Чувства порой — лабиринт очень сложный, Настолько, что выход найти невозможно, Лучше ли в них целиком раствориться Или до победного против них биться? Чувства порой могут очень пугать, Страх неизвестного в душе вызывать, Чувствовать что-то может быть очень больно, Без них лучше — начинает казаться невольно. Однако принять их — того может стоить, Сомнения меньше начнут беспокоить, Сердце так сильно не будет стучать, Себе самому можно будет не лгать.
— Вы зовёте меня пойти с вами в секс-шоп? — уточнил Джотаро, вопросительно изогнув бровь. Он был почти уверен, что ему послышалось это не особенно заманчивое предложение, поступившее сразу от двух людей: от Цезаря, в случае которого это хотя бы было вполне ожидаемо, и от Полнареффа, который вообще непонятно как начал довольно плотно общаться с итальянцем, и у которого оказалось довольно много сомнительных идей на любой случай жизни. Не то, чтобы омега часто приходил вот так вот ни с того, ни с сего в гости, но зато когда приходил, то крайне громко и сердечно здоровался со всеми, в обязательном порядке расспрашивал о самочувствии, заводил долгие беседы с Цезарем на не особенно приличные темы, а порой и стремился сагитировать окружающих на какое-то подозрительное дело. Пазл в голове Куджо медленно складывался сам собой: скорее всего, ему всё-таки не послышалась. В любом случае, пристать к японцу его шумные друзья решили именно в вечер пятницы, в тот самый момент, когда альфа, только недавно вернувшийся из университета, вполне ожидаемо не желал теперь ничего больше, чем упасть на мягкую кровать и испустить дух, по крайней мере на ночь. Может, ещё понаблюдать немного перед сном за опускающимися на город сумерками, окрашивающими небо в яркие, но приятные глазу оттенки оранжевого и персикового, превращающими город в застывший во времени театр теней, а небоскрёбы вдали — в едва различимые очертания, будто затянутые лёгкой пеленой обманчивого тумана, на фоне которых многочисленные пальмы, днём едва заметные среди пёстрых вывесок магазинов, становились чёрными пятнами с отчётливыми контурами. Ладно, может, даже после этого Джотаро не позволил бы себе сразу отправиться в царство сна и покоя: обязательно захотел бы уделить заслуженное время Матовой Малышке, что преданно дожидалась своего грозного, но любящего обладателя весь день. Безукоризненное взаимопонимание между музыкантом и инструментом было одной из причин, почему свою гитару брюнет любил больше всего на свете: он неустанно садился ночью практиковаться, вне зависимости от того, хватало ли на это сил и вдохновения, она же совершенно точно томилась днём от безделья, а потому в нужный момент как нарочно притягивала взгляд и будто сама прыгала в руки. А ещё альфа обязательно написал бы Кексу, чтобы спросить, как у него дела и чем он занят, и не просто ради того, чтобы завязать разговор, а потому, что ему это и правда было интересно. Хотя, с другой стороны, обычно все эти детали Куджо выяснял, выходя покурить в ночи на балкон, как раз после припозднившихся соло репетиций: Нориаки специально иногда не зашторивал окна, чтобы в нужный момент тоже выглядывать из своей берлоги, дышать свежим воздухом и болтать с другом, интересуясь, например, не узнал ли тот на неделе новых увлекательных фактов о дельфинах. — Всё верно, mon amie! Тебе не послышалось, — гордо заявил в ответ Жан Пьер, скрещивая руки на груди и широко улыбаясь, обнажая ряд ровных белых зубов, всем своим видом показывая, что эту идею от считает на сто процентов хорошей. Серьёзно, кому именно из этих двоих могла прийти в голову такая безумная идея прямо незадолго до дня рождения Джозефа? Нашли время, называется. — Я уверен, для тебя это будет бесценный опыт, ты ведь никогда в таких местах ещё не был, — то, какой сильный акцент сделал Цеппели на последних словах, мягко говоря, смущал Джотаро, а также оставлял без выбора. А то, как блондин по-кошачьи улыбнулся под стать Полнареффу, давало понять, что отстоять своё право на выбор гитарист уже никак и не сможет. Но он всё же попытался. — А почему бы вам не позвать Джозефа? Я уверен, он будет в восторге, — Куджо издевательски приподнял уголки губ и триумфально закинул руки на спинку дивана, с вызовом глядя на старшего брата и с нескрываемым наслаждением наблюдая, как лицо последнего искажается в лёгком отвращении. На самом деле, когда Джозеф вёл себя достаточно серьёзно, он казался вполне себе достойным и интересным собеседником, и гитарист, бывало, заводил с ним душевные разговоры о разных марках музыкальных инструментов или о музыкальной теории, и именно поэтому теперь искренне надеялся, что Цезарь передумает и позовёт с собой Джостара, не только потому, что сам Куджо хотел остаться в долгожданном одиночестве, но и потому, что ему было попросту жаль ударника, которому красивый подкаченный блондин отказывал в личных прогулках уже не раз, и которому всё труднее становилось сохранять после очередного отказа позитивный настрой. — Потому что я хочу позвать братишку! — Цезарь ответил слегка раздражённо, так, будто сказал что-то само собой разумеющееся. — А Джус обойдётся, итак чести ему много, — в этот раз альфа намекнул на то, как великодушно закрывает глаза на большинство непрозрачных подкатов Джозефа вместо того, чтобы начинать каждый раз впустую злиться. — Вот именно, Джотаро, неужели, ты хочешь расстроить собственного брата?! Прояви хоть немного сочувствия! — Жан Пьер поддержал своего сообщника с удивительным рвением, возможно, тот уже успел нажаловаться ему, как часто гитарист «разбивает ему сердце». Джотаро вместо ответа задумчиво хмыкнул: он не совсем понимал, что творилось между его старшим братом и шумным во всех смыслах ударником. Когда Джостар изредка метал в певца острые, как ножи, комплименты, их адресат не хотел давать «этому косматому» и шанса, зато когда неосознанно, но искренне выделял некоторые черты характера или внешности Цезаря, тот становился как маков цвет и сразу же терял всю свою решимость, отворачиваясь и неразборчиво мямля что-то в сторону. Итальянец тем временем демонстративно отвернулся, приподнимая подбородок, и в такие моменты в нём определённо проглядывалась некая царская черта, что позволяла любой фразе звучать снисходительно, а прозвищу ударника приобретать всякий раз пренебрежительный оттенок. Кроме как врождённым талантом такое никак не назвать Джотаро не мог. — И зачем мне, по-вашему, идти? — альфа пытался воззвать к здравому смыслу друзей, старался звучать максимально измотанно, отказывался пока терять надежду. Вот предложили бы эти двое пойти Джозефу, тот бы сразу согласился без раздумий, но нет — надо же было выбрать именно неправильный вариант. — Просто за компанию! А ещё, чтобы ты наконец-то приблизился на шаг к становлению мужчиной, — так убедительно, как только мог ответил Цезарь, добавляя с крайне довольным видом, как бы невзначай, — Жан купит что-нибудь для них с Авдолом, а я запасусь по мелочи, самым необходимым, так сказать. На перспективу. — Для них с… Авдолом? — Джотаро в миг забыл обо всех своих недовольствах и уставился на подозрительно притихшего Жана, словно впервые увидел его. Не хотят же они сказать, что сильный альфа, экзотически пахнущий заморскими специями, всё-таки сломился под чарующими французскими флюидами? Да этого просто быть не может. — Да, mon amie! Ты просто не поверишь, — Полнареффа буквально прорвало на эмоции: он тут же вскинул руки и принялся активно жестикулировать, словно это могло бы придать его рассказу ещё большую эмоциональную окраску. — Мы вместе! Вместе! Он дал мне шанс! — француз мечтательно приложил руки к груди, как влюблённая школьница, и засиял от счастья ярче самого солнца. Никогда ещё японец не видел его настолько воодушевлённым, хотя на эмоции Жан и обычно никогда не скупился. — О, это… Здорово. Рад за вас, — Куджо не был мастером слова и, признаться честно, частенько жалел об этом, ведь не мог порой так же точно и красиво выразить свои эмоции, как умели делать это Цезарь с Жаном, даже когда очень этого хотел, а потому теперь изо всех сил попытался ответить мягко, чтобы показать всю свою искренность и небезразличие. Он помнил бессчётное количество попыток Полнареффа завоевать пылкое сердце Авдола, некоторые из которых наблюдал лично, а о некоторых — слышал от Нориаки, а также то, как из-за бесконечных неудач омега не расстраивался и не терял упорства. Это всегда было достойно восхищения, долгожданный союз же — достоин радости. — Это не просто «здорово», это невероятно! — если француза понесло, то он становился точно ураган, который никак уже было не остановить, так что парням оставалось набраться терпения и приготовиться к затяжному монологу, и хотя Жан всегда был разговорчивым, и даже более социально зависимым, чем Джозеф, сегодня никто против не был: событие вселенского масштаба по меркам Полнареффа, как-никак. — Советую всем присесть, сейчас всё расскажу — упадёте! — Обязательно расскажешь, но только по дороге, — аккуратно вклинился Цезарь, кидая многозначительный взгляд на младшего брата. — Пошли, Джотаро, кажется, мы с Жаном тебя уже не спрашиваем, — поставив таким образом гитариста перед фактом, певец схватил его за руку и буквально силой потащил к выходу из квартиры. Чтобы поднять альфу пришлось попотеть, но зато это оказалось не напрасно: с тяжёлым, но отчасти заинтригованным «ну и ну» Джотаро поддался уговорам и вскоре совсем перестал сопротивляться. Может, пройтись по улице в хорошую погоду, параллельно слушая невероятный рассказ Полнареффа, было не такой уж и плохой идеей. Может, даже посмотреть на место, в котором альфа никогда не бывал, было не такой уж и плохой идеей. Второе — исключительно из чистого интереса, разумеется. — В общем, дело было позавчера, — начал Жан Пьер, пока Джотаро возился со сложной шнуровкой своих Стилов, да так увлечённо, будто это должна была быть история о чём-то совершенно сверхъестественном, — накануне днём я отправил ему как обычно несколько милых мемов, ну, знаете, таких, с намёками, вроде как романтичных, а вроде шутливых, как я ему обычно отправляю… — Это которые он ещё обычно игнорирует? — безжалостно уточнил Куджо, уже запирая входную дверь, стараясь, однако, невинно пошутить, а не по-настоящему обидеть француза. Холи, как ни странно, решила сегодня погостить у новой подружки Сакуры, как раз перед запланированным походом по магазинам, и гитарист невольно задумался над тем, как неловко, должно быть, Кексу было сейчас сидеть дома наедине с этими женщинами, накидывающимися на любые интересные слухи, как голодные акулы на окровавленное мясо. Хотя, в любом случае, Нориаки всегда мог запереться в своей комнате наедине с наушниками и графическим планшетом. А если он так и поступил, не одиноко ли ему сейчас? Вспоминает ли он так же Джотаро, хотя бы иногда? Стоп. Хватит думать о Нори. Какой это раз уже за вечер, третий? — Да, те самые, — продолжал омега с лёгкой напускной обидой в голосе, — но не важно. Потом я пригласил его пойти вечером прогуляться в парк, а в это время как раз обещали красивый закат, и это был бы крутой шанс признаться, ну, то есть, на полном серьёзе, прямо в лицо, — француз так бегло тараторил и так яро жестикулировал, что японец вынужден был внимательно вслушиваться, чтобы разобрать хотя бы половину, — но Авдол сказал в итоге, что не может, потому что у него много дел, а я ему такой: «Ну да, как всегда», и даже точку в конце поставил, представляете? — Жан Пьер закончил возмущённо, метая в друзей выжидающий взгляд, пытаясь вовлечь их в свой рассказ. — Ну и ну, — Джотаро неуверенно нахмурился и повторил про себя цепочку событий, чтобы убедиться, что хотя бы в общих чертах всё правильно понял. — А он-то что? Ему хоть стыдно стало? — поинтересовался в ответ Цезарь, ведь и сам не знал всех подробностей, и дал тем самым омеге то, чего тот желал, подлил масла в огонь, и француз оживился ещё сильнее, возгораясь от реакции друзей, словно костёр, в который подкинули сухих дров. — Вот именно, что нет! И я подумал: ну ладно, может он и горячий парень, но сердце, видимо, совсем холодное! Ну и как-то я совсем отчаялся, думал, что ничего уже не выйдет. Надоело пытаться, знаете… — на этой ноте француз почесал затылок с грустной улыбкой: ему больно было вспоминать безысходность, в которую он с головой окунулся в тот день, но в то же время не хотелось лишаться авторитета жизнерадостного парня, что никогда не теряет надежду. — В общем я напился в итоге в баре, ну, знаете, у Штрохайма… — Штрохайм! — Цеппели протянул это имя сладко, мечтательно, как во сне, — зачётный мужик. Я частенько к нему заглядываю, — уж Джотаро точно знал, что это правда: сам приезжал туда за братцем недавно после очередного расставания, с той самой бетой, между прочим, ради которой певец отказался пару раз от прогулок с Джозефом, и которая обладала, по его словам, «уникальной, неземной красотой». Такой же уникальной и неземной, видимо, как и все остальные его бывшие. — Ну вот, напился я, значит, в говно, и позвонил Авдолу. Не помню уже, что я там ему наплёл, но вроде высказал всё, что накопилось в душе, а он взял, и приехал! И не ругался даже. Помог дойти до дома, уложил спать… — Полнарефф сделал драматичную паузу, вновь предаваясь воспоминаниям, и на этот раз улыбнулся с глубокой благодарностью и безграничным обожанием, глядя куда-то вдаль, явно в красках представляя перед собой образ любимого человека. Его чувства к Авдолу были настолько чисты, а свою историю он рассказывал с такой искренней нежностью, что парням и шутить больше абсолютно не хотелось. — А потом сказал, что утром надо будет «серьёзно поговорить», и я испугался, думал, что разъехаться хочет… А утром он возьми, да признайся! Представляете?! — почему-то Джотаро на секунду показалось, что несмотря на то, как счастлив сейчас был француз, он был в шаге от того, чтобы растрогаться, как в первый раз, и зарыдать, отдавшись накрывающему потоку эмоций. — И почему ты вообще так удивляешься? — невозмутимо пожал плечами Цезарь, так и не дождавшись более пикантных подробностей в заключении душещипательной истории, после чего выудил из кармана джинсовой ветровки пачку сигарет и приглашающе протянул парням. — Сразу же ясно было, что Авдол к тебе неровно дышит. Мог бы не бояться так ему признаться, — может, со стороны реакция итальянца и могла показаться чуть небрежной, но на самом деле в глубине души он чувствовал колоссальное облегчение, словно у него самого в жизни все страдания закончились. Впрочем, свою сентиментальную, способную к сочувствию сторону, Цезарь никогда не считал достаточно крутой, а потому предпочитал прятать за узорчатыми театральными масками других эмоций. — Чего?! — в неверии воскликнул Полнарефф, явно поражённый таким смелым заявлением, но пока что будучи не в силах принять его за чистую монету. — Да не было ничего ясно! Он же сбегал от меня постоянно, Джотаро, подтверди! — Ты бы видел, как он иногда смотрит тебе вслед, когда ты уходишь, — невозмутимо заметил гитарист, зажигая предложенную Цезарем сигарету и наполняя лёгкие вязким дымом, пока лицо француза вытягивалось в неподдельном удивлении. Возможно, стоило почаще намекать Жану, что, даже несмотря на его легкомысленность, Авдол никогда не стремился по-настоящему избавиться от его, ведь и сам порой смущённо зависал, наблюдая за лавандовым омегой со стороны. — Да как так-то? Почему никто мне об этом раньше не сказал? Может, мы бы давно уже вместе были! — Может потому, что ты не хотел никого слушать? — намекнул тогда Куджо, вспоминая редкие попытки Нориаки донести до безутешного Полнареффа эту очевидную мысль, а также то, как тот всякий раз отмахивался от неё, потому что «да не правда это, я просто ему не нужен»! — А вот мы и на месте, — с хищной ухмылкой протянул Цезарь, как только впереди показался нужный магазин, чтобы вовремя свести тему и позволить взбудоражившемуся Полнареффу успокоиться. Последний, кстати, сразу прибавил ход, сгорая от нетерпения, ведь уже заранее придумал, что именно хочет там приобрести; Джотаро же стало неловко от одной только огромной надписи «Экстаз» и неонового очертания наручников на её фоне. Альфа вновь нахмурился и шумно сглотнул: он поверить не мог, что подписался на такое, но неправильно было бы и сказать, что ему совсем не было интересно. По правде говоря, с приблизительным ассортиментом юноша был знаком, ведь Цезарь частенько бывал в секс-шопах ещё в Японии, и поскольку для него это было чем-то таким же обычным, как поход за покупками в супермаркет, на Куджо такие места тоже перестали со временем производить какое-то особое впечатление. И всё же, несмотря на то, что Джотаро сам далеко не был свят, лёгкий трепет предвкушения зародился где-то внутри из-за природного любопытства. Словом «магазин» это место язык поворачивался назвать едва ли: «Экстаз» был настоящим дорогим бутиком, даже снаружи выглядящим, как ни странно, вполне прилично. Чересчур скромно одетая кассирша за роскошным белым прилавком сразу поздоровалась с Цеппели, как только парни оказались внутри: — Цезарь, ты сегодня с друзьями? — и улыбнулась сияющей голливудской улыбой. Тот факт, что девушка даже не была поражена лакированными сапогами до колена и леопардовой накидке певца безошибочно указывал на то, что он успел стать здесь завсегдатаем. — Да, Джесс, сегодня со мной пришёл даже мой младший братишка! — с материнской гордостью в голосе пояснил итальянец, а потом добавил, — Джотаро, поздоровайся с тётей-продавщицей, — и, пикантно выгнув спину, облокотился на прилавок под злобное хмыканье младшего брата. — Mamma mia, ты просто чудесно выглядишь! Новые тени? — если бы за каждый раз, когда Цезарь начинал милую бессмысленную болтовню с каждой встречной и хотя бы более-менее симпатичной девушкой, Джотаро давали бы по центу, он сейчас был бы миллионером: порой эти мысли не давали альфе покоя и даже мешали уснуть. — Ты заметил, — смущённо посмеялась в ответ блондинка, сначала скромно махнув рукой, а потом заигрывающе заправляя за ухо выбившуюся прядь волос, — Цезарь, ты всегда такой внимательный! Если честно, ты мой любимый покупатель. — А ты — само очарование, Джесс, — итальянец одарил собеседницу той самой обворожительной улыбкой, после использования которой обычно любая не особо стойкая красотка оказывалась у его ног, а потом вспомнил и про своих спутников, — о, кстати, не подскажешь кое-что моему другу, Полнареффу? — С удовольствием! Мистер Полнарефф, Вы уже знаете, чего хотите? — Ой, ну что Вы, можно просто Жан, — с готовностью отозвался омега, который, вероятно, либо здесь уже бывал, пусть и далеко не так часто, как Цезарь, либо посещал похожие места, а потому удивлён не был, — мне нужен отдел с бельём, не подскажите, где он, chéri? Пока альфы увлечённо обсуждали ассортимент, Джотаро отошёл от них подальше, дабы избежать дальнейших неловкостей, и озирался теперь по сторонам в оцепенении: главный зал был светлым и очень чистым, а арки в стенах вели в другие залы, где находились различные отделы, уставленные по категориям. Одним словом, здесь всё оказалось культурно, совсем не так, как по распространённым стереотипам представлялось Куджо. Однако даже изысканный дизайн не спас его от того, чтобы медленно следовать за Полнареффом, отправившимся на поиски отдела белья, со смущённо опущенной головой. Дело в том, что главный зал был увешан просторными белоснежными полками, где ровными рядочками красовались маленькие вибраторы самых разных форм и расцветок, с пультами управления и без них. Посередине же располагались несколько цилиндрических витрин, где за стеклом возвышались искусственные пенисы, некоторые из которых выглядели крайне сомнительными и едва ли напоминали человеческие, а некоторые являлись дизайнерскими и стоили, как будто делались из чистого золота. Выбор здесь был не меньше, чем ёлочных игрушек в крупных супермаркетах перед новым годом. У дальней стены находился стеллаж с кучей шаров-чаш, куда были, точно конфеты, насыпаны горсти презервативов и лубрикантов. Сколько разных видов там было, сосчитать не представлялось возможным. Там и принялся копаться Цезарь, кивая советам знакомого консультанта, и стоило Джотаро мельком взглянуть на брата, как тот поймал его взгляд, демонстративно покрутил в руках пузырёк смазки и соблазнительно шепнул: — Смотри, вишнёвая. Если до этого момента Куджо удавалось хоть как-то сдерживать смущение и не особо явно пялиться на разномастные товары, то сейчас он совсем залился краской и чуть со стыда не сгорел, а потому показал наглому итальянцу средний палец и поспешно отвернулся. Хотя, казалось бы, что такого сказал Цезарь? И почему в воображении настырно вырисовывался образ Какёина? И не какого-нибудь, а тяжело дышащего, точно после долгой пробежки, развалившегося на кровати в лёгкой домашней одежде, прикусывающего раскрасневшиеся губы в попытке восстановить сбившееся дыхание… Интересно, как бы пах Нориаки во время течки — нестерпимо сладко или свежо, как просторный вишнёвый сад поздним летом? «Хватит! Какого чёрта я вообще об этом думаю?!», — альфа раздражённо дёрнул головой в попытке разогнать совершенно непрошенные, а что ещё хуже — откровенно пошлые мысли, а когда Жан Пьер вопросительно вскинул то место, где должны были бы находиться брови, Куджо лишь оборонительно нахмурился в ответ, стараясь подавить вспыхнувшие эмоции. Мероприятие оказалось веселее, чем Джотаро ожидал: Полнареффу явно нужна была помощь Цезаря с выбором нужных вещей, а потому он предпочёл дожидаться его и, чтобы скоротать время, решил примерить тонкий белый страпон*. Только надел француз его не на предназначенное для этого место, а на голову, после чего объявил себя единорогом, и гитарист просто не мог упустить такой момент и не сфотографировать омегу буквально со скоростью света, так, чтобы фотография не вышла смазанной, но при этом и так, чтобы возмущённый Жан Пьер не успел отобрать телефон, слёзно умоляя удалить «этот позор». Посмеялись братья над несчастным волшебным конём от души, а с подачи очень вовремя подоспевшего Цезаря фотография, конечно же, мигом попала в общий чат. Ну, а дальше случилось страшное: прилетело голосовое сообщение от Какёина с его дельфиньим смехом, в котором парень задыхался и обещал переслать «это чудо» Авдолу. — Вы что, идиоты?! А если он это увидит?! — страдальчески вопрошал Полнарефф, хватаясь за голову в осознании своего бессилия. Он поверить не мог, что люди, которым он доверял, предали его, вонзили нож в самое сердце, собирались отправить одну из самых позорных фотографий в его жизни человеку, которого он добивался неделями, и с которым встречался всего-то пару дней. — Зато ты стал легендой, — ободрительно заметил Джотаро, изо всех сил пытаясь сдержать новые порывы смеха: импровизированный рог Полнарефф снять так и забыл. — Вот именно. Ты первый оборотень-единорог, которого я встречал, — оптимистично попытался поддержать друга Цеппели, не замечая, как паника медленно накрывала Жан с головой по мере того, как он водил руками по ремням страпона. — Дай угадаю: перевоплощаешься по ночам? Скоро и копыта вырастут в придачу? — Во-первых, вы — бессердечные кретины, и это не смешно, а во-вторых — я снять его не могу! — омега подёргал несколько раз за белый член, совсем отчаявшись в попытках снять его предназначенным для этого способом, а потом воскликнул жалостливо, точно жертва несчастного случая, подзывающая спасателя, — Помогите, чё встали? Он, походу, заел! После того, как парни с большим трудом перестали смеяться и помогли омеге снять заевший страпон, Цезарь загорелся идеей посетить БДСМ отдел и стремился попасть туда с таким рвением, что остальным едва удалось отговорить его. Куджо благодарил всех богов, что хотя бы это место посещать не придётся. В любом случае, сначала были дела поважнее: оказалось, что Жан Пьер выпросил Авдола сделать ему как-нибудь массаж, по которому, между прочим, альфа закончил курсы, а для этого омега планировал приобрести лёгкий шёлковый халатик в слепой надежде ловко перевести сеанс массажа в «нужное ему русло». — Другими словами, тебе нужно, чтобы массаж стал… «Внутриканальным»? — аккуратно уточнил Цеппели, так задумчиво потирая при этом подбородок, словно он — профессиональный консультант, который знает ассортимент магазина наизусть. Впрочем, это не было далеко от правды. — «К» здесь лишняя, но да, типа того, — Жан Пьер гордо кивнул на крайне удачную догадку Цезаря. Наконец-то он нашёл кого-то, кто понимает его в таких вопросах с полуслова! — То есть ты просто хочешь переспать с ним? — вдруг в лоб спросил Джотаро, вновь растерянно оглядываясь. Отдел с костюмами и прочими аксессуарами для ролевых игр был, пожалуй, не меньше, чем предыдущий, а может и больше, поскольку здесь стояло множество манекенов разного телосложения, демонстрирующие самые востребованные наряды. В наличии имелось всё, что только могло породить человеческое воображение: и коротенький халат медсестры, едва прикрывающий филейную часть, и узорчатые доспехи эльфийки-воительницы, которые больше показывали, чем скрывали, и даже одеяния Миссис Клаус, явно потерявшей всякий стыд, и красной шапочки, будто намеревающейся не спастись от волка, а отдаться ему. Любой карнавальный магазин такому выбору позавидовал бы. — Я хочу завлечь его, Джотаро, завлечь, — поучал друга Полнарефф, с разочарованием понимая, какой же молодой гитарист ещё зелёный и неопытный. Сам француз скоро должен был закончить учёбу, да и опыт отношений, в том числе интимных, у него уже имелся. — Цезарь, а ну-ка посмотри, какой лучше? — омега начал осыпать итальянца вопросами, а тот такого с готовностью понасоветовал, что Жан Пьер радостно убежал в примерочную с полными руками различных тряпок. Джотаро же окинул нескрываемо впечатлённым взглядом все цельные костюмы и от нечего делать постепенно добрался до полок с чулками и корсетами. Самые изысканные наборы со сложной вышивкой и обилием кружева были также надеты на манекены и смотрелись довольно стильно, но остановился Куджо только перед одним образцом: это был стройный низкий манекен, одетый в просвечивающий изумрудный корсет с замысловатыми чёрными узорами, немного не доходящий до упругой на вид груди, и такие же расписные чулки, что плотно обхватывали длинные ноги на середине бедра и соединялись с расшитым поясом корсета тугими подвязками. Альфа засмотрелся именно на этот комплект не только потому, что ткани выглядели дорого, а узоры приковывали взгляд, но и потому, что он жутко напоминал… — Что делаешь, Джут? — итальянец подкрался к гитаристу незаметно, как кошка подкрадывается к добыче на мягких подушечках лап, и чуть ли не сбил его с ног в попытке опереться на крепкое плечо. — Ему бы пошло, — отстранённо, едва слышно заметил гитарист, не открывая взгляд от красивого корсета, почти затаив дыхание. Цеппели оценивающе приподнял бровь, пытаясь увидеть во вполне обычном и даже посредственном наборе что-то стоящее, но так ничего и не понял. — Кому? — Нори… — ещё более задумчиво пояснил Джотаро, словно под глубоким гипнозом или только что очнувшись от глубокого сна. Воображение уже неумолимо рисовало нужную картину: то, как кружева чулков мягко облегают стройные ноги омеги, то, как изумрудный корсет стягивает и без того тонкую талию, а потом вдруг то, как рыжий омега тянет за шёлковые ленты шнуровки, и та плавно расходится, обнажая светлый впалый живот. Грудь вдруг сдавило, как от нехватки воздуха, как от резкого погружения в воду, и альфа застыл, точно мраморная статуя в роскошном саду, тщетно пытаясь разобраться в новых ощущениях. Почему от чересчур явственного образа друга перехватывало дыхание? Почему ком вставал в горле, не давая возможности оправдаться перед опешившим Цезарем? Почему сладостный трепет затянулся тугим узлом внизу живота, из-за чего страшно было лишний раз пошевелиться? — Что. — Что? — Джотаро поднял на брата совершенно растерянный и оттого — до невозможного очаровательный взгляд, очевидно искренне не улавливая причины удивления. Такой Куджо, невольно проявляющий чуть больше эмоций, чем нисколько, всерьёз не понимающий своих новых, неизведанных доселе ощущений, невольно вызвал на лице Цезаря искреннюю улыбку: такого Куджо хотелось защищать и подбадривать, крепко обнимать и гладить по голове, чтобы хоть как-то утешить, прямо как когда-то в детстве после очередной драки с районными хулиганами. Но сейчас не время было предаваться воспоминаниям. Сейчас помощь нужна была Джотаро взрослому. — Так, стоп-стоп-стоп, — Цезарь не на шутку задумался, а потом допустил мысль, что все его догадки вполне могли оказаться правдой, и отступил от гитариста на шаг, как от прокажённого, выставляя перед собой ладони в защитном жесте; лицо его приобрело вид поражённый до глубины души, но в то же время — довольный, почти победный. — То, как ты иногда смотришь на него и… — пазл стремительно складывался в общую картину, кусочек за кусочком, воспоминание за воспоминанием, — а ещё ты стал чаще курить! — осознание пришло громом среди ясного дня. — Братишка, он что, тебе… — Нет, — перебил Джотаро без капли раздражения, спокойным, констатирующим факт голосом, прозвучав в этот раз уже достаточно трезво, ибо размышления старшего брата рассеяли опьяняющую иллюзию, слишком плотно засевшую в сознании. До гитариста, наконец, дошло, к чему Цезарь клонил, а также и то, что итальянец просто неправильно всё понял, всего-то, — это не то, о чём ты подумал. — Поверить не могу, так это правда! — триумфально воскликнул Цезарь, игнорируя услышанный ответ, достаточно громко, чтобы показать свою радость, но не достаточно, чтобы Жан Пьер за дверьми примерочной услышал. — Он тебе нравится! — Нет, — гитарист почти уверенно покачал головой, но в это жесте всё же сквозила нить сомнения, пускающая в сердце корни, укрепляющаяся там, готовая разрастись в раскидистые ветви размышлений, — он мне не… Нравится, — слово странно ложилось на язык, но ещё страннее было то, как мысли из-за него панически заметались в голове. Куджо не раз задумывался над тем, какие именно чувства вызывает у него общение с Какёином, но никогда не находил правильного слова, которым их можно было бы описать. Потому что просто не испытывал подобного никогда раньше; потому что предпочитал жить моментом и наслаждаться каждой встречей с Нориаки, не отягощая себя придумыванием бесполезных официальных терминов для собственных эмоций. И всё же, каждая новая мысль подталкивала к затягивающим, как болото, сомнениям: почему юноша вообще заволновался, если Цезарь всего лишь неправильно всё понял? Может ли быть, что он понял всё не так уж и неправильно? Джотаро невольно отвёл взгляд, не в силах скрыть растущего смятения. Этот разговор словно выбивал почву у него из-под ног. Медленно, но верно появлялось липкое, вязкое ощущение беспомощности. — А ты уверен? — аккуратно поинтересовался тогда Цезарь, ведь от этого мастера страстей душевных никакая даже самая лёгкая неуверенность не могла скрыться и остаться незамеченной. Итальянец решил действовать максимально осторожно: он прекрасно осознавал, что ступает сейчас по очень тонкому льду — один неверный шаг, и братишка разозлится, возможно, испугается, ещё больше закроется в себе, а тогда ни о каком откровенном разговоре не сможет идти и речи. — Я… — Джотаро будто споткнулся о невидимый камень. Он и правда не знал, что ответить. Если в первый раз он был почти уверен, что симпатия здесь ни при чём, ведь это просто невозможно по той простой причине, что он ни к кому никогда не испытывал подобного, то сейчас всё казалось куда сложнее, в разы запутаннее. Сложнее даже, чем тогда, когда сердце необъяснимо пропускало удар при взгляде в блестящие сиреневые глаза. — Я не знаю, — звучало обессиленно, так, словно юноша готов был сдаться. — Как это… Определить? В этот раз растерялся уже Цезарь. Этот огромный бугай и просто настоящий зверюга, от одного взгляда на которого сердце уходило в пятки, серьёзно стоял сейчас рядом и спрашивал, чем отличается дружба от симпатии? К такому итальянца жизнь точно не готовила. С другой стороны, альфа понимал, что у Куджо действительно совсем не было опыта, а значит теперь на его плечи, как старшего брата, легла ответственность всё предельно доступно объяснить. А поскольку Цезарь был своего рода психологом и умел добиваться от людей, чего хотел, по крайней мере от собственного брата, так точно, то выбрал безукоризненную стратегию. — Ну смотри, ты считаешь Кекса красивым или милым? Хотя ладно, он вообще-то стрёмненький… — Он не «стрёмненький»! Он красивый. И милый, — голос Джотаро медленно затихал по ходу возражения. Раньше бы он без раздумий обозначил такие комплименты обычными сухими факты, но теперь, когда из-за грёбаного Цезаря всякие мысли лезли в голову, сказать такие вещи вслух уже не казалось такой простой задачей: это заставляло вновь погружаться в раздумья, вспоминать Нори и его милую улыбку, самую широкую из тех, что альфе приходилось видеть. Вот чёрт. Снова мысли о рыжем омеге, и снова явственные, словно они виделись последний раз всего секунду назад, а не рано утром. — Хорошо, — с прежней осторожностью продолжал Цеппели, тщательно выбирая следующие слова, — тебе приятно проводить с ним время? Нравится слушать, как он рассказывает о чём-то? — на губах итальянца играла тёплая улыбка, не победная и не хитренькая, как обычно. Мимолётно взглянув на брата, Джотаро даже засомневался, ни украл ли это красивое тело какой-нибудь пришелец. — Да… — согласиться во второй раз было ещё труднее, чем в первый, и сомнения с новой силой проникали юноше в голову, ставили под сомнение всё, во что он когда-либо верил, затягивали чистый разум туманной пеленой. Неужели, такие вещи и правда могут указывать на симпатию? Для альфы они ничем не отличались на первый взгляд от крепкой дружбы, но проблема в том, что он старался мыслить слишком логично, слишком рационально, обращая внимание на формулировку, а не на то, как чувствовал все эти моменты рядом с Нори. — А ты часто скучаешь по нему? — Цезарь время от времени старался заглянуть Куджо в глаза, но тот ловко избегал прямого зрительного контакта. В этот раз поступил он так потому, что погрузился в раздумья так глубоко, как спускается аквалангист на дно океана. Вокруг было столько неизвестного, столько пугающего, что разобраться во всём казалось невозможным. Как же сложны всё-таки чувства… Поэтому они и мешают жить — от них жизнь становится труднее. — Да. Часто, — альфа всё-таки собрался с силами, чтобы ответить и теперь, как минимум потому, что Цеппели вёл себя на удивление культурно и не лез, не вопил, не торопил. А потом вдруг брюнету пришло осознание того, к чему ведут все его размышления, какой логичный итог они неумолимо готовятся встретить. То есть, альфа понимал это с самого начала, но только теперь понял, что не хочет дальше копаться в этом. — Нет, Цезарь, этого не может быть. Он мне не нравится, — прозвучало уверенно, холодно, почти разочарованно. Куджо запретил себе дальше думать об этом. — Но почему? — итальянец искренне не понимал, где прокололся. Мягкий низкий голос, бегающий взгляд, неуверенность даже в самой позе младшего брата явно указывали на то, что он осознал, наконец, новые для себя чувства, что стоит на пороге принятия. Но теперь он просто взял и опроверг всё то, к чему шёл в ходе искусного Сократовского диалога. — Мы… Друзья, — слова прозвучали непривычно категорично, произнести их было — непривычно неприятно, — тем более, в группе не должно быть отношений, — последнее высказывание явно относилось к деятельности Star Platinum, и Цезарь удивлённо моргнул, совершенно сбитый с толку. — А это ещё почему? — итальянец с лисьей улыбкой скрестил руки на груди, стараясь звучать поддерживающе и достаточно убедительно, — одно другому не мешает. — Мешает! — тут же огрызнулся гитарист, и певец понял, что это минное поле он преодолеть без потерь не смог. Цеппели не был уверен, что за бомбу подорвал в этот раз, но Куджо теперь звучал почти так же уверенно, как с самого начала. — Отношения нарушают микроклимат группы. Если ты встречаешься с согруппником, то какая-нибудь ваша ссора рано или поздно может повлиять на всех участников и… — Какой нахер «микроклимат»? — Цезарь был просто в шоке от услышанного, потому что это звучало, как нелепые отмазки, а ещё больше — потому, что его младший брат, скорее всего, действительно имел в виду то, что сказал. По мнению итальянца, Джотаро переживал из-за сущих мелочей, но в то же время он понимал, что неправильно было бы обесценивать чужие проблемы, а злиться на пустом месте — ещё хуже. Блондин правда хотел помочь братишке разобраться в себе, а потому глубоко вздохнул и попробовал ещё раз, отказываясь пока терять надежду. — Ну вот представь, что вы уже встречаетесь. Вы бы по-прежнему виделись и разговаривали, играли бы иногда в видеоигры. Неужели, многое изменилось бы? — Да! — упрямствовал Куджо, словно злобный маленький барашек, хватаясь за приведённый пример, как за последнюю соломинку, в надежде поставить точку в неудобном разговоре и уйти от грызущих размышлений и сомнений вместо того, чтобы расправиться с ними раз и навсегда. Такая тяжёлая рефлексия казалась слишком сложной, чтобы продолжать её сейчас; чтобы продолжать когда-либо. Ведь об отношениях с Нориаки даже думать было странно: они хорошие друзья, и в том, что они скучают друг по другу, нет и не может быть чего-то странного; ведь… — Боже, Джотаро, ну почему ты так упрямишься? — тяжело вздохнул Цеппели, едва сдерживая нарастающий гнев. Он правда прикладывал усилия, правда пытался понять младшего брата, но искренне не видел ни одной веской причины, по которой он мог бы так мучить себя бесполезными отрицаниями очевидных фактов. И всё же певец напомнил себе, как напуган сейчас Джотаро, должно быть, неизвестным, напомнил себе, что чувства порой могут сбить с толку даже самого смелого человека. — Что в отношениях вообще плохого? — Всё! Они причиняют боль. В конечном счёте люди либо ссорятся, либо расстаются, — в раздражённом на первый взгляд голосе Джотаро сквозило разочарование, а ещё нечто новое — всеобъемлющая печаль. Цезаря разрывало: он пытался сочувствовать, но в то же время просто не мог понять своего братишку: у него ведь даже не было опыта, чтобы делать такие выводы, он даже не пытался попробовать или хотя бы принять собственные чувства, а уже раскидывался такими громкими заявлениями, отказываясь при этом слушать знающих людей. Это выводило из себя. — Ты упрямец, Джотаро Куджо. А ещё тупой осёл, — покачал головой Цезарь, нехотя осознавая, что если гитарист поставил блок у себя в голове, то никто, кроме него самого, уже не сможет помочь в этом вопросе. — Это ты тупой осёл, — Джотаро перешёл в наступление, точно так же, как и Цеппели, не в силах контролировать разыгравшиеся эмоции, — для тебя это всё просто не так важно, как для меня. Я хочу, чтобы в группе всё оставалось, как есть, понимаешь? Чтобы продолжать развиваться. И чтобы никого не отвлекали лишние чувства, — под конец низкий голос брюнета почти пропитался яростью, а Цезарь лишь думал: неужели его братишка и правда так боится за состояние группы? Или, может, элементарно боится влюбиться ещё сильнее? Оба варианта были бы совершенно неудивительны, ведь Star Platinum альфа по-настоящему дорожил, а к тому, что ни к кому не испытывал раньше симпатии, скорее всего, уже успел привыкнуть, и теперь с трудом мог хотя бы представить, что эта аксиома может измениться. — Да что плохого в чувствах? — Цеппели почти отчаялся и звучал теперь почти несчастно. Как же с Джотаро иногда бывало тяжко… — Знаешь, ты просто никогда не любил, поэтому и думаешь, что любовь — это плохо. Но на самом деле ты глубоко заблуждаешься, — категоричность гитариста в конце концов тупой болью кольнула сердце. Цезарь всегда хотел помогать любимому брату и не скупился на советы, был с ним и поддерживал его в самые паршивые дни, даже в те, когда ему хотелось бросить играть или отказаться от мечты собрать новую группу. И всем, что итальянец получал взамен, была только желчь и полная неблагодарность. Горечь и первобытная злость вдруг захлестнули блондина; он выбрал следующую фразу с умом, стараясь задеть за живое, сделать побольнее. Уж это Цезарь прекрасно умел. — Ты наверно просто не знаешь, что такое эмоции. — Вот поэтому даже если бы Нори мне и нравился, я бы не сказал ему, — на удивление спокойно, а главное — печально отозвался Джотаро, поднимая опустошённый взгляд на итальянца и вдребезги разбивая всё раздражение, стеной построившееся между ними. Следующие слова прозвучали так мягко, что Цезарь едва узнал голос собственного брата. — Он достоин чего-то получше. — Джотаро, это… — только начал Цезарь и запнулся, ибо не мог вымолвить ни слова больше. Он стоял на месте, как вкопанный, в тщетной попытке подобрать слова поддержки, в слепой надежде вновь собраться с мыслями. Вот, оказывается, в чём было истинная причина. Куджо мучило, пожирало изнутри то, чему он не мог найти определения, а возможно даже предполагал, что эти чувства могут развиться и окрепнуть, но не считал себя достойным. А итальянец за это на него ещё и злился. Теперь же ему до невозможного захотелось обнять упрямого альфу, прижать к груди, утешить, потому что видеть его подавленным, болтающимся в штормящем океане сомнений, было невыносимо, но только блондин открыл рот, чтобы сказать что-то, как из раздевалки у противоположной стены появился Полнарефф. Вовремя или нет, сказать трудно: омега беспардонно прервал хрупкий, как тонкий хрусталь, момент искренности, ту мимолётную секунду, когда Джотаро приоткрыл завесу чёрствости, что окутывала его внутренний мир плотным панцирем, однако тем самым француз избавил итальянца от лишней неловкости; от тошного осознания мимолётного бессилия. — Ну что, не скучали тут без меня? Как я вам? — Жан Пьер предстал пред альфами в шёлковом красном халате, который на удивление неплохо смотрелся на светлой коже и облегал все изгибы крепкого тела, словно ласковые струи воды. Стоит отметить, вещь сама по себе выглядела вполне достойно и дорого, чего, опять же, трудно было ожидать от подобного магазина. — Это… Обычный халат? — Джотаро как обычно не понял, каким образом обыкновенная вещь, что встречается в гардеробе, пожалуй, каждого третьего человека, может завлечь Авдола. Разве что глубоким оттенком его любимого цвета. — Это халат, который сразит Авдола наповал! — гордо поправил Жан Пьер, довольно разглядывая себя со всех сторон в большом зеркале и уже представляя, как отреагирует на это одеяние его возлюбленный. — Mio Dio, Пол-Пол, а тебе, оказывается, чертовски идёт красный! — мельком оценил выбор друга Цезарь, после чего снова взглянуть на брата, но тот поймал сочувствующий взгляд так хмуро и удручённо, что итальянец понял: сейчас не время и не место для душевных разговоров. Лучше свести тему и продолжить веселиться, чем теребить Куджо по вопросам, ответы на которые он и сам толком не знает и знать пока что не хочет. — А вам не кажется, что он меня полнит? — вдруг задумчиво изрёк Жан Пьер, уделяя особое внимание отражению своей филейной части. — Нисколько! Поверь, это то, что надо, тебе очень идёт. А значит, и Авдолу тоже понравится, — подмигнул Цезарь, мигом оживляясь; не зря же он всё-таки всю жизнь учился врать и играть на публику, — а теперь, может, подберём что-нибудь моему братишке? — хитренькая улыбка ничего хорошего не предвещала, и гитарист тут же попятился, нахмуриваясь, занимая оборонительную позицию поближе к выходу. Если у Цезаря созревал «гениальный» план — он добивался того, чего хотел. Всегда, без исключений. — О, это же просто замечательная идея! Я уверен, тебе здесь очень многое пойдёт, Джотаро, — порой Куджо казалось, что итальянец с французом могли читать мысли друг друга и общались на каком-то ментальном уровне; по-другому то, как одинаково они умели улыбаться и с какой готовностью поддерживали идеи друг друга, назвать это было никак нельзя. — Верно подмечено! Ну же, Джут, не бойся, я уверен, тебе будет очень к лицу вон тот костюм волчка, — блондин указал на мускулистый манекен, одетый лишь в облегающие кожаные штаны и шерстяной, весьма качественный на вид жилет. На шее у него красовался шипастый ошейник, на голове — пушистые ушки, а сзади свисал длинный тёмно-серый хвост. — Может, купить тебе для выступления? А Нори очень пошёл бы костюм развратной Красной Шапочки… — блондин медленно надвигался на жертву, намереваясь схватить и насильно потащить в примерочную; он был подобен львице, подкрадывающейся к добыче на охоте. Стоит японцу сделать одно неверное движение, и он прыгнет, собьёт с ног, вцепится железной хваткой. — Не называй его так, — прошипел тогда Куджо, вновь пятясь в поисках пути отступления. Оба альфы знали, что такое сокращение имени Какёина было доступно лишь узкому кругу лиц, и всё равно Цезарь отважился переступить эту незримую черту. Чёртов лис. — Оо, ты злишься? — победно улыбнулся певец, попутно замечая, как младший брат намеревается незаметно проскользнуть к арке, ведущий в главный зал, а потому вовремя преградил ему путь, а когда гитарист предсказуемо пустился наутёк, проорал, — Пол-Пол, держи его! Жан Пьер сперва растерялся на долю секунды, засомневавшись, стоит ли поддерживать такие радикальные методы итальянца и стоит ли бежать по секс-шопу в одном шёлковом халате, но всё же решился на этот отчаянный шаг и сорвался с места с истошным криком: — Цез, заходи слева! Всё-таки, Джотаро сделал накануне по-настоящему греховную фотографию без спроса: наступило время сладкой мести.***
Когда Кекс открыл общий чат и увидел фотографию сердитого, но смущённого Джотаро в костюме оборотня, то подавился чаем и закашлялся, как в последний раз, старательно прикрываясь при этом рукой, чтобы не запачкать дорогую клавиатуру с подсветкой. И хотя Полнарефф отправил следом смеющиеся смайлики, рыжему смешно ни капли не было. Потому что Куджо был чертовски горяч, и потому что ему дико шло. Отдышавшись, Нориаки с минуту разглядывал одновременно милое от яркого румянца и устрашающее от явного недовольства лицо гитариста, его рельефные мышцы, что напряглись от желании накинуться на гнусного фотографа. Альфа был невероятно красив. Даже невероятнее, чем когда… Когда всегда. Рыжий рассматривал полюбившееся лицо, которое редкие эмоции красили ещё больше, тело Аполлона, которого одновременно хотелось касаться и рисовать, взъерошенные в попытке отбиться от горе-стилистов волосы, что альфе абсолютно не шли, и поймал себя на мысли, что отдал бы сейчас всё, что угодно, чтобы оказаться рядом с Джотаро, обвить его крепкую шею руками, вдохнуть его дурманящий морской запах, сказать, что ему очень идут пушистые ушки и хвостик, посмеяться от того, как забавно Куджо покраснеет и отвернётся, стараясь выглядеть при этом достаточно невозмутимо. А ещё больше Какёин хотел бы, чтобы гитарист подхватил его на руки и опустил на мягкую широкую кровать, наклонился ближе, обдавая лицо горячим дыханием, провёл сильными руками по подтянутому телу, вызывая лёгкую дрожь. И тогда Нориаки отдался бы ощущениям, растворился бы в них, наконец переставая вечно обдумывать свои действия и фразы прежде, чем говорить. Внизу живота цветком распустилось приятное щекочущее чувство, а мир вокруг в мгновение померк. — Эй, Кекс! Кекс, ты тут? — вопил кто-то в наушниках, потому что Лига Легенд* — это онлайн игра, а Какёин не проявлял активности с тех самых пор, как выбрал персонажа, но сейчас это было уже не важно. Рыжий отрывисто выдохнул в микрофон, медленно возвращаясь в реальность и понимая, что потерял на мгновение дар речи, а потом быстрым движением снял наушники и выключил монитор. Собраться с силами достаточно быстро всё равно вряд ли получилось бы: непоправимое уже успело произойти. Юноша откинулся на спинку стула, томно прикрывая глаза, и нарочито медленно поелозил, непреднамеренно хмуря брови от ощущения липкой влаги. Вот чёрт. Давненько такого не случалось в безопасные дни; давненько не посещали мысли взять в руки «старого друга». Нориаки медленно выдохнул в попытке успокоить взбушевавшиеся гормоны и бросил в сторону шкафа взгляд виноватый, но полный страстного желания, накрывающего с ног до головы вязкой будоражащей волной. Какёин мог успокоиться сейчас, пока ещё не поздно. Мог, но не хотел. Щелчок двери в повисшей тишине прозвучал непростительно громко. Вещи в хаотичном порядке летели на пол, пока омега небрежно вытаскивал их из шкафа. Безжалостный укор кольнул трепещущее сердце, когда после того, как юноша зашторил окна и включил небольшой светильник, наполняющий тёплую спальню уютом, он уже стоял перед кроватью с миленькой розовой коробкой в руках. Наверно, так поступать не совсем правильно. Не совсем честно, если быть точнее. И ладно. Всё равно большего, чем это, никогда не случится — зачем тогда ограничивать себя сейчас, когда есть такая возможность? Когда Сакура с Холи вышли из квартиры из каких-то своих соображений; когда можно хотя бы ненадолго создать красивую иллюзию обмана. Футболка с пиксельными сердечками и шкалой маны почти беззвучно приземлилась куда-то на край кровати, за ней — домашние шорты и нижнее бельё. Вдоль позвоночника прошли мурашки, стоило омеге голой спиной почувствовать прохладное одеяло. Веснушчатые щёки окрасил багровеющий румянец. Шумные вздохи лезвием рассекали тишину, пока тонкие пальцы художника скользили по молочной коже, как кисть по белому холсту, специально задевали чувствительные бусинки сосков, неровными движениями спускались ниже, к животу, паху, заставляя хотеть большего, отчётливее представлять большие шершавые руки вместо своих собственных. Нориаки не жалел время на подготовку, но старался быть бесшумным, сдержать голос, что пленённой птицей рвался из груди. Эта задача оказалась непосильной. Омега скулил и шумно дышал, ощущая нехватку кислорода, задыхаясь в накатывающей волной морского прибоя истоме. Вибратора было мало, преступно мало, какой бы быстрый темп рыжий не задавал; хотелось ощущать на себе вес подкаченного тела, слышать успокаивающий шёпот, с упоением отвечать на влажные поцелуи. Смотреть в глубокие голубые глаза, улыбаться в беспамятстве и видеть ответную улыбку. Финал — вспышка — словно тысяча звёзд загорается перед глазами — с пересохших губ омеги срывается протяжный стон и имя его музы. Той, что дарила уверенность в себе и вдохновение тогда, когда на него не было и намёка, что не умела надоедать и украшала самые серые дни. Нориаки верил, что каждый художник может найти свою музу, красную нить, маяк в мире искусства и в мире эмоций. У Джотаро получилось стать для Какёина замечательной музой.