Камикадзе в бигудях

Коса Вагнера действительно походила на косу Франсуа Эдлера, больше известного как Легендарный жнец или Гробовщик. Вес более пятидесяти килограмм, в разложенном состоянии не менее полутора метров, и это если говорить о лезвии, не думая о почти двухметровой рукояти. Сражаться такой очень сложно, один вес чего стоит, но со временем можно научиться и не такому. Разница в косах Гробовщика и Филлипа Вагнера — изящность исполнения. Вагнер относился к своей косе крайне равнодушно еще в те давние годы, когда его первое орудие было в разы меньше, а сам он являлся стажером у Берштейна. Да, берег, да, учился работать, но его устраивало, что серебряная коса, по сути, просто ручка и огромное лезвие — буквально типичная коса с изображений мрачных статуй во времена средневековья. А вот Гробовщик… Это отдельная история. Путем сотен экспериментов, проб и ошибок он смог, благодаря слиянию останков одного падшего ангела и своего оружия, создать уникальную косу, которая могла уничтожить даже архангела. По сути, коса Гробовщика — бесценный артефакт с невероятной силой. Да-да, череп и бочонок ребер на косе — это залитые в проклятое серебро останки демона. Отсюда такой трепет у демонов и страх у других жнецов — умение создавать подобные артефакты невероятная редкость. Увы, мало было таких мастеров, да и удержать такие косы очень трудно. Борьба подобными изматывала жнеца, в отличие от демонов или ангелов, да хотя бы тех же людей — у них не было возможности получать силу от душ или пленок. В ход шли артефакты и сделки. Ангелы считали жнецов своими помощниками. Теми, кто всегда готов восстановить порядок и вынести справедливый суд. За это и помогали достойным жнецам с помощью своих неземных сил. Но бывали и исключения. Впрочем, что же это за правило такое, без исключений? Гробовщик был таким исключением, он часто сотрудничал с демонами. Вагнер, задыхаясь, загородился лезвием косы. Меч Грелля — тоже бесценный артефакт, лично созданный Гробовщиком. Сатклифф долго стенал, что ему не нравится форма, он хотел что-то вроде своей бензопилы, но со временем влюбился в этот подарок, хотя бы потому, что в ближнем бою она была бесценна. Идеально острое лезвие, в рукояти — огромный рубин, сплав, из которого было лезвие, — серебро, платина и еще десяток неизвестных Греллю, а может даже и науке, материалов. Многое Гробовщик взял у обломков своей косы, которые никому прежде не показывал. Делал изящный алый меч долго, лично занимаясь каждой деталью. Когда Грелль попробовал в первом бою свой подарок, даже восторгом эти эмоции не назвать. Страдания от того, какой же косой пользоваться, были такими же феерическими. Это катастрофа. У жнеца не может быть две косы. Но со временем Грелль смирился. Он просто особенный. Жнецы не поют, жнецы не убивают шлюх, жнецы… Отличаются от него, Грелля Сатклиффа, он и здесь стал очередным исключением. — Не подпускай к себе! Я тебя в ближнем бою быстро измотаю, ты меня максимум оглушишь, каждый раз на одни и те же грабли! — растрепанный Грелль так же устал. Уже второй час они рубились с Вагнером, руки и ноги гудели от тяжести оружия, даже Грелль, который в последний месяц проводил на тренировках достаточно времени, чувствовал зверскую усталость. — А на дальнем я тебя раню! — А ты давай, рискни, — выдохнул Грелль, одним ударом в прыжке сокращая расстояние между обоими. Вагнер ушел от удара меча, щекой проехавшись по каменной кладке — в паре сантиметров Грелль остановил удар, недовольно глядя на соперника, тот слегка замешкался. Вагнер перекатился по мху — хорошее место для тренировки: заброшенный домик на краю леса — и ударил Грелля косой, вкладывая в удар все силы. Грелль только спустя мгновение почуял неладное, так же как и Филлип, бросивший свое оружие. Но, увы, поздно — Сатклифф, сцепив зубы, отбил летящую в него косу мечом, падая на землю. Серебряная коса снесла лезвием одну из стен дома, с грохотом и звоном приземлившись неподалеку. — За что я ваши железки ненавижу, — тяжело дыша, забормотал Грелль, откладывая свое оружие, — Так это за то, что тормозов в ней нет. Меч или бензопилу худо-бедно можно остановить, а вот когда в тебя нечто острое весом с мешок цемента летит, тут конечно сложно. Ты что, руны менял? Моя коса раскалилась. — Да там Тилль что-то сидел вчера, рисовал. Сатклифф побрел к портфелю с флягой. Жадно выпил и бросил вторую напарнику. — Говоришь тоном папаши, который дал револьвер разрисовать крошке дочке красками, а ребенок оказался не так-то прост и случайно Бафомета своими каракулями призвал. Филлип что-то замычал. Он был слишком занят холодной водой во фляге. Наконец жажда отступила, и такой же грязный и уставший Вагнер, как и сам Грелль, побрел к обломкам стены. Да, официальные построения, работа, патрули. Отдел Грелля выглядел так же безупречно, как и руководитель пятого отдела. Но на вот таких вот неофициальных тренировках часто можно было видеть подобную картину. Два измотанных жнеца, волосы в паутине, пыли, ветках. Иногда все в крови или грязи, тут уж как повезет с погодой. — Видок у нас помятый, — с отвращением сказал Сатклифф, глядя на себя в зеркало. Филлип нашел свою косу и положил на землю, показывая новую руническую вязь начальнику. — Поглядите-ка. Черномагическая, сложная. Охранная магия высокого уровня. Такими вещичками Эдлер любил баловаться. — Ты мне не веришь? — Филлип отошел от своей косы — В паре метров был родник, можно было умыться. — Верю, мой хороший, верю. Я тебе так скажу, если есть на свете жнец, которому я свою косу бы доверил, это был бы ты. А Тилль себя как ведет? Ничего странного? — Ничего. Я больше скажу, мы съехались. Пару раз конечно замечал, куда-то ходит он по вечерам, но мне Бергер сказал, что лично видел, как Тилль в библиотеке допоздна сидит. Кстати, вовсю пользуется тем, что твой стажер, и ты приказал ему заняться книгами из запрещенной секции. Сатклифф выдохнул с облегчением. На секунду ему показалось, что даже Вагнер может быть предателем. — Наводил справки через Бергера? Зачем? Злишься на то, что он тогда не тебе сказал, а к Фантомхайву с Ноксом побежал? Шатен еще раз умылся холодной водой. Да, этот эпизод ему крайне не нравился. Нужно было в первую очередь ему сказать, куда идешь и зачем. В таком случае можно было бы избежать путаницы. — Это Гробовщик рассказал про Вельзевула Спирсу и он же приказал лежать у тебя в ногах, но из Лондона не выпускать. Я лично слышал. Нет, весь отдел слышал. Тилль следил за Спирсом. Грелль опустил лицо в холодную воду. Твари. Что сказать. — И раньше никто не говорил? Что же сейчас так тянет на откровенность? — Хочу уберечь от непоправимой ошибки, — намекая на вероятную связь Грелля с Уильямом, сказал Вагнер, — Эдлер та еще дрянь, ему было все равно на Лондон. Но он не связался с нами и тебе ничего не сказал потому, что не хотел нас подставлять. Мы дороги тебе, ты дорог ему. Вот и он решил… — Мне плевать, что он решил. Вагнер вздохнул, открыл рот, чтобы начать переубеждать Грелля, но аловолосый, пнув камень, лег у ручья, радуясь прохладе земли. — Да, он хотел как лучше. Собой пожертвовал. Умничка, маразматик, невменяемый, просто молодец. Да вот только думал ли он хоть одну минуту, что мне такие жертвы не нужны? Что он попросту оскорбляет меня тем, что не дает права выбора? Мне лучше сражаться с ним рука об руку, чем сдохнуть одному! Я не жена, которая будет ждать, пока муженек явится с войны, вытирая слезы и утешая детей, у нас нет ничего, кроме друг друга, что было бы жаль потерять. Да. Есть друзья. Но им бы мы как-то помогли, если подумали вместе. По крайней мере, я бы не размышлял каждый день, что пошло не так и жив ли он. Это самое жуткое. Самая страшная пытка — не знать, почему все случилось подобным образом, не понимать, кто виноват, и нужен был ли ты все это время. Может, это был сон. Может, я набрался опиума в борделе Лау и сейчас проснусь рядом с мадам Ред, которая принесла досье на новую грешницу? Иногда и такой бред приходил в мою голову. А потом я поднимался, смотрел в зеркало и шел на работу. Так по кругу. Жнецы насторожились. Присутствие сильного демона появилось неожиданно. Сатклифф одним движением убрал мокрые волосы назад, чтобы не мешались, и, держа раскаляющийся меч левой рукой, начал надевать на правую руку перчатку. С обожженной ладонью сложно отбиваться. — Я был гостеприимнее, Грелль, — сонно сказал граф, машинально держась здоровой рукой за шею Себастьяна. — Не надо так, Грелль, — а вот блондинка, наоборот, была всем довольна. В отличие от недавней встречи, сейчас она была в мальчишеской школьной форме и буквально лучилась энергией. Рядом с ней стоял мужчина лет тридцати. Он выглядел старше всех присутствующих: алого, звериного зрачка он не скрывал, как остальные демоны, а пергаментно-белая кожа делала нового гостя похожего на вампира. Мужчина был в темной сутане, напоминающей одеяние священника, седина в короткой темной прическе больше походила на шрам от удара. Сиэль закрыл глаза. Кажется, он больше не мог сопротивляться сну. Жнецы переглянувшись, спрятали косы. Демоны начертили руну смирения. Старый ритуал, позволяющий даже врагам спать под одной крышей без риска быть убитыми, обе стороны теперь не могли напасть. — Что вы тут делаете? — Они пришли ко мне в гости. Это очевидно. Селль говорила мне, вы недавно виделись. И спасибо за заботу о моей девочке, ей, кажется, все нравится. Девушка, просияв, ушла куда-то в глубь леса. Демон сна проводил тоненькую фигурку девчушки взглядом, присаживаясь у родника. — Он долго будет спать? — Михаэлис обеспокоенно смотрел на спящего. Тот выглядел спокойно, явно кошмары не мучили, но все же дворецкий все еще беспокоился. — Столько, сколько нужно. Рана глубокая, серьезная. Ты дал ему передышку, надо было сразу везти ко мне. А все вот это «сам». За то нам и досталось от создателя. — Мы просто имели личное мнение! — фыркнул Себастьян, — Кое-кому просто нравится быть главным. И этот же кто-то должен был быть готовым к подобному исходу. Без света не будет тени. — Асмодей, многие из нас — жестокие, глупые дети. Он всегда знал, что будет так. Такова была плата: отпустить одних своих детей, чтобы появились другие. Чтобы весь этот мир — противоречивый, жестокий и прекрасный просто существовал. Но даже самым жестоким, проклятым он дал шанс. Девочка вернулась с охапкой летних цветов. Она знала, как отец любит красоту этого мира и что появляться тут ему тяжело. Поэтому очень старалась порадовать его хотя бы мелочами. — Шанс? Гнить в преисподней? Сражаться за власть? — Именно, шанс, — демон с улыбкой, которую нельзя было ожидать от такого существа, смотрел и на цветы, и на дочку, — Твой шанс у тебя на руках. Хочешь, не хочешь, но пойдя по пути лживого смирения, ты обрел свой прекрасный цветок, чье существование стало твоим смыслом. Твоя ложь стала правдой, а ненависть — любовью. Разве это не чудо? Мой шанс — моя крошка. Ее мать, прекраснейшее создание, ученица архангела, отдала свои крылья и меч, выйдя за Эдемские врата вслед за мной, проклятым и падшим, зная, что такие как я убивают и пытают просто от скуки. — А как же с этой дрянью, что портит пленки? — Грелль улыбнулся, когда девочка дала ему в руку красивый голубой цветок. Что это за чудо, где только нашла? — Шанс имеют те, кто умеет мыслить. У этого мусора, порождения хаоса есть только жажда. Только разум отличает всех нас от паразитов и дает возможность получить свой шанс. Грелль, я исчезну. Лет на пять, присмотришь за дочкой? — Если сам буду жив — сколько угодно. Демон сна пожал плечами. — Куда денешься. И дурак твой тоже никуда не денется. Филлип, я хочу, чтобы ты оставил на память фото. — Какие фото? — Ты поймешь, какие. Идемте, смеркается. Дочка, ты опять босиком? Настоящая лесная фея, иди ко мне на руки, — демон подхватил улыбающуюся девочку, та поцеловала отца в щеку, растеряв все цветы. Ей было сложно расставаться с отцом, но радовало только то, что он не оставит ее одну и всегда будет возвращаться. Даже если ждать придется очень долго. — Осторожней, Берштейн может за нами следить. Он на Филлипа зуб точит. — Ну и ладно, буду рад его повидать, — легко сказал демон сна, — Буду должен. Демоны ушли вниз, к границе, за которой начиналась тропинка в сторону первого поселка. Грелль еще раз умылся холодной водой. Да уж. Высшие демоны, как и архангелы, совершенно иной тип существ. Те твари, что сеют хаос и портят пленки, вот от них надо избавляться. А эти… Было заметно, что пусть они, так сказать, поменяли сторону, но все-таки было нечто в их сущностях неземное. Гробовщик называл это печатью вечности. Жаль, о прошлом таких созданий и том, что было еще до появления жнецов, почти ничего не известно. — Он опять путает прошлое и будущее? Поэтому я не знаю ничего о фото? — Скорее всего. Все. Пора по домам. Завтра в семь приедет Нокс, надо будет заняться подготовкой. Не опаздывай, и больше тему с Эдлером не поднимай. — Как скажешь. Твоя жизнь. ************ Уильям слегка недоумевал, но, как обычно, сделал вид, что ничего не видел. Роскошный, идеальный Сатклифф явился домой поздно вечером — мокрый и весь в строительной пыли да грязи. Как-то не вязался этот внешний вид с тем, как выглядел Грелль в последнее время. Он словно… Уильям отмахнулся от этой глупой мысли, что Сатклифф может быть сейчас не идеален. Благо Грелль, бросив сумку-портфель на пол, мигом испарился в ванной. — Герр Спирс, что-то еще? Я провела генеральную уборку, вещи в прачечной, самым ценным займусь сама и завтра — нужно купить подходящие средства для стирки дорогих тканей. Молодая женщина — Мари Анна Ворст — была эмигранткой из Англии. Она изумительно готовила, достаточно хорошо убиралась, а главное — была тихой и исполнительной. Уильям выбрал ее из десяти кандидаток. Она подходила по многим параметрам, включая то, что не просила за свою работу большого жалования. — О, новенькая? Так, милая барышня, обойдемся без восторгов, автографов и так далее, вы все обсудили с Уильямом? — Да, Герр Сатклифф. Мы все обсудили, я уже приступила к своим обязанностям и буду готова выполнять ваши поручения. — Три правила — и мы поладим. Первое: я должен знать обо всем, что происходит в доме. Разобьешь что-то — признаешься, не накажу. Соврешь — убью. Второе: комната с костюмами и правая дальняя гостевая — туда нельзя. Третье: я сам не прочь потрепаться языком, но из дома сор выносить нельзя. — Разумеется, герр Сатклифф, я все поняла. Разрешите уйти? Мне нужно успеть в больницу. Не беспокойтесь, через час я опять смогу выполнять ваши поручения. — А что в больнице? — Это не имеет никакого значения. Я очень рада тому, что при исполнении всех ваших указаний я останусь на этой работе. Грелль тряхнул влажными волосами. Он уже был в любимом теплом домашнем халате. — Денег хватает? Ну, тех, что за месяц. Могу дать вперед, молчунья. — Я не платил ей. Она на испытательном сроке. Вот плата, которую она попросила, вот обязательство, в общем, смотри. Грелль взял листы в руки. Несколько секунд изумленно смотрел на расписки женщины и данные из работного дома. Затем еще внимательнее посмотрел на молодую горничную, словно увидел в ней нечто любопытное. — Ладно, раз так. Вы в цене ошиблись оба. Понятия не имею, с чего ты просишь такое жалование. Если в доме будет чисто так же, как сейчас, я буду платить тебе в три раза больше. — Разве непонятно, я иностранка и… — Мы тоже из матушки Англии. Хорошая работа должна оплачиваться подобающе. В больнице что, ну? Живо, иначе уволю, — нетерпеливо начал допрос Грелль. — Дочь. Мы сюда приехали к профессору, он обещал помочь, и даже просит немного… Уникальный случай, жаль Аманду. Я прошу прощения, больница закрывается через… — Имя профессора? — Аластор Гольфштейн. Жнец помолчал минуту. — Ну, оденься поприличней, я в настроении поактерствовать. Обещаю, помогу с профессором. И дочь будешь видеть, когда хочешь. У тебя полчаса. Женщина мигом вышла из комнатки. Уильям с неодобрением посмотрел на Сатклиффа. — Это что было? — Я хочу задать тебе такой вопрос. Я не жалостлив, ты в курсе. Но, судя по всему, женщина в отчаянии. Ты же вместо предоплаты заставляешь ее подписывать бумаги, что в случае чего, любая кража — ее рук дело. Ты знал о больнице, но заставил ее убирать дом, хотя это можно сделать позже, сейчас бы хватило и убранной спальни. — Какая доброта. С подчиненными ты ведешь себя иначе. Грелль уловил еще одну деталь в поведении Спирса. Впрочем, он заметил это еще в Англии, но тщательно старался думать, что ему показалось. — Если я могу сделать какую-то мелочь и повеселиться, разве это доброта? К тому же, мне это ничего не стоит, а взамен я получу верную прислугу, которая не будет болтать, а будет стараться. — А может это те самые байки, из-за которых ты помогал мадам Ред? Помнишь, ты когда-то рассказывал… Грелль с иронией посмотрел на Спирса. Ушлая тварь, решил надавить на старую историю, чтобы отомстить за то, что получил оскорбление перед прислугой. Ну или просто играется в плохого мальчика-манипулятора, пытаясь подражать Гробовщику. Уильям с каменным выражением лица ожидал, что ему дадут пощечину. Он уже был готов себя сам чем-то ударить за такую тираду, ведь Грелль явно устроит скандал. — Да, когда-то мне хотелось чего-то похожего на семью. Ну, знаешь ли, скучно одному, — насмешливо протянул Сатклифф, подходя к шкафу, — Я не отказался бы сейчас от сына или дочки. О, но только чтобы исключительно моя копия! Только мое воспитание и мои гены. Приятно было бы иметь кого-то настолько шикарного, как я, в качестве друга и союзника. А может и врага, — Грелль выбрал костюм и отошел ко второму зеркалу в углу комнаты. Несколько секунд рассматривал шрам на ребре: след от шва Вагнера был очень маленький — молодец, Филлип — и тут же начал одеваться. — Почему так? — Ну, ты глуп, Уильям. Очень глуп. Таких, как я почти нет, я подобных не видел. Вот мне когда-то и показалась Мадам Ред похожей. Ну да и черт с ней, мне все равно на ее судьбу. Меня забавляет, что ты пытаешься мне сделать больно. — Я не хотел. — Но… — Грелль поправил галстук; все еще слегка влажные волосы было сложно расчесать, но он, как обычно, справился. — Да мне плевать, что ты хотел, — ухмыльнулся Грелль, вызывая у Спирса желание сглотнуть комок в горле от снисходительного тона. Как он только смел подумать, что восхитительный, идеальный Грелль сломался или испортился? Нет, это он, та же прекрасная сволочь, которую он увидел в Вене и которая стала центром существования. Сатклифф достал из шкафа парфюм. Не хотелось ему верить в то, что видел своими же глазами, но это было правдой. Уильям наступит ему на горло, как только появится шанс. Ему нужен тот самый, идеальный Грелль, истинная дрянь, мстительная сволочь. И по-хорошему, надо бы выгнать этого мазохиста, но его присутствие сейчас дарило хотя бы какие-то эмоции. Он мог играть ту роль, которую от него требуют. А значит, все будет честно. Уильям получит сволочь, которую любит и которой готов целовать сапоги, а он, Грелль, будет стараться вспоминать старого друга, с которым когда-то ходил на лекции. Грелль сжал угол стола изо всей силы. Как же это отличалось… Нет. Он и вспоминать не будет о прошлом. Слишком свежа рана. Уильяму нужна картинка. А Гробовщику был нужен настоящий Грелль, но, увы, этот Грелль, кажется, вот-вот погибнет. ************ Около сорока лет до событий в Вене. Швеция. Осло. Комплекс неполноценности — та еще дрянь. Как это уживалось с таким самомнением, как у Грелля, — одна из загадок мироздания. Еще одна великая тайна: как же так вышло, что Джек Потрошитель, ну, его сверхъестественная часть, настолько боится тривиального животного — крысу? — Я не сопливая баба, понял? Сапоги новые жалко, — Грелль старался не жмуриться, смотреть на стены, на руки, куда угодно, но не на пол, где тут и там был слышен писк и шорох мерзопакостных тварей. С освещением было так себе, поджигать ничего нельзя по ряду причин, а заколдованный огонь вышел тусклым. — Конечно не сопливая. Сапоги жалко, я все понял, — бесконечно усталым голосом ответил Гробовщик, крепче обхватывая Сатклиффа за ноги. — Ты мне не веришь? — Верю-верю. Ты мне лучше объясни, как сюда попал. — Случайность по сути, так, глупость… Меня слегка похитили. — И ты прямо не сопротивлялся? — с иронией спросил Гробовщик, настроение которого становилось с каждой секундой лучше. Он уже чувствовал свежий воздух — значит скоро они выберутся из катакомб. Гробовщик нечаянно на что-то наступил, и это что-то противно запищало, а совсем рядом стал слышен хруст то ли камней, то ли… Так. Надо верить, что это камни. — Ну я же у нас принцесса, у меня личный спаситель есть, вот, так сказать, тебя ждал, — мысленно уверяя себя, что хрустели камни, а не крысиные кости, ответил Грелль. Гробовщик тяжело вздохнул, поправляя свою любимую, не особо тяжелую ношу. Грелль, даже когда они вышли из катакомб, не встал на ноги, все еще сжимая в объятьях мужчину. — Не смотри на меня. Зрелище жалкое. Я вот переоденусь, расчешусь и… — Ноги держат — голова не кружится? Нам конечно дышать не так важно, но приступ паники может с ног сбить. — Я не паниковал, — осторожно становясь на ноги, запротестовал Грелль. Он всеми силами старался, чтобы даже лунный свет не падал на него, и потому, пошатываясь, побрел в тень деревьев. Гробовщик промолчал. Покосился на катакомбы и пошел к Сатклиффу, который вытирал грязные руки каким-то платком. Огромные кроны деревьев — катакомбы выходили к началу старинного леса — почти полностью закрывали от лунного света, вернее так думал Грелль. На самом деле Гробовщик видел замечательно и без очков, и даже в темноте. Вот они, способности владельца косы, изготовленной с темной магией: даже ночь становится не такой беспросветной. — Ну и ладно. А я запаниковал. Больше скажу — как пацан первокурсник, чуть косу не уронил, когда понял, что ты исчез. Грелль, так же нельзя. Куда я без своей принцессы? Сатклифф снял очки. Любил он этот тон — теплый, спокойный. Они уже целых десять лет вместе, и порой, глядя на Гробовщика, он не верил. Сон или выдумка воспалённого, убитого алкоголем или наркотиками мозга. Так хорошо жить попросту нельзя. Невозможно столько лет быть рядом, редко ссорясь, чаще узнавая друг друга с новых сторон. Так не бывает, чтобы кто-то такой невероятный, как Эдлер, мог обратить внимание на сущее ничтожество — Грелля Сатклиффа, все таланты которого — носить красное да петь по вечерам, играя на фортепиано. Он ведь действительно ничего кроме этого не умел. Разве что комедии закатывать да в неприятности влипать. Все, расчет способностей окончен, и не надейтесь, Грелль Сатклифф, вы не особенный, вы — унылая посредственность, которой невероятно повезло. — Найдешь другую принцессу. С тобой кто угодно пойдет. — Идеализируешь меня как остальные идиоты? Все-таки надо осмотреть тебя, может ударился головой. Мне всегда нравилось, что тебе все равно на авторитет, ты ценишь за что-то другое. — Я и ценю за другое! — Грелль подпер щеки руками, поджав к себе худые длинные ноги. Гробовщик внимательно и даже с какой-то иронией посмотрел на аловолосого. — Так что же во мне такого ценного, кроме косы и умения встревать в авантюры? — Ты… — Грелль вздохнул, — Удивительный. У тебя столько невероятных черт характера, иногда я не верю, что мы вместе. Я молчу о том, как ты обо мне заботишься… Ты сам знаешь, насколько хорош, поэтому и таскаешь эти тряпки, чтобы дуры и дураки не висли. Гробовщик фыркнул от смеха. — Я старый больной ублюдок с кучей шрамов, Грелль. Ты лично сам все их видел. Попросту плевать на свой внешний вид, вот и ношу, что стащил когда-то из церкви. Мне настолько плевать на себя, что когда меня достает длина волос, я отсекаю их косой. Сатклифф поджав губы, положил голову на плечо мужчины рядом. — Ты уникальный и очень внимательный. Ты способен сутками доводить до ума косы, проверяя каждую мелочь. Для тебя на пленках нет ничего неважного, ты подмечаешь все нюансы и тонкости, чтобы вынести самый верный вердикт даже ничтожному человеку. У тебя много забавных привычек: я очень люблю, когда ты постукиваешь ручкой, когда что-то читаешь. Или так мило и безмятежно улыбаешься — правда, во сне или только мне, но это так красиво. Я люблю все твои шрамы и глупости, гениальные планы ради сущих пустяков… Я тебя люблю, Эдлер, не твою славу, ты об этом знаешь. Гробовщик сцепил зубы. Ну вот наградили его Греллем, его чуткость и… Пробирали и голос, и честность. Кто бы мог подумать, что ему будет нравиться такая чепуха как романтика. Но, будем честны, подобное нравилось только у Грелля. От Сатклиффа почти невозможно ожидать таких слов, от нежности он открещивался, как истовый католик от порочных мыслей. Вот только на самом деле он нуждался в ней так сильно, что даже сам не верил. — Знаешь, это ты уникальный, Грелль. Я знаю, что ты скажешь, я не о твоих музыкальных талантах. Ты каким-то образом во мне что-то хорошее разглядел, а в себе ничего не видишь. Вот скажи мне, кто-то другой полюбил меня не как живую легенду — мрачный выставочный образец кунсткамеры, известный кучей авантюр и таким же послужным списком условно великих дел? — Они тебя просто не знают. — А никому и не нужно никого узнавать. Им хватает общеизвестной информации, а ты копаешься и лезешь в самую суть. Когда это я во сне мило и трогательно улыбался? Так, закроем эту тему, я знаю, у тебя и списочек наверное лежит с датами. Вот посмотри, мы десять лет вместе, а ты так стараешься ради меня. От банального в шахматы меня обыграть до серьезного: Грелль, я ведь знаю, зачем ты пришел сюда. Через неделю мой день рождения, а здесь, по слухам, спрятана редкая книга, которую я искал. И поверь, мало кто в курсе, что меня интересует научный труд по алхимии. Грелль молчал. Он, прикрыв глаза, внимательно слушал мужчину, что, обхватив его за талию, укрыл наспех наколдованным одеялом. Как же хорошо летом, ночью вот так сидеть под деревом. — Я так ничего и не нашел. Я, как всегда, испортил… — Полная глупость. На самом деле это я рад, что нас судьба столкнула. Иногда я думал, зачем мне это все? Ради пары приключений, десятка экспериментов, да на что способно это существование, чем оно меня удивит? И тут ты. Я опущу все эти глупости сопливые, я скажу, что чувствую сейчас. Ты мой смысл. — Как романтично, смысл жизни, — сцепив зубы, выдавил из себя Грелль, проклиная чувствительную натуру, только бы не разреветься. Точно уж дамочка в беде, на ручках выносили, крыс боится, теперь и слезы по щекам, да что же за день то такой? — Нет. Ты смысл всего, что я делаю и что буду делать. И люблю я не только твой голос или то, насколько ты роскошный и что мне каждая дрянь завидует, а мне, как идиоту, хочется все живое на тебя глядящее убивать. Я люблю все, связанное с тобой. Твои слезы, смех, паршивую привычку искать приключения без меня, постоянное желание втиснуть меня в какие-то современные костюмы… Я люблю твои неудачи и твои успехи, потому что в этом всем и есть настоящий Грелль Сатклифф. Если все думают об алом и вспоминают тебя, то я думаю о тебе, и только потом об алом. Понимаешь, о чем я? Я люблю тебя и не важно, визжишь ты, когда видишь крысу, или паникуешь, понимая, что выглядишь по твоему мнению недостойно. Мне все равно, как ты выглядишь, в чем ты, главное, что… — Да понял-понял, — Грелль еще теснее вжался в мужчину. Слезы текли сами по себе. Гробовщик гладил его по голове, осторожно и очень нежно, стараясь даже не успокоить, а просто быть рядом — иногда это важней всех самых правильных слов. — Франсуа? Гробовщик опустил взгляд на Грелля, что с нежностью улыбнулся ему, явно думая, что его лица не видно в темноте. Подумать только, еще и по имени назвал. — Что? — Ты только что первый раз за все время сказал, что меня любишь. Гробовщик тут же обрадовался, что сидит в темноте, и Грелль его не видит. Непонятно, что там с его лицом, Сатклифф бы… — Нет, я конечно верил, а то мы бы так долго не были вместе. — Косы ради, конечно я тебя люблю, Грелль, иди сюда, прекрати, — Пепельноволосый, обхватив Сатклиффа за плечи, прижал к себе. Грелль, счастливо улыбаясь, затих. Это так восхитительно, когда тебя любят, даже когда ты как чучело ввязался в неприятности. ***********