Сердце бешено бьётся: как его успокоить? Разум как отрезвить, на работу настроить? Мысли о тебе не дают мне покоя, Они мой наркотик, моя паранойа. Ты — моя муза, ты — мой вдохновитель, В серые дни ты мой верный спаситель, Улыбку твою хочу вновь рисовать, Шершавые губы, торопясь, целовать. Молю на коленях: перестань меня мучить, Не бойся прямого отказа озвучить, А если же я тебе нравлюсь — дай знать, Тщетно о тебе невыносимо мечтать.
Когда Кекс проснулся, было уже утро, и в уютной кровати он лежал один. «Нет… Нетнетнет», — молниеносно пронеслось в голове омеги, после чего он вскочил, как ошпаренный, судорожно вспоминая прошлый вечер, и схватился за голову, будто та раскалывалась от боли надвое. Как так могло произойти? Он должен был встать пораньше, как и всегда встаёт в выходные дни, чтобы успеть нарисовать побольше коммишек, или на крайний случай завести будильник; но будильник завести Какёин элементарно забыл, а не встал, потому что… Ну, откровенно говоря, потому что ему давно так хорошо не спалось. Точнее, вообще никогда, ведь никогда ещё не было так уютно и тепло перед сном, никогда не рождалось в душе абсолютное, всепоглощающее чувство защищённости, никогда не разлетался в животе бабочками лёгкий трепет и… — Нет, не думай об этом! — упрекнул сам себя рыжий уже вслух, будто бы одна эта фраза могла прогнать спутанный водоворот мыслей, что упрямо кружил в голове, и, залившись краской до самых кончиков ушей, резко скинул с себя пухлое тяжёлое одеяло, от которого, честно говоря, очень не хотелось по первости избавляться, и пулей убежал в ванную комнату, стараясь сконцентрироваться на финальной цели своего забега, а не на подкрадывающейся бесшумной кошкой панике. Нориаки не хотелось думать о том, сколько сейчас могло быть уже времени, или о том, что Джотаро проснулся раньше и увидел, как омега беспардонно сопит у него под боком, но просто не мог отвлечься и не делать этого, ведь правда отказывалась укладываться в сознании: Куджо не разбудил и не прогнал его утром; более того — даже не переложил на отведённое ему место. Почему? Понял ли он, что рыжий замёрз, и оставил всё как есть из жалости? Или, может, ему показалось это странным, и теперь он вообще говорить с Какёином не захочет? Оба варианта казались крайне удручающими, но последний — сковывал сердце ледяными цепями. Омега чуть не сбил с ног Джозефа маленьким вишнёвым ураганом, когда тот выходил из ванны, насвистывая, кажется, мелодию «с днём рождения тебя», потому что буквально ничего не видел перед собой и влетел в альфу с разбега, а потом ещё и бесцеремонно отпихнул простонавшего от боли Джостара с пути безо всяких извинений и неистово хлопнул за собой дверью. — Эй, аккуратнее! Что за люди пошли… — пожаловался Джозеф, как только кое-как восстановил равновесие, после чего задумчиво провёл рукой по волосам, не представляя, что могло заставить омегу так торопиться. Альфа так и застыл на месте в тщетных попытках проморгаться и хоть как-то взбодриться: на самом деле, он и сам встал совсем недавно, ведь когда проснулся часов в девять утра, то к своему удивлению обнаружил, что на нём лежал Цезарь, сжавшийся в комочек, как довольный сытый кот, прижимающийся к нему всем телом, словно Джостар был не человеком, а удобной мягкой подушкой. Сначала Джозеф, конечно же, жутко обрадовался, ведь только мечтать мог о такой небывалой близости с мятным блондином, и когда появилась возможность рассматривать красивое умиротворённое лицо с аккуратным ровным носом, острыми скулами и пышными ресницами, а также каждой клеточкой чувствовать тепло подкаченного модельного тела, воспользовался ею ударник сполна, но чуть позже начались проблемы: жутко захотелось в туалет. Как люди обычно боятся пошевелиться, чтобы не прогнать заснувшего на их ноге пушистого кота, так и Джозеф боялся потревожить чуткий сон друга, а потому стоически терпел и вполне успешно притворялся спящим, пока в конечном счёте не заснул по-настоящему. И хотя первое пробуждение альфы стало для него одновременно прекрасным даром и ужасной пыткой, он до сих пор ни о чём не жалел. Глуповатая улыбка сама собой расплылась на губах Джостара, и он направился на кухню в надежде поскорее найти что-нибудь для перекуса. Решив остаться на ночёвку, юноша, естественно, не забыл предположить, что утром ему будет причитаться вкусный завтрак вместо обычного маминого «ну и что, что нет ничего, сам приготовишь». По крайней мере, раньше Цезарь всегда снисходил до того, чтобы обеспечить жалкому плебею пропитание, когда тот нечаянно засыпал в гостях или преднамеренно оставался на ночёвку; и все эти разы были просто чудесны. Но еда была не единственным мотивом остаться. Главным всегда оставался лучезарный, как подсолнушек, итальянец. Джозеф умел добиваться своего и был по жизни вполне удачливым человеком, а потому поклялся себе, что им с Цезарем удастся подружиться. Даже несмотря на то, что красивый, как само чёртово северное сияние, итальянец не признавал зарождающейся между ними дружбы, замечая, что: «Ну вообще-то, ты просто мой коллега, если можно так выразиться», Джостар не думал сдаваться, потому что чувствовал, что Цеппели смеётся искренне с некоторых его шуток, потому что точно знал, что ему нравится смотреть до утра сериалы, комментируя каждое действие непутёвых главных героев, потому что надеялся, что меньше стал раздражать итальянца, хотя будто раньше на это были весомые причины. Конечно, Джозеф пытался порой поддеть певца, чтобы похихикать с его реакции, но в основном всего-то пытался быть собой. — Доброе утро всем! — радостно протянул альфа, оказавшись, наконец, в гостиной, и удивлённо моргнул, — вы чё делаете? Сейчас же выходной. Цезарь с Джотаро сидели за кухонным столом над какими-то журналами и потрёпанными тетрадями, Цеппели — с видом недовольного строгого педагога, скрестив руки на груди, Куджо — с видом преступника, которого привели на эшафот. — О, Джозеф, ты как раз вовремя. Проверишь сейчас, как Джут выучил слова, — начал итальянец голосом, не терпящим возражений, на что японец закатил глаза так сильно, что они чуть не выкатились из глазниц, и подпёр рукой подбородок с таким измотанным вздохом, словно только закончил строить каменную стену из метровых блоков. — Ты же выучил слова, да, Джотаро? — продолжил Цезарь уже притворно сладко, но этот факт не смягчил сочащуюся в голосе итальянца прямую угрозу. Куджо с нескрываемой злобой сложил руки перед собой, как прилежный ученик, и с силой врезался в них лбом, издав при этом полу-жалобное, полу-разъярённое мычание. Очевидно, наедине эти двое провели времени чуть больше, чем Джозеф сначала подумал. Возможно, занятие уже подходило к концу. Хотя что-то подсказывало ударнику, что гитарист в принципе без особого энтузиазма занимается с братом; скорее всего, добровольно-принудительно, с альтруистической подачи Цезаря и под строгим контролем доброй, но справедливой тёти Холи. — Что, братишка, стыдно стало? А потому что надо было заранее учить всё, а не как обычно! — продолжал Цеппели свою воспитательную речь, в ответ на которую, впрочем, лишь получил очередной тяжёлый вздох. — Ты вот правда думаешь, что мне в кайф с тобой возиться? У меня, вообще-то, тоже свои дела есть. — Доброе утро, парни, — на удивление по-доброму бросил вошедший вдруг Кекс, окинув взглядом всех присутствующих, заканчивая гитаристом, который как раз в этот момент поднял голову и посмотрел на рыжего в ответ, заставив его этим едва заметно порозоветь. В памяти омеги снова всплывали события прошедшей ночи, а что ещё страшнее — то, что встал он сегодня позже всех. — Доброе утро, Нори, — мягко ответил Джотаро, а Цезарь с Джозефом остались безмолвны: они чуть ли не с отвисшими челюстями смотрели то на омегу, то на угрюмого альфу, то снова на омегу, который сдвинулся наконец-то с места и принялся заваривать себе чай, то снова на альфу, который до подозрительного внимательно проводил друга взглядом, а потом рявкнул что-то вроде: «Чё вылупились?!» — Да так, ничего. Просто ты так на него смотрел, — с чеширской улыбкой начал итальянец, заговорчески прикрыв рот рукой. Он не мог поверить собственным глазам. — И ты что, назвал его Нори? Я думал, его так только мама называет, — юноша буквально промурлыкал эти слова, явно ожидая услышать от младшего братишки невероятную историю о личной жизни со всеми возможными подробностями. И откуда он вообще знает, что Какёина по-особенному называет мать? Ах да, точно, Цезарь же любую информацию хоть из-под земли достанет, коли будет нужно. Любыми доступными способами и не очень доступными, кстати, тоже. — И что же между вами такого произошло? — с такой же довольной улыбочкой подыграл Джозеф, подоспевший в этот момент к столу и взявший на себя ответственную роль подружки-сплетницы. Тяжёлый и нарочито медленный вздох Джотаро заставил парней поубавить пыл, а раздражённое: «Я всё слышу, вообще-то! Вам что, заняться нечем? И не было ничего!» Кекса и вовсе заставило заметно разочаровавшихся альф оставить этот вопрос и разойтись. Оставить-то Цезарь оставил, но точно не забыл. Будет ещё время это обсудить… — Цезарино, а зачем ты вообще с Джутом занимаешься? — бесстрастно поинтересовался Джозеф, который принялся лазать по всем кухонным шкафчикам в поисках кукурузных хлопьев и усердно делать вид, что не сплетничал только что о заваривающем рядом кофе Какёине практически у него прямо перед носом. — А потому что кое-кто в школе недостаточно времени уделял языкам, — устало вздохнул Цеппели, которому долгие занятия надоели, очевидно, не меньше, чем его младшему брату, — и мама теперь просит меня с ним постоянно заниматься, как будто у меня своих дел нет. Я бы может лучше на свидания ходил вместо этого! — теперь Цезарь звучал уже как настоящий мученик, невинная жертва обстоятельств. Куджо даже злобно и отчасти пристыженно отвёл взгляд в сторону, ведь после таких жалоб в его душе просыпалась-таки крупица совести. — Ой, да ты бы всему на свете свидания предпочёл бы, — ехидно усмехнулся Нориаки, поудобнее располагаясь на диване с кружечкой бодрящего напитка, ибо спокойно подсесть к Джотаро за один стол всё ещё не давало смущение, заставляющее сердце биться чаще при каждом взгляде на гитариста, — вот скажи, Цез, зачем ты вообще учишься? У тебя и без того куча связей и девчонок. — Ты за кого меня держишь, Кексик? — буркнул итальянец, закидывая ногу на ногу так, словно этот вопрос уязвил его честь и гордость, и Нориаки готов был поверить в то, что собеседник и правда обиделся, если бы не его следующие слова. — Я бы предпочёл всё на свете свиданиям и выпивке! — Кстати, Цезарино, я раньше не задумывался, но ты сам говоришь очень бегло! Наверно, у тебя дар к языкам, — восхищённо вклинился Джозеф, подсаживаясь к альфам и впервые серьёзно задумываясь над тем, что лингвистические познания итальянца поистине поражали разум. На памяти Джостара не было ещё ни одного момента, когда певец неоправданно бы запнулся посередине предложения или задумался в поисках нужного синонима; ударник вообще чуть не забыл за всё время их знакомства, что английский Цезарю не родной. — Ну, скажем так, у меня много знакомых не только в Японии и Америке, так что да, я хорошо знаю английский. А ещё вполне бегло говорю на итальянском и французском, — с готовностью пояснил Цеппели, да так гордо, будто всю жизнь ждал только этого одного единственного вопроса, — о, и немного на русском, как я мог забыть, — добавил юноша как бы невзначай, но по нему было видно, что сразу упомянуть об этом он забыл не просто так. — На русском?! — тут же воскликнул Джозеф с таким удивлением, словно певец совершил что-то абсолютно невообразимое, а не выучил пару десятков фраз на другом языке. Конечно же, последовал ожидаемый вопрос, — а можешь что-нибудь сказать? — Слушай сюда, Джозеф: ещё раз ко мне подкатишь, и я тебя нахуй четвертую, — ровным голосом продекламировал итальянец, предварительно немного подумав, мягко и мелодично, словно прочитал отрывок из какой-нибудь известной поэмы на конкурсе чтецов, а не произнёс одно единственное предложение, после чего, обрадованный ещё большим удивлением друга, откинулся на спинку стула с удовлетворённой улыбкой на лице. — Вау, Цезарино, звучит так романтично! — Джозеф поиграл бровями, услышав в речи певца своё имя, и даже приложил руки к груди, преисполненный глубоким уважением. Конечно же, он с самого начала поверил другу на слово, но теперь, когда тот доказал правдивость своих слов, он стал выглядеть в глазах Джостара в сто раз круче, чем выглядел до этого. — А что это значит? — О, ничего особенного, просто я сказал, что у тебя очень красивые глаза, — будничным тоном пояснил итальянец, пожимая плечами, после чего оперативно собрал материалы для занятий английским и разместил их на специально выделенной для этого в книжном шкафу полке, едва сдерживая нахальную улыбку. Естественно, Джотаро, оставшийся за столом лишь с парой отдельных листочков, заметил незначительные изменения в выражении лица брата, ведь слишком хорошо знал его самого и то, как часто и ловко он умудряется врать абсолютно всем вокруг, а потому рискнул уточнить: — Мне кажется, или ты где-то приврал? — А ты сиди слова учи! Ишь кто рот раскрыл, — виртуозно перебил гитариста Цезарь, уверенно и возмущённо возвращаясь к столу, после чего, взглянув на насупившееся лицо младшего брата и убедившись в том, что из этой перепалки вышел победителем, предложил, — а давайте-ка я сейчас угощу всех своей фирменной пастой! — и этого заманчивого предложения стало достаточно для того, чтобы голодные гости напрочь позабыли о возможной погрешности перевода. Паста итальянца, успевшая стать в кругу его друзей легендарным блюдом, поражала разум ничуть не хуже объёма его лингвистических знаний. Джозефу оно так пришлось по вкусу, что он чуть не расплакался, нахваливая повара всяческими комплиментами вроде: «Господи, как вкусно, это просто амброзия богов!», а закончилось всё вообще признанием ударника в том, что он, оказывается, «видеть уже не может эти бургеры», которыми приходилось перманентно питаться на работе, а потому слёзно принялся уговаривать Цезаря приносить ему иногда в обеденные перерывы домашнюю еду в контейнерах. В обмен на бесплатный ананасовый сок, разумеется. Кстати, итальянец, как ни странно, согласился, пикантно протянув: — Ну ладно, если тебе и правда настолько понравилось… — Да это лучшее, что я в жизни пробовал! Это просто восхитительно! Я бы душу продал, чтобы мне так готовили каждый день, — не особо понятно из-за полного рта сочной пасты заверил Джозеф, даже не думающий останавливать свой пулемёт комплиментов. Он готов был итальянцу руки расцеловать. — Мой желудок просто поёт! — Знаешь, в этот раз паста вышла довольно жирной, так что… — только захотел предупредить Цезарь, как его вдруг едко перебил Какёин, который и сам, впрочем, не мог остановиться, даже несмотря на то, что вроде как наелся. Чудное итальянское блюдо манило магнитом, а его запах — сводил с ума. — Так что не забудь выпить Панкреатин, а то это будет его последняя песнь. Цезарь в ответ лишь рассмеялся. Ему в какой-то мере льстили слова косматого альфы: он не был первым, кто хвалил его блюда, но уж точно был первым, кто нахваливал их так яростно и поглощал с таким упоением. У Джостара, казалось, вот-вот глаза в звёзды или сердечки превратятся, как в детских мультфильмах. В такие моменты он казался таким наивным, таким милым, как большой плюшевый мишка, которого так и хотелось крепко обнять и уснуть с ним в обнимку. Стоп, что? Это же Джозеф, Джозеф Джостар, надоедливый жулик и фокусник, который не знает, в какие моменты нужно побыть серьёзным, а в какие помолчать. Почему тогда сейчас он совсем не раздражал? Почему не хотелось прогнать его пинком под зад? Почему хотелось приготовить ещё пасты, чтобы снова услышать из его уст, какой Цезарь замечательный? В последнее время Цеппели бывало тяжело разобраться в себе и в своём отношении к ударнику. Ведь оно качалось из крайности в крайность словно маятник, не желая задержаться где-то посередине и превратиться в равнодушие. Джозеф либо отталкивал, либо манил; от него либо тошнило, либо его не хотелось отпускать. Цезарь либо видеть его в жизни больше не желал, либо хотел, чтобы он всегда был рядом, и это было порой просто невыносимо. Пока парни наслаждались пастой, Цезарь, как и полагается главной хозяйке дома, по крайней мере во время отсутствия Холи, помыл пустые кружки из-под кофе со сковородкой, которую Джозеф благополучно опустошил, и даже впервые за долгое успел вовремя собраться, чтобы остальные его не ждали: пришло время отправляться на первую официальную репетицию.***
Скрипучая дверь гаража отворилась, как и обычно, с ужасным звуком, пронизывающим душу, схожим немного с истошным криком Джозефа, когда тот ударялся обо что-то мизинцем или получал в бочину неожиданный удар от Цезаря. — Знаете, парни, эта хрень скрипит сильнее, чем мои колени, так что мне кажется, что на выручку с нашего первого концерта стоит её заменить, — раздражённо предложил Какёин, поморщившись, и постарался вложить в свои слова побольше яда, ибо всегда ненавидел мерзкие звуки, а скрежет этой двери из того, что ему доводилось слышать, был чуть ли не апогеем мерзости. — А может, лучше тогда потратить её на мазь для твоих коленей? — злобно передразнил омегу Цезарь, с чувством полного достоинства протискиваясь вперёд и плюхаясь первым делом с разбегу на диван, от которого тут же разлетелись клубы пыли. По-настоящему остроумно из всех четверых участников Star Platinum шутить умели только Какёин с Цеппели, а потому последний частенько старался сделать всё возможное, чтобы последнее слово осталось за ним. — А может, лучше тогда тебе на чувство совести? — не сдавался рыжий, но в этот раз в ответ увидел лишь уверенно оттопыренный средний палец. Омега фыркнул и хотел было зайти в гараж следом, но чуть не получил огромной дверью по лицу, ибо забыл, что она, вообще-то, закрывалась всегда по своей воле из-за собственного веса. Придержал её Джотаро, демонстративно отступая на шаг с явным намерением пропустить друга вперёд. — Осторожнее, — коротко бросил альфа, поспешно отворачиваясь, как только их с омегой взгляды мимолётно пересеклись, чтобы не видеть в аметистовых глазах возможного раздражения. Куджо всерьёз задумался, стоило ли проявлять излишнюю внимательность к тому, кто всё равно на неё резко и даже обидчиво реагирует, но потом пришёл к выводу, что лучше пусть Какёин позлится немного, чем его задавит как-нибудь по невнимательности дверь. Нет, он определённо не мог просто взять и перестать быть начеку рядом с Нориаки, хотя бы просто потому, что тот постоянно слишком много на себя брал и ненавидел принимать помощь. Как ни странно, в этот раз огрызаться на добрый поступок омега не стал: лишь бросил кроткое «спасибо», а затем поспешил занять со своим басом место у той самой стены, где разложился в самый первый раз. Руки расчехляли музыкальный инструмент на автомате, потому что разум вновь заняли воспоминания о прошедшей ночи; вновь подсознательно чувствовались отголоски тепла и уюта, что Джотаро создавал вокруг Нориаки, вновь щёки начинали пылать при мысли, что Куджо даже утром его не прогнал. Возможно рыжий просто посчитал, что огрызаться сейчас было бы полной неблагодарностью, а возможно просто забыл сделать это, оставшись безмолвным при виде чего-то, крайне напоминающего трогательную заботу, в лазурных глазах. В любом случае, парень был крайне благодарен Джозефу за нарушение немного неловкой, хотя и вовсе не натянутой, тишины: — На Цезарино тратиться вообще не надо, у него и так имеется целое состояние… — ударник специально сделал многозначительную паузу в надежде привлечь внимание абсолютно всех присутствующих, — алкогольного опьянения! — после чего, довольно хихикая, даже несмотря на то, что никому больше смешно не стало, начал смахивать пыль с ударной установки, которую предусмотрительно привёз сюда ещё пару дней назад. По большому счёту ему было практически всё равно, что шутка не зашла; сам пошутил — сам посмеялся, такой вариант юношу вполне устраивал. — Знаешь, Джозеф, один мой хороший друг Конфуций, ну, ты наверно знаешь его, мы с ним пили как-то вместе, так вот, он сказал, что глупость — это как смерть: мёртвый не осознаёт, что он мёртв, но другие от этого страдают, — философски размыслил Цезарь с непонятным виновнику торжества упрёком в голосе, приподнимаясь на локтях и сверля косматого альфу выпытывающим взглядом, чтобы тот точно понял тонкий намёк. — Не понимаю, к чему это ты, Цезарино, — невозмутимо пожал плечами Джостар, и оставалось только гадать, действительно ли он абсолютно ничего не понял или же только прикидывался дурачком, чтобы подраконить собеседника, — я же не глупый. Итальянец хлопнул самого себя ладонью по лицу так громко, как только мог, и медленно закатил глаза, испытывая грызущий изнутри испанский стыд и закипающую ярость одновременно. — Джут, а вы давно тут убирались в последний раз? — спросил тем временем Нориаки, прокашлявшись, как в последний раз, ведь стоило Цеппели вновь плюхнуться на сидушку, как от неё в очередной раз взвилась мерцающая под привинченными к потолку светильниками пыль, мигом забивающая лёгкие. — Или убираться — это недостаточно круто? — Это спецэффекты, — спокойно пояснил Джотаро, прикрепляя к голове грифа* тюнер* и умело игнорируя саркастичную интонацию рыжего, — если не нравится, можешь помочь избавиться от них, — альфа невольно улыбнулся одними уголками губ, когда услышал в ответ оправдательное: «Да нет, зачем же, очень классные спецэффекты»; Нориаки всегда звучал крайней забавно, когда резко менял мнение на счёт чего-то или пытался оправдаться. Вот и в этот раз в голове всплыли настоящие вьетнамские флешбеки с тех дней, когда Сакура приходила домой уставшая и заставляла сыночка выдраивать всю квартиру, чтобы «хоть какая-то польза от него была». Пока Цезарь ловил момент и молча расслаблялся на диване, наслаждаясь последними секундами мирной идиллии, ведь во время репетиций небольших споров обычно было не избежать, Джотаро с Нориаки принялись настраивать инструменты, и сначала всё шло очень даже гладко, но стоило Куджо дойти до четвёртой струны и отвлечься на сообщение в Инстаграме, как по всему гаражу разлетелся оглушающий в щадящей тишине звон тарелок. Одного грозного взгляда загоревшихся голубым пламенем глаз в сторону Джостара хватило, чтобы тот послушно приглушил тарелку рукой и глупо улыбнулся. Вообще-то, его тоже возмущало то, что этих всяких гитаристов и басистов вечно приходилось ждать, когда руки уже чесались опробовать новые сияющие тарелочки, но он, в отличие от них, по крайней мере не смотрел на всех волком. Как только Куджо кивнул Цезарю, намекая на то, что со струнами было покончено, тот лениво поднялся на ноги, потягиваясь, словно только что проснулся и встал с мягкой постели, а не чёрствого старого дивана, и только открыл рот, чтобы начать распеваться, как по гаражу опять стадом диких слонов пробежалась серия ударов, в этот раз глухих и яростных, будто желающих взорвать барабанные перепонки. — Джус, какого хрена?! — желчно прошипел Цеппели в тщетной надежде, что его хотя бы немного будет слышно в этом оглушительном, хотя и вполне ритмичном шуме. — Ну, я увидел, что все настроились, и решил начать шмалять, — поспешил объясниться ударник без единого намёка на раскаяние, и его позитивный настрой только сильнее выводил певца из себя, распаляя жгучее раздражение в его груди подобно ветру, стремительно распаляющему небольшой костерок. — Значит так, на то время, пока я распеваюсь, можешь засунуть свои палочки себе в задницу, — Цезарь отчеканил каждое слово максимально внятно, чтобы в этот раз Джозеф не смог сделать вид, что ничего не понял. — Ну почему ты такой злой, Цезарино? — обиженно протянул ударник, как будто не знал, что этот вопрос только сделает в разы хуже. — Почему я такой злой? — Цеппели переспросил почти удивлённо, после чего сжал кулаки и медленно, подобно львице на охоте, направился к злосчастной барабанной установке. — Я сейчас покажу тебе, нахер, почему я такой злой. — Ой, парни, а я такую штуку играть научился, вы сейчас умрёте, — оживлённо вклинился Какёин, стараясь замять назревающий конфликт, а возможно и кровавую драку, но Цезарь от своей цели не отвернулся, только остановился прямо перед Джостаром и процедил сквозь зубы: — Единственное, что тут умрёт, так это мои нервные клетки, если этот вурдалак не перестанет стучать. — Да я даже больше не стучу! — Хватит уже хернёй страдать! — рявкнул вдруг Джотаро, как дикий зверь, получивший жгучую рану, и его низкий голос, прогремевший в полупустом гараже подобно грому в небе, заставил альф мгновенно умолкнуть. Нориаки, перекидывающий ремень баса через голову, даже вздрогнул: Куджо действительно умел вести себя устрашающе, когда того требовала ситуация, и в такие моменты можно было напрочь позабыть о том, какое мягкое и доброе по факту было у него сердце. — Начинаем. Я очень надеюсь, что вы хорошо выучили свои партии, — в последней фразе явно чувствовался оттенок угрозы. — Ой, братишка, ты иногда бываешь таким душнилой, — тихо пожаловался итальянец, надеясь, впрочем, что все прекрасно всё расслышат, но по неизменно грозному лицу младшего брата понял, что стало не до его шуток. Впрочем, Цезарь не был бы Цезарем, если бы сиюминутно заткнулся, а потому добавил, — я хотел сказать, у тебя сердце львицы, взгляд волчицы, — на что получил лишь вымученный вздох и до боли знакомое «ну и ну». Репетиция шла на удивление гладко. Новые участники ответственно подошли к новым обязанностям и выучили свои партии для октябрьского выступления, так что дело осталось за малым — безукоризненно отточить каждую песню, и хотя понадобилось какое-то время, чтобы сыграться и согласовать партии всех инструментов, а также прояснить, кто где должен вступать, и кто как должен заканчивать, такое нелёгкое начало отработки каждой песни в конечном счёте стоило того: магия музыки сочилась сквозь парней, красной нитью судьбы соединяя их сердца: такого звучания ещё ни с кем братьям добиться не удавалось. Джотаро с Цезарем было действительно тяжело поверить, что у Star Platinum наконец-то появился ощутимый шанс по-настоящему заблестать в свете прожекторов, да ещё и на настоящем конкурсе, а потому к чувству триумфа неумолимо примешивалось лёгкое волнение и трепет страха от одной мысли о том, сколько там будет народу. Всё-таки чтобы окончательно привыкнуть выступать перед большой публикой, нужно регулярно это делать, а таких шансов братьям доселе выпадало не много. Первая песня, «I am your King», вышла достойно уже со второй попытки, и тогда на третий раз Цезарь решил проявить всё своё актёрское мастерство: начал вилять бёдрами и говорить во время проигрышей с воображаемой публикой так, словно перед ним была по меньшей мере тысяча человек, а не голая стена гаража, подпрыгивать и взвизгивать во время взрывного риффа, задирать голову так уверенно, будто он действительно был королевских кровей. Джозеф старался не меньше: прекрасно держал ритм и так увлёкся своим делом, что не мог перестать качать головой в такт собственным ударам и одними губами подписать на припевах. И тем не менее, чаще всего Нориаки, удивлённый таким резким преображением парней, поглядывал на Джотаро, не в силах надолго отвести взгляд, словно альфа был магнитом, а омега — стрелкой компаса, что не могла противиться его силе притяжения. Японец менялся на сцене до неузнаваемости: с первого взгляда могло показаться, что лицо его оставалось таким же сконцентрированным и хмурым, точно осеннее небо, как и обычно, но стоило приглядеться, как становилось ясно — в аквамариновых глазах не разливался больше спокойный океан; в них бушевал сильнейший шторм. Джотаро расцветал, когда Матовая Малышка была у него в руках, подобно увядшему цветку, которого после засухи наконец обдало освежающим дождём, и Нориаки невольно улыбался от осознания того, что какое-либо дело могло настолько увлечь и зажечь изнутри обычно беспристрастного альфу. Когда же первая песня подошла к минутному соло, и Цезарь, задорно взвизгнув в последний раз, отпрыгнул в сторону, открывая лучший вид на гитариста, у омеги перехватило дыхание. Джотаро сыграл идеально, по крайней мере как показалось наблюдающему за этим Кексу со стороны; его пальцы бегали по грифу так ловко и быстро, словно с рождения были запрограммированы на это, каждый высокий бенд* пикантно разбавлял поток более низких нот, и звучало всё это настолько чисто, что омега мгновенно проникся глубоким уважением к альфе: он отлично понимал, что такая отработка материала требовала не меньших усилий, чем, например, отработка новой техники покраса.***
— Джу-ут, давай перерыв, — устало протянул Цезарь, когда более-менее прилично были отрепетированы уже целых три песни, что, как ни странно, всё же оказалось довольно тяжким трудом, после чего от души потянулся, растягивая затёкшие мышцы, и своей обычной элегантной походкой прошёлся к излюбленному дивану, попутно ловко выхватывая одну из барабанных палочек прямо из рук ничего не подозревающего ударника. Проигнорировав недовольное: «Эй!», певец завалился на пыльный диван и принялся без зазрения совести крутить палочку меж пальцев, внутренне надеясь, что Джозеф поймёт такой тонкий намёк на то, что снова «начинать шмалять» пока не нужно. — Нет, — тем не менее безжалостно ответил Джотаро, внутренней стороной локтя утирая проступившие на лбу капли пота и игнорируя тот факт, что старший брат уже полностью настроился на внеплановый отдых, — мы всего три песни отрепетировали, — гитарист и сам звучал слегка вымотанно, но, очевидно, так увлёкся и настолько оказался доволен промежуточным результатом, что уже из принципа просто не мог позволить себе остановиться. — Серьёзно? — вклинился тогда Нориаки, который уже снял ремень баса и тоже планировал ненадолго присесть, будучи неприятно в этот раз удивлённым усердием и целеустремлённостью гитариста. На самом деле, в душе омеги просыпались довольно смешанные чувства по этому поводу: он действительно радовался и восхищался тому, как сильно Джотаро любит музыку, а в особенности музыку собственной группы, и всячески хотел поддерживать его энтузиазм и тянуться за ним, однако в те моменты, когда альфа чересчур сильно увлекался Матовой Малышкой, он вполне мог позабыть о потребностях окружающих, даже пусть и не со зла. Рыжий пожаловался несчастно, а не раздражённо, чтобы воззвать к совести друга, — я так устал уже… Джотаро в ответ окинул басиста внимательным, но при этом нечитаемым взглядом, и на пару секунд задержал взгляд на его веснушчатом прыщавом лице, словно омега был незнакомцем, впервые оказавшимся в гараже. На самом же деле Куджо просто впервые всерьёз задумался над тем, какие тёмные у Какёина были круги под глазами, которые под падающим вертикально светом ламп казались настоящими чёрными дырами. Альфа заключил тоном уже спокойным, а не таким строгим, как раньше: — Ладно, делаем перерыв, — из-за чего Цезарь, ужом уворачивающийся всё это время от настырного Джостара, пытающегося вернуть ворованную вещь и чуть ли не залезающего на певца сверху, недовольно вскрикнул что-то вроде: «В смысле «ладно»?!», но тут же вновь отвлёкся на оппонента и более претензий не озвучивал. — Что? — Нориаки и сам не понял, чем именно вдруг заставил поначалу уверенного в своих намерениях Куджо передумать, когда даже его родному брату не удалось его переубедить, а потому лишь удивлённо моргнул и продолжил уже виновато, — Джотаро, не стоит из-за меня… — Всё нормально, — на удивление мягко перебил Куджо в попытке заверить омегу в правдивости своих слов, — если устал, отдохнём, — и с этими словами сам снял гитару и устроился с ней у стены, копаясь в карманах в поисках специального платка, которым обычно вытирал с любимого инструмента пыль. Только вот мысли гитариста в этот были забиты не Матовой Малышкой, а тем, каким бледным сегодня выглядел Какёин. Может потому, что свет ламп в гараже был слишком холодным, а может потому, что раньше гитарист особо не задумывался над этим; в любом случае, бывали дни, когда рыжий выглядел бледнее обычного, и то была не аристократическая благородная бледность, как у принцесс-белоручек, а почти болезненная, как раз под стать геймеру с огромными кругами под глазами. И даже так, именно такой цвет кожи шёл Нориаки как никому другому, и с другим оттенком его представить было едва ли возможно. — Нет, Джотаро, не нормально, — почему-то вместо того, чтобы радоваться внеплановому перерыву, омега почувствовал себя ущемлённым таким щедрым предложением. Неужели это всё потому, что в глазах Куджо он выглядел слабым? Что выглядел как кто-то, кому срочно нужен отдых? Такие мысли острыми иглами кололи сердце, — ты же сказал, что пока рано для перерыва. Японец сперва замялся, в недоумении вновь переводя взгляд на друга, но потом вспомнил, что Какёин, вообще-то, никогда не вёл себя как какая-то неженка, наоборот — частенько проявлял недюжинную стойкость и твёрдость, чем заслужил полноправный статус абсолютно равного альфам музыканта, а потому пояснил максимально уверенным и естественным голосом, виртуозно маскируя любой намёк на обеспокоенность или заботу: — Ну так я передумал, — и принялся протирать от пыли звукосниматели* так осторожно, как хирург проводит сложную операцию, от которой зависит чья-то жизнь. Обычно Нориаки казалось забавным то, с какой нежностью Куджо относится к обычным музыкальным инструментам, ведь уже пару раз становился невольным свидетелем того, с какой отцовской заботой сильные руки альфы вытирали пыль с многочисленных гитар в «Рок Бункере», а потому любил порой тихонько наблюдать за этим умилительным зрелищем, улыбаясь помимо своей воли, но сейчас юноша постарался не думать об этом, потому что всё ещё чувствовал, пусть и ненамеренное, уязвление гордости. — Нет, Джотаро, я не буду отдыхать, — рыжий сделал усилие, чтобы не звучать оскорблённо, — давайте поработаем, например, ещё минут двадцать, а потом уже сделаем перерыв. — Нори… Нориаки, всё правда в порядке, — не сдавался Куджо, судорожно думая о том, как заставить упрямого друга поверить, что он проявляет к нему внимательность не потому, что тот — омега, а потому, что просто беспокоится о нём и хочет хоть чем-то помочь при любой удобной возможности. И хотя сначала эти непонятные чувства заставали альфу врасплох, ведь не было объяснения тому, почему с каждым днём они разгорались подобно голодному огню, что становится выше, поглощая сухие потрескивающие дрова, в конце концов он смирился с ними и принял как нечто само собой разумеющееся. — Тем более, у меня всё равно рука уже заболела, — дополнил японец, уверенный в том, что у Какёина и самого, как у художника и музыканта, бывало, болели связки в запястье рабочей руки от длительного напряжения. — Ну ладно, но только ненадолго, — буркнул рыжий на грани разборчивости, как ребёнок, которому только что отказались покупать вожделенную игрушку, ибо не был до конца уверен, врёт ли гитарист насчёт внезапного неудобства или нет, а также всё ещё чувствовал себя неудобно из-за Цезаря, и поспешно устроился на полу рядом с Куджо, выуживая из-за пазухи телефон и тут же запуская одну из любимых пиксельных игр. Джотаро, признаться честно, даже удивился: из всех более удобных мест подальше ото всех рыжий устроился именно рядом с альфой, словно рядом с ним было безопаснее всего. Впрочем, учитывая то шоу, что разворачивалось на диване у противоположной стены, наверно так оно и было. Нориаки с таким сконцентрированным видом проходил уровень дня и так быстро совершал множество мелких движений пальцами, едва заметно покачивая головой в такт тихим весёлым битам, что Джотаро насмешливо хмыкнул, не в силах сдержаться. Иногда, когда они с омегой играли в какую-нибудь игру вместе, альфа отвлекался на выражение лица друга и на то, как он играет, из-за чего сам переставал как-либо реагировать на происходящее вокруг и за что получал от рыжего упрёки, а потому сидеть вот так и просто наблюдать оказалось куда более привлекательным занятием, чем пытаться угнаться за маленьким профессионалом. — Что? — с удивлением и толикой возмущения спросил Какёин, бросая на чересчур пристально наблюдающего за ним гитариста мимолётный взгляд и тут же приклеиваясь назад к экрану телефона. — Ничего, — честно ответил Куджо, а пухлые губы расплылись в полуулыбке, — тебе так нравится эта игра, — констатировал факт юноша, намекая на то, как увлечённо выглядел омега. — Да, тут клёвые скины, — с готовностью пояснил рыжий, которому не впервой приходилось делать краткий обзор на какую-либо игру и выделять её достоинства и недостатки, — и классный музон, — последние слова он выделил особым нажимом, потому что знал, какая реакция его ждёт, и не прогадал: Куджо тут же задумчиво фыркнул, явно не впечатлённый звуковым сопровождением игры. Нориаки не растерялся: нарочито сделал чуть громче, а на его тонких губах расплылась триумфальная улыбка. Джотаро так забавно было иногда подкалывать насчёт его специфических предпочтений. — Знаешь, Джут, ты удивишься, но в мире существуют не только рок и метал. — Удивлюсь чему? — как ни в чём не бывало спросил японец, едва сдерживая улыбку, словно не расслышал или не понял конец последней фразы друга. — Что в мире существуют и другие жанры музыки, — так отчётливо, как только мог, повторил Нориаки, начиная догадываться, в какую игру его втягивает гитарист. — Что в мире существует что? — удивление Джотаро вновь вышло мастерски неподдельным. — Почему ты говоришь какими-то отрывками? — Джут, не игнорируй мои слова просто потому, что они тебе не нравятся! — воскликнул тогда Нориаки, попытавшись нахмуриться, но это вышло до жути наигранно, ведь смешка он сдержать так и не смог, а потому, не выпуская телефон из рук, с силой боднул плечо сидящего рядом Куджо, чтобы тот не заметил его игривой улыбки. — А братишка просто всегда думал, что любая песня состоит только из трёхминутного соло и ничего больше, — вдруг вклинился Цезарь, который успешно замял конфликт с косматым альфой и уже успел усесться с ним играть в карты, в этот раз стараясь не выпускать из виду ни один косой взгляд Джостара и ни одно малейшее сомнительное движение его конечностей. — О, кстати, в последней нашей песне у тебя получилось не соло, а какой-то выкидыш. Ну это так, к слову. — Чё сказал нахер? — тут же вскипел Джотаро, мгновенно теряя внутренне равновесие, если таковое у него вообще когда-то имелось в наличии, а потому, чтобы предотвратить очередную назревающую потасовку, Какёин поспешно сообщил о своём небольшом сегодняшнем секрете. — Парни, а кто-нибудь вообще заметил, что я сыграл почти одинаковые партии в последних двух песнях? — Я заметил, потому что тоже везде взял почти одинаковый ритм, — активно закивал Джозеф, внимательно рассматривая свои карты и кивая каким-то своим коварным мыслям, на что Цеппели только вопросительно изогнул бровь, стараясь припомнить, должно так было быть, или новички всё-таки что-то темнили, а Джотаро кинул злобное: — Вы идиоты, — после чего тяжело вздохнул, устало провёл рукой по волосам и сказал то, что все остальные участники Star Platinum боялись услышать всё отведённое для перерыва время, — а теперь за работу. — Погодите! — едва ли не отчаянно взмолил Какёин, который только-только начал расслабляться и не желал теперь расставаться с этим прекрасным, расплывающимся по всему телу, как круги по воде, чувством. — Давайте я покажу наше новое лого. Не зря же рисовал, в конце концов… К огромному облегчению омеги, никто из присутствующих против не был; наоборот, альфы с горящим энтузиазмом начали поторапливать его, и от этого ещё до демонстрации результата своих трудов Нориаки начал чувствовать согревающую сердце гордость. Ему доверили очень ответственную роль, ведь, как ни печально, очень многие вещи в этом мире люди встречают именно по обложке, а потому юноша не жалел сил и выложился на полную, сначала несколько дней продумывая возможные дизайны, а потом выбирая среди них наиболее броский, но при этом довольно минималистичный, такой, какой бы на сто процентов подошёл стилю и звучанию Star Platinum. — Что-то мне подсказывает, что я знаю, почему Кексик выбрал именно этот вариант, — усмехнулся Цезарь, когда Нориаки, наконец, разложил глянцевый ватман на небольшом кофейном столике с отколотым уголком, и взору альф предстали очертания своего рода хуманизации всей группы — неоновый контур верхней части торса мускулистого мужчины с прекрасными развивающимися волосами и сияющей диадемой на лбу; его сильные руки были разведены в стороны и напряжены, будто он хвастался перед зрителями внушительными бицепсами, а сами слова «Star Platinum» угловатым шрифтом были запечатлены на широкой груди. — Круто вышло, — на выдохе похвалил Джотаро, не в силах поверить, что этот логотип в разных оттенках фиолетового действительно теперь принадлежал им четверым, их новой группе. Нориаки не сдержал искренней улыбки, ведь со временем кое-чему научился: важно не то, сколько слов произносит гитарист, а то, как он их произносит. — Джотаро прав, это просто супер-мега-охренительно! — восторженно поддержал Джозеф, подбочениваясь, и одобрительно похлопал омегу по плечу. Последний даже в этот раз не отошёл; слишком рад был, что альфам настолько понравилась его работа. Создать что-то достаточно брутальное, но при этом не заезженное, оказалось крайне непростой задачей.***
Когда репетиция, к сожалению или к счастью, подошла к концу, парни не спеша начали собираться и попутно разговорились о предстоящем конкурсе и о том, кто ещё на нём будет выступать. Джотаро, который являлся настоящей ходячей энциклопедией всегда, когда дело доходило до «морских гадов» или музыки, поведал о главных противниках Star Platinum — группе «отбитых панков» Crazy Diamond, которая состояла из очень уверенного в себе вокалиста со странной причёской, аномально низкого гитариста, харизматичного басиста, который, кстати, как и Нориаки, был единственным омегой в группе, и ударника с вечно глуповатым взглядом. — А вам не кажется странным, что все басисты — омеги? — с неподдельным удивлением спросил Джозеф, которому, в отличие от остальных, собираться ничего не нужно было, и в очередной раз за день подкинул барабанные палочки в воздух, заставляя их тем самым крутиться с бешеной скоростью. — А вам не кажется странным, что у всех ударников глупые глаза? — ответил тогда Цезарь вопросом на вопрос, важно скрещивая руки на груди и с вызовом улыбаясь нахмурившемуся альфе. — Парни, я всё спросить хотел, — вдруг встрял Какёин, покончивший с упаковкой баса, окидывая взглядом по очереди Цеппели и Куджо и озвучивая затем намного более важный вопрос, который назревал у него ещё со дня знакомства с альфами, — кто из вас двоих вообще в группе лидер? Твёрдое, уверенное «я» донеслось одновременно и от Цезаря, и от Джотаро. Нориаки глубоко вздохнул, предвкушая очередную перепалку.***
Как только парни оказались вновь на улице, Какёин невольно напрягся. Наступил тот самый момент, к которому он довольно долго готовился, подбирая лучшие по текстуре краски и любимые кисти из весьма обширной коллекции. Юноше вдруг стало неловко, ведь перед ним стояла непростая задача: деликатно увести Джотаро и сделать это так, чтобы Цезарь с Джозефом отреагировали на это максимально обыденно. Но конечно же из-за лёгкого волнения мысли спутались, а на свет родилось неуклюжее заявление: — Джотаро обещал помочь мне кое с чем в универе, так что мы к метро. До завтра! — и не успел бедный гитарист опомниться, как его уже утащили в сторону метро, схватив за руку железной хваткой. Иногда альфа удивлялся, откуда в нужные моменты в этом омеге просыпается столько силы. — Пока-пока! — Джостар энергично помахал рукой парням на прощание, будто не замечая абсолютно никакого подвоха, а Цезарь, закатив глаза из-за такой наивности косматого альфы, парой резких движений запер дверь гаража. Итальянец оказался намного более наблюдательным: заметил неестественное поведение Кекса и не свойственную ему спешку, а потому уже начал продумывать сотни теорий на этот счёт. Джотаро обещал помочь Нориаки в университете, в котором даже не учился, да ещё и в выходной день? Ну конечно. Только такой дурак, как Джозеф, мог в это поверить. На этой ноте Цеппели даже задумался на секунду: может быть, Джостар был просто настолько гениален, что понял всё с первого взгляда и теперь притворялся, чтобы не выдать чужой тайны? — Тут есть красивый скверик недалеко, — слова Джозефа прозвучали слишком громко в повисшей леской тишине, — может мы могли бы… — от очевидного тона под названием «я — соблазнительный ловелас» и от того, как активно альфа заиграл бровями, игриво подпирая рукой подбородок, Цезарю ему по роже дать чуть ли не до трясучки захотелось. А ещё лучше — сделать больно, причём якобы ненамеренно. В голову пришла отличная идея. — О нет, извини, но я сегодня иду гулять с одной жгучей брюнеткой. — Оу, — ударник откликнулся ожидаемо разочарованно, а его вспыхнувшее яркой искрой воодушевление практически мгновенно сошло на нет. Цезарю одновременно потешно и немного грустно было наблюдать за такой резкой переменой в настроении Джостара. — Но ты же не прям сейчас идёшь, может всё-таки… — Мне ещё собраться надо, — беспардонно перебил итальянец, открывая небольшое зеркальце, что всегда было при нём, и оценивающе разглядывая с полминуты своё отражение. — Так что я тоже пойду. Не скучай. — Не буду, — Джозеф в последний раз попытался выдавить из себя улыбку, но она вышла кривой, а потом и вовсе сползла с лица, как только Цеппели зашагал в сторону остановки. Что ж, придётся наслаждаться хорошей погодой одному, не велика беда. Не повезло в этот раз — обязательно повезёт в другой.***
Нориаки по дороге в двух словах объяснил, что холсты дома не держал из-за их габаритов, да и потому что обычно предпочтение вечерами отдавал работам в диджитале*, а в универе как раз на такой случай имелась подходящая студия, куда могли в любой момент прийти все желающие. Не забыл омега упомянуть и о том, что обязательно запрёт студию на ключ, как только заметил видимое замешательство на лице спутника. Что скрывать, Джотаро и правда выбивала из колеи идея о том, что придётся оголяться в общественном месте, даже если там не будет никого, кроме них с Кексом, и, честно говоря, он почему-то сначала был почти уверен, что рисовать его омега будет у себя дома, в собственной комнате. И хотя лёгкого разочарования и щепотки сомнений альфа скрыть не смог, он всё равно довольно быстро смирился с новыми обстоятельствами и решил довериться художнику. — Всё в порядке? — спросил альфа, когда они с омегой уже выходили из метро, и голос его прозвучал по-настоящему обеспокоенно. Тому было несколько причин: во-первых, при Нориаки не хотелось притворяться, ведь он и так достаточно уважал чужое мнение и личное пространство, так что можно было просто расслабиться и проявить больше эмоций, чем обычно. Совсем немного, разумеется. Во-вторых, пришлось проехать лишь несколько станций, но всё это время Кекс выглядел очень задумчивым: держался за руку Куджо вместо поручня так крепко, словно тот в любой момент мог передумать и уехать обратно, почти не смотрел на японца и лишь слабо покачивал головой в такт избранным гитаристом песням Iron Maiden. В том, чтобы вот так ехать с рыжим и слушать любимую музыку через одни наушники, что-то было, но всё же Джотаро однозначно насладился бы этим куда больше, не будь в вагоне столько людей, что некуда было сесть. — А? — рыжий сначала и не понял, что обращались к нему, ибо слишком погрузился в раздумья. Он думал о липком чувстве вины, которое словно шло за ним по пятам из-за того, что пришлось вот так резко поставить друга перед фактом, да ещё и приврать накануне насчёт того, что означает рисование с натуры. — Ты задумчивый всю дорогу, — пояснил тем временем Джотаро, вновь выводя рыжего из раздумий, и немного склонил голову в попытке заглянуть в его аметистовые глаза. — Да, всё хорошо, я просто… — юноша задумался, стоит ли вообще поднимать эту тему, если альфа ни разу не заикнулся ни о произошедшем прошлой ночью, ни о том, что моделью работать ему придётся в университете, а не в тёплой квартире. Да и атмосфера рядом с Джотаро оставалась такой же приятной и спокойной, как обычно, а значит, обижен он точно не был. — Всё в порядке, забей, — Нориаки всё же выбрал не менять изначальных планов, и брюнет в ответ лишь понимающе кивнул. Омега это оценил: бесполезные расспросы только бы сделали ситуацию ещё более неловкой, чем она уже была. Хвалёная студия оказалась не такой большой, как Куджо успел её представить, но и не настолько маленькой, чтобы назвать её тесной или не удивиться. Здесь было всё, о чём художник только мог мечтать: и небольшая сцена на фоне светлой гладко-серой стены для потенциальных моделей, и несколько прожекторов вокруг, чтобы настроить идеальное освещение, и целая куча мольбертов с холстами самого разного размера; а ещё ширма для переодевания, очевидно расписанная вручную замысловатыми пастельными узорами и несколько полок с разными видами краски, из которых Джотаро различил только классическую акварель и нечто, похожее на обычную гуашь. — Вау. Здесь неплохо, — одобряюще заметил альфа, пристраивая гитару в угол, где она не стала бы никому мешать, а стоило ему повернуться к омеге, как тот сунул ему в руки тонкую белую ткань, доставая за ней из небольшого шкафчика краски в необычных тюбиках и дорогие натуральные кисти. Альфа намёк понял и поспешил скрыться за ширмой, слабо улыбаясь мыслям о том, что, возможно, это место затягивало рыжего с головой точно так же, как затянул бы Куджо самого музыкальный магазин, полный разнообразных гитар. Удивительно, насколько схожи во многих аспектах были на первый взгляд такие разные виды искусства. — Да, — мечтательно согласился Нориаки, проверяя, правильные ли цвета подготовил ещё пару дней назад, — а ещё здесь всегда спокойно. Я иногда остаюсь здесь после пар и рисую натюрморты. — А часто ты рисуешь людей с натуры? — спросил тогда Джотаро насмешливо, словно в этом вопросе скрывался какой-то подвох, но на самом деле ему и правда было всего лишь интересно. В этом университете студентом явно предоставляли больше возможностей для практики, чем в институте биологии. — Не очень, но иногда на практические занятия нам приводят всяких моделей, — последние слова прозвучали с нескрываемым сожалением, ведь омега вспомнил, насколько сильно на каждом практическом занятии хочется плюнуть на всё и начать рисовать что-то своё вместо того, что требуется по заданию. Нориаки закончил обустраивать своё художественное место перед возвышением, где должен был расположиться гитарист, и решил, что если уж начал жаловаться, то лучше высказать разом все недовольства, — ты бы знал, каких красавцев нам приводят! Я и сам могу таких нарисовать, если захочу, но нет же, преподша говорит, что мы всякое должны учиться рисовать! — Сочувствую, — лаконично отозвался Джотаро, пытаясь вложить в одно единственное слово искреннее сочувствие, а потом безо всякого предупреждения отодвинул ширму и предстал перед омегой обнажённым. Ну, почти: одной рукой он всё же придерживал простынь, в которую завернулся, как обычно заворачиваются в полотенце после душа. — Что теперь делать? — простой на первый взгляд вопрос заставил Нориаки, ждавшего свою модель всё это время на табуретке перед пустым пока что холстом, удивлённо моргнуть пару раз и потерять дар речи на несколько секунд. Юноше потребовалось это время, чтобы в полной мере осознать: Джотаро действительно согласился быть его моделью; согласился раздеться и обмотаться полупрозрачной тканью. Рыжему потребовалось приложить усилия, чтобы не опустить свой взгляд, куда не стоило, и, наконец, ответить. — О, ты готов? Тогда ложись сюда, — Какёин поспешно отвёл от друга взгляд, чтобы выглядеть в его глазах максимально собранно и беспристрастно, и указал на сцену, которую успел застелить каким-то тёмным пледом, чтобы создать контраст со светлой стеной, а также для того, чтобы альфа не замёрз и не испачкался. Когда Куджо послушно улёгся на отведённое ему место, ровно, как солдатик, Кекс принялся указывать, как ему лучше наклонить голову или подвинуть руку, чтобы поза вышла более живописной. Джотаро послушно выполнял просьбы, не задавая лишних вопросов, заинтригованный интересным новым опытом. Омега, в свою очередь, был заинтригован не меньше: ему впервые предстояло рисовать действительно красивую модель, и впервые в нём проснулось настолько сильное вдохновение, что оно ощутимо растекалось по всему телу тягучей сладостной волной. Сердце охватил лёгкий трепет предвкушения, как охватывает именинника, что вот-вот начнёт открывать свой праздничный подарок. Джотаро и правда был подарком судьбы, сугубо с художественной точки зрения, естественно. — Отлично! Так и лежи! — вдруг резко выдал Кекс, медленно отходя к прожектору и не сводя при этом взгляда со своей модели. — Так, теперь поработаем над освещением… — поза альфы вышла, по скромным меркам Нориаки, просто идеальной, если он вообще что-нибудь понимал в искусстве, а в искусстве он понимал достаточно. Гитарист расслабленно лежал на сцене, будто недавно выпил бокал пьянящего вина и теперь вот-вот готов был отдаться в объятия Морфею, согнул одну ногу в колене, не сильно, но именно так, чтобы вся поза не выглядела чересчур статично, а вторую свесил, словно будучи не в силах закинуть на возвышение и её тоже. Одну мускулистую руку Куджо расположил прямо над головой, чтобы открыть идеальный вид на торс, а вишенкой на торте стало то, как задумчиво, практически по-философски юноша смотрел вдаль. Его взгляд и без того всегда казался немного хмурым и очень осознанным, так что результат вышел выше всяких похвал, а с закатным освещением, благодаря которому мышцы японца подчеркнули тени, стало ещё лучше. Хотя куда уж лучше? Рыжий искренне полагал, что придумать, как сделать Куджо ещё красивее или как нарисовать его краше, чем он есть, невозможно ровно настолько же, насколько невозможно придумать новый цвет или улучшить идеал. Это был просто предел невозможного. Какёин застыл на несколько мгновений у прожектора, бесшумно вдыхая полной грудью, словно надеялся запечатлеть этот момент в памяти навечно, словно думал, что стоит ему отвернуться, и Джотаро рассеется, как красочный сон бесследно рассеивается под утро. И всё же юноше пришлось найти в себе силы отвернуться, направиться к мольберту, и когда он почти достиг своей цели, вдруг услышал за спиной тихий шелест ткани, и, обернувшись, увидел, что простынь, которой Джотаро прикрывался, небрежно валялась на полу. Сиреневые глаза скользнули выше, ещё чуть выше… Альфа лежал голый. Да, точно, омеге не показалось, так оно и было. Но куда хуже было то, что взгляд рыжего совершенно невольно задержался на причинном месте. Веснушчатое лицо мгновенно вспыхнуло огнём от щёк до кончиков ушей и теперь стало неприлично сильно напоминать любимые ягоды Нориаки. Омега нервно сглотнул. Как в одном человеке может быть хотя бы в теории идеально всё? В смысле, действительно всё, абсолютно, в том числе и внушительных размеров член, с такой аккуратной розоватой головкой, будто мягким грифелем прорисованными венками и… «Нетнетнет, что ты делаешь? Перестань пялиться, соберись», — принялся судорожно уговаривать себя Нориаки, как только осознал, что уже несколько секунд стоит как вкопанный с выпученными глазами и пялится на друга, которому, вообще-то, должно быть, тоже было очень неловко. Ничего не оставалось, кроме как поспешно спрятаться за холстом, и именно так юноша поступил, внутренне очень надеясь, что это выглядело со стороны хотя бы на малую толику естественно, но даже спрятавшись в импровизированном укрытии омега не смог успокоить забившееся в лёгкой панике сердце и продолжил смотреть куда-то вперёд, будто перед глазами был всё ещё обнажённый альфа, а не обычный белый холст. — Ты сам просил, — констатировал тем временем Джотаро, не менее смущённо глядя на банки с красками, куда и обещал смотреть в процессе создания картины. Ему нелегко было решиться на такой смелый поступок, но подумав о том, как виновато Нориаки выглядел по дороге в университет и о том, как долго он, наверно, мечтал нарисовать кого-то достойнее предыдущих моделей, он вдруг ощутил странное чувство, словно что-то растаяло в душе, ощутил острое желание хоть чем-то помочь. — Д-да, всё нормально… Замри, — голос Кекса сперва предательски дрогнул, но потом он глубоко вздохнул пару раз и взял себя в руки, вскоре окончательно забываясь в работе. Пожалуй, никогда в жизни парень ещё не испытывал такого наслаждения, как сейчас, отеняя мышцы сильного альфы, внимательно вырисовывая на полотне узоры его татуировки, прорисовывая каждую прядь отросших и чёрных, как смоль, волос. Более лицо омеги не теряло серьёзного выражения, а щёк не касался румянец: теперь он был мастером, художником, рука которого не должна дрогнуть, а сосредоточенный светлый разум не должно отвлечь предательски бьющееся сердце. Джотаро восхитился выдержкой и навыками басиста, который преобразился на глазах в настоящего профессионала своего дела. Парни изредка перекидывались парой фраз, иногда делая перерывы для того, чтобы слегка размяться или попить воды; в остальное же время кипела усердная работа. Прошло много часов и успел наступить вечер, когда рыжий в очередной раз утёр пот со лба и торжественно объявил: — Всё, я закончил. Джотаро приоткрыл глаза, ибо под конец Нориаки не следил уже за точным соблюдением установленной позы и позволил ему расслабиться, и не спеша сел на сцене, вновь прикрываясь простынкой, в то время как художник развернул работу лицевой частью к своей модели, бережно, словно показывает лицо новорождённого ребёнка, что, впрочем, было не далеко от правды. Джотаро рассматривал работу долго, очень долго. Она была прям как одна из тех, что висят в картинных галереях, где альфа, к своему стыду, бывал лишь однажды, и то в упрямом сопровождении Холи. Нориаки не прекращал удивлять своими талантами, и юноша приложил максимум усилий, чтобы найти подходящие прилагательные, дабы выразить хотя бы часть восхищения, но хватило его на скромное, хотя и полное искреннего изумления: — Красиво… — Спасибо, — так же скромно ответил Кекс, потихоньку складывая кисти и краски обратно в его личный ящик. Странно, но это одно единственное слово со стороны альфы действительно польстило ему. Он понимал, что Джотаро имел в виду то, что сказал, и что такая похвала от него могла быть равносильна получасовой оде Джозефа во славу великой пасте. — И всё же ты меня приукрасил, — усмехнулся альфа, в котором вдруг взыгралась скромность, всё ещё разглядывая картину. На самом деле, он никогда не задумывался над тем, насколько был красив в собственных глазах или в глазах окружающих, а потому не мог в полной мере оценить собственное изображение. — Нет, — Какёин, естественно, поспешил возразить: было бы кощунством не поднять немного самооценку человеку, что обладал телом Апполона, — ты просто красивый, — омега сперва хотел отвернуться и сделать вид, что усердно ищет в сумке какую-то срочно понадобившуюся вещь, но потом передумал, и сказал эти слова, глядя прямо в лазурные глаза напротив. Иногда нужно быть смелым, не так ли? Джотаро в ответ хмыкнул, слабо улыбаясь, а потом так же откровенно ответил: — Ты тоже красивый, Нори. Вот теперь смущения было не сдержать: щёки омеги залились краской, а сердце, кажется, пропустило удар. Альфа сказал это так уверенно, смотрел прямо Нориаки в глаза, вновь так мягко произнёс его имя… Это было слишком, чтобы с достоинством выдержать, поэтому Кекс ответил коротким «спасибо» и впервые за долгое время Кекс посмотрел на часы, находя в них спасение от волнения. — О, собираться уже пора. Скоро стемнеет. — Я правда… Могу её забрать? — неуверенно поинтересовался Куджо, удивляясь, как омега мог спокойно расстаться с рисунком, на который потратил так много времени и сил. — Да, конечно забирай, — с тёплой улыбкой ответил художник, добавляя уже тише, — можешь, кстати, одеваться…