Камикадзе в бигудях

Грелль лежал на диване в своем любимом кабинете, задумчиво глядя на Вагнера, стерилизовавшего инструменты. Перепалка с Гробовщиком приятно бодрила, но он даже чувствовал злость на них обоих, потому что повели они себя как неразумные дети, не меньше. Новое ранение, слегка задевшее татуировку, оказалось небольшим, Филлип — настоящий ювелир — зашил все так аккуратно, что рисунок не был испорчен. — Почему-то я вспомнил, как мы познакомились. Ты мне сразу понравился. А вот Гробовщик — да, у вас не сразу сложилось. — Откопать меня в куче мертвых тел, наверное, было сложно. Я точно помню: два сломанных ногтя и даже прядь волос пришлось срезать, демоны сильно все своей жижой перепачкали. Грелль улыбнулся. Филлип сел рядом, на пол у дивана. Он все еще мучился, это было очевидно, но в отличие от того же Тилля, скрывать свои беды он умел. Сатклифф по привычке начал гладить мужчину по голове, перебирая каштановые пряди. Много они вместе пережили. И пусть для посторонних они так, коллеги, но на самом деле Грелль давно считал Вагнера очень близким. Они были во многом похожи, пусть с виду спокойный и уравновешенный Филлип — полная противоположность Грелля, но многие качества у них были схожи. Например любовь к красоте. Именно Филлип когда-то продумал эту идеально белую форму, с золотыми перевязями — знак отличия жнецов высокого ранга. Ему удалось вместе с Греллем после часа переговоров отстоять свою идею у Берштейна. Музыка — отдельная статья этой дружбы. Именно она когда-то свела их так близко, сблизила лучше любого боя. А когда Вагнер узнал о том, на кого он работает, о той самой, воистину алой части Грелля, кровавая цепочка их дружбы стала непрерывной. Слегка прервавшись только из-за Тилля. Тогда, пусть на мгновение, но Вагнеру показалось, что Грелль мог покрывать кого-то из англичан. Он себя потом очень долго корил за такую глупость. — Почему ты тогда меня вытащил? Зачем? — Ты был такой посредственностью. Жнец в самой простой темной форме, с такой же типичной косой. Я бы в твою сторону и не глянул, но бросать на поле боя недопустимо. Только брякни, что я это сделал зря и… Вагнер повернул голову к Сатклиффу, и тот щелкнул его по носу, слегка улыбнувшись недовольному виду Филлипа. Грелль всматривался в такие родные черты. Как Тилль посмел такое сокровище упустить? Скулы острые, порезаться можно, ресницы пушистые, такой загадочный взгляд, небольшая родинка прямо у уха… Да тут только за внешность ценить и баловать надо, характер и вовсе — золото. — Ложись возле меня. Мы устали, нужно просто отдохнуть. Помнишь, как в той землянке. — Ты так мерз. В той забытой всеми глуши твоя красота слепила и казалась такой неуместной. Словно алая роза на помойной куче, — хмыкнул Вагнер, снимая с себя белый пиджак. Пришлось не просто подвинуться, даже вжаться в Филлипа — диван был узким. Это не смущало, Грелль привык к Вагнеру, порой позволяя ему очень много. Однажды из-за этого был скандал с Гробовщиком: тот увидел, что голова Филлипа лежит на коленях Грелля, а сам Сатклифф плетет ему венок из полевых цветов. Взгляд Гробовщика в тот момент был воистину непередаваемым. — Мне запомнилось, с каким равнодушием ты смотрел на спасителя. Совершенно ужасное поведение, — хмыкнул Грелль, кладя голову на плечо друга. *************** Около тридцати лет до этого. Австрия. Вена. — Куда ты суешься? — мужской оклик на английском был незнаком. Филлип открыл глаза. Перед ним, балансируя на трупах, стоял мужчина в алом. Он внимательно осматривал погибших, и тут — довольно хмыкнул, увидев кого-то в сознании. На оклик он совершенно не отреагировал. — Сильно ранен? — вместо приветствия спросил незнакомец. — Если выживу, останусь инвалидом, — говорить было трудно, Вагнер ощущал тяжесть десятков тел на себе. Красивый мужчина в алом начал оттаскивать с него трупы. Двигался он так, будто это задача для него привычная, несколько раз обыденно ругнулся на сломанный ноготь и вернулся к пострадавшему, полыхая от злости. — Слушать меня сюда внимательно. Сдохнешь — мой свежий маникюр, считай, зря погублен. Учти, я такое не прощаю. — Забавная система ценностей, — прохрипел Вагнер, чувствуя, что стало легче, но, увы, переломанные кости все так же давали о себе знать, жутко ноя. — Папочка, тащись сюда, я его сам не подниму. О, коса громадная, что это за любовь к большим вещам? А ты потом тянешь — материшься. — Оно тебе надо, Грелль? — спокойно, словно вокруг не лежало несколько сотен изувеченных жнецов, спросил второй незнакомец. — Надо-надо. Давай, делай подвиг во имя любви, — подгонял Грелль, хватаясь за чужую косу. Та сильно ударила током, но Сатклифф сжал рукоять крепче, зная, что она подчинится, если поймет, что ее владельцу помогают. Капризный артефакт, ничего не скажешь. Второй жнец был очень высоким на фоне Грелля. Мужчина с серебряными волосами без очков искоса посмотрел на раненого, оценивая ситуацию. — Ладно. Ну и мороки будет! Но терпеливый, ничего не скажешь. Другой бы орал, а тут… выдержка, — одобрительно сказал жнец, поднимая тело. Стало так больно — он сцепил зубы, надеясь, что не сотрет их в порошок. — Нет ни носилок, ничего… Потерпи, зубы береги, — Сатклифф достал из кармана какую-то деревянную вещицу, — Тащить тебя на плаще долго, лучше сразу в дом. А там Гробби тебя подлатает. Грелль с трудом разжал челюсть, сунув между рядов зубов деревянный гребень. Теперь за сохранность челюсти можно было не так волноваться. — Эх, новый гребень из Парижа будешь жевать. Ну и ладно, — отмахнулся Сатклифф, — Ты один живой остался. Я два часа тут всех проверяю, уже думал, прав Гробби, пустая трата времени. Ничего подобного — прав я. Казалось, мужчина в алом совершенно спокоен, и спасение для него так — возможность доказать свою правоту. Алые длинные волосы были растрепаны, белая рубашка с таким же алым бантом слегка испачкана, но это не мешало мужчине улыбаться с таким задором, будто он был рад тому, что происходит. Вагнер прикрыл глаза. Вот-вот он потеряет сознание. Он не знал этих жнецов, не видел в департаментах прежде — такие яркие личности наверняка бы запомнились. Значит, это отступники. Откуда только? Мужчина в алом говорил на идеальном английском. Это последнее, что он успел отметить перед тем, как потерять сознание. ************* Очнувшись, первое, что заметил — спящего на какой-то кровати аловолосого. Тот укрытый двумя пальто — весна выдалась очень холодная — дремал, даже не сняв свои очки. Но, судя по всему, интуиция у спасителя была отменная, и он сразу открыл глаза, когда почувствовал, что раненый очнулся. — Сильно не дергайся, тебя несколько часов собирали. Но ты не переживай, Гробби у меня ювелир, он хороший медик. Оставил тебе вот эту дрянь, сказал, что с регенерацией поможет. Я сам такое когда-то пил, вкус — лучше тебе не знать. Зато пара часов, и будешь как новый. — Невозможно. У меня костей столько переломано, — Вагнер попытался прищуриться, голова раскалывалась, но, на удивление, он начал чувствовать руки, а дышать стало совсем легко. — Если правильно все собрать и вот эту дрянь пить — за полночи встанешь на ноги. Тут хитрость в том, чтобы каждую мелочь из раны вытащить, и чтобы обломки костей нигде не торчали — и все. Ой, да сам увидишь, — хмыкнул аловолосый, осторожно помогая сделать несколько глотков густого, мерзкого варева. — Так что тут случилось? — продолжил спаситель, не особо стесняясь расспрашивать тяжело раненого. Вагнер закрыл глаза. Говорить — не говорить? Да все же очевидно. — Линц, Иннсбрук, три отдела австрийского департамента уничтожены подчистую. Даже на периферии никого нет. Вена держалась до последнего, мы ожидали поддержки с Мюнхена, но, кажется, они не смогли пробиться. Или же не хотят в это вмешиваться. Как вы-то сюда попали? Грелль присвистнул. Вот это развитие событий. Недаром интуиция его в Австрию потянула, вот уж где размах приключений! — Случайно, откровенно говоря. Мы не знали что тут такое. Да быть такого не может, это же минимум восьмиранговый демон. Кто призвал, что случилось? Вагнер поморщился еще раз. Привкус варева был просто невероятно мерзкий. — Говорят, сам Бафомет. Призвал какой-то герцог. Год делал жертвоприношения детей, вот и смог вытащить дрянь. Даже светлые пока не вмешиваются, просто сдерживают все в Австрии. — Вот же дрянь, — аловолосый сокрушенно мотнул головой, — А живых что, нет? — Не знаю. Я не помню ничего, я был с главой департамента и его помощником, и еще несколько жнецов… Мы держали оборону, на нас напали — и все. Ничего не помню. — Хоть имя свое скажи, — вздохнул аловолосый. — Филлип Вагнер. — О, звучит красиво. А я Грелль Сатклифф. Шатен кивнул и тут же усмехнулся. — Эй, да ты что? — Просто по-немецки «Грелль» — яркий. Это имя идеально вам подходит. Аловолосый расплылся в улыбке. — А то, яркий — мягко сказано. В землянку вошел Гробовщик, неохотно пуская двух гостей внутрь. Блондин с ровными волосами негромко переговаривался с невысоким темноволосым жнецом на немецком. Грелль, ничего не понимая, вовсю рассматривал гостей. Самым опасным из незнакомцев казался неприметный темноволосый жнец, чьи очки были в старинной круглой оправе. — Это Грелль Сатклифф, — на английском представил партнера Гробовщик, — И кто-то из вашего департамента. Думаю, через полночи-ночь он уже крепко будет стоять на ногах. — Вагнер, — хмыкнул блондин с каким-то недовольством, — Впрочем, не удивлен. Ты из преисподней выберешься. — Папочка, это что еще за личности? — недовольно спросил Грелль. — Глава австрийского департамента, Флориан Берштейн, и его помощник-заместитель-тире-очень-бесящий-меня-жнец, Даниэль Кински. — Послушайте, вы… — блондин приготовился к словесной перепалке, но руководитель миролюбиво одернул подчиненного: — Кински, не надо. — Отступник, он… — взгляд Даниэля метнулся в сторону Грелля, а Гробовщик мельком взглянул на Флориана, и тот, понимая, что сейчас помощника просто убьют, тяжело вздохнул. — Кински, иди проветрись. Костер разведи, давай-давай, твой начальник голоден и зол. — Глава! — Кински! Блондин, закатив глаза, фыркнул и вышел из землянки, хлопнув дверью. Флориан и глазом не повел, сел на ближайший стул, облокотившись о стену. Он был измотан. — Делать тебе нечего, он же как собачонка злющая, бестолковая. Лает-лает, а толку? Он проворонил правый фланг, и по его вине убито девять жнецов! — Он не виноват, — тяжело сказал Флориан, — В отделе были предатели. Три человека с Иннсбрука сбежали, остальные попросту не справились, и все погибли. Он себя корит, что упустил сволочей. Филлип, ты как выбрался? — Никак. У него все кости переломаны, его Грелль в горе трупов откопал. Он у меня такой хозяйственный, все в дом, все в дом, — с иронией протянул Гробовщик, посматривая на Грелля. — Да, а тебе бы жить как отшельник, пить чай из банки, в которой был крысиный яд, и спать в первом попавшемся гробу, — эхом отозвался Сатклифф. — Зато таскать десять чемоданов по всему Парижу не надо, потому что, видите ли, это невероятно редкие вещи, и я такого плаща нигде не найду, — съехидничал Гробовщик. Сатклифф с гордостью поправил очки в алой оправе и плюхнулся на колени Гробовщика. — Не десять, а двенадцать. И таскал их не ты, а два демона. В конце концов, ты имеешь что-то против? — Да нет, я всем доволен, — Гробовщик обхватил Грелля за талию, второй рукой растирая холодные кисти. Создавалось ощущение, что оба незнакомых жнеца — два старых супруга, которые безмерно любят друг друга и подтрунивают исключительно любя. Грелль заметно потеплел, заулыбался, когда вернулся жнец с серебряными волосами, да и его партнер тоже смотрел на Сатклиффа не так, как на остальных. Он откровенно им любовался. По мелочам — мужчина осторожно убирает прядь волос с лица Грелля, или держит обе небольшие ладони в своей — было видно, Грелля очень любят и им дорожат. — Поможешь? — Флориан откровенно не надеялся на поддержку старого знакомого. Он знал, Эдлер не любит вмешиваться в подобные разбирательства. — Что ты думаешь? — Гробовщик, облокотившись локтем о стол, внимательно смотрел на Грелля. Берштейн был удивлен. Эдлер редко с кем-то советовался, да и не вел себя так никогда. — И сколько в живых жнецов? — Четверо. С учетом вас. — Да уж, и это все против Бафомета. Мы самоубийцы, если в это ввяжемся… Я в деле! Михаэлису нервишки мотал, пришел черед Бафомета. — Займешься нашими косами? Те руны можно использовать с толком. Сатклифф кивнул, вставая с колен Гробовщика. Легко поцеловал его в щеку и вышел в соседнюю комнату. — Доставай косу. Он специалист в старинных рунах. Некоторые ему даются так хорошо — я удивлен. При правильном подходе шанс будет, — больше ничего не объясняя Берштейну, сказал Гробовщик. Флориан хмыкнул. Если уж Гробовщик доверяет, то спорить смысла нет. Эта личность с кем попало не свяжется. *********** К полуночи действительно стало еще легче. Жнецы сидели у костра, молча глядя на огонь. Косы, украшенные новыми неизвестными символами, лежали рядом, и только сейчас, наверное, когда все чувствовали гнетущую атмосферу, а в победу не особо верилось — пришло осознание. Возможно, это их последняя ночь. Кински смотрел прямо перед собой. Он не просто корил себя, он презирал себя за то, что не предугадал, не смог додуматься, что в его отряде будут дезертиры. — Ночь-то какая дивная, — Грелль вздохнул, набирая воздуха в легкие. Он больше не мог выносить этого — как же глупо вести себя так, будто заранее проиграл. — Хватит этих соплей. Мы победим. Я в этом уверен, — твердо добавил Сатклифф, игнорируя презрительную насмешку Кински и более мягкую Флориана. Создавалось ощущение, что они хоть и не сдадутся перед тяжелым боем, но смотрят на его веру в лучшее, как на детский лепет. — Двенадцать отделов не смогли, а тут приходит жнец в красном, и все получается? — с горькой иронией спросил Кински. — Не смогли. А мы сможем. И не будем сидеть здесь с такими лицами, будто завтра эшафот! Знаете, почему он выбирается из всей дряни? — Сатклифф ткнул на Гробовщика, — Потому что плюёт на то, что говорят другие. Верит исключительно в себя. Каждый бой не эшафот, а танец. Нужно надеяться на предстоящий бой, верить, что не будет скучно, и тогда станет легче. — Пламенная речь, — хмыкнул Берштейн. Несмотря ни на что Грелль ему нравился. Вагнер, пошатываясь, вышел из землянки и сел у костра. — Ну вот, нас теперь пятеро. Эй, болезный, а сказать «я был не прав»? — Я был очень не прав, благодарю за это чудо. Сатклифф чертыхнулся. Ну и мученические же у всех лица. — Нечего бояться тому, кто одинок, Нечего терять тому, кто сам пропал. Только среди ночи, разбудит свой же крик — Пустоты ужасен губительный оскал. Вагнер удивленно посмотрел на Грелля. Какой же изумительный голос. Просто золото, даже здесь, в лесу, он звучал просто невероятно. — Горя бледный лик, бездушные глаза Выпьют твою душу, сожгут сердце до тла. Утонешь в одиночестве, но все же будешь жить, Зато тебе не страшно и нечего терять, — продолжил Вагнер. Он знал этот старый романс наизусть. Сатклифф встал со своего места у Гробовщика. Шатен, ничем не примечательный — даже коса у него была, пусть и большая, но самая обычная, без изюминки — обладал чудным голосом. Да, не оперным, но таким глубоким, пронизывающим до самого нутра — не передать. — Ого. А знаешь Письмо Тирану Римини? — Конечно, мой любимый романс, — удивленно произнес Вагнер. — Если делать Вам нечего, бедный мой друг, Приезжайте ко мне, скрывши масками лица, В карнавальном огне, в наслаждении мук. Знать придется мне Вас поучить веселиться! — задорно пропел Сатклифф, подмигивая Вагнеру. Шатен расплылся в улыбке: Грелль, кажется, был изумительным музыкантом. — В звоне карнавала Жизнь накроет валом, Щеки красит алым, Стыд и совесть горят в огне! Страстью темной съело Вам душу и тело. Коль воскресните, смело Приходите ко мне! Сатклифф еще удивленнее глянул на жнеца. Кажется он нашел себе нового знакомого. А вот Вагнер искренне удивился. Кем были эти два жнеца, он не знал. Разве что понимал — мужчина с серебряными волосами больше, чем просто силен, раз сам Берштейн просил о его помощи. — Какой голос, мистер Сатклифф. Просто чудо, — Флориан даже захлопал, — Вагнер, я знал, что ты увлекаешься музыкой, но тебе до нашего нового знакомого далеко. Эдлер, я даже шокирован. Где только таких встречают? — Я его из британского департамента похитил, — самодовольно сказал Гробовщик. — Это как? — растерялся Кински. — Вот так. Смотрю — любовь всей моей жизни. Хватаю за шиворот и ворую! — Примерно так и было, — поддакнул Грелль. — Ты так кричал на Нокса, — улыбаясь, вспомнил Гробовщик. — Гаденыш потерял мои ноты! А костюм? Костюм новый! Еще и заявил, что я толстый. Хамло редкостное, а не стажер, — фыркнул Грелль, — Ну хоть косой недурно махал, мы тогда тебя на Атлантике недурно погоняли. Гробовщик тихо засмеялся. Грелль вполне мечтательно вспомнил тот эпизод их «отношений». Посмотрите только, а как бросался словами, что он дезертир и гадина. Грелль закатил глаза, словно мысли прочитал. — Ты сражался против Эдлера? — охнул Кински. — Ага. Ну я тогда считал его просто гадиной, которая из людей овощи делает и пленки переклеивает. Это потом я осознал, что это мое золото, любовь всей жизни, — Сатклифф обнял сидящего на пеньке Гробовщика, целуя в макушку. Флориан культурно выпал в шок, хоть и старался сделать вид, что все в порядке. Эдлер никогда и никому подобного поведения не прощал. А тут довольно щурился, улыбался аловолосому. Да и в принципе они словно насмехались друг над другом, и в то же время говорили искренне. Вот уж судьба-чудачка. Вагнер глаз не сводил с аловолосого. Уникальный жнец. Таких он еще не видел. — Завтра на разведку вдвоем пойдем. Вагнер пусть тут останется, Кински — связной. — Я не буду в тылу, — твердо сказал Филлип. — Уймись, кому-то надо прикрывать их легендарные задницы. Вы ведь тот самый Берштейн, который с Моцартом разбирался, и тот самый Кински, судивший Сальери? Оба кивнули. Кажется, Грелль уже навел на обоих справки. Умно, что сказать. — Этот Легендарный чудик Марию Антуанетту судил, — Грелль вздохнул, — Фи, какие все известные. А я зато самый красивый, и лично знаком с Джеком Потрошителем! — Я никого серьезного не судил, — отозвался Вагнер. — Все, официально заявляю, мы открываем клуб «не Легенда, и горжусь этим»! Филлип, ты будешь моим заместителем. А теперь — спать. Старички, вас тоже касается, негоже старым костям утром греметь и жаловаться, что возраст не тот. Надо соблюдать хоть какой-то режим. — Эй, молодой и болтливый, иди давай, потом пощады у этих старых костей просить будешь, — язвительно сказал Гробовщик. Грелль слегка покраснел, но ответил таким же ироничным взглядом. — Ну, кажется мы нашли, как отметить нашу победу над Бафометом. Всем спокойной ночи, мальчики. Сатклифф скрылся в землянке. Флориан вопросительно глянул на хохочущего Гробовщика. Вагнер все еще недоумевал, Кински и вовсе косился на обоих с шокированным видом. Было очевидно — многое он повидал, но вот это нечто из ряда вон. — Он сокровище, — тепло сказал Гробовщик. — Шумный, и наглый, и… — заворчал Кински. — Молчи, а то ты сейчас будешь мертвый, — весело сказал Гробовщик. Даниэль замолчал. Легендарный жнец даже в таком тоне явно не будет шутить. ************** Сатклифф недовольно смотрел на окоченевшие руки. В землянке было сыро и холодно, пальцы почти не слушались, но, увы, другого места, которое было бы так защищено, не было. Эту землянку когда-то использовали светлые стражи-хранители для переговоров с темными и жнецами. Магии в стенах и земле покосившегося домика было столько — на сотни лет хватит. Лучшее место, чтобы скрыться или перевести дух. — Я чаю сделал, — Филлип внес несколько стареньких чашек и помятый жестяной чайник. Грелль благодарно кивнул, отогревая руки о теплую кружку. Жаль, ноги не согреть. — Стаскивайте сапоги, обморожение поймаете. Выходить нежелательно, за границей леса опять твари бушуют. Придется тут быть безвылазно. — Ты чего себе позволяешь? Хамло. Больно же, — Грелль охнул, когда с него молча сняли сапоги, пряча ноги под пальто, грея их теплыми руками. — Лед, просто лед. Ничего, скоро согреетесь, — игнорируя протесты, хмыкнул Вагнер. — Мы вроде на «ты». — Точно, но как-то сложно после того, что я слышал. Я никогда бы не подумал, что у жнецов есть такой талант, как у вас. Наверное, много издевок вынесли. Не любят у жнецов талантливых, считают выскочками. А здесь много упорства и сил вложено. Грелль опустил голову. Прав был Вагнер, абсолютно. Наверное и сам пострадал от бездушной системы под названием «департамент жнецов». Необычный жнец, хоть и на первый взгляд такая посредственность. — Сейчас согреюсь — своей косой займусь. Мне конечно до Эдлера далеко, но знаешь, пасти задних не буду. — Вы увлекаетесь рунами? Грелль кивнул, почти уронив собственные очки. — Иногда большая коса только мешает. Я предпочитаю ближний бой, а для него моя коса просто идеальна. — Да уж, вы, выходит, больше боец, чем стратег. Сатклифф хихикнул. Ну-ну, едва ли все так просто. И все же хорошо, что он полез в ту гору трупов. Вот какого жнеца себе нашел. Уютного и интересного. — Я смотрю, тебя Кински не любит. — Больше скажу — из-за некоторых расхождений с законом, меня и Флориан с удовольствием прикончит. Поэтому-то меня и не искали, — пожал плечами Филлип без особого сожаления. Было очевидно, свою судьбу он принимал крайне просто. — Вот как? Грелль прижался к мужчине. Теплый, почти как Гробовщик. — Ты смотри, если мое чудо придет и будет меня ревновать, разбуди. Я посплю немного. — Вы мне так доверяете? Грелль сонно поднял голову и посмотрел на Вагнера. Только сейчас он заметил странно знакомый блеск в его глазах, будто они были чем-то похожи. Забавно. Интуиция говорила — все не так просто. — Я Гробовщику доверяю. И если он меня тут оставил, то уверен, что я с тобой управлюсь. Он бы никогда не оставил меня в опасности. Вагнер хмыкнул. Вера Грелля в своего партнера, на первый взгляд, походила на трогательную влюбленность какой-то дамочки из оперы в своего кумира. Он капризничал, смеялся, но по мелочам, по поступкам было очевидно — любил его до одури. Утром все слышали, как тихо аловолосый просит беречься партнера, а с косой своей личной легенды возился дольше всех, переломав те самые ногти, за которые с любого бы душу вытряс. От черной магии, которой теперь была окутана коса Эдлера, попросту обереги осыпались в соседней комнате, а их, очевидно, не ангел-стажер делал, в них достаточно магии, чтобы отпугнуть сотню демонов. Даже Кински поежился — его коса обжигала, словно не Легендарный жнец перед ним стоял, а как минимум пятиранговый демон. — И так, в победу нашу верите? — Все очевидно. Если бы он знал, что шансов совсем нет, никогда бы не сунулся сюда. Ну или мы бы отправились утром в Вену вместе. Я не думаю, что он оставил бы меня одного. Я бы не оставил. Мы же жнецы, как ни крути, а что лучше, чем погибнуть вместе, без сожалений, в последнем бою, не оставив друг друга в вечной агонии одиночества? — Любовь проходит. Даже самые болезненные раны затягиваются. Пусть на это порой и уходит много времени. Грелль хмыкнул. Вагнер вроде бы и говорил правильные вещи, но сам в них не верил. — Нет. Значит это не любовь. Такое не проходит. И сколько всего из-за этого чувства в мире творится, уж тебе ли, жнецу, не знать — сколько ты плёночек человеческих в руках держал, понимать должен. Если не дурак. А ты не дурак. Мне моя интуиция редко врет. Ладно, — Грелль прижался поближе, было действительно очень холодно, — Филлип Вагнер, официально требую меня разбудить через пару часов. Мы у дел тоже не останемся. Грелль уснул очень быстро. Вагнер только руками развел, мысленно, конечно. Шевелиться не хотелось, как и разбудить своего спасителя. Интересный жнец. М-да уж, мало кто думает о чувствах в подобном ключе. ************ Загнанные на крышу оперного театра три жнеца не слишком радовались возможности отдохнуть. Гробовщик недовольно косился на тварь, что была в нескольких сотнях метров. Удалось ранить — но серьезно ли, непонятно. Берштейн, прислонившись к дымоходу, пил снадобье из фляги. Сейчас в успех совсем не верилось. — О, мчатся. Идиоты, так подставляться… — Кински чуть не уронил бинокль. Алый смерч — озорной, хохочущий, с мечом в руке легко отбивался от нескольких демонов. За ним следовал Вагнер, порядком удивленный талантам нового друга. Грелль с иронией смотрел на напарника, вот же олух! Если он не Легенда, так это еще не значит, что в бою — пустое место. — А недурно, посмотри какой юркий. Техника боя на высочайшем уровне, силы особой нет, но компенсирует ловкостью и скоростью, — в Берштейне проснулся преподаватель, — Я, если честно, думал, он только песенки распевать и может. Грелль, крутанувшись на каблуках, разрубил ближайшего демона и в несколько прыжков оказался на крыше возле троицы. Гробовщик посмотрел на «оценивателя» качеств любовника с иронией, дескать, ты конечно нашел что сказать. — Смотрите. Есть шанс, — Грелль вонзил свою косу в крышу, кровью рисуя небольшую руну прямо на черепице. — Бафомет ослаблен. Мы с Вагнером уничтожили дом с пентаграммой призыва, сейчас он как загнанный зверь — никуда не сунется, пока его слуги не сделают нового жертвоприношения. Будут пугать нас, но это все детский лепет. — Вы? — Да, мы. Вы на разведке, а я дома сиди супы вари? Ну уж знаете, это не про меня. Вагнер отлично знает город, руны поисковые на призыв указали, ну дело же техники. Как вас там, Кински? Что за детский сад? Сатклифф поднял голову. Он был ужасно уставшим: попасть на место, где была пентаграмма, отняло почти все силы. А уж нарушить ее — тут точно без Вагнера бы не справился. Но зато пока Гробовщик Кински и Берштейн отвлекали Бафомета, им удалось серьезно помочь. Вокруг оперного театра начали появляться десятки тварей. Концентрация древней, темной магии, сгущалась с каждой минутой. Берштейн переглянулся с Гробовщиком. Сейчас или никогда. Либо погибнут все, либо удастся уничтожить сущность твари. Кински тяжело встал, опираясь на косу. — Ну, джентльмены, если что, я был рад познакомиться с вами, — Флориан шутливо отдал честь. — Рано нас хоронишь, — хмыкнул Гробовщик. Дрожали руки, из носа текла кровь. Грелль закашлялся, демоны своим присутствием словно душили его. Вагнеру так же было не по себе, но, судя по всему, он был старше его, и организм был адаптированнее. — Веерным, спина к спине, — отрывисто приказал Гробовщик. Флориан кивнул. — Ложитесь и головы не поднимайте! Грелль быстро поцеловал Гробовщика, и рухнул на черепицу с остальными. Две косы, разложенные полностью и окутанные синим и зеленым магическим огнем, со свистом разрезали воздух. Гробовщик схватил ручку своей косы сильнее и начал читать что-то на неизвестном жнецам языке. Его голос был слышен везде, словно на каждом шагу был магический рупор. Он шептал слова на каком-то древнем языке, держа свою косу, почти падал, но в последний момент удержался на ногах. Единственный взмах — коса рассекла воздух, и раздался оглушительный грохот. Здания вокруг рушились, как подкошенные, темная тварь шипела, визжала, но поделать было ничего нельзя. Камни, стекла, скрежет железа, какофония звуков давила на уши, чьи-то крики… Невозможно было ничего разобрать, казалось, они оглохли и даже ослепли. Гробовщик опустил свою косу. Сил не было. Сатклифф поднял голову, увидел, что вот-вот Эдлер упадет, и подбежал к нему вместе с Вагнером, осторожно усаживая к дымоходу. Коса Гробовщика уничтожила не только Бафомета, но и десяток зданий. Они пострадали, словно от взрывной волны, эпицентр которой — оперный театр. Сатклифф осторожно вытер кровь из носа Гробовщика, тому сильно досталось — ладони были обожжены, и даже из ушей шла кровь. Флориан почти рухнул рядом, ему помогал Кински. — Что это было? — Искаженный арамейский. Испорченный язык Христа. В косе герр Эдлера — кости настоящего падшего демона — приказ от существа, победившего такую тварь, сказанный на языке демонов и ангелов. Он будет выполнен. Ну или демон будет уничтожен. Но все имеет свою плату. Гробовщик, кажется, и видел не слишком хорошо — близоруко щурясь, он пытался что-то высмотреть, но Сатклифф уже был рядом, помогая любовнику попить из фляги. — А почему оперный театр цел остался? Почти все здания в округе разрушены. — Грелль, мы притащились сюда только ради этого проклятого театра! Если ты не станешь здесь главной оперной дивой, я буду считать спасение Вены самой идиотской нашей затеей! Ты мне все уши прожужжал про Вену. Всё — получи, распишись и ближайшие лет двадцать мы с тобой никуда не суемся. Сатклифф вздохнул, обнимая любимого. Несмотря на ворчание, было очевидно, тот как может спасает атмосферу от осознания того, какой ужас случился. Сколько людей погибло в эту минуту и сколько стерли в порошок до этого… Единственное спасение от таких мыслей — только близкие. И сейчас самый близкий обнимал его, уткнувшись в волосы, даже не скрывая, насколько руки дрожат. Вагнеру тоже досталось немного любви от Грелля — того, схватив за шиворот, аловолосый прижал к себе, чтобы все трое немного посидели вместе. Очевидно, после случившегося Филлип Вагнер был признан другом. — Грелль Сатклифф, говорите. А вам работа не нужна? — Флориан покосился на Сатклиффа. Тот его приятно поразил, не просто удивил… — Разорю вас. — Поторгуемся завтра в департаменте, — выдохнул Кински, — Пока, мне кажется, еще никто из нас не верит, что мы живы. — Кстати, ты что утром забыл на руках у этого австрийца? — вспоминая, где нашел Грелля этим утром, спросил Легендарный. В голосе чувствовалось — он устал быть серьезным, и ему нужна разрядка. — Папочка, ты только что спас Вену, ты серьезно хочешь устроить припадок ревности? — Я старый больной человек, а ты мне изменяешь! О, я погибну, вот так и умру героем. Одиноким и… Сатклифф, стащив очки, поцеловал Гробовщика. Кински отвернулся. — Глава, вы действительно хотите, чтобы он у нас работал? — полушепотом спросил блондин. — Да, я уверен в этом. — Мне казалось, драматизировать надо в театре, а не на его крыше, — хмыкнул Вагнер. Грелль отвлекся от поцелуя, улыбнулся Гробовщику. — Я думал, чувствовать себя героем приятней. А тут — сапоги натерли и есть хочется. Нет, лучше быть гадиной, я выбрал свою судьбу! Вагнер, поужинаешь с нами? — буднично протянул Грелль. — Буду рад. Флориан опять покосился на Грелля. Кински поморщился. — Ну и вы приходите, и этого недовольного берите. Ох, ну и мина у него, как у дворецкого королевы при виде Михаэлиса. Англичане захохотали. Только они поняли эту шутку. Кински еще раз выразительно глянул на Флориана, но это было бессмысленно — глава департамента уже принял решение. Грелль Сатклифф получит ту должность, которая его устроит. Терять такого жнеца — недопустимая в их ситуации роскошь. ***********