Зависимые

— Я заждалась. — Не паясничай, девчонка, мне нужно было выпить оборотное, иначе не пришёл бы я сюда, — Сельвин с натянутым капюшоном до самого носа сел за столик, который выбрала Астория, — самый дальний от чужих глаз и ушей. Астория хотела возразить, ведь она своими глазами видела, как он был у них дома в кабинете её отца, но её капюшон от зимней мантии, который она натянула почти до самого рта, напоминал о том, что не нужно повышать голос, ибо ей не хотелось, чтобы её обнаружили в таком заведении как «Кабанья голова». Салазар, она уже, наверное, несколько раз поморщилась от осознания того, что пришла сюда. Грязное, неаккуратное место, достойное только грязнокровок и прочих отбросов. — Есть какие новости? — она старалась говорить тихо и приглушённо, оглядываясь на посетителей, которые не обращали на них внимания, но всё же могли услышать. — Ничего конкретного, — Сельвин говорил так же тихо, но его охрипший голос, как слизеринка полагала, из-за простуды мог ненароком выдать или же, как минимум, привлечь внимание, чего она совершенно не хотела. Так как Астория выбрала самый дальний столик этого места и подальше от окна, она могла всегда с лёгкостью смотреть, кто заходит и выходит в трактир, что, собственно, и делала. Если не брать в расчёт то, что «Кабанья голова» — местечко для бедных и неотесанных, то этот трактир посещают очень подозрительные люди. Гринграсс ещё ни разу не была здесь и не пришла бы, если бы не назначенная ею встреча на сегодня и не выбранное место Сельвином. Странно, что со временем после битвы за Хогвартс, когда Пожирателей смерти почти не осталось, этот место совсем не изменилось. Тот же грязный, дешевый, старый трактир, о котором так любят подобным образом отзываться учителя, хотя и сами, наверное, не раз посещали его. — А что-то не конкретное? — Астория старалась не опираться сильно об столик, за котором они сидят, — она чувствовала всем своим нутром запах засохшего жира. Слизеринка даже не хотела ничего заказывать, но ради вида решила всё-таки взять кружку сливочного пива, пообещав себе, что, даже если и будет риск умереть от жажды или голода, она и не посмеет посмотреть в сторону этого напитка. — Я, кажется, узнал, кто виноват в том, что книга ещё не найдена, — почти уверенным тоном произнёс Пожиратель смерти. Тот факт, что Астория — пятнадцатилетняя девушка, которой ещё далеко до совершеннолетия, почти спокойно сидит и обсуждает важные дела с разыскиваемым Пожирателем смерти, пока он находится в обличье школьного учителя по защите от тёмных искусств, её напрягает, даже немного пугает. Успокаивает только то, что Сельвин — друг её отца и в добавок ко всему скреплён Непреложным обетом. — Грязнокровку Грейнджер знаешь? — Астория на такой вопрос расширила глаза, и на долю секунды ей показалось, что не расслышала. — Гермиону Грейнджер? — она решила уточнить и заметила, как Сельвин кивнул. — Да, знаю. И как же она связана с той книгой? — Точно не знаю, но ваш директор школы доверил ей библиотеку, чтобы она её привела в порядок. Астория закусила губу и вспомнила, что Драко тоже, как староста школы, должен был с нею разбирать библиотеку школы и мог добраться до этой книги. Но главное, что… — Вы думаете, она могла взять её себе? — спросила Астория, хотя могла точно сказать, что такая заучка, как Грейнджер, если и увидит незнакомую книгу, то обязательно возьмет её для чтения на свободное время. Сельвин хмыкнул, и на его губах образовалась самодовольная ухмылка. — Взять её она никак не смогла бы — книга превратилась бы в песок у неё на руках, — улыбка на его лице вдруг искривилась, и он горечно сморщился. — Но она, наверное, избавилась от песка, который оставила за собой эта книга. Астория чувствовала, как ком застревает в горле, а во рту становится и правда сухо. Сейчас она бы предпочла не знать такую информацию, которая не гарантирует ей снять с себя проклятие. — В таких случаях нормальные ученики обращаются к учетелям, а не сами берут и избавляются от важных вещей. Сразу видно — грязная кровь течёт в её жилах, — продолжал говорить Сельвин, чуть повысив голос. Астория отчаянно посмотрела ему через плечо, чуть раскрывая капюшон, чтобы убедиться в том, что их никто не подслушивает. Если и раньше она просто не долюбливала грязнокровку, то сейчас она чувствовала к ней ненависть, а сейчас ей кажется, что не зря, каждый раз чувствуя её присутствие, Астории будто глотку режут. Почему-то зная о том, что и Драко был с нею там и делал в библиотеке то же самое, что и Грейнджер, она постоянно отгоняла от него подозрения, думая, что он бы не притронулся к таким старым книгам, возможно, она была ещё и пыльная. Но сейчас она уже точно могла признать, что возможно то, что Малфой взял и избавился от песка этой книги. — Она просто грязная лицемерка, — Астория сглотнула. Вот сейчас вот страх подбирался прямо под кожу, расщепляя её все живые клетки. Сейчас то, что сделала Астория по отношению к Малфою и Грейнджер, кажется чем-то мелким и незначительным, по сравнению с тем, что сделала грязнокровка, и Мерлин видит, она отчаянно пыталась перекинуть вину на неё. Она и сама не знает, почему не хочет верить в то, что Драко тоже мог что-либо с этим сделать. Возможно, на эти мысли есть серьёзные основания. Кучу аргументов и поводов склонялись к тому, что Драко не стал бы заниматься порядком библиотеки. Это не в его стиле. — Вы знаете, как её вернуть? — Астория старалась говорить холодным голосом. Её слёзы в этом трактире будут, наверное, самым унизительным, чем что-либо другое, тем более перед Пожирателем смерти, будь то хоть родной брат её отца. — К сожалению, я не знаю, как это сделать, — Астория фыркнула на это заявление. Она знала, что это его «к сожалению» ничего не означает. Зачем его добавлять, если он не чувствует никакого сожаления, наверное, даже рад избавиться от такой ответственности. Гринграсс не хочет быть для кого-то ношей, но сейчас нет другого варианта, ведь умереть не входит в её ближайшие планы. Астория узнала все подробности как о правилах Непреложного обета, так и о том, что именно обещал Эдварду Сельвин. Её отец ей рассказал, что если эта книга каким-то образом будет слишком уж недоступна, то Сельвин должен будет выполнить одну просьбу, которую попросит семья Гринграсс, поэтому он так просто не отвяжется от неё. Как-никак можно считать, что Эдвард спас жизнь ему. — Откуда вы знаете, что это книга именно от рук грязнокровки… рассыпалась? — осторожно спросила Астория, пытаясь взглянуть в его глаза из-под алого капюшона. — Когда я вызвал её и Драко Малфоя, сына Люциуса Малфоя, к себе в кабинет, она вела себя странно и неестественно, слишком подозрительно. Грязнокровка вся побледнела… — Астория поняла, что он сощурился и о чём-то думает. Она попыталась понять, о чём примерно он размышляет, не имея совершенно никакого желания оставаться в возможном неведении. Не смотря на то, что друг отца ей совсем не нравится, она разговаривала с ним вежливо и спокойно, чтобы не отдалить его от себя. Астория чувствовала, что он ей ещё пригодится, возможно, просьбу, которую он должен будет выполнить, она возьмёт себе и попробует извлечь из неё как можно больше выгоды. — Мне кажется, что она поняла, что я — ненастоящий Уильямсон, — произнёс Сельвин. Астория раскрыла рот от удивления. Она поразилась не только тому, что он сказал, но и тому, как он это сказал. Спокойно. В его речи даже не было хотя бы малейшего раздражения на всё, что происходило. И Астория начала задумываться, к правильному ли человеку обратился её отец, но затем, вспомнив, что другого кандидата на это не было, сморгнула несколько раз. — И… как она это поняла? — Астория осмелилась всё-таки спросить о его подозрениях, которые могут иметь смысл. В этом трактире, в котором было всегда холодно, вдруг стало слишком душно. Воздуха словно и не было здесь никогда. Весть о том, что, благодаря той книге, способной избавить Асторию от проклятия, которую Пожиратели смерти украли из Министерства, а потом и кто-то из них её оставил во время битвы за Хогвартс, немного подбадривала. Но теперь, когда девушка точно знала, что нет другого выхода, заставляет всё внутренности расщепиться, а потом ещё и рассыпаться, как та книга. Она только поняла, что всё это время чувствовала тошноту не из-за тяжёлого воздуха помещения, а из-за её сложившийся ситуации и представления о ней. — На днях у нас с семикурсниками был урок ЗОТИ, грязнокровка после урока осталась в классе, видимо, ждала, пока я выйду, чтобы она смогла проверить мой кабинет, ну, вот я… — Зачем тебе… то есть вам, выходить из класса, — перебила его Астория. — Оборотное зелье не действует навсегда — его надо хотя бы через каждые два часа пить, и это с учётом того, что чувство исчерпаемости напитка в организме замечается, — грубо произнёс он, отчего Астория чуть ли не съёжилась. Она всё ещё боялась этого человека. Астория кивнула и пообещала себе, что больше не будет его перебивать — кто знает, псих он или нет. А с другой стороны и самой главной ей нужна его помощь, и это то, ради чего она будет вежливо к нему обращаться. — После того, как я зашёл в класс, грязнокровки там не было, но её рюкзак и вещи были там. Я решил проверить, заходя к себе в кабинет, но там тоже никого не было, после вспомнил, что нужно было отправить письмо твоему отцу и вышел, а когда второй раз зашёл спустя двадцать минут, ни её, ни вещей там уже не было, — Сельвин говорил это небрежно и с раздражением, но Гринграсс понимала, что ему на данный момент было на всё это плевать, в отличии от неё самой, которая готова была сломать голову, только чтобы хоть что-то сделать. И это каждый раз с того самого момента, когда увидела отчаянность в глазах своего отца. Он сильно переживает за неё, и ради него Астория готова не отчаиваться, видя всё, что с ним происходит. Мать тоже в ужасном состоянии: физическое и ментальное истощение не хуже отцовских, но её изменения не так бросаются в глаза. Лорен всегда проявляла заботу и отличалась более эмоциональным диапазоном, в отличие от Эдварда, который нервничал и отчаивался в самых безнадёжных ситуациях. Астория даже не могла вспомнить, когда последний раз видела отца в таком состоянии, и если он всё же в переживает подобное, значит ситуация и правду этого стоит. И всё это не означало, что Астория любит отца больше, чем мать, — просто она принимает данное как неизменимый факт. Вчера вечером после выполнения домашнего задания Астория пошла в библиотеку и попыталась начертить семейное древо, исходя из книги, которую она тайком взяла из кабинета её отца в тот день, когда узнала правду. Не смотря на то, что у её отца уже есть семейное древо, и он самостоятельно начертил свой экземпляр для того, чтобы убедиться самому, Астория так же хотела его начертить, надеясь, что до Дафны и Астории были ещё девушки их рода, которые и в последствие умерли после своего шестнадцатилетняя. И она смогла в этом убедиться. Только в другом. Астория и вправду была первой тринадцатой девушкой, родившейся в семье Гринграсс, а, как сказано в легенде, которая оказалось правдой, «каждая тринадцатая девушка, родившаяся в семье Гринграсс, умрёт после своего шестнадцатилетия…» И это чем-то объясняло тот факт, почему в роду Гринграсс было подозрительно мало детей женского пола. Она помнит каждое слово, которое посвящалось этой легенде. Вычитывала её сотню раз и пыталась найти хоть какую-то подсказку на то, чтобы предотвратить смерть или хотя бы продлить оставшиеся время, но её отец сказал, что только благодаря той книге о сильнейших магических рунах можно узнать, как это сделать, но даже это не факт. Астория узнала из той легенды, что её предок женился на девушке, у которой была сестра — ведьма. Ведьма по неизвестным причинам наложила на род Гринграссов проклятие, которое должно было убить каждую тринадцатую девочку. Первой девушкой рода была Амилия Гринграсс — дочь сестры той ведьмы и, как Астория поняла, в подсчёте с Амилией она будет тринадцатой. Амилия Гринграсс провела в страхе свои последние годы жизни и несколько месяцев, которые данный были ей как «щедрый» подарок судьбы, и Астория с одной стороны была благодарна своим родителям за то, что они ей не рассказали до последнего о её скорой кончине, иначе она бы, как та девушка, была бы в отчаянии. Каждый раз в детстве, а если точнее, то в возрасте, когда она уже начала понимать многие вещи, знала, что её родители хотели на её месте иметь сына. Сейчас, когда она поняла причину этих родительских предпочтений, не находила смысла в детских обидах. Гринграсс-младшая строила теории, по которым эта ведьма решила проклясть женскую сторону этого рода, и одна из них гласила, что сестра той ведьмы имела особенные магические способности, и поэтому она решила, что эти особенные магические способности, которые не даны обычной волшебнице или ведьме, смогут, благодаря тому проклятию, попасть ей, а не передаться по генам её дочери. Но эта теория сразу отходила на последний план, потому что если бы она хотела вот таким образом присвоить себе эти особенные способности, то не смогла бы точно предсказать, кто и при каких условиях должен умереть. Иногда в голову Астории входили сомнения, что это проклятие вообще может с ней что-то сделать, ведь, исходя из древа, она была первой тринадцатой, значит до неё, кроме Амилии, никто не умер и, возможно, ведьма прокляла лишь дочь своей сестры, а не весь род. И эта мысль позволяла ей надеяться на то, что проклятие, о котором сказано в легенде, — ещё не факт и никогда им не станет. Но до этого момента просто ждать и надеяться на лучшее не входило в её планы. Она хотела попробовать самостоятельно найти книгу и сообщить это Сельвину, чтобы тот взял её, для него она ведь точно откроется. Но сейчас уже после того, как девушка узнала, что Грейнджер избавилась от книги, надежд больше не было, кроме как… — Сель… — Астория прикрыла ладонью губы, когда поняла, что разговаривает громче, чем нужно, да ещё и хотела назвать его настоящее имя. Она заметила, что парочка любопытных глаз, принадлежащих одному мужчине, смотрит на неё, и она благодарна Салазару за то, что это был старик-незнакомец, который навряд ли её узнал бы, если даже видел через полузакрытый капюшон. Сельвин сел обратно на стул, как только понял, что у неё есть ещё парочка вопросов, и раздражённо хмыкнул, выпивая сливочное пиво, которое Астория заказала себе, но так и не притронулась к нему. — А вы сможете как-то разузнать, куда грязнокровка дела эту книгу, ну или то, что от неё осталось? — Навряд ли, — проговорил он, после чего сделал ещё один глоток из мутной кружки, которая явно была совсем не до блеска вымыта, если сравнивать её с посудой и столовым серебром Хогвартса или её дома. Астория это поняла, только когда приглянулась, чтобы сравнить, и осталась довольна собой тем, что не прикоснулась к ней, не понимая, как люди могут сюда вообще заходить. Впрочем, это единственное, чем она может довольствоваться, говоря как о этом трактире, так и о предпочтениях в выборе мест. — Почему? — Гринграсс начинала раздражаться тем, что Пожиратель вместо того, чтобы конкретно отвечать на её вопросы, выпивает напиток, который стоил хоть и не тысячу галеонов, но всё же был заплачен её деньгами. Но сейчас это самое малое, что её интересовало. Первой являлась надежда на то, что книгу можно хоть как-то раздобыть. Астория была готова на многое, лишь бы снять если не со всего рода проклятие, то хотя бы с себя. — Потому что я уже пробовал узнать от неё подробности, но грязнокровка и сын Малфоя отказываются даже признать тот факт, что они как-то замешаны в причине, по которой исчезла книга, — Пожиратель снова вглядывался в её лицо из-под капюшона то ли от того, что не понимал, что она его побаивается, то ли от того, что понимал, и поэтому специально так делает. В любом случае он пытается убедить слизеринку в том, что всё потеряно. — Должен же быть какой-то выход, — она прислонила руку, загнутую в кулак со слегка выдвинутым указательным пальцем, и задумчив прикоснулась ею к зубной эмали, сомкнув губу вокруг уже потеплевшего пальца. — Какое вообще отношение имеет сын Люциуса Малфоя к грязнокровке Поттера и того предателя крови Уизли? — перебил её размышления своим вопросом Сельвин, которым хоть и Астория тоже задаётся, но не в данную минуту. — Понятия не имею, — она хотела отмахнуться от вопроса, но вспомнила, кто именно перед ней сидит, и поэтому лишь пожала плечами. Сельвин фыркнул и отодвинул от себя уже пустую кружку, а Астория пыталась хоть что-то придумать, чем может помочь ей друг её отца. Что-то, что было в пределах Непреложного обета, потому что если бы это было за его пределами, то мужчина бы никогда на это не согласился и оставил бы выбор желания за Эдвардом. — У меня есть одна идея, — протянула Астория, после чего Сельвин заинтересованно посмотрел на неё, будто бы не он мгновение назад хотел отвязаться от неё. — Но она безумная. — Ну и какая же? — Вы сможете выжать из неё правду каким-нибудь способом? М-м… скажем, с помощью пыток. Это может сработать, — Астория уверенно посмотрела на него, так, будто то, что она предлагает, — единственное, что может спасти её. — А если так и не скажет правду, то убейте её. Пожиратель смотрел на неё как на безумную девушку, которой все мозги дементоры отшибли. И сейчас она и себе казалась именно такой, но почему-то, когда она размышляла об этом, наружу всплывала та мысль, что она к этой идеи пришла не только из-за того, что благодаря Грейнджер Гринграсс могла умереть, но и из-за того, что происходящие вещи в последнее время совсем ей не нравятся. Хоть и она смогла открыть Грейнджер глаза по поводу Драко и его обмана, она всё ещё видит, как та на него смотрит и как Малфой на неё смотрит в Большом зале и, Мерлин, не только один раз, но и очень часто. Всегда. — Слушай, девчонка, ты, наверное, совсем обезумела? — он поднял брови и изумлённо смотрел на неё, которого явно забавляла эта мысль. — Я знал, что в тебе гены Эдварда, но чтобы настолько… — похоже, пожирательская натура из него никуда не делась — Сельвин был слишком возбуждён этой идеей. — Я согласен.

***

— Поверить не могу, что ты не проведёшь с нами Рождество, — Гарри недовольно вздохнул и опёрся об колонну большого арочного окна в вестибюле, рядом с выходом на улицу, из которого, к большой удаче Гермионы, зимний ветер не так сильно дул. Но даже несмотря на это холодок пробирался и покрывал волной мурашек светлую кожу ног. Она бы такую глупость не сделала, но когда Гермиона поднялась в свою башню после того, как закончились уроки, и начала снимать с себя школьную форму, а после того, как была уже полуобнажённой, сразу же вспомнила, что Хогвартс-Экспресс сегодня должен был подвезти учеников по домам, не стала продолжать тратить время на натягивание своих колготок. Гермиона напялила на себя первую попавшуюся юбку, которая оказалась школьной, и накинула на себя зимнюю мантию поверх белой рубашки, и сразу же поплелась вниз, пока её друзья не ушли, не попрощавшись с нею. Ученики Хогвартса уже добрались до Хогсмида на станцию, чтобы отправиться домой и провести с семьёй рождественские каникулы, но Гермиона решила всё-таки остаться в Хогвартсе и провести последнее Рождество своей школьной жизни именно в школе. Как и всегда, в Хогвартсе много людей не будет: учителя и некоторые ученики. — Да, Гермиона, почему ты не согласилась пойти с нами? — Рон подошёл ближе со своей тележкой и теперь стоял рядом с Гарри, и оба они готовы к тому, чтобы отправиться в Нору на праздники. — Наплюнь ты на эти дела — Рождество же. Рон возмущался. Гермиона тоже была не очень довольна, но улыбка держалась на лице столько, сколько потребовалось, чтобы быть более чем убедительной и не казаться несчастной из-за того, что ей негде провести Рождество и приходиться делать какие-то дела, которые Гермиона сама придумала. — Хотела бы я, но, к сожалению, статус главной старосты… — Неужели не позволяет отпраздновать в кругу семьи Рождество? — Рон приподнял бровь, договаривая его наигранно-вопросительным тоном. Гермиона вздохнула не в силах как-либо возразить. Она и сама, также как и Гарри с Роном, заметила в этот раз, что слово «статус главной старосты» произнесено без какого-либо удовольствия или хотя бы ноток гордости. — Всё не так просто… у меня осталось одно дело, и я постараюсь его закончить до сочельника, но потом поезд за мной вряд ли приедет… в общем-то это не так легко объяснить… — замялась Гермиона и после каждой паузы прикусывала губу, думая, что сказать. — А знаете что? За меня не беспокойтесь, я пришлю вам подарки по совиной почте и проведу праздники с учителями. Конечно, это не сравнится с тем, как вы отпразднуете, но всё же. — Мы бы остались с тобой Гермиона, но вот… — Всё нормально, честно, — уверяла она Рона. Она прекрасно понимала, что в этот праздник миссис Уизли предпочла бы провести Рождество со всеми своими детьми, которые только у неё осталось, а если и Гарри там будет, то это чуть увеличит шанс взбодрить её. Она нуждалась в них больше, чем Гермиона, поэтому гриффиндорка не будет таить обиды на то, что друзья не останутся с нею. Мистер и миссис Уизли Гермионе предлагали отпраздновать с ними Рождество, но она всем уже объяснила, что у неё школьные дела. Гермиона почему-то только сейчас вспомнила, что Уизли не будут праздновать Рождество слишком весело — поводов на то не так уж и много, но это всё равно лучше, чем оставаться в школе. — А вот и мы! — Пэнси воодушевлённо тащила свою тележку, а Джинни еле успевала за нею, но всё же они добрались до них. — Сколько время? Мы не опоздаем? — Джинни тоже рвалась домой — она сильно воодушевлена и поскорее хочет получить свой подарок, как Гермиона предполагала. Но самая счастливая всё равно была Паркинсон, которая смотрела в окно на слизеринцев, ждавших её во дворе, пока снежинки падали на их головные уборы и тёплые зимние мантии. — Да нет, ещё время есть, не волнуйся, — Гарри потянул за шарф своей девушки и погрузил её в свои тёплые объятия. Джинни что-то прошептала в ухо Поттеру, но Гермиона этого естественно, не услышала. — Гермиона, как жаль, что ты с нами не идёшь. — Джинни на прощанье обняла Гермиону, крепко прижавшись к ней. Подруга веяла теплом или же Грейнджер так показалось из-за того, что сама не достаточно тепло оделась. Следующая, кого она обняла, была Пэнси, растворяясь с ней в тёплых дружеских объятиях, которые стали результатом того времени, которое они провели рядом с друг другом, и Гермиона, конечно же, была этому несказанно рада. Пока они прижимались к друд к другу, в нос Грейнджер врезался дымчатый и одновременно свежий запах шампуня Паркинсон, что давало ей понять, что она не раз будет скучать по этому аромату. — Тебя ждёт сюрприз, — Пэнси шепнула ей в ухо, а Гермиона сощурила глаза от её интриг, которые всегда могли заинтересовать гриффиндорку. — Что за сюрприз? — гриффиндорка приподняла брови от нахлынувшего веселья и острого чувства собственной любознательности. Гермиона могла подумать, что Пэнси оставила ей подарок под ёлкой в башне старост, но это было совсем не в духе слизеринки — она бы оставила эту возможность в более подходящий день — сочельник, поэтому девушка понятия не имела, какой сюрприз приготовила ей Паркинсон. — Если скажу, то это не будет уже сюрпризом, — с этими словами она отстранилась и девочки поплелись к выходу. Через окно Гермиона заметила, как Джинни пошла в сторону своих подруг, разделяясь с Пэнси, которая вскоре присоединилась к своим друзьям, среди которых она узнала Дафну Гринграсс и Милисенту Булстроуд. — До встречи, Гермиона, — сказал Рон и тут же крепко обнял девушку. — Пока, Рон, Гарри, — она обняла и Гарри, после чего они уже направились к выходу. Трое друзей уже были на улице, когда Хагрид тащил за собой огромную ель для Большого зала, которую и в этот раз украсит профессор Флитвик. Гермиона заметила, как Гарри и Рон на прощанье обнимали Хагрида, а после пошли дальше, а Хагрид направился уже ко входу в замок. С лица Гермионы скатилась маленькая слезинка, которую она даже не сразу заметила. Грусть, печаль, радость за друзей и уже начавшая тоска по Гарри и Рону смешались с друг с другом в её голове и образовали ещё одну слезинку, которая тут же покатилась по румяной щеке. Ей казалось, что это хоть и временное, но всё же расставание, её убьет. Гермиона его просто не выдержит. Будь воля её эмоционального диапазона, она тут же придержит Гарри и Рона потащит их обратно в школу. — Гарри! Рон! — крикнула им вслед Гермиона, после того, как наплевала на то, что сейчас у неё даже не было хотя бы тонких колготок, покрывающих кожу её ног. Для неё сейчас главной целью было успеть выйти из замка во двор, пока ещё дерево Хагрида не застряло на полпути в проёме. Мороз пробирал до костей, но это опять-таки не важно. Важно, что Гарри и Рон, услышав её, обернулись и остановились. Чем быстрее Гермиона бежала, тем сильнее дуновение ветра ощущалось, и от этого глаза слезились ещё больше, а девушка не могла понять: это слёзы печали или «выдавленные» ветром. Но Гермиона всё же добежала до своей цели и крепкой хваткой, набросившись, обняла друзей. Крепко-крепко, как только могла, девушка удерживала сразу двоих. Они вдвоём её обняли и поглаживали спину. Она дотягивалась на носочках, хватаясь за плечи друзей — настолько они были выше неё. Гермионе сейчас было плевать на всё и всех, кто, возможно, выйдет посмотреть на них, она просто стояла посреди двора и обнимала лучших друзей так сильно, что, наверное, если ещё одна её мышца дрогнет, то она их задушит. — Я буду скучать, — сказала она, чуть ли не расплакавшись. Она будет скучать. Сильно, насколько у неё хватит сил. Наверное, Гермиона ещё никогда не думала, что будет настолько сильно чувствовать тоску по ним, даже тогда, когда обнимает их. — Я уже скучаю, — ответил Рон, доходя рукой до её каштановых волос и зарываясь в них, которые, скорее всего, уже накрылись множеством снежинок. — Гермиона, ты просто не представляешь насколько сильно, — Гарри крепко вцепился в её спину, слегка комкая ткань мантии, наверное, сам того не замечая, тем временем как Гермиона почувствовала его щекотание от палящего дыхания. — Тебя в Норе будет так не хватать. — Обещайте, что будете писать, — был не вопрос, а просьба, и Гермиона была уверена, что они её выполнят. — Если же нет, то я клянусь, что никогда в жизни вам не дам списать и не помогу подготовиться к экзаменам, — она не дождалась ответа, только почувствовала, что их головы задвигались в качестве кивка. — Обещаем, — Гермиона, не видя взгляда Рона, почувствовала всем своим нутром, что он улыбался, зарываясь в её копну. — Раз в неделю точно. Не меньше, — уверял уже Гарри, прижимаясь своей уже похолодевшей щекой к её. Или же это её щёки такие и Грейнджер просто не различила. Холод превращался в мороз, а ветер — в метель, а Гермиона, казалось, могла обнимать друзей вечность — настолько она их любила и чувствовала нараставшую тоску по ним, что любой другой бы увидел в ней собственницу, но, возможно, это впечатление со стороны. От неё же исходили только признаки тепла и нежности, направленные её мальчикам. Она их любила до невозможности сильно, и каждый раз на эту любовь было тысяча и одна причина, которые в голове не укладывались. Они были её первыми и самыми лучшими друзьями. Они были всем для неё. Каждая клетка внутренних организмов могла расплатиться при воспоминаний о их дружбе и на этом не останавливаться. Она чувствовала их внутри своего сердца и их теплоту, передающуюся к ней, невзирая на верхнюю оболочку, и этого было достаточно, чтобы согреться в эту холодную погоду. К несчастью Гермионы, они отстранились, и ей показалось, что от неё оторвали не то что верхний слой кожи, но сердце. — До встречи. Они попрощались, помахав друг другу рукой, и от этого грудная клетка Гермионы ещё больше защемила. Она продолжала смотреть им вслед и пыталась донести до своего мозга, что каникулы очень скоро закончатся. Грейнджер не успеет оглянуться. Очень скоро. Только тогда, когда они уже скрылись из поля зрения Гермионы, она почувствовала нахлынувший декабрьский холодок, пробежавший по всему телу. Девушка поплелась в сторону входа в замок и увидела, как Хагрид всё ещё пытается втолкнуть ель в вестибюль. — Гермиона… чаво это ты не с ними на каникулы поехала? — Хагрид заметил гриффиндорку, обернувшись, и после чего, наконец, смог запихнуть внутрь ёлку. — Хотела бы я пойти с ними, только вот у меня как у старосты дела есть, которые нужно успеть сделать до Рождества, — Хагрид зашёл в замок, после чего Гермиона зашла за ним внутрь и на автомате произнесла уже давно выученную фразу, в этот раз печаль была явно слышна в голосе. — Ладно, ты это, не расстраивайся сильно, старостой быть тоже хорошо, особенно главной старостой… проведёшь с нами Рождество, вот! — Хагрид попытался взбодрить Гермиону этими словами, и это было хорошо заметно, но это не помогло, и всё же она была благодарна ему за такое. — Да, с вами тоже хорошо, — Гермиона кивнула и мысленно понадеялась, что Хагрид ничего не расскажет Макгонагалл о её состоянии и не предъявит обвинения директору за то, что не позволила Гермионе провести каникулы с друзьями. Хотя, зная его, Гермиона сильно сомневалась в этом, и если бы она сейчас не была в опечаленном состоянии, внутри неё зародился бы страх. Гриффиндорка остановилась у входа в Большой зал, в котором было уже почти всё готово: свечи, парящие над столами, были заменены хлопьями снега, падающими с светло-голубого зимнего неба, пока стены были покрыты лёгким инеем. Профессор Флитвик, как и ожидалось, украшал ёлку, последнюю маленькую ёлку, перед тем как начать большую главную, находящуюся позади Большого стола, прямо перед огромным панорамно-арочным окном. Гермиона увидела профессора Макгонагалл, которая спешила направиться к ней сразу как только увидела. — Мисс Грейнджер, я подумала, что, не смотря на то, что вы уже внесли себя в список тех учеников, которые останутся в школе на Рождество, после долгого прощания с Поттером и Уизли, вы всё-таки решите в последнюю минуту пойти с ними, — отчеканила Макгонагалл, после чего послышался почти тихий грохот, но не настолько тихий, чтобы Макгонагалл не обратила внимания. — Хагрид, пожалуйста, осторожнее! — Всё под контролем, директор! — Хагрид кое-как смог поправить огромную ель, которая несколько секунд назад оперлась об окно. — Я была на грани этого решения, — честно призналась Гермиона, возвращая директора к этой теме. Она и вправду была на грани того, чтобы бросить всё и отпраздновать Рождество у Уизли, но смогла удержаться даже не потому, что у неё на это не хватало воли, а из-за того, что Хогвартс-экспресс уже должен был отправиться в путь через двадцать минут, и к тому времени Гермиона ничего бы не успела сделать. Это безнадёжно. — Как бы неответственно с моей стороны ни было, я хотела бы снова попросить у вас о помощи, — проговорила Макгонагалл, глядя в сторону Флитвика, который уже начал украшать главную ёлку. — У меня есть одно незаконченное дело. — Да, конечно. Думаю, я успею закончить всё до сочельника, — пожала плечами Гермиона. — О, не беспокойтесь, до сочельника ещё три дня, уверена, к этому дню вы и мистер Малфой всё успеете сделать. — Хорошо, я поняла, то есть… что? Малфой?! — непонимающим голосом произнесла Гермиона, понимая, что это имя ей просто так не послышалось — она ещё не настолько помешанная. — Да, Малфой уже в библиотеке начинает работать над расписанием шести-семикурсников, думаю, вам лучше пойти и помочь ему прямо сейчас, — проговорила Макгонагалл, пока Гермиона приходила в себя от услышанного. Она почувствовала, как настороженность протекает по её венам, явно намечая неизвестность. Видимо, он везде будет её преследовать. Сюрприз Паркинсон или очередная выходка Малфоя? — Профессор Флитвик, мне кажется или цвет ёлки недостаточно зелёный? Колорум! — как только Гермиона хотела открыть рот, чтобы сказать, что она сейчас же приступит к работе, Макгонагалл зашагала в сторону учительского стола, взмахнув древком, отчего ёлка стала ещё более тёмно-изумрудного цвета. Через секунду Гермиона уже направилась по движущимся лестницам на четвёртый этаж, чтобы добраться до библиотеки и убедиться самой в том, что Малфой и вправду там, хотя сама и знала, что ответом на все её вопросы будет «да». Она совсем не понимала его, как так получилось, что он остался. Может ли быть такое, чтобы Макгонагалл обратилась к нему первее, чем к Грейнджер, за помощью? Гермиона в этом сомневалась, ведь навряд ли декан гриффиндора заставила бы ученика остаться на каникулах в школе ради каких-то там дел. Но если не Макгонагалл его попросила об этом, то как такое возможно, чтобы его родители разрешили своему дорогому сыну остаться в Хогвартсе, или как он вообще решился на такое? Ведь если брать в счёт первый год обучения, когда он дразнил Гарри за то, что у него нет родителей и за то, что его никто не ждал на Тисовой улице, то это довольно странно, что Малфой решил поменяться с ним ролями. Если Гермиона могла и дальше с ним враждовать, то она обязательно бы сказала ему это в лицо, но сейчас даже и думать об этом не хочет. И всё же, кроме настороженности, она чувствует что-то ещё. Что-то что повторяется снова. Изо дня в день. Тоска или стремление. Новое стремление к нему? Это должен был быть вопрос, он этим и является, но этот вопрос с подозрительной точностью описывает состояние Гермионы. Похоже на то. Она не может точно сказать, но какой-то неопределённой частью нутра чувствует это. Она дошла до библиотеки и, открыв дверь, сразу обнаружила Малфоя там. Он сидел за столом и всего лишь раз поднял на неё глаза, просто чтобы убедится, что это она. Откуда Гермиона это знает? Да она бы и сама так сделала. Гриффиндорка приблизилась и села рядом со слизеринцем, чёртовым-заносчивом-слизеринцем, пытаясь привлечь его внимание, чтобы он положил бумаги с расписанием с первого по пятый курс, который дала ему Макгонагалл, и объяснил Гермионе на чем он остановился. Мерлин, Гермиона просто проклинает себя за то, что не может ничего сказать. И даже если она ничего не говорит, то какого чёрта он молчит?! — Грейнджер, тебе твой декан объяснил, что ты должна будешь делать? — Малфой так резко посмотрел на неё, что Гермионе показалось, что он только что прочёл её мысли, но потом она увидела, что он всего лишь написал расписание шестикурсников на один день. Гермиона коротко кивнула и присмотрела на расписание, которое начал делать Малфой и которые дала ему Макгонагалл. — Ты же знаешь, что нужно распределить так, чтоб не было несостыковок? — Малфой, я всё прекрасно знаю — не первый день в школе, — огрызнулась она. Гермиону бесил тот факт, что Малфой разговаривает с ней как с ребёнком, который вчера родился и даже ходить не может, но, кроме этого, его холодное отношение к ней могло сразу издалека заморозить. Когда они начинают общаться и вести диалоги на чисто деловом тоне, иногда между ними может случиться резкий переход границ. Малфой и Гермиона могут резко дать начало переходу на грубый тон, а иногда могут говорить с друг другом так, будто бы всё ещё хотят исправить плохое отношение, образовавшее между ними. И это всё не могло не надоедать и раздражать. Иногда Гермионе хочется, чтобы они перестали скакать с одного поля на другое и остаться на одном настроении, но если она выберет ту или иную сторону, то на другую уже не возможно будет вернуться, и вероятен большой процент, что она пожалеет о своём решении. И все эти перемены их настроения, соответственно, передающиеся в диалоги, не имели большого смысла, но имели смысл для них. Это было их смыслом. — Мы сейчас можем каждый по своему варианту сделать, а потом посмотреть, что получилось у друг друга, и если что-то будет не так, подправим у более подходящего экземпляра. — Тогда можем начать, — ответил Малфой и отвернулся от неё, открывая взор на свой идеально отточенный профиль. Гермиона даже не стала отвечать, ведь ему и не хотелось слушать. Лишние словечки ни к чему. Он не любил её многословность, но сам этим термином не раз пользовался. Сейчас Гермионе только нужно сделать это чёртово расписание и всё. Она не могла сосредоточиться над всем этим расписании, ведь предметов полно и они не должны пересекаться. Сейчас ей кажется, что и трёх дней ей не хватит на то, чтобы сделать всю работу, ведь, кроме того, она ещё ни разу не занималась подобным, да ещё и делает она это дело вместе с Малфоем, что не позволяет ей нормально мыслить.  — Почему ты остался в школе? — Гермиона и сама не ожидала, что задаст такой вопрос и что ей придётся вытерпеть его прищурившийся взгляд на себе, но ей нужно было любым образом предотвратить тишину. Он как будто бы хотел ответить ей, но держался за все концы нитей своих сил, чтобы не отвечать на такой слишком личностного характера вопрос. Но Гермиона не жалела о том, что спросила, ей не терпелось узнать причину. Она всегда понимала, что любовь к знаниям у неё была, но чтобы до такой степени хотеть знать причину, по которой Малфой остался в Хогвартсе вместо того, чтобы пойти к семье, она от себя этого никак не ожидала. Не ожидала и не запретила бы, это как-то странно звучит, но именно у неё сейчас так. После всего, что между ними случилось, Гермиона могла подумать, что он ради неё остался, как бы это смешно ни звучало, но этот вариант сразу отпадает не только потому, что это просто не возможно, ведь такой человек, как Малфой, не мог пропустить канун Рождества только для того, чтобы остаться с той, которую он называл грязнокровкой, но и потому что сейчас бы он вот так вот бы не молчал. — А почему ты осталась в школе? —акцент на «ты» ей никогда не казался таким пробивающимся, как сейчас, ведь ей сейчас прямо в лицо колит от этого ударения. Когда Гермиона отвечала вопросом на вопрос, ей не казалось это таким раздражительным, но когда с ней так поступали, переводя стрелки, тем более в случае с Малфоем, это казалось чем-то невыносимым, будто бы на плечи поставили груз с весом несколько тон и она не может даже мышцею дрогнуть, чтобы сдвинуться с места. Но именно от этого вопроса и именно от него она считала себя не то что бы просто неспособной двинуться с места, а уже раздавленной под этими несколькими тоннами веса груза. Что ей сейчас ответить? Малфой, возможно, не знает всю сложность ситуации. Наверняка он не в курсе того, что она стёрла память своим родителям о них, не говоря уже о том, что она и не смогла этот кусок воспоминаний о себе восстановить. Не смотря на то, что этот вопрос поставил в тупик Грейнджер, сейчас она по неизвестным ни ей, ни любому другому человеку причинам была не против рассказать ему о своей ситуации. И не то что бы она была не против, а даже хотела этого настолько, что этот факт начинал пугать её. Мерлин, она хотела ему рассказать это так же, как и хотела его самого всегда, каждый раз, когда видела его, каждый раз, он был рядом, когда прикасался и целовал. Всегда, Мерлин. И каждый раз, когда она хотела его, Гермиона была не в силах удержать себя в руках, но сейчас она каким-то образом могла не поддаться великому искушению раскрывать свою душу перед ним. Как-нибудь обойдётся. И он и она. Грейнджер сама так решила. — Не важно, — коротко ответила она, разочаровавшись в самой себе. Господи, она задала вопрос и не в состоянии ответить на такой же. Слишком необдуманно с её стороны. — Тогда не важно, — ответил Малфой так же, что было очень даже ожидаемо. Остаток времени они провели в тишине и изредка поднимали глаза друг на друга. Гермиона не имела не малейшего понятия, о чём или о ком Малфой думает. Думает ли он о ней? Думает ли он почему она осталась в Хогвартсе на каникулах, когда Уизли могли позвать её к себе отпраздновать Рождество или же родители её ждали? А если и не так глубоко, то хотя бы изредка задаётся этим вопросом? Она не знала. Но что она точно знала, так это то, что Гермиона думает о нём, по крайней мере девушка это предполагает — он же должен мельком хотя бы посмотреть на неё? Каждым нервным узлом, каждой разумной клеткой своего мозга, который скоро потеряет весь свой разум и превратится в такие же неразумные клетки, которые и образовались у неё в этом промежутке всего первого триместра. И Мерлин видит, что она хотела, чтобы он тоже так же думал о ней, как и она о нём. — Чёрт, мне это надоело, блять! Гермиона подняла глаза на него, и, наверное, расширения зрачков, приподнятых бровей, да и всего изумлённого взгляда удержать нельзя было. Это было слишком резко для обычного выдавливания звука. Что именно ему надоело? Гермиона могла подумать, что он говорил о выполнении этого задания, которое казалось адски мучительным и где нужно было нигде не спутаться, но если бы в этом была причина, то он бы так резко не реагировал. Не так резко, как только что. Она сейчас даже не могла смотреть в его серо-раскалённые глаза, похожие на то, как заледеневший огонёк после тысячелетия начинает восстанавливаться и перегревается настолько сильно, что растапливает сначала внутренний слой глыбы, а потом и внешний, и наконец превращаясь в пламя, не оставляя и следа от прежнего куска льда. Она не могла на это смотреть, но прекрасно представляла, и этого было достаточно, чтобы почувствовать жар на своей коже. — Грейнджер, что с тобой не так? — он был настолько разозлённым, что Гермиона рефлекторно вздрогнула от сорвавшихся с его губ её фамилии, а подняв глаза, она смогла увидеть этот разозлённый взгляд. «Что не так с тобой?!» — хотела она сказать, но, чёрт возьми, промолчала. Промолчала потому, что не в силах была вымолвить. Не в силах была преодолеть себя, раскрывая свои плотно сомкнутые губы. Почему именно сейчас, когда так нужно что-то сказать, она не могла, а когда не надо слова сами врываются, будто кто-то её за язык тянул? А сейчас почему, чёрт дери, никто за язык не тянет? — До каких пор всё будет так продолжаться? Скажи мне? — Малфой срывался на крик, а ресницы Гермионы задрожали, когда она хотела посмотреть на него. Её глаза застывали прямо на его бледном лице, но она заставила себя несколько раз сморгнуть. Мерлин, почему и что он вообще это делает с ней? Играет с огнём, как мазохист, и только этим не удовлетворяет. — Что «так» продолжаться? — она просто не могла выдержать его напряжённый взгляд. Это так невыносимо ощущается на коже. — Мерлин, Малфой, что ты хочешь от меня? — Хочу, чтобы ты поняла, что я осознал ошибку и мне тебя не хватает! — он обеими руками коснулся её плеч, чтобы встряхнуть, но она вовремя встала со стула и сделала шаг назад. Пусть не прикасается. Она его не боится, но боится, что не сможет настоять на своём при таком тяжёлом давлении. — Ты должен понять, что осознать ошибку — это не всё, — она сделала ещё шаг назад после того, как Малфой встал со стула и приблизился к ней. — Я верила тебе, а ты столько времени брал и обманывал меня, как тебя только совесть не сгрызла? Сейчас она, возможно, должна была покраснеть, пылая от ярости, но она была бледна, как полотно, не смотря на весь гнев. Она настолько сильно старалась говорить ровно и пыталась предотвратить звуки своего дрожащего голоса, что не заметила, как сама дрожит. — Не было такого дня, чтобы я не думал о том, что делаю! Гермиона поняла, что её охватила дрожь и говорить становится каждый раз сложнее и сложнее. Чувство того, что она в любую секунду может сдаться и выпустить наружу хотя бы одну слезинку не пугало, но раздражало. Раздражало то, что именно этот чёртов Малфой тому причина! Именно он, Мерлин! И ком в горле от всего осознанного не становился меньше. — Вот именно, что ты думал, — Гермиона, неожиданно для себя, подошла к нему ближе, настолько, чтобы оказаться с ним почти вплотную. Ткнула пальцем в его грудь, отчего он даже не отшатнулся. — Ты думал об этом, ты знал, что поступаешь дерьмово, но всё равно ничего с этим не сделал, — она ещё раз ткнула его пальцем, после чего Малфой придержал её запястье, которое уже успело согнуться в кулак, и потянул его на себя, приближаясь к ней так близко, чтобы дыхание пробиралось прямо в него. — Ты не исправил ситуацию, а хотя мог, — голос начинал дрожать, так же как и всё состояние Гермионы, которое она уже давно не в силах контролировать. — Ты просто обязан был исправить эту ошибку. У тебя не было никакого права так поступать со мной. Я не из тех, которые будут прощать все твои оплошности. Каждое его касание было нечтом больным. Не физически, но всё равно больным, болезненным. Мерлин, как справиться с этой болью, прожигающей изнутри, не имея шансы на выживание при одном малейшем касании Малфоя. Это обжигает и замораживает одновременно. — Я хотел, — ответил он, сжимая руку. Гермиона хотела отдёрнуть от его хватки своё запястье, но он ни на что не реагировал и не позволял ей это сделать, будто бы она обязана там стоять и слушать его. Его руки всё ещё прожигали её запястье, будто они сейчас хоть в сто раз холоднее, чем есть, но Гермиона не собиралась терпеть этот огонь вперемешку с морозом, чтобы получить взрыв. Пускай Малфой взрывается сам. Она несколько раз попыталась ударить кулаками по его груди, но и это не помогало ничем отпихнуть себя от него. — Но ты не сделал, — она пыталась отдёрнуться от него и уйти отсюда, но он и на это не реагировал, лишь яростно смотрел на неё. Гермиона чувствовала, что он злится не только на неё или даже вообще не на неё, а на всю сложившуюся ситуацию, но она всё равно отчаянно не хотела, чтобы весь поток последствий выплеснулся на неё. Гриффиндорка сделал шаг назад, а он — вперёд. Малфой смотрел на неё своей опасно-обжигающей глыбой льда и дошёл до того пика, что смог непонятным образом прижать её к стеллажу с книгами, который смирно стоял и не хотел сдвинуться, не давая шанс Гермионе на побег от него, от себя, от своих же чувств. От своих же чувств, приводящих к необдуманным действиям. Прижата как, чёрт дери, её же эти самые чувства, которые пытались убежать, скрыться далеко в укромном месте от Малфоя, а он не позволял этого сделать всё время, только накалял ситуацию, оставляя на ней невыносимое напряжение, так что могло сильным током ударить. Он прикрыл веки, и Гермиона позволила себе то же, что и он. Прикрыла веки и позволила всему телу расслабиться, расслабиться глазам, дыханию, дрожи — всему, что у неё есть и всему, что в таком состоянии. Только жаль, что ничего из этого не расслаблялось, а только накалялось и заставляло чувствовать больше, чем обычное напряжение. Чувства, Мерлин, но какие? — Просто верь мне и ты не пожалеешь, — его голос, наконец-то, успокоился, почти столько, сколько надо, но от этого Гермиона всё равно не успокоилась. — Однажды я поверила тебе… — она чувствует. Чувствует своё сбивчивое и дрожащее дыхание, передающее это же состояние голосу и всему телу. Она чувствует его тяжёлое и горячее дыхание, что обволакивает её тело полностью. И это не помогает почувствовать тепло, а лишь замораживает. — И очень сильно пожалела. Гермиона пожалела и не перестанет жалеть об этом. Всю жизнь она будет жалеть только об этом. Даже если вся её совесть очиститься и не останется места для сожалений, то этот кусок её воспоминаний останется. Останется ничем не скрываемым шармом на запястье. — Попробуй простить… — омут его глаз расширяется серой бездной, и Гермиона так отчаянно смотрела туда, пытаясь найти любой признак чего-то, что покажется чуждым: ложь, враньё, лицемерие, насмешка, злорадство. Любые малфоевские признаки, но не находя их, каждый раз приходила в ступор. — Прошу. Мерлин, она хочет попробовать поверить, простить, но почему-то не может. Не в силах даже подать маленький кивок в знак согласия. Она хочет простить, Годрик, но как сказать, что не сможет ни морально, ни физически? Никак. Нету сил, как она это сделает? — Почему я должна это делать, — она выдохнула и набрала снова воздух в грудь, и так бесконечно, пока не задохнётся от этого, также как и от собственного желания сделать так, как он говорит, что также невозможно сделать. — Что если история снова повторится? Что если на самом деле ты не изменился? Что если снова обманешь? Как мне тебе верить? Эти вопросы ей казались такими детскими и не имеющими ответов, но сейчас она именно в них и нуждалась. Мерлин, нуждалась так же, как и нуждалась в человеке, который стоит рядом, никуда не уходит и даёт возможность, позволяющую утешить нужду, уткнувшись носом грудь, точно так же, как и её пальцы были влеплены во внутреннюю сторону ладони. Нуждалась, но почему-то не получалось. Почему-то не получилось, также как и не получилось отправиться в этот раз провести ближайший праздник, который, казалось, уже ничем не спасти, с друзьями. Оба этих варианта также невозможны, как и трансгрессировать на территории Хогвартса. О, Мерлин, она бы прямо сейчас это сделала, забрав с собой всё, что только есть: чувства, желания, нужду, эмоции. Забрать всю себя, не оставляя ему и не оставляя ничего, даже те воспоминания, которые так глубоко хранятся у него и у неё в душе, что стали её частью. Но если она и их заберёт, то никогда не оставит в покое их, как и они её. Она будет их подавлять, затыкать на каждом шагу постоянно, каждую минуту и секунду, так, чтобы забыть, есть ли они на самом деле или уже растворились, попадая в небытие. Но Гермиона была уверена: так быстро это не случится. Так быстро они не исчезнут. Они скорее будут терзать её день за днём, ночь за ночью, всегда и каждый раз, точно и ловко. И так до конца жизни, которая, как назло, будет тянуться подобно жизни вампира. — Почему я должна это сделать? — снова повторила она, чтобы человек, который стоит перед нею, хоть что-то ответил. Просто чтобы не молчал. Не молчи, пожалуйста. — Потому что я… — он тяжело вздыхает, не в состоянии ответить или же подбирая ответ. — Я чувствую к тебе… что-то. Повисла тишина. Тихая и неестественная, но ловкая и нужная в данный момент для Гермионы, чтобы она смогла понять, что происходит. Её горло сдавливает тяжёлая глыба льда, и это самое малое, что не позволяет ей произнести хоть слово. — Что значит «что-то»? Тот лёд, который, сдавливая горло, секунду назад помог ей выдавить слова. Точнее вопрос, возможно, единственный, что ответит на всё происходящее. Она не знает, важно ли то, что он ей скажет, для него, но точно знала, что ответ важен для неё как-никак. По голосу этого не понятно, но Гермиона чувствовала, как внутри дрожат её собственные голосовые связки. — Наверное… Я люблю тебя. Наверное, весь мир сейчас должен был перед глазами перевернуться, сломаться, рассыпаться, а потом и раствориться, не оставляя за собой ничего. Ни суши, ни воды, ни воздуха. Планета, что называлась и по сей день называется Землей, должна исчезнуть со всей Солнечной системы, оставляя на своём месте лишь невосполненную пустоту. Этого не случилось, но это всё равно как конец света. Непредсказуемый, быстродействующий, невозвратный. Такой же, как человек, который стоит перед нею. Я люблю тебя. Эти слова мантрой произносились в её голове, будто впечатывая их об стенки разума, избавляя из него всё, что было раньше. Всё, что было «до», пропало, исчезло, испарилось. Больше всего этого не существует. Её мир больше не будет прежним. Перед этим было «наверное», но Мерлин видит, что это не считается дополнением от человеческого состояния в сторону отрицания. Она просто-напросто не примет это в расчёт. Гермиона чувствует, что что-то внутри неё ёкнуло и тут же опустошило всё, что до этих слов у неё было. Казалось, что обида, гнев, ненависть, злость куда-то делись. Вышли из неё. Она стояла прижатая спиной к книгам и смотрела на него своими карими глазами и замирающими ресницами, которые сейчас ничего не понимали, также как и вся она. Ни одна частичка её тела этого понять не могла. Ничего, чёрт дери, не понимали, хотя было всё на столько очевидно, что по-другому и быть не могло. Настолько очевидно, что она и сама не поняла ничего. Это сверхстранно и неестественно. Раньше ей казалось, что всё к этому и должно было идти, хотя она и стыдилась об этом даже думать, но почему тогда для неё это слишком неожиданно? Где её это-непостижимо-неправильно-против-всех-правил-и-принципов! Мерлин, что ей делать? Он смотрит на неё серо-ледяными глазами, которые сейчас уже успокоились, и ждёт чего-то. Чего же он ждёт? Да всё, что угодно, лишь бы она что-то сделала? Откуда она знает? Но разум отключился, а с ним вся нервная система и система головного мозга. Она отключила. Отключила, поэтому смело можно делать то, что хочется и как получится. Гермиона приблизилась к его лицу ещё на миллиметр и прикрыла глаза. Она приближала свои губы к его губам, зная, что хотя бы этого ей не избежать, её желание этого слизеринца так просто не разрешит ей уйти. Не после того, как эти слова сорвались с его губ. Не успела она коснуться их, как почувствовала резкое вжатие в спину, а потом и в губы. Её накрытые губы им будто бы стали невесомыми, потому что она уже не чувствовала телесного контакта, чтобы могла ещё и их разделить. Она поддалась. Она, её губы, её сердце, её душа, её всё. Поддались только ему. Дрожь закаляла. Было то жарко, то холодно, будто бы погодный рефлекс сбился с толку, сбивая и её организм от привычной температуры. Она сбилась с толку и больше не видела, что правильно, а что нет. Больше не видела, что обман, а что нет. Гермиона прекрасно знает, что нельзя просто так взять и обманывать себя, но сейчас все те знания, которые подарила ей жизнь за успешные труды, улетучились, испаряясь в воздухе, попадая в небытие. Мерлин, их нет, теперь она делает что-то другое, что не походило ни на что похожее на разумное решение. Делала то, что хотела. Снова и снова. Каждый раз с ним за компанию. Она снова попала в его нежные сети под такт его поцелуям, пока язык прорвался внутрь её рта, и почувствовала, что задыхается от этой жаре, вожделенного прямо в эту минуту её организмом. Это обволакивало, заставляло сердце биться бешенным пульсом, будто у Гермионы оставалось несколько секунд жизни и этими секундами нужно скомпенсировать учащенное серцебиение. Жарко, холодно. Горячо, мороз. Огонь, лед. Именно так она себя чувствовала сейчас, и именно так она видела себя и Драко со стороны. С каждым разом, когда она это понимала, приходила в удивление. И даже сейчас, когда чувствовала, что всё идёт именно к этому исходу, была удивлена, потому что это, чёрт возьми, слишком нереально. Нереально для них, для их ситуации, для этой жизни, для этой планеты, для этой вселенной. Это всё просто нереально. И сейчас только поняла, что он любит её. Поняла, что это правда, не какой-нибудь обман снова. Не то что она думала каждой клеткой своего мозга, который сейчас отключился, и если ещё чуть-чуть они так продолжат, то он вскоре исчезнет с такой же скоростью, как и приход жары и холода, нежности и грубости, мягкости и резкости, смешанных вместе в одном безбашенном флаконе. Сейчас с ней творится всё то же самое, что и происходит в её рту, и также как и Малфой прорисовывает какие-то узоры, своим языком, проводя по её языку и нёбу. Сейчас она готова откинуть всё то, что ей запрещало быть с ним, также как и она откинула голову, пока его пальцы погрузились в её каштановую копну волос, поглаживая голову своим одним лишь касанием. Мерлин, и его руки скользили то по волосам, то по шее, позволяя телу накрыться мурашками. Гермиона вдруг отстранилась и схватила его шею, чтобы Малфой не ушёл в этот момент, хотя бы только не в этот, ведь именно в этот момент она его так хотела, так желала. Именно в этот момент он смог открыть и прояснить затуманившийся взор, убивая весь эмоциональный диапазон. — У тебя получилось. У обоих приподнялись брови и разгладилось всё внутри, что было негладким и нестабильным. Вдохнула и выдохнула. Вдох, выдох. Кажется, она сейчас рухнет и после её тело рассыплется песком. Это будет меньшее, что случится с её плотью, пока Малфой будет продолжать так на неё смотреть. Она чувствует себя такой. Она нужна ему, как и он ей. Этого уже не изменить. — Возможно… Я тоже тебя люблю. Она сказала. Мерлин, она сама не верит ни своим ушам, ни своим словам. Сейчас ей будто нужно было срочно это сказать, будто бы от этого сейчас решалась её жизнь, будто бы это было крайней необходимостью, а если бы она не сказала сейчас, то другой возможности больше никогда не было бы. Она знает: ей это требовалось. Она сама требовала от себя. Его лицо дрогнуло. Черты лица зашевелились, приподнимая уголки губ. Драко улыбнулся. Улыбнулся так, как никогда не улыбался. Улыбнулся так, будто знал, что так всё и будет, будто готовился к этому заранее, потому что, чёрт, его улыбка такая ослепительная, что не улыбаться ему в ответ было бы кощунством и оскорблением, и Гермиона улыбнулась в ответ не потому, что так надо было, а потому что так хотела сама. Сама и никто больше. Сама. Здесь, в библиотеке, пока они одни, пока они могут делать что хотят и как хотят. Если наступит ещё один момент, у Гермионы ничего не изменится, всё останется таким же прекрасным и незаменимым. Бесценно-драгоценный момент, который должен длиться всю оставшуюся жизнь, не остановиться никогда и не попросить передышку на что-то другое. Он снова накрыл её губы и страстно-жаркий поцелуй продолжился. Продолжился так, как не продолжался никогда. Продолжился так, как продолжали только они. Каждый раз в эти моменты она чувствовала себя так, что на этом свете нет больше никого, кроме Драко и Гермионы. Ни этой библиотеке с аккуратно расставленными книгами по полкам, в которых написано что угодно, но не то, что с ними сейчас происходит. Ни слизеринец, ни гриффиндорка. Ни Малфоя, ни Грейнджер. Не их фамилий и имен, ни их описаний, способностей и качеств. Ничего и никого, кроме них. Их тела нагрелись до невозможно горячей температуры и при этом были так близки друг к другу, что каждый из них готов был разорвать одежду, только чтобы ничего их не разделяло. Чтобы ни один кусок ткани не посмел быть между ними. Чтобы они слились воедино. Что им мешало? Ничего. Гермиона сделала первый шаг, начиная расстегивать пуговицы его рубашки, пока Драко откинул её мантию в сторону и поспешил избавить тело девушки от женской рубашки, и с каждым разом она чувствовала, как сильно её организм требует его, а его организм — её. Казалось, что их сейчас ничего не остановит, и Гермионе это не показалось — её правда никто сейчас не смог бы остановить, тем более она саму себя. Он не прекращал впиваться в её губы, пока она всё ещё неумело избавляла его от рубашки и прижималась к нему своим телом. Гермиона почувствовала, как его пах напрягся от острого возбуждения, которое в последствии почувствовала и она, как взаимную тягу к близости. Пока губы Малфоя всё ещё были привиты к её губам, она почувствовала, как холодная рука скользнула по её талии к спине и расстегнула лифчик, после чего Гермиона машинально стряхнула руки и бельё упало туда же, где и валялись её мантия и их белоснежные рубашки. Его руки касались её груди, совершенно не заботясь о том, что в любой момент любой человек может дойти до почти самой близкой полке этой библиотеки и увидеть их. На помещении не было ни запирающего, ни оглушающего. Времени на это не хватало, когда Гермиона так сильно хотела почувствовать себя прижатой между Драко и стеллажом для книг, и чем больше она себя именно в этом положении чувствовала, тем больше ей хотелось ещё. Наркотик, поступающий в её организм, впитывающий всё, что посчитает сладким и искусительно-прекрасным знал, как помучить её ещё больше, чем того можно. И он мучил, продолжал мучить, пробуя её сладкие пытки на вкус, который долго ещё останется на её языке, так же долго, как и вкус каждого поцелуя. Мерлин, Гермиона и представить себе не могла, что привяжется к нему так быстро и зависимо, будет глотать и позволять красть её вдохи и выдохи. Малфой зацеловывал её везде, где только был доступ. Тонкие розовые губы, тонкая шея, разворот ключиц, грудь. Где только не касались его губы, зацеловывая и оставляя багровые засосы. Она чувствовала, как в помещении становится всё жарче, а оргазм готов был уже поступить к выходу. Клацканье ремня сразу же пробилось в ее барабанные перепонки. Малфой, держа Гермиону за голову, откидывал её непослушные волосы назад, открывая себе доступ к основанию скул, чтобы заново пройтись по ним губами, и от этого Гермионе казалось, что он не хочет пропустить ни одного места. Гриффиндорка крепче сжала его шею, когда почувствовала, что Малфой задрал её юбку, выше, и держа за ягодицы, начал приподнимать девушк. Гермиона с тяжёлым вздохом обвила его талию, сильнее прижимаясь к его твёрдому паху, походивший на камень. Слизеринец сильнее вцепился в её бёдра, а Гермиона тем временим приподнялась ещё выше, надавливая Малфою на пресс. Девушка целовала его шею, иногда переходила на укусы, проходясь кончиком языка по покрасневшей коже, и одновременно поглаживала его шелковистые волосы, а чем чаще она это делала, тем больше ей хотелось касаться их. Волосы Малфоя для неё — это отдельное удовольствие, а когда они вот в таком вот состоянии находятся так близко к друг другу и с таким диким возбуждением прижимаются телами, это переходит все границы реального и нереального. Гермиона издала тихий стон, после чего Малфой выдохнул ей прямо в шею и она откинула голову, выгибаясь и ещё крепче надавливая на пах. Слизеринец проскользнул рукой в бельё и Гермиона, спохватившись ещё сильнее, прижалась к его руке, прочувствовав почти полное удовольствие, готовясь к ещё лучшему ощущению. Мерлин, от одного его касания она готова была уже кончить. Его холодная ладонь ощущалась идеальным контрастом с её горячей плотью. Из горла вырвался приглушённый и немного хрипловатый стон вместе с глубоким выдохом, таким, что Гермиона не сразу узнала свой голос. Такой стон, который мог вызвать у неё только Малфой со своими чёртово-охеренными касаниями. Сейчас Гермиона не могла сосредоточиться ни над чем другим, кроме как осознавать и принимать тот факт, что она по уши влюблена в Драко Малфоя и что сейчас он касается своей рукой её плоти. Мерлин, в это так сложно поверить. Она всегда думала, что девушек привлекала его аристократическая внешность и статус в обществе, но, чёрт, Гермиону привлекало в нём всё. Кроме его идеально заточенных скул, бледной кожи лица и тела, сексуального телосложения, серо-ледяных глаз, от которых можно было сойти с ума, её привлекали даже его самые отвратительные черты характера. Она готова была погрузить всю себя в изучение отгадки этой загадки по имени Драко Малфой, которой не существует. Её привлекала даже его трусость, которая всегда была видна на протяжении всех лет обучения в Хогвартсе, а ведь это нереально, учитывая её принадлежность к храбрейшему факультету. Мерлин, Гермиона никогда не думала, что признает это самой себе. Никогда не думала, что дойдёт до такого этапа, который раньше бы ей казался самым худшим. Гермиона никогда не думала, что в этой самой библиотеке, которая была её любимым местом в замке, будет заниматься чёртовой любовью с Драко. Мерлин! Именно любовью. Теперь это не просто обычный секс, хотя это действие с ним никогда не могло называться «обычным». Гермиона и не заметила, как Малфой снял с неё нижнее бельё, сжимая её бёдра. Он задрал её школьную юбку ещё выше и поднял голову, смотря ей прямо в глаза. Его взгляд был настолько завораживающим, что Гермиона не удержалась и, коснувшись большим пальцем его нижней губы, промолвила шёпотом: — Драко… давай. Он врезался в губы гриффиндорки, отвлекая её от боли погружения его указательного пальца внутрь неё. И это действительно сработало. Гермиона, озвучив ещё один стон, почувствовала не столько боль, сколько удовольствие. Она, не понимая, ощущала эти мурашки на каждой клетке своего кожного покрова, ведь сейчас её с ног до головы покрывал жар. — Драко, — Гермиона простонала ему в уши, а затем выгнулась, откинув голову назад, держась за его затылок, после того как он погрузил в неё и средний палец, начиная аккуратно и медленно растягивать внутренние стенки влагалища. Тем временем дыхание Гермионы то останавливалось, то резко начиналось, и она чувствовала, что действия из легких становятся для нее болезненными. — Грейнджер… всё нормально? — Драко вынул свои пальцы, и Гермиона приготовилась к следующему толчку внутрь, но почувствовав, что слизеринец медлит, она от нехватки терпения сильно влепилась пальцами в его плечи. — Да, быстрее… — она вздохнула и прикрыла глаза. — Нет, стой… — но он и так бездействовал и продолжал это делать, и Гермиона почувствовала его взгляд на своих прикрытых веках. — Медленнее, ладно? Голос дрожал, а терпение подходило до конца, доходя до последнего миллилитра её мысленного стакана. Малфой медленно и аккуратно вошёл в неё, именно так, как она просила, даже лучше. Мерлин, как же ей нравилось, когда он входит в неё сначала нежно и аккуратно, а потом ускоряет темп, погружая её в негу. От таких действий половой акт становился поистине уникальным. Она издавала еле приглушённые стоны, не заботясь о том, что библиотека даже не заперта хотя бы одним заклинанием, в её голове была только буря эмоций и ощущений, которую Малфой ей каждый раз предоставлял, и каждый раз как впервые. Каждый раз, занимаясь жарким сексом с Малфоем, она чувствовала эти прекрасные ощущения, которые не сравнились бы ни с чем иным. Каждый раз она чувствовала, что могла полностью довериться ему и не закрываться больше от его глаз. Каждый раз эти ощущения приводили её в восторг, даже не смотря на то, что их было всего две ночи и это мгновение. Она помнит каждое его движение, каждое касание, каждый дьявольски сладкий поцелуй, понимая, что она всё больше и больше сближается с ним и что, Мерлин видит, всё больше привязывается, позволяя глубоким чувствам пробудиться. Мерлин, наверное, это всё-таки любовь. И она прививает к ней чёртову зависимость, как высококачественный наркотик. Гермиона всё ещё чувствует его внутри себя и понимает, что толчки ускоряются, как и её сердцебиение. Она не видит его взгляда, но может сосредоточиться на его острых очертаниях и сама не понимает своих причуд. Малфой двигается в ней крепко, но нежно держа за ягодицы, словно не хотя, оставлять лишних следов и лишней боли. Ещё секунду и… Ещё одна… И Грейнджер чувствует, как сердце забилось бешенным ритмом, каждый раз учащенно стуча. Сейчас она готова была. Она почувствовала, как оргазм начал стекать из неё и из него одновременно. Они окончили вместе так, как никогда. Мир перевернулся с головы на голову, а Гермиона поняла, что готова была без сил рухнуть на пол. Её руки расслабились, и она возобновила хватку на затылке Малфоя, опуская голову на его плечи, пока он бережно поддерживал её.