Друг друга отражают зеркала

И оно как хрустальный альбом с миллионом незримо напластанных снимков, где то в голубом, то в зеленом приближаешься или отдаляешься ты? Там хранятся все твои рты, улыбающиеся или удивляющиеся. Все твои пальцы и плечи — разные утром и вечером… Не сразу, не быстро, но верь: отражения — это убийства. (С. Кирсанов)

Высокомерие императора выдавало его ограниченность и зверски раздражало Цинцю. Он даже от пыток и издевательств так не страдал, как от мысли, что его жизнь находится в руках полудурка. Сильные эмоции мешали думать, усложняли самые простые действия. Шэнь Цинцю с детства ощущал это как личный изъян. Словно он был вынужден барахтаться в окружающей его воде, пока его противники действовали на суше и дышали воздухом. Из-за этого со стороны часто казалось, что он витает в облаках или строит из себя нечто возвышенное. Но он ничего не строил. Он стоял мокрый и замотанный в покрывало и думал. О том, что ему вечно приходится подчиняться тупым самодовольным скотам. И о том, что такое же снисходительное высокомерие, присущее воображаемому демону, говорило лишь о глубоком знании мира и вызывало в черствой душе Цинцю непонятный отклик. В конце концов, он и сам мнил о себе сильно больше, чем считалось приличным. «Не удивительно, что его речь состоит из противоречий и парадоксов, — решил Цинцю. — Он может только отвечать «да» на мое любое «нет» и называть черным то, что я назову белым, ведь его не существует». Стремиться к общению с ним это никак не мешало. Скорее, даже помогало. Реальные люди не ощущались настолько близкими, они только и делали, что разочаровывали. Но тот демон… Было бы логичнее, если бы он со всем соглашался. Но он клал хер на логику, правила и все, что считалось важным в заклинательском мире… У Цинцю защемило сердце от зависти, что можно быть настолько свободным. Чего он там хотел? Спросить про чувства этого скота? Ничего сложного. — Ты же помнишь, что я был человеческой палкой? — сказал Шэнь Цинцю так невозмутимо, словно не понимал смысла слов. Собеседники часто принимали результат его внутренних диалогов за естественное продолжение беседы. Император не стал исключением. Красивое лицо ожесточилось, взгляд стал пронизывающим и темным: — Хочешь, чтобы я извинился? — Нет, просто интересуюсь, как тебе не противно. Демон скользнул по нему снисходительным взглядом. — Уверен, что хочешь знать? Конечно, Цинцю хотел. Он ведь почти поспорил об этом. — Что, дал конечностям протухнуть и съел? — вспомнил он подходящую демоническую традицию. — Надеюсь, хоть помыл перед этим? Хотя о чем я. Ло Бинхэ, так и не удосужившийся одеться, пожал плечами: — Мне нравится знать, что ты не можешь оттолкнуть меня. Не можешь свести ноги. Так что нет, мне не противно. Цинцю подумал, что, возможно, он и правда слепой. Потому что даже сейчас он не видел в прямом взгляде демона ни намека на похоть. Только терпение. Интерес, с каким дети отрывают лапки жуку. Чувство превосходства и пренебрежительную жалость. Последнее было вполне заслуженно. Но Ло Бинхэ желал его и открыто признавал это, вот что было по-настоящему странно. Желал его до такой степени, что… — Решил переключиться на калек? Беспроигрышный выбор. Император фыркнул: — Ты специально что ли меня дразнишь? Еще одной их с воображаемым демоном общей чертой была уверенность в своей правоте. Но воображаемый демон был прав, а император — нет. Каким-то образом все, что было у них одинаковым, на поверку оборачивалось противоположностью. Вмешательство демонической крови на этот раз было почти неощутимым. Обездвиженный Цинцю замер, как марионетка с обрезанными нитями. И тут же полоска черной ткани заслонила от него окружающий мир. Последнее, за что цеплялся его взгляд, — насмешливые яркие глаза и приоткрытые губы, скрывающие за своей мягкостью сахарную остроту зубов. Опасно близко к его лицу, но все же предпочительнее темноты. Действие парализовавшей его крови тут же прекратилось, хотя и не полностью. Цинцю понял это, когда попытался стянуть повязку. Он не мог поднять руки к лицу, а тереться головой об обнаженного демона было глупо. Впрочем, это слово идеально подходило ко всем деталям ситуации. Цинцю не собирался дожидаться, пока слепота скажется на его движениях, и просто сел в позу для медитаций. Он мог просидеть так вечность. Ло Бинхэ зашел ему за спину, положил руки на голые плечи, а затем опустился на пол почти вплотную. Контакт был незначительным, как на тренировке, но страх побуждал вслушиваться в каждое движение позади себя. Цинцю понимал, что это бессмысленно. Что бы ни задумало демоническое отродье, оно это сделает и никто этому не помешает. Но кромешная чернота, в которую он был погружен, воспринималась как новое неизведанное пространство. Она обостряла страхи, потому что давала надежду. Цинцю словно сбежал в место, где с ним пока не случалось ничего плохого. Демон тихонько подул ему на шею под затылком. Туда, где кожу холодило соседство мокрых волос и мокрой ткани. Тепла его дыхания хватило, чтобы что-то внутри откликнулось робкой жаждой. Захотелось прикосновений, и чужие ладони на плечах теперь воспринимались как обещание. Это было забавным — ощущать, что тело желало стелиться под хозяина в ответ на любую команду, практически по щелчку пальцев, и лишь сильнее возбуждалось от собственного унижения. Цинцю даже восхитился: конечности-то отсекать каждый может, а вот чтобы так!.. Вдобавок до него дошло, что поза для медитаций годится не только для медитаций. К добру или к худу, но у его знаменитого цинизма были рамки. Опошление техник совершенствования находилось далеко за его пределами. Так что когда чужая ладонь облапала его талию поверх покрывала, он обернулся к демону и влепил затрещину. В непристойных ситуациях ему было трудно применять силу. Точнее, обычно он не хотел этого делать. Поэтому и не заставлял себя — ему только искажения ци не хватало вдобавок к прочим проблемам. Но сейчас ему бы даже не пришлось преодолевать внутреннее сопротивление. К его сожалению, новообретенное проклятье защищало императора от любых энергетических воздействий, а драться руками Цинцю толком не умел, считая это уделом трактирных дебоширов. — Учитель такой неосмотрительный! Совсем не думает о последствиях, — раздалось у него прямо над ухом. В ответ Цинцю попытался ударить снова, ориентируясь на голос, но его руку перехватили. Демон подтолкнул его, заставив немного наклониться вперед, и просунул под него ладонь, оглаживая и надавливая на растянутый вход прямо сквозь скользящую ткань. — Я знаю, что поможет учителю обрести безмятежность и осознанность, — промурлыкал Ло Бинхэ со смехом. — Нужно только принять это внутрь… Шэнь Цинцю попытался снова извернуться, чтобы отвесить ублюдку леща. Может, сам он в прошлом и любил выводить из себя собратьев по клану (и немало забавлялся этим). Но не приведи Небо, если что-то коробило его самого. Демон перехватил его поперек груди и прижал к себе, вторая рука переместилась на его полувставший орган и легко огладила поверх ткани. Цинцю задохнулся воздухом. Это ощущалось так хорошо, что пропадало всякое желание шевелиться или заниматься рукоприкладством. — Так-то лучше. Меня всегда удивляло, как у человека с таким возвышенным обликом может быть такая дурная репутация… — император перешел в режим пустой болтовни. Цинцю слышал его рваное дыхание, и это заслоняло смысл слов. Ему до звезд в глазах хотелось прикосновения к сокровенной точке внутри, пока вторая рука все так же легко сдавливает член. Безмятежности он на этот раз так и не достиг. Зато осознанности было хоть отбавляй. Император удерживал его на члене, никак не способствуя разрядке, залил его нутро своим семенем и ушел в портал, бросив: — Скоро вернусь, ты и соскучиться не успеешь. Шэнь Цинцю не хватило бы для этого всей мировой истории, так что критерий был так себе. Как только он понял, что остался один, он стянул с себя повязку и, не обращая внимания на грязь и возбуждение, принялся осматривать содержимое ближайшего шкафа. Не найдя ничего примечательного, Цинцю методично двинулся дальше. Он заглянул в каждую вазу и под каждую подушку. Несмотря на размеры комнаты, вещей в ней было немного, так что он управился быстро. Никаких артефактов. Ни оружия, ни печатей, ни писем, ни памятных вещиц. И если у самого Цинцю в изголовье всегда валялась какая-нибудь книжка, то у Ло Бинхэ даже в уборной ни листочка не нашлось. Что ж, столько жен, читать некогда. Единственное примечательное, что он обнаружил, — свой же рисунок тигра. На пустом, не считая подписи, листе — короткие полосы, создающие рельеф могучей изогнутой спины. Напряженные лопатки. Маленькие черточки, выстраивающиеся в линию хвоста, его кончик, нежно пушащийся растекшейся по воде краской. На хищной морде — умный проницательный взгляд, слишком человеческий, а оттого еще более пугающий. И, собственно, все. Воображение зрителя само дорисовывало и глубокий снег, скрывший тело и лапы зверя, и горный рельеф, делавший возможным такой ракурс. Цинцю понимал, с какими мыслями Ло Бинхэ присвоил себе рисунок. Тигр был символом завоевателя. Он хмыкнул. Ему оставалась роль потрепанного жизнью дракона… Среди императорской одежды нашлось несколько нижних халатов, более-менее подходящих по размеру. В них Цинцю и обрядился, ни секунды не беспокоясь о том, что это будет сочтено дерзостью. Затем он попытался исследовать пространство снаружи. Дверей в комнате было три, но все они оказались заперты и защищены барьером. Он отступился от попыток их открыть, когда понял, что проделать брешь в стене и то было бы проще. Из единственного узкого окна, скрытого портьерой, открывался вид на каменистую пустыню, затененную и лишенную малейшего намека на жизнь. Впрочем, Цинцю не сомневался, что стоит ему выбраться наружу, и там моментально найдутся твари, желающие им подкрепиться. Но со стороны смотрелось умиротворяюще. — Тебе идут мои цвета, — вернувшийся Ло Бинхэ скинул с его волос гуань, сгреб в охапку и усадил на постель. — У учителя есть желание, которое я мог бы исполнить? Цинцю посмотрел на него взглядом «сдохни наконец». Мелькнула мысль про меч, но он тут же отмел ее. — У меня нет желания говорить о своих желаниях, — отрезал он. — Жаль, — демон, сидя напротив, ехидно разглядывал его сквозь ресницы. На полностью черном фоне его сияющее лицо казалось особенно эффектным, а низкий голос с рычаще-мурлыкающими нотками обволакивал слоями ваты. — Знаешь, в Царстве сновидений я могу получить все что угодно. «Знаю, — подумал Цинцю. — Вот и вали туда». — Но перед некоторыми вещами мое воображение бессильно, так что спасибо, что даешь мне это увидеть. Цинцю буквально почувствовал, как запылало лицо. Больше от гнева, чем от смущения, но и последнего тоже хватало. Ло Бинхэ был кладезем внезапных непристойностей. — Ты исполняешь мои желания, — продолжил он как ни в чем не бывало, — я мог бы исполнить твои. Тебе нужно лишь попросить. Я могу сделать для тебя очень многое. Больше, чем ты способен себе представить. Цинцю тоскливо вздохнул: — Ты ничего не можешь для меня сделать. — Давай попробуем? — сказал демон. — Зачем тебе? — Я предпочел бы мир с тобой. Прочный мир. Бывший глава Цинцзин посмотрел на него как на умалишенного: — То, что тебе нужно от меня, ты не получишь, а то, что ты способен мне дать, мне не нужно. Бывший ученик выслушал его со смехом в глазах. — То немногое, что мне нужно от тебя, я получу в любом случае. Но если ты предпочитаешь изображать непримиримую вражду, можешь начинать. Цинцю, конечно, понимал, что ничего хорошего за этим не последует. Но не ожидал, что император снова завяжет ему глаза, а затем устроит им обоим проверку на выносливость. И куда, спрашивается, делись славные деньки, когда он был уверен, что демон брезгует пихать в него свой член?! Когда он стянул с глаз повязку, то не смог понять, ни сколько времени, ни даже который был день. Следы удовольствия покрывали его тело, волосы, простыни и валяющийся на кровати халат, который он в спешке натянул. Проснувшийся от этого шума император широко ухмыльнулся, подмял его под себя, и Цинцю получил внутрь еще одну порцию его семени. Он впервые задумался, как бы сложилась его жизнь, будь он женщиной, и порадовался за себя. По крайней мере стало ясно, почему на первых местах в императорском гареме были только демоницы и сильные заклинательницы. Остальные годились только в комплекте штук по пять за раз. Попутно он понял, почему так и не нашел осколки разбитого артефакта. На запястье императора болталась цепочка со слюдяной подвеской. Очевидно, он тоже умел придавать части свойства целого. Цинцю жаждал узнать, что творится в другом мире. Живы ли еще фальшивый Шэнь и его глупый демон? Все ли в порядке на Цинцзин? Достаточно было пролить на подвеску каплю своей крови, но заклинатель боялся выдать себя, поскольку не умел прекращать действие артефакта. Без подпитки ци он угасал, но на руке императора мог действовать, пока его не снимут. В этом случае Цинцю пришлось бы игнорировать большую светящуюся картинку гуй знает как долго. Он не был уверен, что способен на такой подвиг. Все же, если там что-то случится, он вряд ли сможет сдержаться и не смотреть. Единственная допустимая позиция в его случае заключалась в том, что император склепал иллюзию и носится с ней, как с писаной торбой. У Цинцю не было причин проявлять к ней интерес. Следовательно, и стремиться заглянуть в артефакт он не должен. Все остальные варианты открывали простор для шантажа. Начав думать об этом, Цинцю заинтересовался, как часто сам император наблюдает за другим миром. Что он видит, поднося к губам чашку, кладя руки на подлокотники или даже просто опуская взгляд? Окружающие его вещи — или фальшивого Шэня? К печали Цинцю, скотское отродье не хуже него умело делать морду кирпичом. Но он верил: если старательно наблюдать, рано или поздно проколется даже такой лицемер, как он. Еще одним сюрпризом стал поднос с едой, принесенный демоном после очередной затянувшейся ночи. Цинцю не притронулся к угощению. Он не хотел есть, хотя пахло интересно. — Ешь, — сказал император. — А то накормлю тебя тем, что тебе совсем не понравится. Цинцю привычно проигнорировал угрозу, украдкой размышляя: а оно вообще между зубов-то поместится? Он сильно сомневался. Огромный член — это только звучит заманчиво, а в действительности одни неудобства. К тому же император практически не использовал в процессе рот — ни свой, ни чужой, чем безбожно обесценивал теоретические познания Цинцю. Конечно, между ними были неуместны поцелуи и прочие подобные проявления страсти, но разве не это составляет большую часть весенних игр? Волновался он зря, угроза осталась невыполненной. На свежую голову Цинцю смог оценить, насколько император был аккуратен с ним большую часть времени. И насколько ненасытен. Ему нравилось доводить Цинцю почти до беспамятства, а потом вбиваться в податливое, как воск, тело. Как и, наоборот, не давать ему достичь разрядки, вынуждая сосредотачиваться на каждом движении, дрожа и прогибаясь навстречу. Иногда в его приставаниях сквозило что-то глумливое и грубое, и тогда Шэнь Цинцю снова казалось, что демон провоцирует сопротивление. Его это не беспокоило. Ущемляться по поводу навязанной близости он перестал в ту же минуту, как только понял, что для Ло Бинхэ это нечто большее, чем месть или развлечение. Если ему настолько вперлось тело Цинцю, которое и самому Цинцю-то не очень нужно, — пусть трудится на здоровье. Он воспринимал это со своей практичной точки зрения. Его не увлекал разврат, не льстила привязанность, не интересовали открывающиеся возможности, не пугал позор. Но теперь, если император вместо игр в тучку и дождик решит поиграть с ним в червяка и сапог, — он будет сопереживать. По такому случаю Цинцю и сам бы себе, пожалуй, что-нибудь отрезал, если бы мог. Но демоническая кровь по-прежнему не давала ему причинять себе вред. Когда император отсутствовал, Цинцю проводил время в медитациях. Сначала он боялся, что может не совладать с силой, которую вмещало его тело. Но оказалось, что от него ничего и не требуется. Каким-то чудесным образом ци вырабатывалась и текла в нем совершенно естественно, не требуя ни стараний, ни усилий. Это было настоящим подарком судьбы после всех тех лет, когда он огромным трудом выцарапывал жалкие крохи. Теперь причиной его частых медитаций стало не усердие, а отсутствие других занятий. Не то что книг, у него даже одежды нормальной не было. Он скучал по «своей» комнате, донимал разговорами воображаемого демона и мечтал о дне, когда направит свою ци в меч… Император приходил и уходил через порталы, никогда не оставляя его одного надолго. Его не интересовали ни мстительные планы Цинцю, ни невероятно возросшая сила — вдобавок Цинцю подозревал, что ему-то он этим и обязан. Демон завязывал бывшему учителю глаза и развлекался с ним часами, как с наложницей. Порой почти целомудренно, нежно и сладко. Порой терпко и выматывающе, пока они оба не засыпали от усталости. А стоило проснуться — и все начиналось заново. Цинцю покидал постель в том состоянии, когда мышцы ноют, как после хорошей тренировки, и кажется, что жизнь только начинается. Вспоминал обломки Сюаньсу или пальцы, проникающие в глазницу, и жил дальше. Он ждал подходящих обстоятельств, и, хотя ему было нечем заняться, ему не было скучно. Он мог витать в своих мечтах целыми днями. Да и подумать всегда было о чем. Если бы еще император не надоедал ему своей болтовней! — Почему Вуцзин? — он, развалившись головой на коленях Цинцю и обхватив рукой его талию, поглаживал бок. Очень медленно, как будто так Цинцю мог этого не заметить. Его волосы были в беспорядке, за чуть приоткрытыми в улыбке губами виднелись краешки острых белых зубов. Цинцю смотрел на него и думал: «На что ты тратишь жизнь, идиот?» — М-м? — зудел он, как комар. — Так почему Вуцзин? Почему не Сунлинь, не Яню? — Кто это? — Кто такая Ма Вуцзин? Ты не знаешь? — поразился Ло Бинхэ. Цинцю почувствовал неуверенность и раздражение. Да, сидение в четырех стенах с озабоченным деспотом не способствует информированности. — Твоя очередная жена? — Девушка, которая тебе читает по вечерам, — ответил демон и впился в него веселым взглядом. — А, — сказал Цинцю. — Так почему ты выбрал ее? — Она умеет читать. — Остальные тоже умеют. — Я не знал. Демон полез одной ладонью под нижние одежды Цинцю и принялся изучать пальцами его ребра и ключицы. — Почему ты не выбрал Яню, которая явно красивее? Ты же бывший глава пика искусств. Цинцю не стал отвечать, и демон осторожно убрал руку. Чем выше был градус непристойности, тем меньше был шанс на ответ. Стоило коснуться его под одеждой, и пленник переставал разговаривать, словно напрочь забывал человеческую речь. — М-м, ну так что? — Это та, которая ходит со шрамом после общения с Ша Хуалин? — Цинцю хотел отмолчаться, но поборол себя. Ему было неловко: прорываясь к нему, буйная демоница огрела бедняжку кнутом. Миловидная девушка пострадала, считая, что защищает этим его, главу Цинцзин, боги, какой абсурд!.. — Лучше бы ты ее своей кровью напоил. На ней же теперь никто не женится. — На Сунлинь женится любой, в кого она ткнет пальцем, — зловеще усмехнулся Ло Бинхэ. — А Яню — это та, которая с тобой заигрывает. Цинцю нахмурился, не понимая. Последней, кто кто к нему клеился вне борделей, была Цю Хайтан, но… — Когда она на все натыкается и роняет вещи, это она так заигрывает? — Ну… — демон улыбнулся, — да. Когда ты так говоришь, действительно глупо звучит. Но она ведь не знает, что каменное сердце учителя глухо к чужим страданиям. Под слоем безразличия Шэнь Цинцю был неприятно удивлен. Сам он неиллюзорно страдал, что какой-нибудь бесценный шедевр, на который мастер потратил много часов, может разбиться из-за этой раззявы. Цинцю бы давно наподдал бы ей пинка за криворукость, не будь он уверен, что она его панически боится и, если он обратит на нее внимание, станет только хуже. — Я тоже умею читать. Хочешь, почитаю тебе? — расслабленно предложил Ло Бинхэ. — Читай, — равнодушно сказал Цинцю. — Что почитать? — Все равно. — Ты не хочешь, — вздохнул демон, Цинцю пожал плечами. «Просто сгинь куда-нибудь!» — думал он. За несколько дней наблюдений Цинцю убедился: артефакт на руке демона был активен всегда. Это вызывало у Цинцю неприятное беспокойство. — Что? — фыркнул Ло Бинхэ, перехватив его взгляд. — Можно подумать, я тебе никого не напоминаю. Если это был намек на двойника из другого мира, то он пролетел мимо цели. Ни один уважающий себя заклинатель не руководствовался внешним сходством. Если бы Цинцю вздумалось судить по видимости, то подонок Цю Цзяньло был похож на добрую дурочку Хайтан, Ло Бинхэ — на воображаемого демона, а Свежеватель, на которого они как-то охотились, на наложницу заказчика, в чей труп он обрядился. — Отчего же, напоминаешь. Моего первого учителя. Тоже первостатейный бандит был. — Как его звали? — голос звучал безразлично, но вопрос выдавал заинтересованность. Цинцю вдруг почувствовал мстительную радость от того, что У Яньцзы никто не помнит. — Да какая теперь-то разница? — Должен же я знать, на кого я похож. — Незачем. Пусть остается мертвецом без имени. — Наверняка это был достойный человек, которому не повезло связаться с тобой, — лениво произнес Ло Бинхэ. Шэнь Цинцю неожиданно для себя рассмеялся. Он вдруг подумал, что У Яньцзы был просто еще одним дураком, который навязывал ему свое общество. А ведь, казалось бы, характер у него невыносимый, внешность не бог весть какая сияющая, пользы в хозяйстве — ноль. Денег от него тем более никто не видел — траты всегда превышали доход. И все же вечно находились люди, пытающиеся присвоить себе его жизнь, прилипчивые, как чесотка. И если назойливость Ци-гэ еще можно было понять, а в случае с шиди Лю он был виноват сам, то вот на кой хрен он понадобился прочим? Тогда еще — живым, здоровым, успешным? — Про «не повезло» это точно, — зло сказал он. — И тебе не повезет. Как обычно, над ним только посмеялись. На следующее утро, когда демон куда-то свалил, Шэнь Цинцю вдруг послышалось нечто странное. За окном кто-то негромко напевал детскую песенку. Но что мог делать ребенок в Царстве демонов да еще и на высоте трех чжанов? Цинцю с интересом поспешил к окну. В воздухе вровень с ним стояла Ша Хуалин. — Приветствую юную госпожу, — сказал он. — Вроде бы я должен был напомнить тебе о чем-то, когда буду на твоем месте. Но тебя так долго не было, что я уже забыл, о чем. Он не собирался щадить ее чувства. Эта коза должна была помочь — и исчезла на целый месяц, пока он тут за нее отдувается! Цинцю был полон намерений придать ей такую целеустремленность, чтобы она не знала покоя, пока не избавит его от Ло Бинхэ.