Камикадзе в бигудях

Похороны. Толпа людей, красивый темный гроб, море цветов, репортеры с заискивающими, мерзкими лицами. Все проносилось так быстро, что даже лицо мамы с закрытыми глазами, в нежно-розовом платье, с высокой прической, как у аристократки — все-все мелькало так быстро и почти не запомнилось. Только последний момент отпечатался в памяти. Мама словно спала. Когда-то она была в церкви, в Бристоле, и там тоже были похороны. Тогда она услышала от пастора, что для праведных людей смерть — это сон. Самый длинный и приятный сон. Это воспоминание промелькнуло в голове перед тем, как закрылась крышка гроба, и дядя в последний раз спросил, не хочет ли она попрощаться. Все это так странно. Люди, которые хотят подойти ближе, и их сдерживает полиция, недовольно косящаяся на Грелля, который не изменил традиции и опять пришел во всем алом. Разве что перевязь на рукаве была черной. Кто-то из репортеров прорвался. Ускользнул от полиции: так торопился, что прямо упал на песок и глину перед оцепеневшей от горя и непонимания девочкой и двумя мужчинами. — Уберите, — Сатклифф уже взял ребенка за руку, но Аманда удивила и его, и репортера с полисменом: — Зачем вы сюда пришли? Вы все? — Такое горе! Посочувствовать, узнать, что… — Вы не к маме пришли и не ко мне. А к дяде. Наверное, много людей умирает каждый день, и к ним никто не ходит. А тут такая толпа. — Не надо так строго, ты хочешь что-то сказать? Я могу тебя послушать, — репортер отряхнулся от глины и песка. — Хочу. Если бы у тебя убили маму, ты бы повел себя так же? — Послушай девочка, родиться с золотой ложкой во рту — уже немало, ты думаешь, мне нравиться… Грелль подхватил на руки девочку. Та весь день была такой спокойной, что это даже пугало, а сейчас, кажется, маленькая бомба вот-вот рванет. — Здорово мне наверное. Завидуй молча. Репортера перекосило. Ну мерзавка, ну характер! Взгляд упрямый, на лице ни слезы ни у нее, ни у великого дядюшки. — Одна порода, — процедил мужчина, — Какая жестокость, на похоронах сестры и матери ни слезы не проронить! — А помогут ли ей мои слезы? Ее горе? Я больше скажу, она бы хотела, чтобы мы не огорчались. Разве нет в этой толпе людей, которые никого бы не потеряли на войне, кто не был бы на похоронах? Помогли кому-то слезы? Нет. Только действия помогут. Все, что я могу сделать — посвятить свою жизнь искусству и воспитанию племянницы. Все, что может сделать Аманда, так это быть счастливой. Тогда Мари наверняка будет спокойна. Наоборот, жестоко мучить близких своим горем. Репортер, опустив голову, нервно сглотнул. Было что-то в тоне и мужчины и девочки честное, открытое, в чем-то жестокое, но правильное. Иногда ходил слух, что знаменитый герр Сатклифф как минимум демон. От него мурашки по коже — и не всегда это восхищение голосом или актерской игрой. Порой он пугал. Но сегодня, вблизи, он показался совершенно иным. Просто уставшим. Молодым, но крайне мудрым человеком. Даже немного стыдно стало. Репортер поднял руки вверх, пробормотал, что уйдет сам, а полицейский вывел мужчину за пределы оцепления. Аманда молчала. Слез не было. Ничего не было. Совсем. Только ком в горле и руки дяди. Можно было уткнуться ему в шею и все так же молчать. — Так плохо, что я не плачу. Я просто… — Нет. Это чувства. Каждый выражает их по своему. У кого-то боль — все равно что заживо гореть, но ни слез, ничего он не показывает. Просто не умеет и не может. А кто-то рыдает как маленький. И в том, и в другом случае людям больно. Не волнуйся. Я тебя никогда не оставлю. Да и Вагнер чудом к тебе привязался, а этот будет беречь будь здоров. — Пускай он тебя бережет. Я тебя тоже буду беречь. И ты себя береги. Отправишь меня в пансион — я сбегу, — монотонно произнесла малышка на руках. От происходящей кутерьмы она совершенно выбилась из сил и, кажется, даже засыпала, крепко обняв мужчину, несущего ее из машины на руках. Вагнер открыл заднюю дверь темной машины. Пора было ехать домой. ********** Грелль давно не садился за любимый инструмент. Когда-то втащить этот красавец-рояль стоило неимоверных усилий троих человек, но это мелочи по сравнению с тем, как его везли из Мюнхена сюда. Гробовщик смеялся, ждал, когда же редкий инструмент покрасят в алый, но Грелль оставил его черным, удивив мужчину до предела. Сейчас он понимал: говорить с девочкой бессмысленно, только доведет до предела. Пара часов тишины и безмолвной поддержки будут в разы лучше. Кажется, они совсем немного похожи. Она многое переживала в себе и подмечала мелочи, хотя ей было всего десять лет. Пальцы будто бы забыли как играть. Сатклифф ругнулся — это что за чушь! Понятно, что немного отвык, но… Мужчина выдохнул. Достаточно нервотрепки. Это не спектакль для неискушенной публики, дешевая выходка для поддержания статуса капризного, поверхностного идиота. Это музыка. К ней можно относиться только серьезно. Пальцы запорхали по клавишам: мелодия, удивительно грустная, но такая светлая, лучше всего подходила к этой ситуации. Не тяжелый реквием, не душещипательные пьески недоисполнителей, не популярнейшая лунная соната, нет. Песня восточного ветра. Мелодия самой светлой грусти, пробирающая до мелочей. Прощание с добрым и светлым, дань уважения близким. Она была такой легкой, и порой казалось, что мягкие звуки касаются чего-то внутри. Сердца, души, неважно. Это было и у жнецов, и у людей. Даже у демонов. Наверное, это можно назвать сутью. Аманда тихо встала с дивана, присаживаясь рядом. Еще никогда дядя не играл на рояле, она не слышала такой странной музыки. Грустная, но не печальная. И почему-то именно она разбудила что-то внутри, срывая, словно дамбу, все эмоции. Слезы потекли градом, осознание всего кошмара, который происходил за последнее время, навалилось неподъемной ношей. Мамы больше не будет. Она не придет, не расскажет какую-нибудь затейливую сказку, не спрячет истерзанные работой руки, не спрячет усталость за теплой-теплой ласковой улыбкой. — Прости, дядя, я… — слезы даже говорить не давали, они душили, вынуждали сипеть и заикаться. Грелль усадил ребенка на колени, гладя по волосам. Он не любил детей, не мог находить с ними общий язык. Тот же Фантомхайв в свое время вместе с ненаглядной истеричкой Мидлфорд потрепали ему порядочно нервов. Но Аманда была какой-то родной. И эта добрая, настрадавшаяся девочка потеряла мать по его вине. Смерть всеблагая, как так можно? Пусть люди убивают друг друга на войнушках, заражают сифилисом в притонах, что угодно, но зачем заставлять детей страдать? Чем думал подонок Уильям? Ситуация бесила, заставляла скрипеть зубами, напоминать самому себе, что он жнец, а не дурочка, которая читает сопливые дамские романы. Но, с другой стороны, плевать что там и кто подумает. — Все хорошо, тебе нужно поплакать. Так иногда бывает. Это даже хорошо, тебе потом станет легче. Сжимая в объятьях дрожащее от слез маленькое тельце, Сатклифф себя ненавидел. Расслабился — вот и получите, распишитесь. Только бы жизнь ребенку не искалечить. — Можно к вам? Грелль, услышав голос Вагнера, вопросительно глянул на Аманду. Та отчаянно закивала — кажется, ей были нужны все близкие рядом. Вагнер ничего не спрашивал, так же сел к роялю, осторожно накрывая клавиши крышкой. Аманда жалась к Сатклиффу, схватив свободной рукой Филлипа за рукав. Вскоре рыдания стихли. Ребенок уснул. — Бедная, все похороны простояла как фарфоровая кукла. Мне иногда казалось, она даже не моргает. Так сдерживаться, это уметь надо. Грелль потянулся, чтобы встать и отнести девочку на руках в кровать, но Вагнер цокнул языком и осторожно поднял ее сам. — Это еще что такое? Это моя племянница, — недовольным шепотом сказал мужчина. — Ты сильно похудел. Хватит ее на руках таскать, у тебя есть я. — Папаша на полставки, — шепотом ругнулся Грелль, открывая дверь в спальню. Пока Филлип укладывал девочку, второй жнец снимал с нее обувь. Спящая даже не заметила, как ее уложили на постель. — Я этому очень рад. Назови меня дураком, но мне всегда чего-то подобного хотелось. Сатклифф поправил плед на девочке, с удивлением глядя на Вагнера. Нет, все знали, что он часто опекал новичков, особенно талантливых. И, в принципе, хорошо относился к детям, но чтобы так… Обычно жнецы не горят желанием завести семью. Любые внеуставные отношения порицались, а семья — за гранью возможностей. Даже Сатклифф в свое время посмеялся над своей же глупой затеей и отказался от нее раз и навсегда. — Вот как. Поверь, дети те еще кровопийцы. Был когда-то я дворецким ради одной авантюры… У одной очень маленькой капризной девочки. Из плюсов — она махала шпагой так, что Гайден снял бы шляпу, из минусов — все остальное. — Ты видел как на ребенка смотришь? Да ты и с Селль, как с собственной дочкой. Не скрывай, из нас двоих тебе… Грелль, нахмурившись, взял мужчину за руку. Порой Филлип начинал говорить слишком много правды вслух. Шатен обнял мужчину, прижав к себе. — Хорошо, я помолчу. Тебя тоже отнести полежать? Похороны дались всем тяжело. — Ты бы глупостей не нес. Если я сказал, что нужно пожить для себя, это не значит, что надо таскать меня на руках. Грелль удержался от недовольного вскрика. Вагнер молча и быстро подхватил его на руки. Грелль поправил съехавшие очки — скандалить, пока ребенок спит, нельзя. Но взглядом он обещал Филлипу все козни преисподней. — Со мной связался Стефан Имиде, он решил на этот раз не передавать информацию через меня. Сказал, будет в полночь. Сатклифф облокотился о плечо Вагнера. Глава немецкого департамента был бы как никогда кстати. ************* Стефан Имиде чем-то походил на Бергера. И в то же время они были кардинально разные. Он тоже был высоким плечистым великаном, но сражался так ловко и аккуратно, словно вычерчивал на поле боя витиеватые символы. Порой его жесты были неуловимы, а ранения появлялись будто из ниоткуда. После второй мировой войны, в которой отчасти, пусть и по углам, винили немецкий департамент, который не уследил, Стефан совершенно изменился. Улыбающийся, мудрый немец превратился в уставшего, измотанного жнеца, который держался на чувстве долга и желании все исправить. Стефан очень уважал Грелля. Да, слухи ходили об англичанине очень разные, но Стефан был одним из тех кто знал, что Сатклифф помогал в битве за Вену. Что именно он смог собрать отдел талантливых, сильных жнецов и множество раз проявлял себя пусть и как экстравагантный, но мудрый руководитель. А вот Флориана Берштейна Стефан не любил. Пусть личная неприязнь — не лучшее, на что можно опираться в вынесении вердикта, но от нее никуда не деться. К тому же, про Флориана он знал достаточно, чтобы быть против его кандидатуры даже простого жнеца в своем департаменте, главы чужого — тем более. — Я хорошо знаю Эдлера и Мотси. Они учились на одном курсе, в тогда еще самой престижной академии жнецов. Берштейн на год младше, но как-то затесался в эту компанию. Они общались, это точно. Грелль поставил на стол чашки с горячим глинтвейном. Он был рад этому гостю. — Так почему же ученики Мотси ненавидят Эдлера, но им все равно на Берштейна? — Я не первоисточник. Но один из старейшин рассказывал мне, что Эдлер так же, как и Мотси, хотел выяснить, что там, после смерти… Сдать пленки, написать отчет, вынести приговор, все ведь не так просто. Это очень объединяло Мотси и Эдлера, они множество запрещенных трудов в свое время написали, привлекая на свою сторону коллег-студентов, которые впоследствии стали учениками Мотси. Но Мотси позавидовал Эдлеру. Тот был куда искусней в бою и умнее уже тогда. На последнем курсе академии демон, помогавший им обоим в проведении запрещенных исследований, выбрал своим хозяином именно Эдлера. Вагнер так же сидел рядом. Об этой истории он не слышал. — Тот демон помог Эдлеру во многом. Я не знаю, кем он был, но всем известно — единственное, что попросил тот демон — убить его. Эдлер выполнил его обещание, и из его останков, которые подчиняются не просто так, создал свою первую косу. Самую сильную косу у учеников академии на тот момент. Но раскрыть процесс создания своему другу Мотси по каким-то причинам он не согласился, хоть и все еще считал Риккардо другом. Был конечно слух, что Риккардо влюблен в Эдлера… Итальянец был как порох в те года, у него были стычки со всеми на курсе, я лично видел. Но Эдлер до мозга костей ученый и авантюрист. Он жил исследованиями. Тогда Мотси и его ученики пошли на подлость. Они призвали ангела и каким-то образом убедили его в том, что Эдлер способен на ужасные преступления. Что там произошло, опять-таки, история умалчивает, но Мотси и его ученикам дали светлый артефакт, с помощью которого коса Мотси сравнялась по силе с косой Эдлера, и он умудрился серьезно ранить его. Тот самый шрам на лице… Потом ангелы узнали правду, вот только артефакт исчез, а Эдлер, серьезно раненый, буквально порубленный на куски, чудом остался жив. Наверняка в его косе было достаточно магии. Светлые сжалились. Их лекарь спас Эдлера, а затем его отправили работать в Мюнхен. Эдлер же принял это как насмешку. Мотси не наказали — сочли за разборки между старшекурсниками. Мотси же ненавидел Эдлера, потихоньку втемяшивая своим ученикам, что именно Эдлер похитил его артефакт. По сути — все равно что лишить косу силы. Вот ученики и готовы были порвать Эдлера на куски, да вот руки коротки. Вторая причина ненависти Мотси — он знал про ситуацию на Атлантике и готов был головой об стену убиться, ведь шансы на успешные исследования были выше именно у Эдлера. Если бы он остался с такой сильной косой, да еще и узнал, что после смерти, это значило бы полный крах Риккардо. Уже тогда его искали. Но никто бы не подумал, что он остался в Англии, а затем и вовсе появился под самым носом у газетчиков Австрии. Сейчас в живых семь учеников Мотси — и все они достаточно сильны. Возможно даже полагают, что вы, герр Сатклифф, владеете какими-то вещами герр Эдлера. Сатклифф медленно пил горячий глинтвейн. Любопытная история, ничего не скажешь. Многое понятно: почему так Гробовщик ангелов не любил — считал дураками заносчивыми, откуда такая скрытность. — Их нельзя убить. Учеников. Я знаю двоих, француза и бельгийца. Один из них проводил опыты над живыми людьми, стараясь уловить тот самый момент, когда отделяется душа от тела. Смерть для таких только снисхождение. — Отобрать косы и отправить работать в архивы. Проклянуть так, чтобы ни один артефакт не давался в руки, и остались беспомощными полоумными тварями, — хмуро сказал Грелль, — Я не в восторге идеи Гробовщика клеить пленки. Но он хотя бы живых не мучил и над мертвыми не глумился. — У них множество связей. Трое — главы департаментов. Нужно собрать остальных глав и привлечь внимание старейшин. Только они могут заставить кого угодно работать. И еще. С вами хотят поговорить. Светлые. Тот самый ангел, чей артефакт исчез. — Пускай, если толк будет… Немец слабо кивнул. Он знал этого ангела. Она всегда была на совете старейшин. Глава немецкого департамента достал свою косу и начертил краем на полу руну призыва. Подобная руна подчинялась только главам департамента, остальных бы знатно опалило. Знак на полу загорелся. В неярком теплом свечении появилась молодая девушка в светлой накидке. Крылья за ее спиной были сложены. Она осмотрелась и, слегка улыбнувшись, щелкнула пальцами. Крылья испарились. — Как хорошо, что я вас знаю, Грелль Сатклифф. Многие ваши поступки вызывали у меня отторжение. Очень многие. Но некоторые заставляли счастливо улыбаться. Вы спасли столько детей недавно. Пусть и сделали это случайно, волей капризной прихоти. Грелль с каменным лицом сдерживался, чтобы не язвить. Ох уж этот нежный голосок, возвышенный тон! Бесит. — Да, я тоже слышал, — кивнул Стефан. — Как здорово. Надеюсь на небесах поставят табличку: «Какой же замечательный Грелль Сатклифф, в прошлом Джек Потрошитель». Красненькую барышню зарисуйте, я отправлю вам эскизик. Девушка не смутилась такому тону. Напротив счастливо улыбнулась. — Вы просто непослушное дитя. Вершили судьбы раньше времени. Но в этом же есть и светлая сторона. Сколько бы еще невинных душ погубили те грешницы? — По вашему мыслить — так всех людей перебить надо, — буркнул Грелль, — Все в перспективе способны стать ублюдками. — Всевышний уже хотел так поступить. Всемирный потоп был крайне неудачным планом. Мы не учли, что все имеют право на выбор. Франсуа такой же непослушный ребенок. Он хотел знать слишком много. Это не грех, но такие знания никогда не будут доступны кому-либо. А вот Риккардо и его ученики… — девушка присела на диван, — Я уже наказана за свою доверчивость. Мне казалось, он остановит своего друга от желания знать куда больше, чем следует. А на деле вышло совсем иначе. Я была там. Я помогла его ранить, спящего и беззащитного. И никогда себя не прощу. Только потом стала понятна разница между Эдлером и Мотси. Эдлер хотел знать больше ради науки. Чтобы судить правильно. Знать все стороны, понимать, куда отправлять людей. Девушка подняла светлые, молочно-голубого цвета глаза на жнецов. — Он хотел быть правильной смертью. Судить справедливо. Горе, ужасное горе, что я сделала неверный выбор и обрекла столько людей на страдания! Поселила в сердце ученого боль и ненависть к свету… — Как будем искупать вину? — хмыкнул Грелль, прерывая стенания. На идеальном личике ангела скользнуло недовольство, но она, вздохнув, улыбнулась. — Перед ним уже искупила. Я ему даровала вашу встречу. Это я привела его в ту церковь. Большего и сделать было нельзя, остальное решать вам. И, как видите, я не ошиблась. Теперь нужно лишить возможности учеников Мотси сеять разруху, но если на совете старейшин ангелы вмешаются в решения глав департаментов, баланс будет нарушен. Демоны выступят против нас. Начнется спор, мир будет лихорадить. Демоны и так слишком часто вмешиваются в жизни людей. Пока это незаконно, мы можем их убивать, но если у них будет повод, если они скажут, что мы захватываем власть и давим на жнецов… — То будут абсолютно правы, — ядовито перебил Грелль. — Лучше мы, чем демоны. У нас есть кодекс чести и правила, у них — ничего! Только с несколькими можно иметь дело, да и то, крайне редко. Итак, что я хочу сказать. Мне нужны доказательства злодеяний учеников Мотси. Чем больше — тем лучше. Чтобы я и архангелы могли заставить старейшин принять меры! — Как я люблю ангелов. Одна натворила глупостей, теперь жнецам бегай — исправляй. Ангел нахмурилась еще сильнее. Ну Грелль, ну личность! Даже святую доведет! — Сейчас мне кажется, я наказала Эдлера вашим знакомством. Хотя, что это я. Простите. Ваша ирония абсолютно правильна. Мне пора в Эдем, человеческий мир и измерение жнецов дурно на меня влияют. Как только со всем справимся, обязательно отправлюсь на переподготовку. Ангел, встав с дивана, поклонилась перед жнецами. — Я нижайше прошу вашего прощения за мою оплошность. Я обещаю сделать все возможное. И простите меня за сквернословие. Грелль закатил глаза. Святая. Действительно, есть же такие. — Не надо, да как вас там учат? Присаживайтесь. Будем думать, как поступить. — В сражениях я не сильна, — ангел улыбнулась еще раз, глядя на Грелля, с такой радостью, словно подтвердила лучшие надежды, — Но я постараюсь вам помочь чем-то другим.