Зависимые

Тишина в башне старост наполняла воздух неудобством и отдалённостью между Гермионой и Драко. После шумного и весёлого праздника, которые ребята устроили Гермионе, сейчас, спустя пятнадцать минут, сидеть в такой обстановке неудобно. Гостиная старост. Вроде бы, ничего необычного, но Гермиона сейчас сидит на одном диване с, чёрт возьми, Драко Малфоем. Они никогда ещё не сидели вдвоём столь близко друг к другу. Между ними расстояния хватало ещё на одного или двух человек, но Гермиона ещё никогда не чувствовала себя настолько сильно близкой к нему, и он, как она полагала, чувствует то же самое. Возможно, ну, или же ему наплевать. Гермиона не хотела, чтобы кто-то посторонний или куча других ребят узнали о её Дне рождения. Ей нужно было оставить это между ней и друзьями. Не хотела афишировать это, так сказать. Но Малфой уже узнал. Остаётся вопрос: он поздравит её или воздержится? Хотя Гермионе должно быть всё равно на то, поздравит он её или нет. Но, чёрт возьми, ей не всё равно. Она, с одной стороны, хотела получить от него поздравление, с другой же — ей было бы неловко от такой ситуации. А он может подумать, что Гермиона ждёт от него поздравление. Только бы… не сказал… Мерлин. Уж лучше в тишине сидеть. Гермиона представила, как это будет выглядеть со стороны. Заголовок: «Гриффиндорка и слизеринец». Тема: «Поздравление от заклятого врага». Смешно. Как же это нелепо будет выглядеть. Наверное, от такого Гермиона покроется жутким румянцем. Ничего не мешало, всё было спокойно до тех пор, пока Живоглот не залез на диван и не улёгся рядом с Гермионой. От этого сердце Гермионы ушло в пятки, и, вздрогнув, она тем самым заставила вздрогнуть и Малфоя. Чёрт! Где ты спал, ленивец? Там бы и оставался! Она мысленно отругала Живоглота за то, что нарушил тишину, но после и себя отругала за то, что слишком невнимательна. — Так… у тебя День рождения? Малфой решил окончательно нарушить тишину. А стоило ли вообще это делать? Малфой умеет разве читать мысли? Он, блять, ещё спрашивает. Разве там непонятно было написано? Надпись «С ДНЁМ РОЖДЕНИЯ, ГЕРМИОНА!» ничего не подсказывает? Ладно, он так делает, только чтобы поддержать разговор. Ни больше, ни меньше. Она посмотрела на него. Просто посмотрела и всё. Подняла взгляд. Столкнулась с его глазами, с его ледяными своими тёплыми шоколадными. Она знала, что ей не нужно ничего говорить, так будет правильнее. Да и что она должна сказать? Да, у меня День рождения, жду поздравление, и подарок не забудь? А, нет. Ещё и список подарков ему нужно дать. — Я должен тебя поздравить? — скрестив руки на груди, сказал он. — Как хочешь? — ответила Гермиона. — Не заставляю. Да, правильный ответ. Не слишком много и не слишком мало. — А я хочу. Что? Хочет? То есть как? Мерлин, он сейчас хочет поздравить её. Она, наверное, сейчас быстро покраснеет, если уже не начала. — Так поздравляй. Что?! Ты случайно не охерела, Гермиона? О Мерлин, а ведь всё так хорошо начиналось. Ей обязательно нужно было что-то сказать? Что-нибудь лишнее. Просто дура. Малфой хмыкнул. Ну, а что же ему ещё делать? — С днём рождения, — он всё-таки проговорил это. Негромко, но быстро. Настолько быстро, что Гермиона не успела опомниться, чтобы сполна насладиться этим предложением. Насладиться?! Не смеши, Гермиона! Секунду назад она вообще не хотела никакого поздравления, а сейчас ей уже нужно насладиться этим? Этим, чёрт возьми, поздравлением. Он сказал это. Гермиона поборола себя и свою смущённость, чтобы со спокойной душой сказать: — Спасибо. Получилось достаточно спокойно и непроницаемо для такого случая. — На подарок можешь не рассчитывать — мы с тобой не лучшие друзья. — Мне твои подарки не нужны. Было обидно так-то. Не потому, что он не хотел дарить ей подарок, а потому, что он сказал это грубо, хоть по голосу это и не было слишком заметно. Но всё же она была довольна тем, что Малфой хотя бы её поздравил, а то где это видано, чтобы слизеринец поздравлял гриффиндорку, или наоборот? Возможно, было, но только не в их случае. Спасибо за это Живоглоту. Гермиона потом его обязательно отблагодарит чем-нибудь вкусненьким. — Через десять минут выйдем, — сказал Малфой Гермионе, хотя смотрел уже не на неё. Она кивнула. Всего-навсего кивнула. Он не видел её лица, но Гермиона была уверена, что Малфой знает о том, что она согласилась. Да, так бывает, чтобы она согласилась с ним, кстати, не в первый и не в последний раз. Интересно, о чём Малфой думает? Почему ничего не говорит? Хотя, что ему сказать? Ох, Гермиона просто хотела развеять тишину, наполнить её весельем и шумом. Она не планировала так сразу пойти в тихую и непроницаемую башню после того праздника, который устроили гриффиндорцы. Жаль, что Макгонагалл их сразу отправила по своим местам. Хотя, Гермионе ещё повезло: они легко отделались и никакое наказание за ту выходку не получили. Ну, а если посмотреть на это с другой стороны, то они ничего плохого не сделали. В это время даже отбой не объявили. Макгонагалл как будто бы очерствела после войны, но это так на неё не похоже. Её настроение не влияло на учеников. А может, проблема, вовсе не в ней, а в Гермионе? Она стала всё слишком близко к сердцу принимать. — Может уже пойдём? — вдруг сказала Гермиона. — Сейчас ведь всё равно без восьми десять, — продолжила она, посмотрев на часы. Да, такой неожиданности она и сама не ожидала от себя, что уж тут говорить о Малфое. Наверное, он сейчас подумает, что она хочет быстрее с ним начать патрулирование, провести время вдвоём. Да, он так и подумал. Кто бы ему объяснил, что Гермиона просто-напросто не подумала о том, что сказала. Губы сушились. Закусить или облизнуть? Но они и так были закусаны до невозможности. А влажности во рту совсем не хватало. Он не нервничал, не волновался. Абсолютно ничего. Лишь задумался о чём-то. Гермиона была уверена, что если он задумался, то о чём-то одном. Не то что она: бросается мыслями и думает обо всём на свете. Что с ней стало? Из умной и рациональной в чувствительную, странную и, Мерлин… стеснительную? — Хорошо, — неожиданно произнёс Малфой. Хорошо? Что-то не похоже на него. А где его «нужно ухмыльнутся и закатить глаза, а потом обязательно упрекнуть»? Гермиона так не привыкла к его переменам. А что он? Хотя, зачем ему всё это делать? Ведь Гермиона всего лишь предложила чуть пораньше выйти на патрулирование. Наверное, так пошло это выглядело только в её голове, а на самом деле просто что-то обычное. — Идёшь? — внезапно он оказался у арочного проёма. Надо же, Гермиона и не ожидала, что он так сразу среагирует. Или же она слишком много думает. Причём она тратит свои нервы и мысли не для того, что нужно на самом деле. — Иду. Она встала и пошла за ним. За ним. Просто взяла и доверилась ему, как сделала это в библиотеке. Он же не оставит её, как в тот раз? Она была одна, ходила тихо по огромным, длинным и тёмным коридорам, освещаемым только дрожащим люмусом Гермионы. Просто отлично. Или… нет, он же не монстр, чтобы убить её прямо посреди коридора? И тут в её голове моментально вспыхнула картина с Майклом. Сглотнув ком в горле, она почувствовала, как незаметные мурашки покатились по коже. Это глупо и неразумно. С его стороны — так делать, с её — так думать. Он же не убьёт её или не оставит одну, тем более после того, как сам сказал: «если разумно мыслить, то нам нужно оставить всё прошлое позади и идти вперёд, ты так не считаешь?» Да, она так считает, поэтому сейчас и идёт с ним по коридору, поэтому она сейчас возьмёт себя в руки и откинет в сторону этот жалкий страх находиться рядом с Малфоем. Он не убьет её и не оставит. Ему это просто не нужно. И Гермионе тоже не нужно о таком думать. Малфой шёл перед Гермионой, но девушке хотелось видеть, что там. Она не хотела находиться за его силуэтом, каким бы идеальным он ни был. Чёрт, Гермиона! Сплюнь! Ты не маленькая девчонка, которая сходит из-за него с ума, как те неадекватные. Тебя он не интересует. Малфой понемногу замедлился и, наконец, дошёл до того, что сравнялся с Гермионой. Наверное, ему неудобно от этого стало. От чего? От того, что он впереди неё? Гермиона смешила сама себя. Да уж… надеялась, что Малфой её рассмешит, но не тут-то было. Теперь смешит сама себя, но отчего-то у неё это не выходит. — Почему ты молчишь? — произнёс Малфой. Опять неожиданно. Сколько можно? Гермиона даже привыкла к такому и не вздрагивает. «Прогресс», — хвалит сама себя. — А я должна что-то говорить? — попыталась сказать она самым спокойным голосом, который только был на свете. — Ну, не молчать же нам вечно, — ответил он. У него все, как всегда, так легко, пока тем временем самой Гермионе нужно обдумывать каждое своё слово, действие и даже взгляд. Чёрт побери просто. — Ну хорошо, — вежливо проговорила гриффиндорка. — О чём поговорим? Да неужели? Малфой хочет поговорить с Гермионой, с Гермионой Грейнджер, с «грязнокровкой-Грейнджер»? Не верится. Смешно, но нравится… — Давай попробуем говорить так, будто бы и не было между нами никакой враждебности, — он произносил это, как произносит всегда каждое своё обычное слово, но почему тогда Гермиона слышит это всё более чётко и внятно? — Не было никакого «Гриффиндор всегда против Слизерина»… и не было никакого статуса чистоты крови. Вау! Гермиона в шоке. Не День рождения, а какой-то дар неземной. И ей не страшно. Совсем не страшно, и это странно. — Ты серьёзно можешь и такое себе позволить? — немного изумлённо спросила Гермиона. — Я могу позволить себе всё, Грейнджер. — снова ухмыляясь, сказал Малфой, но ухмылка была доброй, выглядела она почти как улыбка. Сейчас собьётся дыхание. — Да неужели? — Да, так и есть, ты же помнишь, что я говорил? Что именно? Это? «…нам нужно оставить всё прошлое позади и идти вперёд, ты так не считаешь?» Или это? «…ты не такая». Она теперь это запомнит навсегда. И как это возможно вообще забыть? Теперь, хоть убей, она будет помнить его это «ты не такая». Кто знает, хорошо ли это. Потому что она сейчас ни о чём не хочет думать. Ничего не хочет знать. Гермиона только хочет беззаботно разговаривать с ним, хоть до утра. Не важно, главное, что она этого сама хочет. Как Малфой мог так быстро изменить своё мышление? Хотя, нельзя сказать, что всё произошло так быстро, но это было достаточно неожиданно. Даже Гермиона до такого не смогла бы дойти. — Нет, а что именно ты говорил мне? Врёт, шутит. Лгунья. Ты говорил мне. Это было. Я помню, чёрт возьми. Она помнила наизусть, но хотела ещё раз услышать. Ещё много раз, как можно чаще, чтобы хорошо пропечаталось в голове, в мозгах, в памяти. Это выглядит так красиво, но запретно. — Да ладно, шучу, конечно помню, — поправила себя Гермиона, увидев его нагло-дожидающийся взгляд, смотрящий на неё. — Что, Грейнджер, хотела, чтобы я опять повторил те слова? Да, очень! Чёрт, почему ты не слышишь меня?! Скажи, что слышишь, а если и слышишь, то тогда заткни уши и не слушай больше. Ухмыляется. Опять эта отвратительная ухмылка, но одновременно с этим прекрасная, потому что она сейчас очень кстати. — Пф-ф, больно надо, — съехидничала Гермиона. Надо! Конечно надо! Скажи опять то, что говорил! «Ты не такая». Она не такая. Больше не будет такой, как прежде. Она будет не такой. Мерлин, сколько раз ей нужно это повторять у себя в мыслях, чтобы он опять это сказал? Ей нужно это слышать. Гермиона готова была по тысяче раз учить это наизусть вместо уроков по Трансфигурации. — Давай ты не будешь зазнаваться, — с самодовольством проговорил он, застёгивая последнюю пуговицу на своём чёрном костюме. Гермиона раньше безразлично относилась к чёрной одежде, чёрной обуви и вообще к чёрному цвету. Но сейчас этот цвет казался ей таким притягательным и идеальным. Первое — этот цвет всегда со всем сочетается, второе — он хорошо подчёркивает фигуру, и третье, которое, по мнению Гермионы, должно стоять на первом месте, — он охеренно подходит Малфою. Теперь у неё было такое впечатление, что не только этот костюм был сшит специально для него, но и этот цвет. Как будто бы этот чёртов чёрный цвет подбирали специально для него. Именно этот тон чёрного цвета был дракомалфоевским, личным, и никто не имеет права его присваивать себе. Чёрный костюм с такой же чёрной водолазкой и такого же цвета обувь, но светлые, как платина, волосы, почти белые. И это так ему подходило. Весь с иголочки, лаконичный, как и всегда. Но если это как и всегда, то почему же она этого раньше не замечала? Каждый раз один и тот же вопрос, но ответа на него не могла никак найти. Гермиона так засмотрелась на его костюм, что забыла, про что они говорили. Чёрт, да ей за саму себя так стыдно было, а если Малфой так посмотрит на неё, как она на него, Гермиона засмущается, а он самодовольно ухмыльнётся. Так и было, например, сегодня в библиотеке утром. Они ещё не успели даже приступить к делу, а он уже начал ползать своими серо-ледяными глазами по её телу. И сейчас, шагая с ним по коридору, она ощущала себя с ним комфортно, даже когда они были наедине. — Почему мы раньше до такого не додумались? — спросила неожиданно Гермиона, потеряв нить разговора. — Потому что раньше было раньше, — коротко, но непонятно ответил Малфой, даже не поворачиваясь к ней Что за ответ? Хорошо, всё понятно. — Не можешь ответить? — невзначай продолжила Гермиона. Да, это вызов, попробуй проигнорировать его. Мысленное злорадство Гермиона смогла себе позволить сполна. — Не прошло? Ну что ж… — в этот раз посмотрел на неё. — Ну, например, раньше мы не видели войны… «В которой ты не участвовал, перешёл на другую сторону, а потом и ускользнул со всей своей семейкой», — продолжила мысленно за него. — После этого человек может поменять свои взгляды на жизнь. И чтобы ты их так быстро поменял? Не верю! — Ты мне не веришь, ведь так? — чуть помедлив, добавляет Малфой, помолчав несколько секунд. Гермиона и сама удивилась. Так быстро у неё настроение поменялось, а Малфой заметил. Она молчала. Хотела что-то сказать, но молчала. Да уж лучше бы кричала! Хоть что-то, но не молчала бы. Когда не надо, её язык поворачивается в любые разговоры, но когда нужно, то будто бы его проглотила. Почему? Да потому, что ты дура! Она хотела сейчас открыть рот, чтобы хоть что-нибудь сказать, и неважно: подумав или сымпровизировав — главное, чтобы хоть что-то, но Малфой её перебил. — Понимаю, бывший Пожиратель смерти и всё такое, но… — Это не так. Гермиона, сама не ожидая от себя такой реакции, перебила его, увидев его лёгкое отчаяние. В голосе и взгляде этого отчаяния не было видно, но Гермиона на все сто процентов знала, что оно есть. И откуда же? Да потому что так и должно быть. Любой бы на его месте был бы в таком состоянии. Но Малфой держится, поэтому он и Малфой. Он — Драко Малфой, и он выдержит. Если бы Гермиона немного задумалась, то поняла бы, что он не виноват целиком и полностью в этой ситуации. А его отец виноват лишь потому, что он с самого начала примкнул к Волан-де-Морту. А Малфою не стоило так хвастаться сразу перед своими друзьями. Он говорил им то, что Тёмный Лорд, возможно, захочет его в свои ряды. Зачем же? Да, Гарри в тот день всё в подробностях рассказал Гермионе и Рону, хотя и знал, что они ему не поверят. Но такое количество информации в голове сложно удержать. Но это было крайне безответственно со стороны Малфоя: раскрывать такую тайну, будь то друзья или родственники, да кто угодно. Он явно намекал, говоря «вот, смотрите, я скоро стану Пожирателем смерти, а вы останетесь жалкими школьниками!» Если это так, то ничего отвратительнее Гермиона не слышала и не видела. Это крайне ужасно, располагается где-то на пике всего этого кошмара. Они оба замолчали. Было так тихо, но больно. Больно настолько, что Гермионе казалось, её вот-вот начнут резать, начиная с вен, а после от них поднимаясь к сердцу. Грубым и острым лезвием, больше похожим на нож. Язык рвётся хоть что-то сказать, но после сдаётся. Гермиона не хотела говорить что-либо. Ей не захотелось договаривать свои слова. Но, с другой стороны, очень хотела, безумно желала этого. Она сама не знала, какая из этих сторон правильная, а какая — нет. Малфой и Гермиона будто бы откладывают это разговор в долгий ящик, к которому никогда не вернутся. — Этот же тот самый «Фокус-покус» от Фреда и Джорджа? — после он прикусил язык, или же ей так показалось, но он как будто потух. Наверное, пожалел уже о том, что упомянул о Фреде. Всё-таки не такой уж он бесчувственный и бестактный. Он понимает, что это больная тема, хоть Рона и Джорджа здесь нет, но они всё равно оценили бы такое. Похоже, этот фантастический фейерверк и ему тоже понравился. Но Гермиона также была благодарна за то, что он нарушил эту грёбаную тишину. Почему ей казалось, что, когда она с ним, тишина всегда становится такой ненужной, такой неспокойной, такой лишней? Почему это с ней происходит? Она сама этого не просила и никогда не попросит. — Да, — решила не зацикливаться на том, что Малфой, вероятно, смеётся над ней, — их изобретательность поражает, — с восхищением проговорила Гермиона. Она и в тот день не сдержалась и выпалила им. Прекрасное качество и потрясающие функции. — Да… это точно. Мерлин, так непривычно быть с ним так близко и в тоже время свободно смотреть на него. Невозможно говорить с ним так, будто бы они обычные старые друзья. Это так непривычно, ведь раньше они почти не смотрели на друг друга, только если каким-нибудь ненавистно-привычным взглядом. И не разговаривали. Только тогда, когда хотели уколоть, больно и кровожадно. Сладко для себя, но горько для противника. Если сейчас попросят Гермиону посмотреть так же ненавистно на Малфоя, как раньше она смотрела, то она откажет в этой просьбе, и плевать, кто её об этом попросит. Она просто не сможет, да и не захочет, даже если получится. Если бы это было бы каким-нибудь заданием, Гермиона бы завалила его. Впервые. — Мне нравились их шутки… это увлекательно, — внезапно проговорил он. Нравились. Теперь их нет. Нет их шуток и больше никогда не будет. Нравились. Это могло зацепить. Ему они нравятся. Необычно и прекрасно. Гермиона такого не ждала от него, а сейчас задумывается над тем, не смеётся ли он над ней. Шуточки близнецов — это, конечно, круто, но чтобы Малфой это сказал… они же тоже входили в состав семьи Уизли. Или он об этом не знает? Смешно, Гермиона. — Серьёзно? — удивлённо спросила Гермиона. — Ну да, почему бы и нет? — Ну, просто… не важно. Не важно совсем. Это не важно, когда сам Малфой признал, что они были чудесными. Хоть и он и имел в виду их шутки и проделки, это не меняет тот факт, что он признал подобное. Мерлин, почему раньше ничего такого не происходило? Почему раньше они не замечали друг друга? Почему сейчас Малфой казался Гермионе таким загадочно-привлекательным при этом тусклом свете, освещаемый лишь малым количеством фонарей? Просто очень возмутительно-малым количество фонариков. Того, что было, не хватало для него. Не хватало ей. Она ослепнет, но не сможет добиться достаточного количества для себя. Проклятая дрожь, которая готовится вырваться из неё, если она сейчас хоть что-то скажет. Она сглотнула, промыв горло, в сотый раз похрустела костями своих пальцев, разминая руки, и начала чесать фаланги пальцев. Невыносимо о чём-либо говорить с ним, но и невозможно молчать и ходить в тишине по этому коридору. От осознания того, что ещё два последних этажа нужно пройти и всё, потом нужно будет вернуться в их башню, каждый в свою комнату, становится просто невыносимо. — А помнишь… хотя, нет, ничего, — быстро передумала Гермиона и вскоре умолкла. Драко обратил всё-таки на неё внимание, разглядывая её черты, а полумраке. — Грейнджер, раз начала, так заканчивай, — с любопытством проговорил Малфой. И как она теперь закончит то, что хотела сказать? Это было бы слишком глупым со стороны Гермионы. Но она не скажет, не выпалит какую-нибудь глупость только потому, что не может вытерпеть это внутри себя. — Не важно, — тихо проговорила Гермиона. — Говори уже, — проговорил Малфой, поднимая уголки своих губ. — Мне интересно, что ты там хотела сказать. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Нет, не смей! Внутренний голос бушевал, но ещё больше — тот самый, находящийся в самом дальнем и неизведанном месте, хотел вырваться наружу и показать своё лицо свету. Вдох. Не говори, чёртова дура! Выдох. — Помнишь, как во время чемпионата мира по квиддичу ты предупредил… нас об опасности? — Гермиона сглотнула, хотела вместо «нас» сказать «меня». Чёрт! Идиотка ты! Чёртова дура! Ты — дура, Гермиона! И что он теперь подумает? Почему ты не могла прикусить язык раньше времени, он же сильно не настаивал? Чёрт тебя побери… Лицо Малфоя не сразу, но постепенно менялось. Появлялась ухмылка на лице, показывая, что он явно вспомнил тот день. Что, не ожидал, что она возьмёт и вот так вот вспомнит про этот случай? Чёрт возьми. Теперь Гермиона будет постоянно винить себя в том, что вспомнила эту ересь. И что же он молчит? Хотя нет, пускай продолжает молчать. Ничего не нужно говорить! Это бредово и неправильно. Почему она вообще вспомнила об этом? Теперь он подумает, что для неё это многое значит, или, не дай Мерлин, он подумает, что она постоянно думала об этом. Вспоминала все эти годы, что они учились в Хогвартсе. Не дай Годрик он так подумает. Сложно. Очень сложно подумать о чём-то разумном, когда она сама абсолютно безрассудна. Если сейчас Малфой возьмёт и посмеётся над ней, а потом скажет что-нибудь колкое, Гермиона не станет в этом винить его, ведь она сама виновата. Сама напросилась, самой и получать. Она, кажется, покрылась румянцем. Очень сильным румянцем. Хоть бы Малфой не заметил. Мысленная мольба не поможет, надо было раньше думать. Он точно подумает, что это был какой-нибудь намёк. Намёк на что? О Годрик… — Да, помню, «не высовывай свою лохматую голову, грязнокровка», — он с улыбкой на лице процитировал свои же слова. — А с чего это ты вдруг вспомнила об этом? О нет! Начинается и рушится на её голову. Давай, теперь объясни ему, зачем это ты вдруг вспомнила об этом. У тебя не кровь «грязная», Гермиона. У тебя мысли «грязные», иди и промой их теперь. Ну и что же ей ответить на это? — Ну, у меня память отличная, — самодовольно, скрывая всю ненависть к себе, сказала Гермиона, поднимая голову. К чёрту твою отличную память, посмотри, что ты наделала. Впервые, наверное, Гермиона была недовольна тем, что у неё хорошая память. Нет, не хорошая — отличная. Если бы Гермиона сказала это вслух, то на этом слове она бы скривила рожицу. Кто её вообще за язык тянул? Она сама, кто же ещё должен? Уж точно не Малфой, он-то об этом и не думал. Что за идиотизм… — Да, я понял, но почему именно в этот момент? — он смотрел на неё то ли серьёзным, то ли просто заинтересованным взглядом. Гермиона вообще не поняла, да и боялась понять. Хотелось просто провалиться сквозь землю. Сквозь горящую землю, воспламениться там и сгореть дотла. Ущипни себя, Гермиона, кто знает, может, и это сон, который скоро закончится. Ох, если бы это был сон, она бы с радостью сказала всё, что думает. — Ну, не знаю, — начала она, немного смущаясь, но пытаясь скрыть это, что выходило очень даже хорошо и умело, почти профессионально, — просто поддержать разговор. Решила обвинить тишину и пустоту в разговоре? Что ж, недурно, но не доходит до убеждений. «Глупая. Почему рядом с ним ты несёшь херню какую-то?» — в миллионный раз выругала себя Гермиона. Она ещё и хотела вместо «нас» сказать «меня», совсем рехнулась. Со скалы упала, разбилась и переродилась, только так, чтобы отклонения были видны. И они видны, поздравляй сама себя! — Хорошо поддержала его, десять очков Гриффиндору, — подшутил Малфой, но это звучало по-доброму, наверное, так и есть. Гермиона на мгновение перестала поедать себя изнутри, выгрызая себе всю нервную систему, и обратила внимание на Драко. Он не высмеивал её? Это странно, ведь Гермиона сама себя уже проклинала всеми непростительными. Он не посмеялся над ней, серьёзно? От такого она встала в тупик, из которого нет выхода. Прочитать бы мысли, чтобы самой в этом убедиться, хотя что уж там. Если бы Малфой захотел позлорадствовать, то сделал бы это прямо в лицо. У Гермионы от такого заявления в глазах загорелись азарт и опасность, хоть она и старалась не показывать это всеми своими силами, но что уж там, если слова обратно взять нельзя. Вот если бы с помощью маховика вернуться назад на несколько минут и всё изменить. Кинуть в себя камень… нет, булыжник, огромный булыжник, прямо кинуть в голову, чтобы следила за языком. Она даже успела продумать из какого угла будет целится. — Ох, польщена, за такое предложение тогда и Слизерину десять очков за щедрость, — сказала Гермиона, улыбаясь ему. — Будешь должен, — договорила, теребя в руках край джинсовой кофты. — Нет уж, мы квиты. Она засмеялась, и он за ней. Они смеялись. Они, блять, вместе смеются. Смеются так по-настоящему, так чертовски по-настоящему, что аж мурашки даже начали смеяться над ними. Таким прекрасным и неоспоримым смехом, что никто и представить себе не мог. Серьёзно? Опять? С Малфоем всегда такие ситуации случаются. Всё неожиданное всегда рядом с ним. Это весело и хорошо, но одновременно пугает. Заворачивает в неизвестные ей объятия и завязывает глаза так, как надо. Как будто бы это всё надо. И сколько неизведанного предстоит ещё увидеть? Она даже не хотела знать это. Всё неизвестное — это хорошо. Наверное, впервые Гермиона не против такой неизвестности, даже хочет её и побольше. Только для себя. Малфой щедро протягивал ей эту неизвестность, а она с радостью это принимала, пряча смущение в глупой улыбке. Пыталась подавить в себе эти красивые эмоции, чтобы никто не подумал, что она увлечена своим же врагом. Но ведь бывшим врагом. Бывшим врагом, от которого у неё гуляли по коже бешеные мурашки, ежился разум, разрушались нервные клетки и не хватало памяти для чего-либо другого. — А ты знала, что… — Малфой проговорил это, будто вспомнил что-то весёлое, но замер в то мгновение, когда коснулся рукой плеча Гермионы и повернул её к себе лицом. Что знала? Ничего она не знала, скажи ей, только скажи. Чёрт возьми! Почему ты не говоришь?! Гермиона и Драко, стоя посреди коридора визави, смотрят друг другу в лица, прямо в глаза. А завтра что? Конец света? Холодная рука коснулась её плеча, заставляя тело замереть, словно замороженное. Казалось бы, она не должна ощущать это, ведь на ней далеко не тонкая кофта. Тем не менее, Гермиона ощутила это остро, сама не понимая причины сего явления. Как и всегда, не поняла, не знала. Вроде бы, умная, а элементарных вещей не понимаешь. Лёд топился в шоколаде её глаз так же, как его взгляд пленил её. Их хозяйка не сопротивлялась, даже не пыталась. Она словно стояла на краю обрыва, глядя на ту самую тёмную сторону, которая кажется ей светлее, чем другая. Светлая сторона звала к себе, но Гермиона лишь отмахивалась от неё, не обращая внимания, вместо этого лишь завороженно глядя на другую. На красивую. На ту, которая поистине казалась светлой, правильной, просто прекрасной, настолько запретной, что даже нужной. Она наполняла Гермиону искрами и невыносимо-ярким свечением. Эта сторона никогда ещё не завораживала Гермиону так сильно, как в этом году, как в последнее время, как сейчас. Как в этот чёртов миг. За что?! И сейчас она не жалела о том, что её завораживает эта сторона, скорее, жалела об обратном — о том, что раньше её не завораживала эта великолепная часть него. А ведь раньше это казалось безумным и недопустимым, сейчас почти то же самое, но с маленькой крошкой большого желания. Малфой никогда не казался ей таким слишком запретным. Никогда он не мог так круто перевернуть её мир вверх дном, и теперь на это дно попала Гермиона. Попала и будет попадать. Не может вспомнить такого случая, просто никак. Руки тянулись к нему, но она не позволяла. Отрезала их. Ломались, безумно хотели потрогать его кожу, чтобы убедиться, что она и вправду такая ледяная. Что это те самые холодные руки, которые сейчас касались её. За такое Гермиона хотела сломать себе, что угодно, лишь бы не было никакой возможности дотянуться до него. До его рук. Убить себя? Тоже не вариант, потому что вместо того, чтобы достать палочку и направить её на саму же себя, она лучше дотронется до него и умрёт прямо от них, замораживая себя и превращаясь в ледяную глыбу как внешне, так и внутренне. Заморозить себе все органы, все кости, каждый позвонок, доходя до рёбер, проходясь по ним этой дрожью, этим самым морозом. Эта была бы самая красивая смерть. Была бы… но Малфой разорвал это кратковременное прикосновение. Просто взял и разорвал. Лишил её возможности отдаться сладкой, манящей смерти, заменив не то что бы обычной, а мучительной, абсолютно болезненной. Врываясь прямо под ребра, доставая оттуда алое сердце и вырывая его из груди, оставляя огромную и невосполнимую дыру. Отходя от неё на незаметный полушаг, Малфой разорвал и её связь с воздухом. Кислорода не хватало, а этот чёртов азот подавлял её, проникая в лёгкие, тем самым лишая её хотя бы маленького остатка воздуха. Его воздуха… Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Почему, чёрт возьми, не получается?! Почему она не дышит?! Она дышала его воздухом, сама не замечая этого. Сама не понимая.

***

Солнце слепило глаза не только в его комнате, но и во всей башне, потому Малфой плотно закрыл все шторы. После этой ночи его мозг постоянно занят другим. Прошла ночь. Целая ночь, блять, и несколько часов. И сейчас, в это грёбаное утро Малфой сидит на диване в башне, не желая сдвинуться с места, ибо эта девушка, которую он вчера коснулся, ещё в своей комнате, готовится к походу в Хогсмид. Время полдесятого, а она ещё готовится. Нельзя было до завтрака это сделать? Нет, Малфой не ждёт её, он просто не понимает, как можно так долго копошиться. Хотя она, наверное, специально не выходит из своей комнаты, чтобы не встретиться с ним лицом к лицу. После той ночи они ни разу не заговорили. Ни разу не посмотрели друг на друга, хотя Малфой, чтобы убедиться в этом, мелком решил взглянуть на неё, и он был уверен, что и она так же поступила. Из-за того, что случилось вчера, ей, наверное, стоило его избегать. Он вчера так резко прикоснулся к ней, но почему же она себя так странно повела? Малфой ведь в тот же день поднял её до этой чёртовой полки, а это было похоже на почти объятие. В любом случае, она была точно не против, это можно понять по её лицу, взгляду, глазам. По этим шоколадно-карим глазам. Таким притягательным и обворожительным. Чёрт. Он в тот момент чуть было не поцеловал её, почти слил их губы воедино. Как же это было нереально, но в тоже время просто. Он мог её поцеловать и продвинуться дальше, но не стал этого делать. Почему? Слишком рано? А когда будет не рано? Что за идиотизм, Малфой, ты разве не должен знать, когда действовать? Когда он, наконец, сможет достичь своей этой грёбанной цели? Она вчера была так близка, но в то же время далека. Малфой отдалял её, но в тоже время и приближался. Как это понимать? Вчера Грейнджер будто бы поглощала Малфоя своими глазами, запахом, своим присутствием, взглядом. Всем, чем только можно. Хотелось быстро прекратить всё это, но ещё сильнее хотелось вцепиться в её губы своими губами. Он желал этих тонких красивых губ, на которых давно стерся блеск для губ. Он бы впился в эти губы и, как дементор, высосал бы из неё весь её вкус. Как вампир бы высосал всю скопившуюся кровь, опустошая вены, каждую артерию, каждый капилляр, доходя до багрового сердца, пронзая своим языком, не оставляя ни капли живого. Что он вчера сделал и зачем? Чтобы сделать своё дело, естественно. Но почему тогда не сделал? Почему не впился в эти сладкие губы и не подошёл на один шаг ближе к своей цели? Она же была не против. Даже наоборот, была обеими руками за. Вчера был хороший день, её день. Малфой знал, что он смог наполнить её День рождения счастливыми моментами, пусть и не пытался. Это можно было считать его подарком. А ей понравился подарок. Но в ту ночь он мог сделать больше, почему не сделал? Почему сдержался? Почему не довёл до конца всё это? Поцелуй и проведённая с ней ночь могли бы быть отличным для неё подарком. Он же видит, как она глядит на него. Он видит, как она краснеет, когда Малфой смотрит на неё. Он видел, как ей понравилось, когда Драко поднял её, чтобы она спокойно дотянулась до полки. Он видел, как ей вчера нравилось это недолгое прикосновение. Она была готова, и Малфой тоже, но что тогда не так? А как она напоминала ему про то, как он её предупредил в тот день, когда Пожиратели должны были прибыть. С каким смущением она это произносила. Почему Грейнджер об этом вспомнила? Если бы это была та Грейнджер, которую он знал все прошедшие шесть лет, то она бы ни разу не упомянула о его хорошем поступке. И теперь Малфой рад, что предупредил её тогда о направлении Пожирателей смерти в ту сторону, куда она со своими щенками направлялась. Это даёт ему огромное преимущество. «Ты же не хочешь, чтобы её заметили?» — в тот день он проговорил эти слова Уизли. Теперь она этого никогда не забудет. Раз уже вспомнила об этом, то больше не сможет забыть. Она не из тех, кто забывает такое. Грейнджер не из тех неблагодарных девушек, которым всё равно на всех. Не из тех, которые делают всё ради себя и своей выгоды. Совсем нет. Она умеет думать и заботиться о других. Она никогда не останется в долгу. Ей всегда хватало смелости что-то сказать в лицо, будь то враг или друг. Но ей также хватало совести, чтобы никому просто так не навредить. — Драко. Неожиданно. Слишком неожиданно для него это было. Какого хрена? Зачем она нарушила его покой и тишину? — Доброе утро, Астория. — Привет, — сказала она и присела рядом с ним на диван. — Мы тебя там ждём, ты уже готов? Она оглядела его черный классический костюм и видимо ощутила запах приятного одеколона. Уже поняла, что он готов, но почему же не выходит? — Астория, если бы я был в своей комнате и был бы не готов, ты так же ворвалась? Если да, то скажи, я на каждой двери поставлю запирающие, — немного грубо, но невзначай сказал Малфой. — Нет, конечно, я бы постучалась. — возмущённым голосом проговорила та. Ага, так он и думает, как же. — Ты готов, почему же не спускаешься? Смотрела внимательно и чётко своими зелеными глазами. Ждёт, пока он что-то скажет. Ждёт, пока он наврёт, а она это быстро вычислит. Это скоро превратится в игру «гляделки без отрывания глаз». — Осталось двадцать минут всего, почему ты не спустился? — настаивала она. — Нужно было, — коротко ответил Малфой, зарываясь в свои платиновые волосы, а Астория то и дело засматривалась на них. — Ну и, сделал то, что нужно было? — дожидалась она его ответа, но его не было. Как он скажет ей, что он ждёт, пока Грейнджер выйдет бодрая из своей гребаной комнаты, в которой она каждый день запирается и засиживается там часами. Что вообще она делает целыми днями в своей комнате кроме уроков? В принципе, это и так понятно. Не хочет выходить, чтобы не встретиться опять с ним. Но почему? Боится покраснеть опять? Боится вспомнить вчерашний случай? И каждый раз вот так. Малфой уже ждет не дождётся, когда они дойдут до того момента, где ей не будет неловко с ним сидеть на одном диване и спокойно обсуждать всё, что происходит между ними. Иногда он задавался вопросом, все ли девушки такие, но каждый раз один и тот же ответ: не все. Пэнси не такая, возможно, и Астория, и куча других девушек в Хогвартсе. Но не Грейнджер. Она не из тех, которые будут просто так целоваться со всеми подряд. Не из тех, которые спят со всеми подряд. Не из тех, которые что-то сделают, а на следующий день спокойно пойдут по своим делам, не думая о последствиях. Она воспитанная недотрога, возможно, поэтому выбор Блейза пал на неё. — Драко. Чёрт! Он и забыл, что кроме него в гостиной ещё кто-то присутствует. — Астория, будь так добра, выйди из гостиной, я кое-что ула… сделаю и приду к вам. — проговорил Малфой, даже не повернувшись к ней. — Я что, похожа на дуру? — недовольно сказала она. Вдох, выдох, вдох, выдох. И последний вздох. — Я разве что-то подобное сказал? — спрашивает Малфой как можно более бесстрастно. — Ты своими действиями это показываешь. Вот она. Вот её бесячий характер, вкалывающийся в последние клетки нервов, разрушая всю систему. Вот в чём отличие Грейнджер от Астории. Гриффиндорка не стала бы надоедать другу, не стала бы выбешивать всех своим отвратно-приставучим характером, которого у неё и нет. Не стала бы постоянно выдавливать весь мозг, проходясь по нему и топча до последнего. У Грейнджер есть гордость и самолюбие, которые она не променяет ни на какого парня. У Астории, конечно, тоже есть гордость, но она не такая. Она отличается от Грейнджерской гордости. Астория бегает постоянно за Малфоем, как бы она не отнекивалась от этого. Как бы она не отрицала, это всё равно видно. Её привязанность к Малфою замечают даже слепые. А слизеринец ещё и ощущает это на своей шкуре. Она начинает порядком надоедать ему, хотя каждый раз говорит, что хочет сохранить хорошие дружеские отношения с ним. Но своими действиями доказывает лишь обратное. Когда-нибудь Малфой разорвет с ней любые отношения, а пока она ничем не мешает, и стоит оставить всё как есть. Плевать! Без разницы на неё. Сейчас нужно сосредоточиться на Грейнджер. Все внимание оставить ей. Какие следующие действия? Опять импровизировать? Это всегда помогает. Вчера это тоже хорошо помогло, но в то же время это было случайностью. Он ненамеренно прикоснулся к ней, и от этого она светилась. Вчера она вся светилась, особенно во время фейерверка. Он смотрел на неё, а она — на него. Их взгляды все чаще и чаще пересекаются, и с каждым разом это становится всё приятнее и интереснее. С каждым разом она все чаще светиться и смеётся. Казалось бы, восемнадцать лет, а ведёт себя как четырнадцатилетняя девчонка. Но лишь в этом году, когда уже всё закончилось. Все воины, все серьёзные проблемы. Когда открывается новая жизнь, когда начинается новый том её жизни. Чистый лист, где всё и везде будет аккуратно и прилежно. Все наконец-то закончилось, и можно сполна насладиться последним годом школы. А потом уже строить карьеру, заводить семью и просто счастливо жить. — Драко, ты меня слушаешь? Нет, не слушаю и не хочу слушать, иди нахер, Гринграсс. Зачем каждый раз так надоедать? — Гринграсс, просто выйди отсюда! — рявкнул Малфой, указывая рукой на выход. Но Малфой вскоре пожалел об этом, вспоминая о Грейнджер, которая на верхнем этаже в своей комнате. «Лишь бы не услышала и не спустилась из-за этой чокнутой», — молился он про себя. — Почему же это? Ты что-то скрываешь? — она скрестила руки на груди и наглым тоном проговаривала каждое словечко. — Мерлин, — лишь это смог проговорить Малфой и потёр глаза ладонями. — Я подожду здесь, делай все свои дела, а я не буду мешать тебе, — с этими словами она откинула свою спину на диван и положила ногу на ногу, оголяя коленку. — Ты и так мешаешь, черт возьми, — пытался говорить блондин как можно тише. — И чем же это? — недовольно проговорила Астория. — Своим присутствием, да? — кинула она колкость в свою сторону, опередив Малфоя. — Да, именно, — прорычал он ей в лицо, но она лишь немного отдалилась, не больше. Всё так же продолжала терзать его своим взглядом. — Это из-за этой дуры, да? — чуть ли не крича, спросила она. И Малфой хотел её сейчас задушить, чтобы больше не надоедала ему. — Ради Мерлина… — Нет, хватит. С чего бы это из-за неё ты должен сейчас отдаляться от нас? Она и её эта чёртова ревность сейчас совсем неуместны. Убить хотелось её с этой глупой ревностью, которая доставляет дискомфорт своим существованием. За это тупое и бессмысленное существование. — Что? О чём ты вообще? Когда это я отдалился от вас? — пытался спокойно проговаривать Малфой, хотя почти незаметные желваки на лице его уже сдавали. — Если ты не забыла, то это всего лишь дурацкое желание, — пытался как можно тише говорить он последнее слово, чтобы вдруг из ниоткуда Грейнджер не взялась. Малфой сейчас совсем не об этом желании думал, не об этой дурацкой мести. Просто пускай эта чёртова дура не лезет, куда попало. Её не просили. Как же она любит доставать его, постоянно лезет не в своё дело, как заноза, от которой сложно избавиться. И, прекрасно её зная, он был уверен: она будет продолжать вдалбливать своё, лишь бы не уступать ни Малфою, ни кому-либо другому. — Ах да, ведь все именно так из-за этого дурацкого жела… Чёрт! Дура, и он дурак. Малфой впился со всей резкостью в её губы, лишь бы она не сказала это отвратительное слово. Она хотела выкрикнуть его вслух. Даже не просто сказать тихо. Не просто сказать, без «тихо». А именно выкрикнуть. Выкрикнуть так, чтобы Грейнджер спустилась по лестнице и услышала весь этот шум-гам. Он впился в её пухлые губы, а она — в его. Она прилипла к нему, как пиявка, не желая отлипать, чтобы не испортить «идиллию» между ними. Не желая портить то, что уже испорчено. Она вонзила свои острые ногти в его шелковистые волосы, ощущая их мягкость. Она держала его крепко за голову, а он одной рукой держал её шею, приближая к себе всё ближе. Острым языком, как лезвие, он ворвался в её рот и переплел их языки. Астория уже начинала тихо стонать ему в рот. Чокнутая. Если бы она знала, насколько сейчас этот поцелуй для Малфоя нежеланный и лишний. Только ради того, чтобы она заткнулась. Только ради этого. Чёрт! Блять! Звуки. Там, сверху. Шаги. Грейнджерские шаги. Блять, только не это. То есть, Малфой целое утро её ждал, пока она там хер знает чем занята, а она только сейчас удосуживается спуститься. Так и знал, что это из-за этой Гринграсс. Малфой сделал попытку отлепиться от губ Гринграсс, но не получилось. Какого хера она всё ещё продолжает целовать его, не отлепляясь? Она, как клей, прилипла к его губам, к его рту и языку и не отлепляется. Двигала своим языком повсюду. Касалась верхнего неба, дёсен, врезалась в зубы. Всё, что угодно и где угодно. Краем глаза Малфой заметил то, что не должно было случиться. Заметил то, чего сейчас так опасался. Грейнджер спокойно спускается по ступенькам, но на четвёртой или пятой она остановилась и взглянула на них. Смотрела в затылок Гринграсс и в ледяные глаза Малфоя. Смотрела на их отвратительно сплетенные вместе губы. Малфой мысленно молился, чтобы её предательские слёзы не скатились с глаз. Чтобы не пролилась ни одна капля. Только не сейчас, только не из-за Гринграсс. Но она смотрела. Продолжала пустым взглядом глядеть на это недоразумение. Пустым взглядом, пустыми глазами на пустой поцелуй. Ещё чуть-чуть — и этот пустой взгляд превратится в презрительный. Её губы сольются в ухмылке, полной отвращения, полной ненависти и презрения. О Мерлин, как же это паршиво, как до тошноты паршиво. По-блядски не нужно. Спасибо тебе, Гринграсс, огромное спасибо! Она, наконец, добилась своего. Малфой с силой отлепил её от себя и вздохнул, поднимая голову чуть выше, встречаясь с её глазами. Гринграсс же в тот момент пыталась хорошенько отдышаться. Она так активно двигала языком, что уже и дышать нормально не может. Какая же глупая. Черт её побери. А Грейнджер немного смущённым взглядом на всё это смотрела и поднимала давление со стороны. Поднимала чертово давление на Малфоя и на идиотку Гринграсс. Астория как будто бы её не заметила и резко ухватила Малфоя за шею, пытаясь притянуть его к своим губам опять. Но в этот раз он хорошо сопротивлялся этому и сжал её запястье от гнева. Наверное, было больно, но ему было плевать. Глазами, полными ярости, он посмотрел на Асторию, подавляя желание вышвырнуть её к черту отсюда. Она испортила всё то, что Малфой сделал для Грейнджер до этого ебаного момента. Гринграсс взяла и вот так всё испортила своим голодным поцелуем. Но, с другой же стороны, Малфой сам виноват, он первый врезался в её губы, которые сейчас горели от прилива крови. Её губы укусаны до крови — так он излил свою злость на нее в этом блядском поцелуе. Грейнджер отвернулась и спустилась дальше, привлекая внимание Астории. Гринграсс явно не ожидала её увидеть, но ей это лишь на пользу. На пользу. Потому что Грейнджер увидела их с Малфоем поцелуй, и теперь всё полетит к чертям. Малфой мысленно проклинал Гринграсс, но внимательно смотрел на гриффиндорку. Со стороны могло показаться, что она помешала их страстному поцелую, а он, Малфой, из-за этого недоволен этим. Чёртов день! Пиздецки чёртов! Драко сильнее сжимал руку девушки, сам этого не замечая, от этого Астория выдернула ее из хватки Малфоя, не выдержав боли. Грейнджер хотела пройти в арочный проём, как вдруг повернула голову на девяносто градусов и будто бы открыла рот, чтобы что-то сказать, но передумала и быстро ушла. А Малфой всё смотрел в пустоту, где её уже не было. Её отчаянное лицо пропечаталось в его памяти навечно, упрекая каждую секунду. Глаза не блестели, не наполнялись лучезарными искрами, как это было вчера. А наоборот опустели. Её разочарованные глаза пропечатались в мозгах. И всё из-за этой чёртовой дуры. Теперь Малфой не знал, как ему вернуть все обратно. Теперь она ни за что на свете не станет доверять ему, теперь не взглянет в его сторону, не будет улыбаться ему так, как улыбалась раньше, как улыбалась вчера, и не будет смеяться с ним, как вчера. Теперь все не будет так, как вчера. Все силы уходили, покидали Малфоя. Оставляли его со своими проблемами. Где сейчас был тот прилив энергии, который приходил к нему, пока он смотрел на радостное лицо Грейнджер? Где его прилив сил и бодрости, увеличивающихся с каждой минутой рядом с ней, потому что ему до хруста рёбер этого не хватало? Астория с недовольством что-то твердила, что-то говорила, но он не слушал, не видел. Смотрел лишь в одну точку и продолжал быть неподвижным. Совсем не желал обернуться к ней, посмотреть на неё, потому что знал, что если он посмотрит, то только с ненавистью в глазах и с жутким убийственным взглядом.