сказал он, склонившись к уху, и Цинцю повело от его близости. — Давным-давно некий ученик представлял, как он прикинется сестричкой и устроится прислуживать в весенний дом, чтобы наблюдать за своим учителем… Странное очарование рассеялось, и Цинцю недовольно очнулся. Почему-то любая откровенность со стороны Ло Бинхэ оказывалась чем-то вроде ведра помоев — и эта не стала исключением. — …Ученик был миловидным и стройным и знал, что ни одна девушка не сравнится с ним по красоте. Он мечтал, что учитель обратит на него внимание и потребует себе. Конечно, ученик понимал, что если обман раскроется, ему влетит, но все равно соглашался… Ну и ничем хорошим это не заканчивалось, — сухо добавил он и отстранился. — А теперь этот никчемный проныра нарядил тебя как блядь, а ты даже не смог дать отпор. Вот такая вот смешная история. Он легонько стукнул Цинцю пальцем по носу и отступил от него, снова задумавшись о чем-то. — Что же ты признал никчемного проныру своим учителем? — забросил удочку Шэнь Цинцю. — Почему нет? Я и тебя признал своим учителем. Он хотя бы заслужил. Цинцю растерялся. Ответ его оскорбил. Он довольно цинично смотрел на «священную связь между учителем и учеником». У него самого было двое учителей, которым он подчинялся ровно столько, сколько был вынужден, а если бы понадобилось, дал бы и дюжину ученических клятв. Дело было не в этом. Просто он слишком привык считать, что был в жизни Ло Бинхэ кем-то особенным. Что этим и была продиктована его месть. Но он не был ни особенным, ни единственным — ни в каком смысле. Ло Бинхэ четвертовал его, убил близких ему людей и в итоге сделал из него наложницу не потому, что имел причины как-то особенно ненавидеть, а просто так. «Ну… ладно», — подумал Цинцю. В конце концов, он не первый день жил на свете, чтобы его это сильно удивляло. Зато стало очевидно, кем был любитель апельсинов. Цинцю раньше сбивало с толку, почему Ло Бинхэ мог перепутать его с учителем, вертелась мысль: может, для него они со старикашкой выглядят одинаково? Теперь было ясно, что к нему наведался сам Мэнмо, а точнее, его двойник. Единственное по-настоящему пугающее древнее зло. Цинцю привык представлять его грозным неуязвимым гигантом… — а он его в женские тряпки обрядил, недоносок демонический. Это напомнило разрывающемуся от переживаний Цинцю начало учебы — когда, казалось бы, совершил невозможное, стал адептом лучшей школы легендарного клана и думаешь, что вот сейчас-то на тебя повалятся небывалые чудеса, а вместо этого выгребаешь от всех подряд, как еще нигде не выгребал. И в дальнейшем чем больше усилий он прикладывал, чем выше взбирался — тем больше видел вокруг себя дерьма и никаких чудес... Воспоминание стало последней каплей, и на Цинцю упало тихое холодное спокойствие. — Вся твоя сила — плод двух случайностей: твоего происхождения и твоего меча, — сказал он. — С такими грязными помыслами ты бы и шага не смог ступить по пути духовного зарождения. Даже от твоей красоты, которой ты так чванишься, уже остались бы одни воспоминания. — Он развел руками. — Видишь, не так уж и смешно. Ло Бинхэ побледнел, в прищуренных глазах зажегся недобрый огонь. — Да что ты говоришь. Если я отзову свою кровь и дам тебе меч… — он цедил слова с такой ненавистью, что Цинцю делалось физически плохо. — Я тебя уделаю, даже не прикоснувшись к Синьмо. Только восстанавливаться после этого ты будешь долго. — Звучит похоже на пустую болтовню. Приступай, — сказал Цинцю. Несколько секунд они смотрели друг на друга молча, затем взгляд демона смягчился. — Нет, — ответил он с нехорошей улыбкой. — Кое в чем мой учитель был прав: не надо давать противнику шансы. Да и в чем смысл победы, от которой я ничего не получаю? Он шагнул вплотную и снова запустил Цинцю руку в волосы, на сей раз аккуратно заправляя за ухо тяжелые пряди, с таким видом, словно гладил шкуру побежденного им льва. Но Шэнь Цинцю не чувствовал себя побежденным. То, что императору виделось сплошной чередой побед, он воспринимал как затяжную военную кампанию, общий ход которой улучшал его положение. Пока Ло Бинхэ топтался на месте, упиваясь триумфом, он, несмотря на всю свою несостоятельность как бойца, по крупицам из ничего выстраивал свои позиции. — Вот тебе смешная часть истории, — презрительно сказал Цинцю. — Учитель не польстился бы на переодетого ученика. Так что невоздержанный адепт мог бы и дальше прислуживать в весеннем доме и рассказывать там свои байки. — С чего ты взял, что не польстился бы? — весело спросил Ло Бинхэ, уверенный в собственной неотразимости. Но руку, которой издевательски-нежно поглаживал за ухом, все-таки убрал. Цинцю порадовался — ему только очередного приступа не хватало. Сам он считал, что в текущих обстоятельствах Ло Бинхэ не станет причинять ему боль намеренно, но понятия не имел, как убедить в этом свой организм, который теперь в самые неподходящие моменты словно бы говорил «все, с меня хватит, до свиданья!» — и переставал дышать. Что касается вопроса, ответ был очевиден. Цинцю предпочитал засыпать под тихую приятную музыку. По собственным меркам, он был довольно непритязательным слушателем. Он не требовал особой виртуозности, но не терпел дурновкусия и знал наперечет тех, от чьей игры он не тянулся к мечу и не рисковал впасть в искажение ци. С одними он был знаком, потому что они приходили послушать его, с другими — потому что он приходил послушать их. В основном это были совершенствующиеся или представители знати. Но встречались и мастера из низов. Некоторые «нормальные» исполнительницы развили свой талант в весенних домах или попадали туда в результате жизненных невзгод. В отличие от прочих падших женщин, им лорд Шэнь искренне сочувствовал, так что считался очень щедрым клиентом. Это списывали на его избалованность, спесь и на то, что он не знает цену деньгам. Словом, как ни посмотри — одна польза. Что касается адепта Ло, Шэнь Цинцю, скрепя сердце, был готов признать за ним некоторые достоинства. Но музицировать этот олух не умел, и никакая демоническая сила ему бы в этом не помогла. Так что Цинцю только поморщился. Конечно, император предпочел оставить за собой последнее слово в том разговоре. И вернулся к нему, когда заклинатель меньше всего ожидал: — Я хотел сказать, дело не в том, что ты слаб. Просто ты не знаешь, как сделано твое тело. Я знаю. Цинцю, не до конца насаженный на член, мечтал в это время о двух вещах: толкнуться навстречу — и стукнуть демона по морде за очередную остановку. Но дурацкая поза не позволяла сделать ни то ни другое — только пытаться удерживать равновесие, пока император дразнил его. Проникал своим огромным орудием едва ли наполовину, двигаясь словно с неохотой, медленно и бессистемно — достаточно, чтобы распалять в узком нутре Цинцю внутренний жар. — …Так что мне правда не нужен меч, чтобы с тобой справиться. Ты мне веришь? Лучше бы верил. — Он поддерживал Цинцю за щиколотки, время от времени все так же неторопливо массируя большими пальцами подошвенную сторону стоп, и каждое такое касание обрушивалось на Цинцю хлестким ударом возбуждения. Оно быстро спадало, но оставляло незаметную часть, которая складывалась с предыдущими, постепенно усугубляя его состояние. «Интересно, у кого он сношаться учился? — злобно думал Цинцю. — Наверняка тот несчастный был престарелым паралитиком, который постеснялся признаться, что толком уже не способен ни начать, ни кончить. Или это Мэнмо над ним так подшутил?» Вообще-то однажды испытавший на себе последствия спешки Шэнь Цинцю полагал, что второпях таким поленом можно и убить. Но поведение императора не имело ничего общего с разумной предосторожностью. Он даже не пытался войти полностью, вероятно, жертвуя комфортом ради зрелища. Лишь когда не способный больше выносить неподвижность Цинцю слишком подавался вперед, пытаясь сняться с члена, он клал руки ему на талию или поперек живота и с тихим выдохом насаживал обратно. Тогда Цинцю забывал все слова и переставал мысленно проклинать его за черепаший темп, неустойчивую позу и придурочную идею трахаться где-то кроме кровати. Среди немногочисленной мебели в пространстве императорской комнаты имелось подобие трона на небольшом ступенчатом возвышении. Трон был черным и гармонично сливался со средой, так что проводящий большую часть времени в постели Цинцю даже и не замечал эту рухлядь. Но тут Ло Бинхэ смахнул с нее пыль и не иначе как решил напомнить учителю, что он целый аж император. Он затащил Цинцю к себе на колени, раздев и завязав глаза его же поясом. Тот сперва порадовался, что сидит спиной и можно не следить за выражением лица. Но радовался он недолго. Император надавил ему на шею, заставив пригнуться, а потом, схватив за лодыжки, подтянул его ноги к себе. Теперь оседлавший его бедра Цинцю опирался стопами на сиденье, а руками вцепился в колени демона, опасаясь свалиться ему под ноги при первом же толчке. Требовалось усилие, чтобы держать равновесие, прикосновения воспринимались неожиданно и остро, а воображение заменяло зрение. Цинцю не умел довольствоваться темнотой перед глазами, невольно представляя, как выглядит со стороны. Мозг подкидывал картины того, как демон пощипывает его ягодицы, упираясь членом в мягкое кольцо мышц, но не входя. Как блестящей от масла головкой неспешно размыкает отверстие. Как оглаживает ладонью бока, напряженные лопатки и выгнутый позвоночник… Какая-то часть его натуры настойчиво зудела, что это постыдно и ужасно, но другая часть говорила, что, если бы не Ло Бинхэ, он бы оргазм только на рисунках видел. И что чем более открытая у него поза, тем ему же в итоге будет лучше. — ...Еще одна особенность твоего тела: можно заниматься этим хоть весь день, твоему совершенствованию это не повредит. Ты, думаю, уже заметил. Хотя тебе это и раньше не мешало, не так ли? Как ты это делал? Чужая рука уверенно размазала по члену естественную смазку, и Цинцю чуть не застонал от облегчения и желания вбиваться в сомкнутые пальцы. Демон как будто услышал его мысли, но несколько движений спустя отодвинул руку, сделав прикосновение едва ощутимым, и остановился для особенно ценного напутствия: — С твоим новым телом все по-другому. Можешь кончать сколько угодно, тебе больше не нужно сдерживаться. Сколько бы семени ты ни пролил, это не повлияет на твою силу. «Кто сдерживается? Начни уже делать хоть что-нибудь, тупой идиот», — думал Цинцю. Помимо лихорадочного жара, из ощущений ему была доступна только ткань приспущенных императорских штанов под ладонями и на внутренней стороне бедер. Она воспринималась грубо и неприятно по сравнению с кожей демона, и хотел бы Цинцю посмотреть на того, кому бы это помогло достичь пика. Избегал оргазма он только в первые дни — время, когда ему было проще умереть, чем допустить, что это на самом деле происходит с ним. Тогда он не давал себе осознать, что с ним делают, не понимал, не воспринимал. А потом приспособился. Цинцю невольно удивился тому, насколько они с демоном изменились в такой короткий срок, абсолютно не желая этого. Он в самом деле освоился в новой роли. Насчет удовольствий — не ему привередничать. А то, как и сколько его тут валяют по простыням, теряло всякое значение, если Ло Бинхэ в итоге умрет.