***
— Братишка, как думаешь, лучше надеть белые узкие джинсы или вот эти, ну, знаешь, с леопардовыми вставками? — Цезарь времени тоже не терял и потратил уже добрых полчаса на подбор своего очередного головокружительного образа, ведь он был как раз из тех людей, кто предпочитает краситься и укладывать волосы даже перед походом до ближайшей помойки. Вопрос вышел скорее риторическим: юноша уже мысленно склонялся к любимым белым джинсам, но ему нравилось спрашивать мнение младшего брата по поводу своих нарядов, в особенности потому, что тот обычно отпускал какой-нибудь едкий комментарий, а сам итальянец в итоге выбирал, конечно же, совершенно противоположный вариант. Он никогда не грустил особо по поводу того, что они с Джотаро были очень разными: один обожал эпатажные леопардовые и тигровые принты, другой отдавал дань лишь одному цвету — любимому чёрному; один был душой компании и умел с видом знатока поддержать разговор на любую тему, другой даже простым ответом удостаивал только избранных; одному в любой песне был важен цепляющий рифф, другому – сложное, мастерски исполненное соло. Все эти различия были не важны, пока альфы относились к ним с юмором, поддерживали и своеобразно дополняли друг друга благодаря ним. — Братишка, алё, ты меня вообще слушаешь?! — Тш! — шикнул в ответ Джотаро, заметно напрягаясь и глядя на входную дверь так, словно она вот-вот должна была отвориться. Гитарист закончил собираться к тому времени, как его старший брат только заканчивал подкрашивать ресницы, и теперь уже довольно долго сидел на диване с телефоном в руках, лениво просматривая страницы Стива Вая, Слэша и других любимых гитаристов, а каждый раз, когда в подъезде приглушённо раздавались чьи-то шаги или мощный хлопок двери, японец тут же выключал телефон, выпрямлял спину, будто собираясь вот-вот рвануть с места, и хмурился, но не злобно и не печально — с немой надеждой во взгляде. Так случилось и в этот раз, а когда Цезарь возмущённо открыл рот и хотел было отчитать младшего брата за такое неслыханное хамство, как тот вдруг едва слышно добавил, — показалось… — и вновь откинулся на спинку дивана грузно, почти разочарованно, не имея возможности полностью расслабиться из-за сковывающего чувства томительного ожидания. Цезарь тяжело вздохнул и покачал головой с материнской нежностью во взгляде: он знал, почему гитарист был сейчас похож на преданного пса, верно дожидающегося любимого хозяина. — Вообще-то, Нори обещал прийти в шесть, а сейчас только без пяти, — голос итальянца всё же сквозил усмешкой, несмотря на то, какой умилительной со стороны ему показалась эта ситуация. Как же его братец ещё молод и глуп! Ему одному не было очевидно, с какой теплотой он относился к своему рыжему другу, как трепетно ждал каждого его сообщения или звонка, насколько сильно жаждал каждой встречи с ним. Таких элементарных, даже естественных вещей не заметил бы либо слепой, либо дурак, а слепым Джотаро, как Цезарь точно знал, не был. — Ты так его ждёшь, — прозвучало то ли вопросом, то ли констатацией факта; в любом случае, Куджо не ответил, лишь с едва различимым оттенком угрозы в голосе бросил: — Не называй его так, — и ожидаемо отвернулся, чтобы хоть как-то скрыть подступающее смущение, которое просто невозможно было отрицать, ведь юноша и правда в глубине души надеялся, что очередные шаги будут принадлежать его другу. С каждым подозрительным звуком в душе зарождался странный трепет, как перед выходом на сцену или перед ответом домашнего задания в аудитории, а с каждым затихающим таким звуком этот трепет рассеивался, оставляя после себя лишь туманную дымку разочарования. — А почему тебе вообще можно? — возмутился Цеппели, скорее, чтобы ещё сильнее засмущать Джотаро, чем защитить своё доброе имя, и специально выдержал драматичную паузу, чтобы акцентировать внимание на своём вопросе и не дать упрямому братишке от него улизнуть. Конечно же, ответ и на этот вопрос итальянец заранее знал. — Мне тоже нельзя, — совершенно неубедительно буркнул Куджо, вновь разблокировав телефон, будто копание в нём могло избавить от неудобных вопросов и ловких провокаций собеседника, а потом тихо, почти смущённо добавил, — не при всех. — Ой, да мне ваши заигрывания до фени, — как бы невзначай соврал любопытный итальянец, искренне надеясь, что его младший брат обратит особое внимание на самое главное слово в этом высказывании, а потом обошёл диван и потряс джинсами у Куджо прямо перед лицом, — это сейчас гораздо важнее: какие мне выбрать?! — Да выбери уже какие-ни… — только начал Джотаро с нескрываемым раздражением, как его прервал дверной звонок. Гитарист шокировано уставился на дверь, будто раньше её здесь никогда не было, а секундой позже как по команде вскочил на ноги и быстро зашагал в её сторону, явно едва сдерживаясь, чтобы не сорваться на бег. С каждым шагом юноша чувствовал, как лёгкий трепет всё больше начинает походить на настоящее волнение, как ни с того, ни с сего начинают потеть ладони, хотя в квартире было не особо-то жарко, как сердце в груди необъяснимо начинает колотиться всё быстрее. За дверную ручку альфа схватился почти отчаянно, будто опасаясь, что промедли он хоть секунду, и она исчезнет, растворится прямо в воздухе, а потом вдруг замер и моргнул пару раз с сомнением во взгляде: если он сейчас так же лихорадочно раскроет дверь, то может нечаянно напугать Нориаки, а значит сперва нужно успокоиться. Вдох. Выдох. Руки перестали дрожать, а дыхание само собой восстановилось. Джотаро нахмурился в укор самому себе: почему вообще он так волнуется перед тем, как просто взять и открыть грёбаную дверь? Почему беспокоится о том, как будет при этом выглядеть, если обычно ему с высокой колокольни плевать на чужое мнение? — А вот меня ты так встречать никогда не выбегаешь! — вдруг с напускной ревностью воскликнул Цезарь, надув губки и манерно облокотившись на спинку дивана, а после добавил, — чем вообще этот рыжий лучше меня?! — и слово «рыжий» прозвучало из его уст как какое-то страшное ругательство. И хотя ревность действительно на мгновение кольнула Цезаря острой иглой, в действительности он был очень рад за младшего брата, ведь тот наконец-то нашёл кого-то, при ком не боялся проявлять лишние эмоции, кто стал для него по-настоящему важным. Певец едва сдержал умилительную улыбку, подумав о том, что гитарист вновь вёл себя как большой грозный пёс, свирепый на первый взгляд, но очень ласковый и преданный по отношению к тем, кого любит. Каким же забавным Джотаро делали доселе неизвестные чувства! — Ну и ну… — со своей задачей Цезарь справился на ура и смог-таки вывести Куджо из раздумий, — может это потому, что ты обычно приходишь домой под утро со своими сучками? — заметил гитарист совершенно беззлобно, но при этом и не без желания ответить колкостью на колкость. Обмен острыми замечаниями со старшим братом всегда вызывал у альфы невольную улыбку; возможно, он даже подсознательно ждал этого момента. — Как грубо! — тут же возмутился в ответ певец, и это ожидаемое возмущение растеклось тёплым мёдом в душе Джотаро. Не зря всё-таки говорят, что месть сладка. — И вообще, такого давно не было! — Цезарь сделал единственную попытку хоть как-то оправдаться, ведь не мог позволить братишке оставить за собой последнее слово, а потом вдруг выражение его лица изменилось на довольное, почти игривое: он выгнул спину, выпячивая бёдра назад, и улыбнулся лукаво, словно что-то задумал, — удачи! — после чего подмигнул японцу, а тот злобно прыснул и мгновенно отвернулся, ведь щёки предательски опалило огнём. «Да что со мной вообще не так?» — альфа вновь взглянул на собственную руку, крепко вцепившуюся в настрадавшуюся дверную ручку, и вдруг ощутил странную неуверенность, мимолётное опасение, что дверь не поддастся, что открыть её почему-то не получится; однако она поддалась легко, гораздо легче, чем юноша ожидал. Джотаро планировал поздороваться первым, но, опустив взгляд и увидев Нориаки, застыл, подобно каменному изваянию, и зачарованно уставился на него в абсолютной тишине. Омега даже в праздник выглядел ничем не примечательнее обычного в своей привычной толстовке с крипером, чуть растянутых прямых джинсах, скрывающих все достоинства стройной фигуры, любимых серёжках с вишнями, игриво сверкающих при резких движениях головы; и всё же японец не мог отвести взгляд, ведь резко осознал, будто громом поражённый, как же сильно на самом деле скучал по Какёину, даже несмотря на то, что их разлука длилась немногим дольше дня. Немигающий взгляд с нежностью и упоением скользнул по торчащим во все стороны пышным волосам, из-за которых казалось, будто их обладатель не причёсывался месяц или побывал в эпицентре взрыва, по чёлке, витыми локонами обрамляющей знакомое лицо, по веснушкам, походившим на небрежные брызги бурой краски, по искусанным во время ночной игры в приставку губам, а стоило Джотаро заглянуть в лиловые глаза, как сердце пропустило удар. Альфа медленно, инстинктивно втянул носом воздух, и тонкий вишнёвых аромат подарил долгожданное спокойствие, позволил напряжению постепенно покинуть тело. Омега, которого за прошедший день Куджо успел неосознанно представить уже множество раз, в изумрудном корсете и в обычной одежде, наконец вновь стоял сейчас перед ним, настоящий, и именно такая его неопрятная внешность успела альфе очень полюбиться. — Привет, Джут, — тем временем скромно поздоровался Кекс, тут же слегка отворачивая голову в попытке избежать неожиданно пристального взгляда и изо всех сил стараясь не краснеть, ведь при виде гитариста чересчур явственно всплыли в памяти воспоминания прошлого вечера: то, как омега прикусывал губу, сдерживая стон, то, как беспорядочно шептал знакомое имя… Впрочем, Нориаки понимал, что сейчас не время для смущения, а потому взял себя в руки и нашёл силы вновь посмотреть на друга, но тот лишь задумчиво улыбнулся и продолжил молчать. Тогда рыжий вопросительно изогнул бровь и переспросил уже увереннее, — Джут? Всё в порядке? Альфа сначала будто и не услышал вопроса, а потом моргнул пару раз, приходя в себя, и с ужасом осознал, что не ответил. Что вообще ничего ещё не сказал, а просто продолжал стоять и улыбаться как кретин. Идеализированная в сознании Куджо встреча медленно, но верно оборачивалась неловкой трагедией. — Да. Да, всё в порядке. Привет, Нори, — наконец выдавил из себя Джотаро, но вместо желаемого облегчения почувствовал только ещё большую неловкость: в сознании в этот самый момент вдруг стало абсолютно пусто, и юноша подчистую забыл всё, что планировал сказать Какёину изначально. Ситуацию усугубил сдавленный смешок Цезаря из недр квартиры; гитарист понял, что совершил ещё одну ошибку, причём непозволительную, а потому поспешил поправиться, — Нориаки, — но и это не помогло разрядить обстановку. Японец отвёл взгляд в немом поражении, думая о том, как вообще мог так облажаться всегда за пару сказанных слов, и всё вокруг вновь обволокла неосязаемая пелена тишины. Какёин и сам растерялся, ведь раньше между ними с Джотаро никогда не возникало настолько напряжённых пауз, но всё же не придал этому особого значения: в конце концов, зная Куджо, можно было смело сделать ставку на то, что он только проснулся или только оторвался от игры на Матовой Малышке, а потому рыжий лишь спросил с толикой нетерпения: — Вы с Цезом готовы? — и великодушно пропустил мимо ушей прокол друга с сокращением своего имени. — Готовы? — волнение категорически отказывалось отступать, наоборот, накатило с новой силой, и Джотаро совсем потерял связь с реальностью: теперь он просто стоял и растерянно хлопах глазами, судорожно пытаясь вспомнить, к чему они с Цезарем должны быть готовы, но чем сильнее пытался вспомнить очевидный факт, тем более неловко ему становилось, и тем меньше он понимал, о чём рыжий вообще говорит. — Ну да, — подтвердил Нориаки в смятении, с беспокойством глядя в лазурные глаза, стараясь найти там причину того, почему Джотаро вдруг начал откровенно тормозить. Так и не сумев выбрать между неудачным приколом и плохим самочувствием, омега аккуратно уточнил, — выходить готовы? — А, да, — альфа ответил сдавленно, поперхнувшись собственными словами из-за осознания того, как же по-идиотски он себя вёл. Он ведь ждал встречи с Какёином, представлял не раз, как начнёт разговор с шутки про его типичную одежду и как омега подколет его тем же в ответ, но впервые всё, что Джотаро запланировал, пошло абсолютно не по плану, и долгожданная встреча чуть не обернулась настоящей пыткой. В довершении ко всему альфа совершенно не вовремя вспомнил вчерашний поход в секс-шоп и изумрудный корсет, но дёрнул головой, чтобы не дать себе засмущаться ещё больше, и рвано добавил, — да, сейчас позову его. — Давай, я тут подожду, — Нориаки ободрительно улыбнулся в ответ, чувствуя невероятное облегчение: Джотаро наконец пришёл в себя и перестал вести себя как отсталый. Последний же еле смог заставить себя отвернуться от этой чертовски милой улыбки: ему хотелось бы вновь залипнуть и смотреть на неё вечность, но он просто не мог себе этого позволить, иначе одна из самых неловких встреч в его жизни стала бы ещё более неловкой. Однако, как только брюнет развернулся на пятках и собирался уже пойти за Цезарем, рыжий окликнул его, — подожди! — а стоило альфе развернуться, добавил, — у тебя подводка размазалась, — и до того, как гитарист успел что-либо осознать, аккуратно поднёс руку к его лицу, так, как обычно подносят руку к дикому зверю в слепой надежде погладить его. Куджо застыл и даже на мгновение перестал дышать, когда прохладные тонкие пальцы с нажимом, но при этом очень мягко прошлись по нижнему веку, вытирая лишнюю подводку, а потом отстранились и повторили движение, в этот раз случайно, по крайней мере, как показалось Джотаро, коснувшись точёной скулы. Когда альфа повернул голову в неосознанной попытке подставиться под неожиданную ласку, было уже поздно: Нориаки вновь стоял перед ним с опущенными руками и милой улыбкой на лице. — Вот, всё, — тихо подытожил рыжий, а потом заметил смятение во взгляде собеседника и прежде, чем оба парня начали снова ощущать растущую неловкость, демонстративно приподнял холст, что бережно держал под мышкой всё это время, — уже не терпится увидеть выражение лица Джозефа! — Ну и ну, — было единственным, что выдал Куджо, упрямо игнорируя едва ощутимое разочарование и наконец вспоминая, что, вообще-то, уже пора отправляться в квартиру этажом выше, и, слабо улыбнувшись художнику в ответ, наконец отправился за старшим братом. Юноша задумчиво смотрел куда-то под ноги, пытаясь выровнять непонятно почему участившееся сердцебиение, вместо того, чтобы смотреть вперёд, а потому встретился взглядом с Цезарем лишь когда подошёл к нему достаточно близко, чтобы увидеть его самодовольную улыбку — такой итальянец одаривал японца только когда оказывался прав после особенно напряжённого спора. — Мда, братишка… — протянул Цеппели почти философски, будто готовясь в очередной раз начать длинный изнурительный монолог на тему того, почему нужно учиться разговаривать по душам и принимать свои чувства, а потом лениво оторвался от спинки дивана, от души потянулся, смакуя приятное растяжение напряжённых мышц, и улыбка на его лице стала ещё более гаденькой, — это было неловко. — Ещё одно слово, и я тебя… — только начал Куджо с видом разъярённого быка, перед которым только что помахали красной тряпкой, как певец вовремя выставил перед собой руки в защитном жесте и пошёл на попятную: — Ладно, ладно, молчу! — а уже в следующую секунду лицо его, подобно лицу искусного актёра, изменилось до неузнаваемости, а голос из нахального и бархатистого превратился в звонкий и игривый. — Уже иду, Кексик! Джотаро тяжело вздохнул, глядя вслед скачущему к двери Цезарю, и закатил глаза так сильно, как только мог: его старший брат явно сдаваться со своими намёками и подколами не собирался. Что ж, не собирался сдаваться и сам Джотаро.***
Неожиданно громкий дверной звонок заставил Джозефа вздрогнуть не хуже оголённого провода под высоким напряжением. Сомнения тут же накрыли альфу с головой, а в голове родилось множество вопросов: точно ли он ничего не забыл; точно ли всё пройдёт так гладко, как задумывалось? Юноша кинул на дверь взгляд беспокойный, словно она застукала его в самый неподходящий момент за каким-то сомнительным делом, хотя на самом деле момент был очень даже подходящим, ведь Джостар как раз в качестве финального штриха только что включил гирлянду на окне, которую не снимал с Рождества и в ближайшее время снимать не планировал. Шумно сглотнув вязкую слюну, ударник всё же попытался совладать с трепетным предвкушением и, игнорируя бьющееся прямо как перед ответственным барабанным соло сердце, направился к двери. Каждый шаг Джозеф делал в разы увереннее, чем предыдущий, а услышав приглушённый разговор друзей так воодушевился и заторопился, что абсолютно потерял бдительность и совершенно неграциозно поскользнулся на собственноручно надраенном до блеска полу и отправился в последний, как ему показалось на тот момент от страха, полёт. Квартиру острым лезвием пронзило истошное «блядь», и голоса за дверью тут же стихли. Встречать друзей альфа готовился счастливым человеком, а отворил им дверь уже несчастным калекой, старчески потирающим больное бедро. Первым, что Джостар услышал, стал глухой хлопок, а первым, что увидел – цветное конфетти, летящее ему прямо в лицо. Скукожившись в попытке спастись от неожиданных снарядов, юноша несчастно подумал о том, что друзья однозначно решили его добить вместо того, чтобы просто по-человечески поздравить. — С днём рождения! — выкрикнул Какёин нарочито тонким и противным, по крайней мере, по скромному мнению Джостара, голосом, из чего альфа сделал вывод, что именно рыжий омега был тем самым метким стрелком, что чуть до инфаркта его своим сюрпризом не довёл. — Ты нас впустишь или что-то? — Мы, похоже, не вовремя… — задумчиво протянул Цезарь, выгнув бровь и с толикой сочувствия поглядывая на бедро, за которое сбитый с толку ударник вновь ухватился, а потом добавил в своей обычной лёгкой манере, — Джус, видимо, для нас танец праздничный репетировал. А ты молодец, Кексик, настоящий Соколиный глаз!* — Праздничный танец я станцую если только вместе с тобой, красавчик, — Джозеф умело расплатился с Цезарем той же монетой, ведь за месяц успел научиться тому, что в споре с этим горячим итальянцем подколы куда действеннее, чем возмущения и обиды, после чего весело подмигнул, гордо выпрямился и отошёл с прохода подобно обученному дворецкому. Цеппели хотел было, как и обычно, что-то возразить, но переглянувшиеся Джотаро с Нориаки молча поняли друг друга и буквально втолкнули его в квартиру до того, как он успел это сделать. — Вы просто не поверите, как нам повезло! Моя мамка свалила, и угадайте, куда? — воодушевлённо начал ударник, финальный раз окидывая взглядом кухню и гостиную, проверяя, точно ли всё в порядке. — Если не на тот свет, мне неинтересно, — сухо заметил Цезарь, внутренне, впрочем, почти вздрагивая от одного только воспоминания о том, каким холодным взглядом одарила его Лиза-Лиза, когда застала у себя в квартире со своим сыном в первый раз. Итальянец чересчур отчётливо помнил тот момент, когда они с Джозефом устроили очередной вечер сериалов и легли слишком близко друг к другу, естественно исключительно потому, что диван был не очень-то широким, и когда мать ударника вернулась с работы в четвертом часу утра, то глаза её, казалось, вот-вот пустят испепеляющий лазер. Очевидно, по одному только внешнему виду итальянца она поняла, что не может допустить их с Джозефом тесного общения. Неудивительно, ведь его внешний вид всегда будто кричал: «Я плохо повлияю на ваших детей». — Это я скоро отправлюсь на тот свет от отчаяния, если один горячий итальянец не перестанет меня динамить, — скрестив руки на груди, заявил Джозеф, с огромным удовольствием наблюдая за искажающимся от возмущения лицом певца, а потом добавил раньше, чем тот успел перебить его, — а вот Лиза Лиза сегодня пошла по магазинам с вашими, между прочим, мамками, — и окинул взглядом уже остальных парней, которых от таких новостей обуяли совершенно смешанные эмоции. — Всё-таки они это сделали, — констатировал факт Джотаро, задумчиво хмыкая и изо всех сил стараясь не представлять в слишком ярких красках, к чему может привести дружба трёх настолько разных женщин: надоедливо шумной, непреклонно властной и пугающе строгой. Впрочем, чего греха таить, их дети были не менее разными, однако общий язык с горем пополам найти смогли. — Ну и что? Я вот рад за мамочку, — заметил Цезарь с прежним позитивом, вальяжно разваливаясь на светлом кожаном диване и закидывая ногу на ногу, совершенно нагло не оставляя тем самым свободного места для кого-либо ещё. За все ночи сериалов, проведённые с Джозефом, этот диван успел полюбиться итальянцу не меньше собственного, а потому он и сам не заметил, как со временем начал чувствовать себя в квартире ударника практически так же привычно и уютно, как дома, — тем более, в этом есть и плюсы. Они же теперь прям как Тоталли Спайс*! — вдруг шутливо заметил альфа, после чего добавил уже в пол голоса, почти мечтательно, — только представьте Лизу Лизу в обтягивающем костюме шпионки… — Эй! — тут же воскликнул Джостар, разъярённо оборачиваясь к певцу, на что тот лишь совершенно невинно пожал плечами, точно оправдывающийся ребёнок, искренне непонимающий своей ошибки, — она, вообще-то, моя мама! — Но ты же не можешь отрицать, что она хорошо выглядит? — справедливо размыслил блондин, победно улыбаясь при виде того, как собеседник открывает и закрывает рот в тщетной попытке подобрать слова. В Джозефе боролись в равной схватке несколько эмоций: желание врезать Цезарино в бочину за такое дерзкое высказывание и лёгкая досада от того, что уже даже Лизу Лизу он удостоил комплиментом, но только не его самого. — О, на тётю Холи в таком костюме я бы посмотрел, — внезапно вклинился Нориаки с максимально хитрой улыбкой, на которую только был способен, потирая подбородок свободной от холста рукой, за что получил толчок локтем в бок: достаточно резкий, чтобы послужить хорошим предупреждением, но недостаточно сильный для того, чтобы по-настоящему сделать больно. — Да ладно тебе, Джотаро, я же шучу, — поспешил оправдаться омега, после чего задрал голову и виновато улыбнулся, едва сдерживаясь от того, чтобы не хихикнуть: склонив голову и буравя рыжего взглядом, гитарист так гневно нахмурился и даже издал едва слышимый глубокий рык, что неизбежно стал похож на волчка, грозного, дикого, но от этого не менее завораживающе красивого и пушистого. Какёину не было cтрашно или неуютно; ему показалось это крайне умилительным — настолько, что он едва ли смог пересилить желание потрепать Куджо по голове, и его смелая улыбка заставила японца послушно расслабиться и отвести взгляд. — О, кстати, Джозеф, ещё раз с днём рождения, — обратился парень к имениннику уже искренне, и с этими словами вручил ему большой, плоский, прямоугольный объект, обёрнутый крафтовой бумагой, да так аккуратно, что не отличить от магазинной упаковки. Но только Джозеф успел на радостях поблагодарить Кекса и прикинуть, что хотя бы в теории может там быть, как остальные последовали примеру омеги и буквально впихнули ошарашенному Джостару в руки подарки, тут же разбредаясь после этого в сторону кухни. — А у тебя пожрать хоть есть? — А вы чё, пожрать сюда пришли?! — возмутился Джостар, всё ещё топчась на месте с полными руками и без малейшей идеи в голове, куда это всё складывать, а потом всё-таки бережно разместил холст и другие пакеты на диване и глуповато улыбнулся, осматривая их, попутно игнорируя крик Нориаки: «Вообще-то, не только: ещё отдать подарки!» Альфу переполнило чистое, неподдельное счастье: он ведь впервые устраивал праздник у себя дома, в кругу близких друзей, и они все действительно пришли к нему, да ещё и не с пустыми руками. Раньше юноша порой задумывался о том, как можно отличить настоящих друзей от обычных знакомых, и от осознания отсутствия первых душу больно щемило, но именно сегодня он почему-то подумал, что наконец-то нашёл то, что искал, убедился в том, что его новая группа состояла как раз из таких людей: из тех, кто никогда не предаст и не бросит, из тех, кто всегда будет рядом в трудные времена. Джозефу невероятно сильно захотелось броситься к ребятам на шею и заобнимать их, но он вовремя подавил этот порыв сентиментальности: им знать об этом не обязательно, пусть лучше и дальше думают, что если Джозеф — социально-зависимое существо, то и надёжных товарищей у него навалом. Плюс ко всему, так у Цезаря будет меньше поводов подшутить над ним. — О да, пицца, умираю с голоду! — блаженно протянул Нориаки, расторопно подсаживаясь за стол и с жадностью давно не кормленного зверя налетая на основное блюдо, в то время как Цезарь первым делом приметил несколько очень интересных бутылочек виски и принялся вскрывать сразу три, будучи уверенным, что минимум одну выпьет самостоятельно, пританцовывая при этом под любимую «Girls, girls, girls» Mötley Crüe и приговаривая: «А вот эти малышки идут к папочке…». Джотаро на всё это зрелище лишь устало закатил глаза и покачал головой. А Холи ещё говорит, что это он не умеет вести себя в гостях! — О, спасибо, Джотаро, они же жутко дорогие, — слегка виновато донеслось из гостиной, а секундой позже Джостар показался в дверях с набором фирменных барабанных палочек из американского ореха, дуба и палисандра. Альфа давненько уже планировал приобрести такие палочки, которые не сломаются хотя бы в ближайшие несколько недель, но постоянно было то некогда, то просто руки не доходили, то безжалостно жаба душила. Ударник смотрел на вскрытый набор с восторженным благоговением, словно никогда ещё ничего подобного не видел, и, казалось, даже боялся держать его в руках или как-нибудь не так подышать на него. — Только не надейся, что хорошие палочки чудом сделают из тебя профессионала, — прагматично заметил Джотаро и улыбнулся одними уголками губ, с наслаждением потягивая любимое вишнёвое пиво; тот факт, что Джозеф позаботился даже о такой мелочи, хотя откопать этот сорт где-то было непростой задачей, тёплыми объятиями грел душу. На самом деле, Куджо не раз с момента прослушивания думал о том, что решение принять в Star Platinum именно их с Нориаки было едва ли не лучшим решением в его жизни, и в такие моменты, как этот, чувствуя малейшую заботу в свой адрес, убеждался в этом в очередной раз. — Теперь посмотри мой, — вдруг поторопил Цеппели на удивление дружелюбно, будто ещё минуту назад они с ударником не готовы были придушить друг друга за не особенно удачные шутки в порыве мелочной злобы, и облокотился на стол обеими руками, склоняясь над ним с излишней заинтересованностью: так, как обычно делают это люди, собравшиеся слушать удивительные сплетни. Розоватые губы растягивались в чеширской улыбке параллельно тому, как Джозеф удивлённо хлопал глазами, не в силах поверить, что предмет его обожания ни с того, ни с сего начал вести себя чуть ли не заигрывающе. — Джозеф, душка, тебе нужно рассмотреть подарок, а не меня. — Да больно ты мне нужен! — тут же воскликнул ударник, заливаясь, впрочем, краской, про себя в очередной раз повторяя, что единственный способ не опозориться в разговоре с Цезарем — это ни в коем случае не молчать. Хотя, говорить, что попало, вообще-то, тоже стратегия не из лучших, ведь на любую небрежно брошенную фразу хитрый итальянец обычно отвечал что-то вроде: «Помолчал бы лучше — за умного сойдёшь!», но об этом юноша уже не думал, заглядывая в чёрный пакет одновременно со снисходительным высокомерием и неудержимым любопытством. Пакет, стоит отметить, подозрительно сильно смахивал на обыкновенный пакет для мусора, но Джостара это ни капельки не смутило: всё-таки не каждому хватает таланта или хотя бы элементарного терпения на красивую упаковку, да и упаковка, в общем-то, — это совсем не главное. Главное — внимание, заботливо уделённое в процессе выбора подарка, факт того, что человек о тебе думал и вспоминал. Или, может быть, альфа просто успокаивал себя такими мыслями, ведь изначально не рассчитывал получить от Цезарино что-то большее, чем презрительный плевок в лицо. Джозеф удивлённо вскинул бровь и раскрыл пакет ещё чуть шире с такой опаской, будто из него должна была в любую секунду выстрелить несмываемая краска или очередной заряд конфетти, ибо не смог сперва разобрать, чем являлось полосатое нечто, напоминающее то ли безвкусную футболку, то ли весьма уютную пижаму. Юноша бережно коснулся вещицы пальцами и почувствовал приятную на ощупь пряжу, а стоило потянуть за неё, как она гибкой змеёй вытянулась в длинный шарф, мягко спадающий на пол. — О, Цезарино, это… — лицо альфы медленно вытянулось в немом неверии, и он буквально поперхнулся собственными словами, ведь глубина благодарности, охватившая его, была настолько всеобъемлющей, что юноша просто не мог с ней бороться: во-первых, он никогда в жизни не видел таких роскошных шарфов, во-вторых, как раз такой защищающей от любых морозов вещи ему в гардеробе и не хватало. Всё то, что ударник мерил в многочисленных магазинах с одеждой, либо совершенно не красило его максимально сомнительным цветом, либо оказывалось до мурашек неприятным на ощупь. Джостар едва мог поверить, что Цезарь настолько чётко угадал одно из его самых сокровенных желаний; ещё труднее было поверить в то, что Цезарь действительно сделал ему настолько чудесный подарок. — О мой бог! Он прекрасен! — наконец воскликнул парень после пары секунд молчаливого разглядывания подарка, а после добавил тихо, почти шёпотом, — спасибо, — и тот взгляд, которым альфа одарил итальянца, показал всю его благодарность лучше любых слов. Цезарь всё так же выжидающе сидел, облокотившись на стол, но улыбка его стала вдруг искренней, почти ласковой, пока он наблюдал за тем, как альфа напротив с щенячьей радостью обматывался обновкой, усердно потираясь о неё то щекой, то руками, то шеей, как в детском восхищении оглядывал каждый сантиметр пряжи, настолько тёплой и нежной, что хотелось обернуться в неё целиком, с ног до головы, и лежать так если не целую вечность, то хотя бы целый день. Подобно тому, как длинный шарф обвил мускулистую шею ударника, сердце Цеппели наполнило странное удовлетворяющее спокойствие, теплота от осознания того, что такой совершенно обычный, казалось бы, подарок, мог вызвать на лице Джозефа столько эмоций. Итальянец даже на секунду задумался о том, как вообще когда-то мог хотеть ударить или наброситься на это милейшее существо, которое стояло сейчас перед ним и тёрлось о шарф с таким упоением, словно это было самой драгоценной вещью на всём белом свете. — Я сам его связал, — вдруг гордо, но при этом на удивление мягко выдал Цеппели, чуть задирая голову и улыбаясь в этот раз победно, не стесняясь своего мимолётного хвастовства: ему пришлось изрядно попотеть, чтобы изготовить такую огромную вещь, но в то же время он предвидел, что от такого подарка Джозеф будет в восторге, а потому теперь в полной мере ощутил, что потраченных усилий ему ни капельки не жалко. Сейчас поздние вечера, проведённые со спицами в руках и с хвойными ароматическими свечками, зажжёнными для вдохновения, вспоминались с приятным, почти ностальгическим чувством. На самом деле, за такие огромные изделия итальянец никогда ещё не брался, но как только эта идея возникла у него в голове впервые при мысли о том, что Джостару точно подойдёт что-то настолько же уютное, как и его собственный зимний запах, от неё уже невозможно было отказаться. — Ты умеешь вязать?! — тут же воскликнул Джозеф так резко, словно его опалило огнём или окатило ледяной водой, а потом поспешил в очередной раз поднести нежную пряжу к лицу и медленно втянул носом воздух. Стоило немного сконцентрироваться, как альфа почувствовал тонкие, ещё не успевшие выветриться мятные нотки, и этот знакомый бодрящий запах заставил ударника невольно опять обвить шарф руками, будто тот мог взять и исчезнуть в любую секунду. Смутное осознание того, что от мяты вскоре не останется и следа, пробудило в Джостаре секундную тоску, а от осознания того, что итальянец, должно быть, потратил не один вечер на такую внушительную работу, стало по-настоящему неловко. — О, а я думал, ты только девчонок кадрить умеешь, — подколол следом Нориаки, чьи слова едва ли можно было разобрать из-за чавканья, и лишь отправил новый кусочек пиццы в рот с ни капельки не впечатлённым видом. Омега и сам не знал, почему не удивился этой новости; возможно потому, что Цезарь очень ласково относился к своей матери и интересовался всем, что она делает, а значит, скорее всего, и вязанием тоже, а возможно потому, что знал — в глубине души блондин был очень заботливым человеком, совсем не таким надменным и чёрствым, каким предпочитал казаться всем вокруг. — Говорил же, он и не такое может, — хмыкнул Джотаро, вновь делая скромный глоток пива и мысленно хваля себя за то, что не выдал тайные увлечения брата несколько недель назад, когда была такая возможность. Во-первых, если бы кто-то узнал об этом заранее, подарок Цезаря не возымел бы должного эффекта, а во-вторых, гитаристу не особо хотелось быть избитым старой доброй битой, которая за время своего существования успела побывать не в самых приятных местах. Куджо и в этот раз тактично предоставил возможность выбора итальянцу, и тот неожиданно решился на откровение: — Я ещё и шить умею — мама научила. Мне всегда было интересно помогать ей, — блондин на удивление спокойно признался в своих потайных страстях, пожимая плечами так буднично, будто настолько искусно вязать мог каждый третий человек на планете, и ничего необычного в этом не было и быть не могло. — Так здорово! — бирюзовые глаза Джозефа засияли двумя аквамаринами в лучах восходящего солнца, и почему-то от такого зрелища в душе Цезаря вновь тёплым вязким мёдом растеклось нежданное тепло, но только он захотел ещё как-нибудь подчеркнуть свои многочисленные таланты, удовлетворяя само собой возникшее желание вызвать у Джозефа ещё больше восхищения, как последний, будто подгадав этот момент, ляпнул, — Ты прям идеальная жёнушка, — да ещё и поиграл своими чертовски красивыми, но чересчур уж подвижными бровями, — свяжешь мне ещё что-нибудь? — Может быть, — положительный настрой Цезаря тут же улетучился, и до ответа он снизошёл уже с толикой высокомерия, стараясь, однако, не показывать внезапно накатившего смущения из-за нового оригинального прозвища, а за ним и подкравшейся дикой кошкой злобы. Почему снова при виде сияющего от счастья, но говорящего при этом какие-то глупости, Джозефа, одновременно хотелось обнять его и треснуть ему? Этот взрывной микс эмоций просто разрывал альфу изнутри яростным ураганом, скручивал внутренности и выворачивал наизнанку, от этих слишком сильных, чтобы их отрицать, чувств до жути хотелось избавиться, но юноша не мог: это было выше, гораздо выше его сил. — Класс! — Джостар, очевидно, не заметил резкой перемены в тоне друга, а потому продолжил так же вдохновлённо, как и начал, — так, а теперь вишенка на торте. Во всех смыслах «вишенка», — на этой ноте шатен многозначительно подмигнул рыжему, целиком и полностью довольный собственной шуткой, на что последний лишь скривился, как при виде недомытой сковородки посреди горы уже чистой посуды, и грузно откинулся на спинку скамейки, сползая вниз так, чтобы только голову из-под стола было видно. — Что тут у нас… — альфа аккуратно развернул картину, точно холст был хрустальным, а не тканным, не желая мять даже обыкновенной упаковочной бумаги, и как только увидел верхний её уголок, сразу вспомнил все те разы, когда чуть ли не на коленях умолял омегу сделать если не полноценных портрет, но хотя бы очень быстрый набросок, и с ликующим, необузданным воодушевлением воскликнул: — Да ладно! Кекс, это невероятно! — но уже через мгновение на лице его мелькнул дикий ужас. Джотаро еле сдержал подступивший к горлу смешок: он всё-таки догадался тогда, в гостях у Нориаки, кем была та самая гордая воительница, обнимающая именинника на картине… — Что там такое? Покажи, — тут же поинтересовался Цезарь, собираясь уже вскочить с места и подойти, как вдруг Джостар крикнул что-то вроде: «Нет! О мой бог!!!» и, как ошпаренный, убежал в свою комнату, прижимая драгоценный подарок к груди и тщетно стараясь обвить его руками абсолютно со всех сторон, чтобы ни одного лишнего мазка краски постороннему взгляду видно не было. Итальянец замер в немом шоке. Что могло на картине вообще такого быть, чтобы ударник так застеснялся даже просто разок показать её всем? — А вы чё ржёте?! — после пары секунд глубоких раздумий рявкнул Цеппели на Джотаро с Нориаки, которые всё это действо сопроводили еле сдерживаемым смехом и крайне сомнительным переглядыванием. Он всей душой ненавидел быть единственным, кто не понял хорошей шутки, а сейчас был именно тот самый момент, и это просто выводило из себя. — А ну заткнулись! — продолжил итальянец всё тем же сквозящим нешуточной угрозой голосом, но от печальной участи парней спас как обычно вовремя вернувшийся Джозеф; всё-таки госпожа удача действительно всегда неизменно сидела в его седле. — Если хотите, можно в настолку какую-нибудь потом сыграть, у меня их много, — ударник не только в совершенстве владел искусством интриги, но и прекрасно знал, как изящно и ловко свести тему, а потому поспешил воспользоваться своими навыками и звучать настолько естественно и спокойно, будто не вылетел стрелой в коридор всего минуту назад, — только сначала доешьте пиццу. И чтобы ни куска не осталось! — О-о, не волнуйся, с этим я и один справлюсь, — сразу же гордо поддержал идею Какёин, уже обессиленно, впрочем, доедая четвёртый кусочек пепперони, и потянулся за следующим с таким усилием, словно огромный валун собирался поднимать, а не тесто с колбасками. Однако сдаваться и отступать рыжий явно не собирался, а потому упрямо проигнорировал замечание Джотаро о том, что ему «возможно, на сегодня хватит» и победно поднял несчастный кусочек над головой, подобно вожделенному трофею, полученному в смертельной схватке. — Тебя что, совсем дома не кормят? — Джотаро задал вопрос риторический, почти насмешливый, ибо отлично знал о пылкой любви своего рыжего друга к сладостям и фастфуду, но брови при этом свёл с искренним сочувствием, ибо хрупкое телосложение Нориаки и его преисполненный радости от вида пиццы взгляд просто не могли оставить равнодушным. — А мне кажется, кто-то просто очень жадный, — прагматично ответил за омегу Цезарь, попутно разливая Дэниэлс по тумблерам для виски и придерживая стильную бутылку так же аккуратно, как мать держит своего новорождённого ребёнка, чтобы защитить от всех напастей внешнего мира, а потом продолжил громче, чересчур торжественно для вполне скромного мероприятия, — я предлагаю выпить! — Я не жамный, это пмосто моя любимая! — только поспешил оправдаться Какёин, как альфа перебил его: — Тихо ты! Так вот, я предлагаю выпить, — и встал из-за стола, как на каком-нибудь светском мероприятии, поднимая при этом тумблер на уровне головы, — за то, чтобы наш дорогой Джозеф в скором времени помог нам найти нормального ударника! — Эй! — только встрял возмущённый Джозеф, как его перебил громкий вскрик Нориаки: «С Новым годом!», после которого парни принялись активно чокаться, полностью игнорируя опешившего именинника. Впрочем, Джостар не хотел отставать, а потому чуть наклонился вперёд вместе со всеми и не сдержал смешка, наблюдая за забавным лицом Кекса, набившим полные щёки пиццы, Цезарем, так сильно столкнувшим свой стакан с чужими, что содержимое чуть ли не пролилось на опрометчиво постеленную белоснежную скатерть, и Джотаро, кинувшего за это на старшего брата свой привычный разъярённый взгляд. Эти глупые шутки и безосновательные мелкие перепалки быстро стали у парней классикой и не казались теперь чем-то обидным, а потому ударник не мог перестать улыбаться, думая о том, что готов был бы простить друзьям любые слова и проколы уже просто за то, что они появились в его жизни.***
Когда коробки из-под пиццы опустели, одна из бутылок виски была полностью осушена, а все насущные новости и сплетни обсудили, у Джозефа возникла гениальная, по крайней мере, как он сам считал, идея: — Парни, как насчёт провокационных игр? — ударник одарил присутствующих самой глупой улыбкой, на которую только был способен, и поиграл обеими бровями так активно, как только мог, а потом по очереди левой и правой, и Цезарь не сдержал смешка при виде такого откровенно идиотского зрелища, но тут же осёкся и инстинктивно зажал рот рукой в слепой надежде, что остальные сочтут хриплый смех за внезапный приступ кашля. Как смел этот косматый снова его смешить? И как смел сам итальянец снова смеяться над такими глупостями? — Например, карты на желания? Или, может, «правда или действие»? — взгляд Джостара за секунду стал настолько хитрым, что сразу стало ясно: он что-то замышлял, и это «что-то» явно было чем-то недобрым. — Во втором случае ты хотя бы жульничать не будешь, так что почему бы и нет, — вдруг поддержал Кекс, слегка напряжённо пожимая плечами и попутно про себя отмечая, что оба варианта предполагают возможное исполнение желаний, а значит, с таким аферистом, как Джозеф, лучше постараться никогда не выбирать «действие». — Отлично! — тут же обрадовался ударник, с почти садистским наслаждением потирая руки, как типичный злодей из какого-нибудь третьесортного мультфильма, после чего заметил скептический взгляд скрестившего руки певца и обратился к нему, — Цезарино, твоя следующая фраза: «Ты, пёс, что-то задумал, не так ли?» — Ты снова не угадал, — с благородным, королевским самодовольством ответил тогда Цезарь, и лицо ударника вытянулось в искреннем удивлении в очередной раз за вечер. Как так могло произойти? Почему вновь не удалось предсказать слова друга? Всё, что Джостару оставалось, — это мучительно выбирать между дурным сном или чёрной магией, ибо никаких других оправданий произошедшему он найти просто не мог. — Мне плевать, что ты там задумал, потому что ты будешь в такой же опасности, как и мы все. Кто знает, что мне может прийти на ум. — Он прав, Джозеф. Лучше не расслабляйся, — поспешно согласился Джотаро, глядя мимо ударника каким-то стеклянным взглядом, судорожно вспоминая, как уже решился однажды поиграть со старшим братом в подобные игры. Ни во что хорошее это, конечно же, не вылилось, потому как после очередного проигранного желания Куджо пришлось весь вечер строить для новоиспечённого четырнадцатилетнего снежного короля армию снеговиков и трон из мокрых снежков и кривых сосулек. Именно тогда, кстати, случился один инцидент, после которого японец этих самых снеговиков начал всей душой ненавидеть.***
Для игры в «правду или действие» музыканты оперативно перебазировались в гостиную, поближе к двум внушительных размеров старинным колонкам, которые Джозефу всё-таки удалось реабилитировать, а также к залюбленному Цезарем шикарному белому дивану и стеклянному кофейному столику. В общем-то, модный и минималистичный дизайн гостиной Джостаров стал ещё одной причиной, по которой это место в квартире было у певца любимым, а потому он первым поспешил завалиться на привычное место с недопитыми бутылками Дэниэлса в обеих руках и едва не вступил с Джозефом в смертельную схватку, когда тот не очень вежливо попросил его подвинуться и в шутку предложил использовать одну из бутылок дурманящего напитка для предстоящей игры. Впрочем, конфликт вскоре был исчерпан: Джозеф схватил первую попавшуюся под руку пустую бутылку из-под какой-то газировки и, оправдав свой первых ход тем, что он сегодня именинник, крутанул её, стараясь при этом придать своему лицу нейтральное выражение, что не особенно удалось, ведь в глубине бирюзовых глаз слишком очевидно плясали шальные огоньки: ударник с самого начала надеялся любыми способами урвать первый ход, а теперь, когда это провернуть удалось, чертовски сильно надеялся, что бутылочка остановится на Цезаре и ни на ком другом. Очевидно, удача всё ещё была на стороне альфы, а потому, к его превеликому счастью, так оно и вышло. — О, кажется, я начинаю! — в этот раз скрыть кровожадную радость оказалось ещё сложнее, чем в первый, или, может быть, Джостар просто не особо пытался; всё равно парни условились насчёт принятых в процессе игры решений ни за что не передумывать, а значит, можно быть спокойным за то, что Цезарь уже в любом случае, независимо от выбранного далее варианта, не отвертится. — Жулик, — тут же заметил Цеппели, прыснув это слово максимально пренебрежительно, будто это могло как-то спасти его либо от пошлого желания, либо от чересчур откровенного вопроса, а именно это, как показалось певцу по одному взгляду на чертовски удачливого друга, его и ждало. — А вот и нет! — Джозеф возмутился в ответ настолько искренне, что даже Цезарь почти поверил этим словам, а потому вздохнул разочарованно, одновременно с горечью и гордостью признавая поражение. Ударник же неумолимо продолжал, — итак, правда или действие? — Правда, — казалось единственным верным вариантом, ну или по крайней мере тем, который хоть немного оттянет неизбежную печальную участь итальянца, а в том, что участь его при выборе «действия» будет печальной, не сомневался никто из присутствующих. — Вот представь ситуацию, — начал Джозеф с таким страстным упоением и так активно при этом жестикулируя, что Какёин, сидящий напротив, поперхнулся со смеху поглощаемой газировкой; ему страшно было даже представить, какую абсолютно гипотетическую, разумеется, ситуацию обрисует альфа, чтобы сделать Цезарю очередной намёк на свою пылкую симпатию, — мы вчетвером на необитаемом острове, — ну вот, замечательное начало, а Цеппели ведь только понадеялся, что хотя бы в этот раз обойдётся без глупых пошлостей! — и все умеют строить плоты, кроме тебя, но мы поссорились, и теперь построить супер-крутой плот на двоих любой из нас согласился бы, только если бы ты переспал с ним, — Джотаро, аккуратно похлопывающий до сих пор хихикающего Нориаки по спине, чтобы помочь тому отдышаться, закатил глаза от нестерпимого испанского стыда: как вообще косматому альфе могло прийти в голову что-то настолько невероятно очевидное? Хотя, логика Джозефа давно стала считаться в кругу музыкантов практически новым чудом света, а потому и объяснениям простых смертных порой не поддавалась. Наконец, последовал ожидаемый всеми вопрос, — с кем бы ты переспал? — после чего Цеппели, единственный, кто не выглядел шокированным или хоть сколько-то удивлённым, с чувством полного собственного достоинства откинулся на спинку дивана, гордо закинул ногу на ногу, с дьявольским наслаждением отмечая, что это движение заставило Джостара уже который раз за вечер буравить бёдра, обтянутые тонкими белыми джинсами, взглядом, и выдал спокойным, полным осознания собственного остроумия голосом: — Джозеф, душка, я бы натравил вас всех друг на друга и жил бы себе один припеваючи. — Такого варианта не было! — тут же возмутился ударник, стукая кулаком по столу от накатившего шквала эмоций, явно не ожидая чего-то хотя бы отдалённо похожего на полученный ответ. — И что? — И то, выбирай по-нормальному! — Джозеф явно просто так сдаваться не собирался, а потому чуть ли не подскочил с места, стремясь поскорее придумать хоть что-то более-менее убедительное. Наблюдая за всем этим действом, Джотаро с Нориаки то и дело многозначительно переглядывались, а когда гитарист устало потёр пальцами густые брови, словно стараясь сделать вид, что с косматым альфой, задающим тупейшие в мире вопросы, не знаком, омега пододвинулся к нему на стуле и шепнул: «Лютый кринж», после чего парням пришлось приложить неимоверные усилия, чтобы не заржать в голос. — Вот представь, что на острове вообще пусто, а ещё очень мало еды, так что думать надо быстро, — не унимался ударник, а увидев не впечатлённое лицо Цезаря, решился на ход конём, — и Холи ждёт тебя дома, совсем одна, волнуется, как там поживает её любимый сыночек… — Тогда Джут, — сказал, как отрезал, в конце концов Цеппели, совершенно непринуждённо рассматривая недавно сделанные ногти и сладостно предвкушая очередную реакцию Джостара на такие поспешные и неожиданные выводы; итальянец не мог не признать, что иногда мучить косматого альфу было просто несказанным удовольствием, зажигающим какой-то давно потухший огонёк глубоко в душе, где-то там, куда ещё не добралась гниль, где-то, где она ещё оставалась светлой и чистой. Джозеф же, услышав это, задрал-было победно голову, но секундой позже осознал, что певец произнёс далеко не его имя, а потому тут же вскрикнул истошно, будто ему вонзили нож в самое сердце, что, впрочем, было не совсем далеко от правды: — Да почему он-то сразу?! — а потом добавил ещё более возмущённо, — и вообще, вы братья! — Не родные, значит, не считается, — только пожал плечами в ответ Цеппели, тут же хитро подмигивая Нориаки, случайно поймавшему его взгляд, и заставляя тем самым лёгкое удивление на лице омеги в мгновение ока смениться нешуточным смущением, а веснушчатые щёчки залиться предательским румянцем. — Ещё как считается! — Ты просто не нравишься ему, смирись уже, — лаконично встрял Джотаро, допив последний глоток пива и зрелищно смяв бутылку в маленький комочек, а потом заглянул ударнику в глаза с едва читаемым, но подлинным сочувствием. Джозеф на это лишь подавленно свёл брови и скрестил руки на груди уже не в гневе, а в отчаянии, в попытке закрыться от внешнего мира и скрыть медленно, но верно растущую в сердце печаль. Он мог предаться ей перед сном, мог в полном одиночестве, но только не здесь, не при ком-то, а потому попытался прозвучать отрешённо, так, чтобы перемена в настроении не слишком бросалась в глаза: — Да ну вас, сами крутите теперь эту бутылочку... — Какой ты, оказывается, обидчивый, — заметил Цезарь почти виновато и хотел было пошутить, чтобы как-то утешить друга, но, услышав в ответ лишь грубое «завались», натянул свою обычную хитренькую ухмылку и без зазрения совести крутанул бутылочку, да так медленно, что это почти можно было счесть за откровенное жульничество. Он сделала лишь один круг в напряжённой тишине прежде, чем остановиться на намеченной цели, именно той, за которой итальянец и вёл охоту с самого начала. — Джотаро. Вот это совпадение — констатировал факт певец, пытаясь улыбнуться удивлённо, строя из себя всеми силами невинного ангелочка, в чьи планы сегодня не входило пытать младшего брата, — у меня как раз есть к тебе вопрос, но для начала: правда или действие? — Правда. Задавай, — Куджо согласился решительно, смело, без единого сомнения встречая лисий взгляд, потому что оба брата знали, какой вопрос последует за этим выбором; оба знали, что отвести взгляд сейчас — равно признать поражение. Тишина вновь повисла в воздухе натянутой леской на пару мгновений, и за это время между альфами успело вспыхнуть настоящее немое противостояние, которое, впрочем, никак не бросалось в глаза, лишь чувствовалось на уровне инстинктов. — Тебе кто-нибудь нравится? — прозвучало будто бы невзначай, и хотя Цезарь предполагал, каким будет ответ, в душе у него всё равно продолжала теплиться надежда, что братишка одумается, поймёт, наконец, что чувства — это не всегда бремя и не всегда слабость, что признает очевидную правду. Но Джотаро сдаваться точно так же не собирался; он был не менее упрямым, чем его старший брат, а потому просто не мог взять и предать свои принципы, принять поражение перед незримым врагом в виде новых, неизведанных чувств. В ожидании ответа гитариста в равной степени напряглись и Джозеф, и, куда более сильно, Нориаки, для которого считанные секунды тянулись мучительной вечностью, заставляющей сердце замереть от тягостной тревоги, тучами сгущающейся в груди. Не просто же так Цезарь задал именно этот вопрос? Он же единственный может прочитать Джотаро, как открытую книгу, единственный знает его лучше кого бы то ни было. Неужели… — Нет. Мне это не нужно, — резко ответил Куджо, ещё раз повторяя уже ставшие жизненным кредо слова, глядя на старшего брата победоносно, но при этом абсолютно безрадостно. Почему-то от маленькой победы не возникло желания улыбнуться или саркастично пошутить; вместо этого сердце сжалось с лёгкой болью, с непонятным разочарованием из-за собственного заключения. — Ладно, — пожал плечами Цезарь, гораздо более спокойно, чем Джотаро того ожидал; возможно, даже безразлично, — крути, твоя очередь. Гитарист едва заметно приподнял бровь, не в силах сперва поверить, что его брат действительно так просто решил отступить и повременить с бестолковыми спорами, и, глубоко задумавшись, ударил по бутылке с такой силой, что она закрутилась, точно заведённый волчок, и в конце концов горлышко медленно, будто бы нерешительно указало на Нориаки. — Кекс, — констатировал Куджо, а когда услышал в ответ на свой следующий очевидный вопрос уверенное: «Правда», вновь погрузился в раздумья, ибо вдруг осознал, что находится меж двух огней: с одной стороны, выпала прекрасная возможность узнать что-то действительно важное, может, даже сокровенное, с другой — ляпнуть первое, что придёт в голову, просто чтобы поскорее отмучиться. В конце концов альфа пришёл к логичному выводу, что такой шанс выпадает не часто, а потому выпалил раньше, чем успел передумать, — к тебе когда-нибудь приставали? – потому что мысли сами собой уже несколько раз возвращались к этому вопросу, об ответе на который можно было лишь догадываться. «Зачем я, блядь, это спросил?» — пронеслось в голове Куджо молниеносным ураганом секундой позже, когда в гостиной совершенно неожиданно повисла давящая, в какой-то степени угнетающая тишина, а сердце забилось быстрее из-за нарастающей изнутри неловкости; иногда юноша буквально ненавидел себя за бестактность, которую самостоятельно контролировать не мог, и теперь, когда забирать слова назад было уже поздно, масла в огонь подлили Джозеф, с видом полного ужаса прикрывший рот рукой, и Цезарь, страдальчески приложив ладонь ко лбу, вопрошая про себя всех известных и не очень богов, за что ему на голову свалился младший брат-идиот, совершенно не понимающий, какие вопросы в какой обстановке стоит, а какие не стоит задавать. — Да, — на удивление сухо отозвался Нориаки, словно ни капельки не проникшийся напряжённой атмосферой, — много раз, — прозвучало следом без единого намёка на страх и безо всяких сожалений. Омега давно смирился со своей участью быть иногда освистанным на улице, хлопнутым по заднице в коридоре университета или «случайно» облапанным в час пик в метро. Конечно, случалось такое не часто, и непростительно далеко, благодаря юркости бывшего брейкдансера, ещё не заходило, но и такого опыта вполне хватало, чтобы рыжий успел отхлебнуть свою порцию обжигающей горло обиды на почти полное, как иногда казалось, отсутствие правосудия в городе и перестал стесняться рассказывать о подобных подробностях жизни, которые со временем начал воспринимать как нечто не более значительное, чем обычные биографические факты. Гораздо ужаснее воспоминаний обо всех произошедших инцидентах было сейчас ловить на себе сочувствующие взгляды друзей; хорошо ещё, им хватило ума промолчать, а не осыпать Какёина бесполезными словами поддержки, из-за которых в момент обычно становилось тошно. Джотаро был близок к тому, чтобы сказать что-то, но тоже вовремя остановился, выбрав вместо этого буравить друга таким взглядом, словно тот пережил настоящую разрушительную катастрофу. Сильные кулаки сжались помимо воли их обладателя, а челюсть сомкнулась до боли плотно, потому что альфа подозревал, что ответ на его вопрос будет положительным, но даже не думал, что подобное могло случаться настолько часто, чтобы Нориаки вот так легко об этом говорил. Гитариста вдруг мерзким паразитом начало грызло изнутри непонятное чувство безотчётной тревоги, нечто отдалённо напоминающее плохое предчувствие, смешанное с бессильной яростью; будто кто-то планировал напасть на рыжего прямо сейчас, прямо в эту секунду, или как только тот выйдет из квартиры и скроется из виду. В какой-то момент это чувство стало таким невыносимым, что нестерпимо захотелось схватить омегу за руку, сжать её крепко-крепко, но в то же время бережно, аккуратно, и никогда уже не отпускать, чтобы такие вещи ни за что не повторились снова, чтобы никто не посмел даже грязно подмигнуть Нориаки, не то, что посметь прикоснуться к нему. Сам Нориаки, к счастью, дальше в откровенно противные воспоминания погружаться не стал, наоборот, отчасти обрадовался тому, что, похоже, сумел восхитить парней своим хладнокровием, а потому бутылочку крутанул лёгким и уверенным движением. — Джозеф! Правда или действие? — Действие! — глаза альфы буквально засветились от счастья подобно маленьким драгоценным камням, и он подбоченился, готовый к любому, даже самому сложному и опасному заданию, чтобы продемонстрировать всем вокруг свою смелость и намекнуть тем самым на то, что выполнять задания не сложнее и не страшнее, чем отвечать на вопросы, — Ну наконец-то будет весе… - только начал Джозеф, как вода перебил его: — Купи мне мороженое, пожалуйста. — Что?! И это всё? — на этот раз Джостар был откровенно разочарован; ему совсем не льстила идея тащиться на улицу прямо посреди игры в свой собственный День рождения, да ещё и по темноте, но выбора не оставалось, поскольку правила нарушать альфа хотя бы сегодня не собирался, и от этого становилось ещё более тошно и обидно. — А чего ты ожидал, что я тебе Луну с неба прикажу доставать? — непонимающе моргнул Кекс, лениво потягивая газировку через трубочку, после чего Джозеф глубоко вздохнул, демонстрируя всем своим видом трагичность своей судьбы, и оторвался-таки от дивана, но кряхтел при этом, точно старый дед, которого уже лет пять мучает артрит и набор ещё бог весть знает каких старческих болячек. — Вы точно справитесь, дедушка? Присядьте хоть на дорожку, разотрите больные колени… — Мне полегчает, только если Цезарино их разотрёт, — полустрадальчески-полумечтательно протянул Джозеф, демонстративно хватаясь за колени руками, будто они неистово болели, но блондин тут же ответил: — Я тебе только кулаком лицо растереть могу, уж извини, - и совершенно невинно пожал плечами. — Да ты уйдёшь уже или как? — раздражённо встрял следом Джотаро, вскрывая очередную банку пива, заранее припрятанную под кофейным столиком, и это было последней каплей. — Ой, злые вы! Вот уйду от вас и не вернусь. И делайте, что хотите, — ударник попытался звучать обиженно, но после того, как в него полетело безжалостное «окей» Цезаря, ничего не оставалось, кроме как удалиться с гордо поднятой головой, но в глубоко расстроенных чувствах.***
К счастью, ближайший круглосуточный магазинчик находился не очень далеко от дома парней, а потому спустя каких-то двадцать минут Джозеф уже впопыхах открывал дверь своей квартиры с целым пакетом мороженого в руках. Альфа купил побольше специально, со злобы, чтобы остальным стало стыдно: они, видите ли, гнали его под хвост в его, между прочим, праздник, а он после этого ещё и решил угостить всех, поступил, так сказать, благородно! «Уже представляю их виноватые лица», — с упоением думал ударник минутой позже, уже поспешно скидывая джинсовку, чтобы как можно скорее застыдить в край обнаглевших друзей, после чего вдруг замер, точно пугливый зверёк, почуявший что-то неладное, поднял голову и внимательно прислушался. — Ну давай, Джут, ты чего темп сбавил? Уже выдохся? — Нори… Нориаки, ты сжал меня слишком сильно... — Мм? Я тебя не слышу! — Так, парни, не отвлекайтесь, а то хорошего кадра не получится. — Какого чёрта здесь… — только и успел прошептать ошарашенный Джозеф, чьё воспалённое воображение успело вырисовать картины совершенно разного содержания, приличного и не очень, после чего птицей влетел в гостиную, едва не забыв то, за чем вообще выходил из дома, и перед его глазами развернулась невероятная сцена: Джотаро с максимально сконцентрированным видом отжимался посреди гостиной, и напряжённые узлы мышц говорили о том, что занимался он этим уже довольно продолжительное время, Какёин улёгся на беззащитного японца плашмя, уютно устроив голову между его массивных лопаток и бессовестно сжимая руками упругую грудь, а Цезарь сидел на спинке дивана верхом, как на коне, для лучшего ракурса, и старался не смеяться в голос, чтобы не трясти лишний раз телефон, на который всё это безобразие снималось. — Кекс, — низкий бас Джотаро прозвучал почти как упрёк; не то, чтобы альфа был против или чувствовал себя некомфортно, может, даже наоборот, ощущать на себе небольшой вес омеги было отчасти приятно, потому что он напоминал большую грелку или мягкую плюшевую игрушку, но терпеть такое нахальство уже минут пять подряд было немного… Чересчур. — Да что?! — слишком самоуверенно для своего нынешнего положения возмутился рыжий, даже не думая пока что бросать своё занятие, — может, я на наличие опухоли ощупываю… — Нориаки изо всех сил попытался изобразить глубокую задумчивость и тихонько закивал собственным мыслям, хмыкая при этом, словно врач, проводящий тщательный осмотр безнадёжно больного пациента. — Какой, нахер, опухоли? — процедил сквозь зубы Куджо, одновременно от нарастающей злобы и от того, что каждое слово из-за сбившегося дыхания становилось произносить всё сложнее, после чего где-то сзади послышался возмущённый до глубины души голос Джозефа, крайне задетого тем, что даже теперь, когда он вернулся, никто не обратил на него должного внимания: — Египетская сила… Вы что, без меня играли?! — Ну играли и играли, чё бубнить-то? — небрежно кинул на это Цезарь, торжественно завершив, наконец, съёмку и грациозно спрыгнув со спинки дивана, пикантно вильнув при этом бёдрами и невольно притягивая к себе тем самым пристальное внимание именинника, — так, всё, закругляйтесь, я насчитал пятьдесят.***
Конечно, Нориаки пришлось потерпеть упрекающий взгляд Джотаро в свою сторону, а Цезарю — нытьё Джозефа по поводу того, что «никому он тут не нужен», но в конце концов очередную возможную перепалку удалось успешно обойти стороной: Куджо подтвердил, что всё в порядке, и никакого особого дискомфорта он не ощутил, а Джостар принял почти искренние извинения Цеппели, который, впрочем, не считал себя виноватым и скорее поступил благородно из собственной выгоды, ибо совершенно случайно заметил в коридоре внушительный пакет с разными сортами мороженого и смекнул, что если его нахальство перейдёт всякие допустимые границы, никаких сладостей он попросту не получит. В конце концов его самопожертвование оправдало себя, и теперь парни вновь дружно расселись вокруг кофейного столика и беспрепятственно продолжили игру. Пока итальянец с Джотаро расправлялись со своими упаковками мороженого, Джозеф с размаху ударил край бутылочки, молясь всем богам, чтобы ему вновь попался Цезарь, но судьба впервые за вечер повернулась к альфе пятой точкой в самый ответственный момент всей его жизни, и горлышко указало на Джотаро. Действовать надо было быстро, чтобы поскорее заполучить ещё одну возможность сделать ход, а потому Джостар не придумал ничего лучше, чем спросить, проигрывал ли гитарист когда-нибудь в драке. Короткое утверждение последнего постепенно переросло в очередную увлекательную историю об их с Цезарем похождениях, и Джозеф вскоре даже перестал жалеть о случившемся: ему действительно нравилось слушать рассказы друзей, потому что их жизнь была по-настоящему интересной, и порой казалось, будто не существовало на свете таких передряг, в которые они бы ещё не встревали. И от полиции бегали, и с байкерами дрались, и со знакомыми бомжами, как оказалось, объединились как-то раз против каких-то обнаглевших гопников, патрулировавших их старый район в Японии. В общем, ударник так заслушался, что упустил чёткий момент, когда японец нечаянно мельком взглянул в сторону подозрительно притихшего Нориаки и… Слова Джотаро постепенно стихли, а сам он застыл и, казалось, даже перестал дышать. Кекс боялся повредить любимый вишнёвый лёд, а потому разворачивал его дольше всех, и теперь, когда заветное лакомство было полностью в его распоряжении, с нескрываемым наслаждением поднёс его к губам и медленно, аккуратно провёл языком по всей длине, от основания с деревянной палочкой до самого кончика, на котором ещё не растаяла сеточка инея. Юноша блаженно промычал и прикрыл глаза, облизываясь, смакуя любимый вкус, чтобы секундой позже склонить голову вбок и провести по льду языком с другой стороны, а потом ещё, чуть быстрее, а после ещё несколько раз с другой. Омега с опытной лёгкостью ловил подтаявшие от горячего языка розоватые капли и ловко слизывал их ещё до того, как они успевали испачкать тонкие пальцы, а в какой-то момент прижался губами к самому кончику льда и громко чмокнул его, с напором, так, чтобы растопить побольше сладкого сока и в очередной раз с упоением облизнуться. — Интересно, войдёт целиком? — тихо рассуждал Нориаки, бесстыдно окидывая лакомство оценивающим, практически зачарованным взглядом. Таких крупных, с замороженными внутри алыми кусочками вишни, ему есть ещё не доводилось, но любыми сладостями омега привык наслаждаться сполна, так что отступать не собирался, вместо этого откинул голову назад и начал медленно вбирать лёд ртом. С первого раза это удалось сделать лишь на половину: зубы свело от морозного холода, а челюсть с непривычки быстро устала. Лёд стремительно выскользнул изо рта. — Вот блин… Надо быть осторожнее, — Нориаки был полон решительности, а потому вновь провёл раскрасневшимся языком по всей длине, затем повторил попытку, в этот раз старательно обхватывая сладость не только губами, но и языком, чтобы защитить чувствительные нижние зубы. В этот раз лёд плавно проскользнул целиком, и Какёин чуть нахмурился, привыкая к необычным ощущениям, прежде чем так же плавно вынуть его изо рта, а потом откашлялся из-за того, что мороженое оказалось длиннее, чем выглядело, и достало до самого горла. Юноша быстро облизнулся, чтобы избавиться от сладких капель, стекающих из уголков рта, невинно заправил пышную чёлку за ухо и принялся облизывать лёд снова и снова, со всех сторон, иногда проводя по нему одними лишь губами, а иногда склоняя голову так, чтобы удобнее было достать самые труднодоступные места. Юноша ел с самозабвенным упоением, наслаждаясь каждой секундой, и сердце Джотаро за это время успело остановиться и забиться вновь с бешеной скоростью. Нориаки был прекрасен. Не важно, являлось ли сие выступление хитрым планом маленького гремлина, или он действительно не понимал, что поглощает мороженое чересчур живописно, итог один: все трое альф застыли подобно безмолвным ледяным фигурам и не могли отвести взгляд. Только если в лице Цезаря с Джозефом читалось искреннее удивление столь необычной технике и, возможно, даже самая малость испанского стыда, то в глазах Джотаро – благоговейное восхищение и дикая, животная страсть. Японец сидел неподвижно, точно хищник, что голодал неделями, а увидев, наконец, добычу прямо перед носом, не мог поверить собственным глазам, а потом в какой-то момент рыжий омега вдруг перевёл со льда на альфу взгляд томный, почти лукавый, после чего медленно прикрыл глаза, и Куджо шумно сглотнул, одурманенный жаром, стягивающим узлом низ живота и поднимающимся выше, опаляющим скулы и кончики ушей. Гитарист невольно представил, как Нориаки поднимает на него такой взгляд, когда они совсем одни, в тёмной комнате, которую освещает лишь тусклый свет полной луны, или при свечах, играючи отбрасывающих тени на изящные изгибы бледного тела. Джотаро отдалённо чувствовал, что задыхается, что не может пошевелиться, будто попал в капкан, из которого самостоятельно выбраться был не в силах, как не в силах заплутавший моряк избавиться от цепких чар пленяющей песни сирены. — Я лучше могу, — Цезарь был первым, кто тихо нарушил тишину, и далось ему это вполне естественно; всё-таки Нориаки его не привлекал как омега, более того, итальянец воспринимал «этого рыжего» скорее как потенциального соперника, который в худшем случае может перетянуть на себя всё внимание во время какого-нибудь выступления, ну или как неприкосновенную пассию своего младшего братишки, на которую лучше лишний раз даже не смотреть. А вот переведя взгляд на брата, итальянец невольно хихикнул и даже зажал рот рукой, чтобы не засмеяться слишком громко — до того тот выглядел со стороны забавно. Цезарь пощёлкал пальцами перед носом гитариста, и это, как ни странно, мгновенно вывело того из минутного транса. — Эй, братишка, очнись! Джотаро моргнул пару раз, словно приходя в себя после глубокого гипноза, и тут же стыдливо, судорожно отвёл взгляд, не зная, куда себя деть и чем занять. В такие моменты альфа радовался, что не состриг свои брутальные патлы ещё давным-давно, ибо при смущении сильнее всего у него краснели именно кончики ушей, и волосы служили тогда хорошим прикрытием, но сейчас даже это не спасло гитариста от полной растерянности, абсолютного непонимания того, что творилось у него внутри, отчего появился тот самый щекочущий трепет, с которым парень ждал появления Нориаки этим утром. В конце концов Куджо с силой тряхнул головой в попытке взять себя в руки и, заметив оскорбительно внимательные взгляды альф, упрекнул: — Эй! Не пяльтесь, ослы. — О, да, извини, Кекс, — Джозеф тут же виновато потёр затылок и глуповато улыбнулся, ибо внезапно у него возникло такое впечатление, будто он всё это время подглядывал за переодевающейся девушкой, хотя пялиться ни на кого из друзей, за исключением, конечно же, Цезаря, никогда не желал, а потому вскочил с места и, раскрасневшись, побежал на кухню, подыскав себе просто бесподобное оправдание, — схожу-ка принесу ещё чипсов! — Мм? — Какёин на это лишь вопросительно выгнул бровь, продолжая уплетать уже значительно уменьшившийся лёд до безумия невинно, и когда Джотаро вновь невольно кинул в его сторону взгляд, омега улыбнулся ему, но уже не вызывающе, как альфе показалось в первый раз, а очаровательно, словно пытаясь успокоить своей улыбкой бушующее сердце гитариста. — Ты и сам хорош, — хитро заметил тем временем итальянец, по-дружески толкая братишку локтем в бок и вновь выводя его тем самым из раздумий, про себя отмечая, что после такого гитарист точно отвертеться от своей очевидной симпатии не сможет. — Н-нет, я просто… — Джотаро запнулся в поиске нужного слова, но на ум как на зло ничего путного не приходило, да и как могло прийти, если стоило отвлечься, как он помимо своей воли начинал в открытую пялиться на рыжего омегу, который уже расправился со льдом и принялся старательно облизывать перепачканные пальцы? От одного лишь взгляда альфа мгновенно терял способность двигаться, говорить, даже дышать; весь воздух будто вязким бетоном застывал в лёгких. Более того, только сейчас Куджо заметил, что у него появились чертовски большие проблемы, а потому он собрал в кулак всё своё мужество и заставил себя закрыть глаза, буквально на пару секунд, чтобы немного остыть, после чего поспешно встал и стремительно направиться в сторону коридора, бросив коротко, как бы невзначай, — сейчас вернусь. — Скажи честно, Кекс, — заинтригованно начал Цезарь, как только братишка скрылся из вида, — ты это специально?***
Холодная вода, безжалостно окатившая раскрасневшееся лицо, мгновенно бодрила, отрезвляла разум, заставляла мелкие мурашки пробежать вдоль позвоночника, отвлекая тем самым Джотаро от непрошенных мыслей, настырным роем пчёл лезущих в голову, помогая ему забыться в острых ощущениях собственного тела. Альфа несколько раз ополоснул лицо, прежде чем просто постоять пару минут, грузно опираясь обеими руками на раковину. Вдох. Выдох. Возбуждение потихоньку начало спадать. Японец взглянул на своё вымученное отражение, дыша тяжело и глубоко, восстанавливая сбившееся дыхание, думая о том, как вообще сможет смотреть теперь Нориаки в глаза. Мысли снова невыносимо плотно забили разум гитариста, и как бы он ни жмурился, как бы ни пытался представить что-то отвлечённое, то и дело сам собой вспоминался затуманенный взгляд сиреневых, как цветочки, глаз, забавный противненький смех, милая широкая улыбка. Нориаки был прекрасен, и не только когда вёл себя скромно и вежливо, например, в присутствии взрослых, но даже когда нагло высмеивал причёску Полнареффа на работе, безжалостно подкалывал Джозефа и его вечные разнообразные недуги или Цезаря и его любовь к девушкам и выпивке. Омега просто был прекрасен таким, какой он есть, со всеми его недостатками, с редкими красными прыщами и многочисленными веснушками, с мягкими, хотя и не особо гладкими, рыжими волосами. — Блядь, — несчастно выругался вслух Джотаро, неохотно признаваясь, что думает о друге слишком часто, чтобы найти этому логическое оправдание. Чтобы найти хоть какое-то оправдание вообще. И дело было даже не в злосчастном мороженом; раньше вечера, когда Какёин не мог отпроситься прийти в гости или пойти погулять у разъярённой матери, проходили в лёгком предвкушении следующего дня, следующей возможности увидеться и поболтать с ним; теперь такие дни становились настоящей пыткой. На секунду глубина собственных душевных терзаний даже начала пугать Джотаро, стоило ему вспомнить прошедшие пару дней, когда омега активно записывал прохождение какой-то хоррор игры с Полнареффом для их каналов на Ютубе и из-за этого не смог пойти с Куджо на прогулку. Альфа тогда испытал целую палитру негативных эмоций: злость, обиду, печаль, тоску, и не просто испытал, а продолжал испытывать на протяжение всех этих дней, и теперь от воспоминаний об этом юноше стало неловко, ведь из-за его плохого настроения всегда расстраивалась и Холи, которая вообще была обычно не при чём, и Цезарь, которого гитарист помимо своей воли чаще начинал игнорировать или особенно резко упрекать в чём-то. Делить с кем-то внимание Нориаки оказалось сложнее, чем Джотаро думал.***
Когда альфа вернулся в гостиную, перед ним развернулась настоящая картина маслом: Джозеф в этот момент как раз выходил из спальни в розовом платье с пышной развивающейся юбкой и двумя милыми розовыми заколочками в каштановых волосах, ленты которых игриво кружили в воздухе при каждом резком движении головы. Более того, на лице ударника красовался яркий боевой раскрас в виде вызывающего макияжа, а на руке аккуратно висела корзинка с заботливо уложенной туда бутылкой текилы. Под плавную музыку, похожую на ту, что играет порой в стрип-клубах, и приглушённый смех Кекса, старающегося не трясти телефон со включённой камерой, это чудо приблизилось к Цезарю, который сидел сейчас с точно таким же лицом, как Джотаро ещё минут десять назад: приоткрытым от шока ртом и заворожённым взглядом. — Ну что, как тебе «тот самый» костюм Текилы-Джозефа, о котором я рассказывал? Нравится? — чарующе промурлыкал Джостар, подходя к итальянцу почти вплотную, нарочито медленно выставляя перед ним на столик высокий узкий бокал, не разрывая при этом зрительного контакта. Итальянец глупо моргал, не в силах сдвинуться с места, а в голове у него стало внезапно совсем пусто, будто кто-то нажал кнопочку «удалить», копаясь в многочисленных файлах с воспоминаниями. Тогда ударник специально наклонился к сидящему альфе достаточно низко, чтобы искусственная грудь оказалась на уровне его лица, и по-прежнему не спеша налил в бокал вязкий алкоголь. Взгляд Цезаря скользнул сверху вниз по всему накаченному телу, обтянутому яркой тканью, а после поднялся назад к накрашенному лицу. Джозеф, как ни странно, не был плох в макияже: губы были подведены ровно, набитой, очевидно, рукой, а тени растушёваны вполне равномерно. Джостар соблазнительно улыбнулся, элегантно подмигнул, и, самоуверенно покачивая бёдрами, пафосно удалился, оставляя Цеппели в плачевном состоянии: бедолаге даже пришлось схватить ближайшую диванную подушку и в срочном порядке расположить её в районе паха, чтобы скрыть нешуточное возбуждение, обдавшее жаром всё тело. — Не думал, что тебя такое возбуждает, — равнодушно отметил Джотаро в отместку за предыдущие подколы старшего брата в свой адрес, но последний не ответил: лишь смотрел вслед уже скрывшейся за дверью красотке с приоткрытым ртом и залившимися алой краской щеками. — Это, конечно, больше отталкивало, чем привлекало, но, как говорится, на вкус и цвет товарищей нет, так что просто оставь его. Он, кажется, выпал из мира, — саркастично заметил Кекс следом, после чего вскочил с дивана, опасно выгибаясь при этом в спине, и Джотаро невольно напрягся, чтобы при необходимости поймать омегу или выступить для него в качестве опоры. Альфа часто думал о проблемах Нориаки со спиной с тех самых пор, как о них узнал, и считал теперь своим долгом незримо приглядывать за другом, когда тот переоценивал свои силы и пытался исполнить такой манёвр, который вполне мог бы закончиться плачевно, но в этот раз, как и обычно, всё обошлось, и рыжий как ни в чём не бывало задумчиво добавил, — ещё, что ли, мороженого съесть… — Нет! — Куджо среагировал мгновенно и до того, как омега успел заметить мелькнувший на его лице ужас, с готовностью пояснил, — давай лучше откроем чипсы, ещё остались твои любимые, — удивляясь тому, насколько естественно прозвучало только что придуманное предложение. — О, класс, давай, — как ни странно, Какёин согласился легко, но стоило Джотаро расслабиться и с облегчением выдохнуть, следуя за рыжим на кухню, как тот слишком резко нагнулся к нижней полке за вожделенной пачкой чипсов и вместо того, чтобы разогнуться, вдруг чересчур аккуратно присел на корточки, недовольно поморщившись, хмурясь каким-то своим мыслям, отчаянно пытаясь сделать вид, что выбирает вкус чипсов, а не игнорирует настойчивое желание потереть спину в области поясницы. — Ты в порядке? — Джотаро сразу почувствовал что-то неладное и напрягся, так же, как и Нориаки, хмурясь из-за давящей растущей в груди тревоги, но всё же решил действовать аккуратно и не давить на друга, лишь уточнить подробности его самочувствия, просто на всякий случай, чтобы, если что, согнать Цезаря с дивана и дать омеге прилечь, или сбегать в ближайшую аптеку за нужными лекарствами, или, в худшем случае, вызвать скорую. Альфа протянул омеге руку в надежде помочь ему встать и, судорожно размышляя обо всех возможных вариантах развития событий, не сразу заметил, что Какёин не принял помощи и с видимым трудом поднялся на ноги сам, тут же, впрочем, опираясь о столешницу. — Да, всё хорошо, — с улыбкой заверил рыжий, принимая из рук Джотаро широкую миску, которую тот безо всякого труда достал с самой верхней полки, и принялся пересыпать туда чипсы, но его старательные попытки звучать уверенно и непринуждённо себя не оправдали: чуть сведённые из-за очевидного дискомфорта брови всё же привлекли взгляд внимательных голубых глаз, — не беспокойся так. Но Джотаро беспокоился, ибо отлично знал, что именно так выглядят люди, старающиеся вести себя максимально позитивно, несмотря на физическую или душевную боль, чтобы скорее свести тему или просто не портить своими жалобами вечер. Хотя, юноша не был до конца уверен, старался ли Нориаки вести себя гордо или просто недостаточно доверял ему, а потому так и не смог решить, какой вариант в сложившейся ситуации хуже. — Наверно, не стоило пытаться встать на мостик, пока тебя не было, — задумчиво протянул рыжий, но тут же осёкся, с опаской поднимая взгляд на обеспокоенного гитариста. — Сделать что? — в неверии переспросил Куджо, и к сочувствию в его взгляде примешалась тонкая нотка ярости, ведь он знал лишь двух людей, которым хватило бы на такое мозгов, да и плюс ко всему, только эти два человека находились в одной с омегой квартире, помимо самого Джотаро. — И кто из них тебе это загадал? — в низком голосе прозвенел холодный металл, явно намекающий на скорую расправу, и, поскольку жестокой участи Какёин друзьям не желал, ответил он почти раздражённо: — Не важно, Джотаро. Я же сказал, что всё в порядке, — после чего отвернулся от собеседника назад к миске с чипсами и с силой сжал столешницу обеими руками, но в этот раз не из-за боли, а из-за того, каким беспомощным и жалким чувствовал себя в такие вот моменты, когда кто-то начинал докапываться до него, словно он до сих пор малое дитё, что не в силах самостоятельно о себе позаботиться; словно он провинился в чём-то, за что теперь обязан оправдываться. — Нори… — только начал альфа, но тут же запнулся, будто спотыкаясь о невидимое препятствие; он понимал, что не должен так давить, что должен просто кивнуть или выдать своё привычное «ну и ну», а после аккуратно свести тему, но в то же время смотреть на омегу, который каждым мимолётным движением начисто выдавал испытываемую боль, было гораздо тяжелее, чем если бы альфа испытывал всё это сам. — Как часто она болит на самом деле? — продолжил всё-таки Джотаро осторожно, так, чтобы в голосе не прозвучало лишнее сочувствие. И хотя обычно для юноши не проявлять каких-либо эмоций не было проблемой, с Какёином всё было по-другому, ведь с ним рядом хотелось дать себе волю, хотелось открываться и говорить начистоту, рассказывать свои секреты и слушать интересные сплетни в ответ, доверять и вызывать доверие. Нориаки развернулся к Куджо резко, готовый выдать очередную порцию претензий, чтобы хоть как-то доказать свою самостоятельность, но, стоило ему увидеть явное беспокойство на обычно неизменном лице и трогательно печальный взгляд лазурных глаз, как сердце его растаяло, а на губах заиграла немного грустная улыбка; Джотаро действительно волновался за него, а он мало того, что, как и обычно, отказывался принимать какую-либо помощь, так ещё и без повода разозлился. — Знаешь, я открою тебе секрет. Только никому не говори, — Нориаки пристально посмотрел на собеседника и не отводил взгляда до тех пор, пока тот не кивнул, — она болит часто, почти каждый день. Но с вами рядом я забываю о боли, — прозвучало неожиданно оживлённо, так, будто это было каким-то забавным будничным фактом, а не откровенным признанием. Джотаро сжал губы и отвернулся, теряясь в том, какие слова поддержки лучше выбрать, и стоит ли вообще что-то говорить. Вот значит как. Всё, оказывается, настолько плохо. — И сейчас болит не сильнее, чем обычно. Я умею это определять, поверь, — в последнюю фразу рыжий вложил особую, безусловную уверенность, такую, чтобы наверняка успокоить альфу и не давать ему больше поводов для пустых, как казалось самому омеге, беспокойств. — Если станет хуже, скажи, — отозвался Куджо хмуро, немного неловко, ощущая лёгкую вину за собственную беспомощность, а Нориаки в ответ почему-то лишь тихонько рассмеялся, ведь настолько явное желание Джотаро хоть чем-то помочь, что сквозило в каждом его действии и в каждом взгляде, выглядело со стороны очень забавно и просто чертовски мило. — Хорошо. Знаешь, Джотаро, ты иногда такой заботливый! Спасибо тебе за это, — в этот раз омега улыбнулся шире и теперь вновь выглядел по-настоящему счастливым, прямо как в тот момент, когда наблюдал за Джозефом в глупом платье. Гитаристу осталось лишь смущённо отвернуться с коротким «ну и ну» и постараться не задумываться вновь о том, как безумно басисту шла улыбка, как бы он хотел смотреть на неё целую вечность, если бы только у него была такая возможность. Нориаки всегда выглядел невероятно, преступно красиво. — Кстати, как насчёт караоке, пока все ещё не очень пьяны?***
Джозеф успел искусать все ногти и прочитать все молитвы, которые знал или сочинил сам, пока наконец не наступила очередь Цезаря исполнять его желание. Блондину весь вечер чертовски везло: он то ожидаемо выбирал правду, то горлышко бутылки просто отказывалось на него указывать, а когда ударник попытался сжульничать, его тут же в этом уличили и заставили перекручивать злосчастную бутылочку заново. В какой-то момент альфа настолько отчаялся, что ему хотелось выть и на стену лезть, но всё же непостоянная красавица-удача к нему вернулась, и вот Цеппели наконец-то был в его распоряжении. Этим моментом Джозеф насладился сполна, усиленно потирая подбородок и усердно делая вид, что придумывает желание на ходу, хотя план действий у него, конечно же, имелся заранее. В конце концов Джостар перестал мучить заскучавшего проигравшего, допивающего одну из своих полу опустевших бутылок Дэниэлса, и приказал чуть увереннее, чем планировал изначально: — Станцуй мне. — Станцевать? — Цезарь удивлённо моргнул, а потом улыбнулся, как хитрый лис, и элегантно облокотился на кофейный столик, спрашивая томным, тихим голосом, — и какой же танец ты хочешь? — Любой, — нагло соврал Джозеф, улыбаясь во все тридцать два; на самом-то деле он не рассчитывал на меньшее, чем интересный приватный танец, но после реакции парней на самый первый свой вопрос постеснялся в открытую загадывать певцу нечто подобное, а потому просто попытался показать ему свои намерения невербально. — Как пожелаешь. Садись на стул, — отзеркалил приказной тон Джозефа итальянец, после чего одним резким движением скинул меховую накидку с подкаченных плеч на диван, прямо на недовольно вскрикнувшего Кекса, и прошёлся до другого конца гостиной модельной походкой, словно обычный паркетный пол вдруг превратился в сверкающим подиумом, а немногочисленная публика — в настоящих ценителей моды. Одного этого действия хватило, чтобы Джостар едва не упал со стула, на который с боевым воодушевлением устроился перед кофейным столиком, провожая Цезаря голодным взглядом. Итальянец же дошёл до окна, обернулся на косматого альфу с довольной улыбкой на губах, действительно готовый показать ему всё, на что был способен, за вовремя проявленные тактичность и скромность, а потом снова встал к нему спиной с раздвинутыми на уровне плеч ногами, и как раз кстати заиграла неспешная «I Put a Spell on You» Creedence Clearwater Revival, которую Цеппели обожал, а потому с первых нот его тело практически пробило дрожью, и он дал себе волю, растворяясь в знакомой мелодии, сливаясь с ней воедино. Это был совершенно точно лучший день рождения Джозефа за всю его жизнь. Цезарь будто перевоплотился в грациозную дикую кошку уже с первого движения, когда мастерски изогнулся в спине и не спеша, дразняще обвёл изгибы своего тела руками, прикрывая глаза в немом блаженстве. Итальянец двигался гипнотизирующе плавно, но при этом чётко попадали в такт, а виляющие бёдра, обтянутые белоснежными джинсами, притягивали взгляд, заставляли ладони наблюдающего альфы нервно потеть, а сердце глухо отбивать чечётку в груди; танец Цеппели оказался лучше, гораздо лучше всего того, что Джозеф осмеливался до этого представить. На певца хотелось смотреть вечно, как на пылающий в костре огонь, мощными потоками падающий с гор водопад, вихрь резных снежинок холодной зимой, хотелось вскочить со стула и приблизиться к нему, чтобы притянуть к себе за талию, чтобы присоединиться к обжигающему танцу. Джостар нервно сглотнул, когда Цезарь уверенно приблизился к нему всё той же модельной походкой, обошёл кругом и отрывистым движением потрепал по голове, словно желая привести в беспорядок и без того неопрятные волосы. Под грубые, но при этом довольно аккуратные касания хотелось подставляться снова и снова, а по чертовски упругой заднице так и хотелось хлопнуть, но ударник держал себя в руках, лишь жадно оборачиваясь на итальянца вновь и вновь, пока тот кружил вокруг стула. Вновь отдалившись, блондин мягко опустился на корточки спиной к обескураженному Джостару, разводя острые колени, и вильнул бёдрами ещё раз, потом ещё, и ещё несколько раз, а вместо того, чтобы встать, пикантно развернулся и медленно подкрался к своему главному зрителю, точно львица на охоте. Неверие в расширившихся глазах Джозефа распаляло настрой Цезаря всё больше, и вскоре он забыл, что в гостиной находится ещё кто-то, помимо них двоих; ему вдруг захотелось притягивать изумлённый страстный взгляд бирюзовых глаз, захотелось окончательно свести Джозефа с ума, не давая и шанса очнуться и прийти в себя. Певец плавно поднялся с пола, поставил ногу на стул прямо между слегка раздвинутых ног альфы и принялся извиваться в такт музыке, беззвучно подпевая песне, демонстрируя всю свою пластику, иногда невесомо оглаживая плечи заворожённого альфы длинными пальцами, а иногда склоняясь к его лицу, но тут же отстраняясь, будто ударник был горячим, как раскалённый уголёк. Отдалившись, итальянец мотнул бёдрами финальный раз ровно за секунду до того, как музыка стихла. Наградили Цеппели заслуженные громкие аплодисменты.***
Остаток вечера прошёл ничуть не хуже, чем его начало, потому что идею караоке поддержали все, и Цезарь с удовольствием развлекал Джозефа своими любимыми песнями, взяв на себя роль соло-исполнителя. У итальянца отлично выходило придавать каждой из композиций свою уникальную изюминку, ибо он не пытался идеально скопировать оригинал — вместо этого менял интонацию в некоторых местах или лишний раз взвизгивал, а иногда даже мастерски тянул ноты. В конечном счёте все участники Star Platinum закончили изрядно подвыпившими, хотя при этом чудом не напившимися в хлам. Джотаро тяжёлым шагом доплёлся до широкой кровати и совершенно обессиленно рухнул на неё навзничь, шумно при этом выдохнув. На часах было четыре утра, и приглушённая музыка с болтовнёй альф, доносившиеся из-за открытой двери, слились в единый поток неразборчивых звуков, что возымел на Куджо усыпляющий эффект: он блаженно опустил тяжёлые веки и дал телу расслабиться, по крайней мере настолько, насколько это было возможно, и вскоре вовсе потерялся во времени в состоянии полудрёма. Окончательно заснуть ему не дал тихий голос омеги, чьё появление гитаристом осталось сперва незамеченным. Басист уже переоделся в любимую пижаму, но в этот раз плюшевой вишни при себе у него не было —не хотелось лишний раз таскать бедолагу по гостям и подвергать риску быть забытой или утерянной. — Джозеф сказал, что у него нет матраса или раскладушки, — оповестил Нориаки слегка смущённо, бессмысленно теребя один из полосатых рукавов, словно это как-то могло помочь ему подавить вспыхнувшее в груди настойчивое желание наплевать на все условности и просто устроиться рядом с другом, прямо как в прошлый раз, чтобы вновь чувствовать солоноватый морской запах, волной растекающийся по всему телу, рассматривать грубоватые черты лица: густые, но мягкие брови, точёные скулы, прямой нос, прижиматься к горячему телу, когда альфа уснёт… Стоп. Не факт, вообще-то, что Джотаро на такое согласится – в прошлый раз Какёин разрешения не спрашивал... — Ничего, — тихим басом ответил Джотаро на грани разборчивости, еле двигая языком, — можешь лечь со мной, — лежавший до этого с раскинутыми в стороны руками юноша сделал попытку подвинуться, но осуществить это вышло не с первой попытки; альфа неловко подполз к краю кровати и с трудом, через силу повернулся на бок, как большой неуклюжий медведь, что ещё не окончательно проснулся ото длительной спячки. Какёин приглушённо рассмеялся, быстро закрыл дверь и в несколько шагов оказался у кровати Лизы-Лизы. Мать Джозефа на удивление неплохо поладила с Сакурой и Холи, несмотря на их, откровенно говоря, разные характеры, а потому квартира осталась целиком и полностью в распоряжении парней до раннего утра: дамам тоже захотелось культурно отдохнуть и устроить весёлую ночёвку, что стало бы отличным поводом выпить вина, обсудить бытовые трудности, новый салон красоты, открывшийся неподалёку и, конечно же, непутёвых сыновей, к которым у всех троих были свои претензии. — Джотаро, ты по-японски говоришь, — мягко, почти ласково сказал Нориаки, попутно отмечая, что сонный альфа, едва заставляющий себя пошевелиться, выглядел невероятно очаровательно, совершенно не так грозно и хмуро, как выглядел обычно в течение дня. — Да? — удивлённо переспросил гитарист, не без усилий приоткрывая глаза, чтобы убедиться в том, что Нориаки ему не снился, а после промямлил, — мо… Жешь… Лечь со… Мной… — на английском слова давались ещё труднее, смешивались в непонятную кашу, казались на удивление непонятными, даже инородными, но юноша всё равно сделал над собой необходимое усилие. Нориаки улыбнулся помимо своей воли, ибо накатившее счастье сработало так же оживляюще, как приятная прохладная вода жарким утром, и, еле справившись с тем, чтобы вытянуть из-под огромной массивной туши одеяло, юркнул под него поближе к другу. Взгляд сиреневых глаз скользнул по спутанным смоляным волосам, красивому лицу, напряжённым мышцам, и омеге пришлось сказать что-то, чтобы хоть как-то отвлечься от желания коснуться их: — Знаешь, а я и не думал, что ты так хорошо поёшь. — Что? — Джотаро вновь приоткрыл глаза и пару секунд молча наблюдал за тем, как Какёин бережно укрывает и его тоже, а потом попытался собрать воедино размытые воспоминания о том, как Цезарь незаметно подлил ему что-то в стакан с соком и начал разбрасываться своими самыми лестными уговорами, на которые, кажется, альфа всё-таки клюнул, и исполнил «Отпусти и Забудь» из Холодного Сердца. — Очень смешно. — Я не шучу. Это правда, — уверил Нориаки, вновь нежно улыбаясь. В серебряном свете луны алебастровая кожа омеги будто светилась, а в глазах звёздным небом сияли тысячи бликов, по крайней мере, Джотаро так казалось; он рефлекторно вдохнул всей грудью свежий вишнёвый запах, который пронизал каждую клеточку тела, мгновенно заставил желать больше, вдохнуть ещё глубже, забить собой лёгкие навсегда. Из-за сладкого дурмана, туманившего разум, мысли сплелись между собой ещё сильнее, и слова собеседника казались ещё более неразборчивыми. — Споёшь ещё как-нибудь? — Если хочешь, — обессиленно ответил Куджо; ему и правда хотелось спать, но и поболтать с Кексом хотелось не меньше, и второе желание безоговорочно пересилило первое. — Здорово. Я напомню, — задорно предупредил в ответ Нориаки, вновь блуждая по крепкому телу напротив взглядом, внимательно, словно видел его в первый раз. Ему нравилось, когда Джотаро так отвечал: не хотел спорить и был практически на всё готов, а потому просто соглашался с услышанным. Рыжий положил одну руку под голову, а второй медленно, нерешительно коснулся плеча альфы, а спустя мгновение уже гораздо более решительно опустил на него ладонь целиком. Гитарист втянул носом воздух и застыл, так, что даже дыхание перестало быть слышно, и проследил за рукой Какёина, что спустилась к локтю, запястью, и вновь поднялась выше, мягко очерчивая изгибы мышц, следуя замысловатым чёрным узорам татуировки. — Ты всегда так напряжён… Почему ты не даёшь себе расслабиться? — прозвучало непривычно тихо, с толикой сожаления и большой долей заботы. Прикосновения омеги были невероятно приятыми, и кожа под его нежными пальцами будто таяла, как первый январский снег. — Цезарь часто вламывается ко мне в комнату по утрам, поэтому нужно быть готовым ко всему, — пояснил альфа, и басист заинтригованно хмыкнул, убирая руку. «Не останавливайся», — осталось не озвученной мольбой, и будь Джотаро хотя бы ещё немного более пьян, она сорвалась бы с обветренных губ помимо его воли. — И что он обычно делает? — Когда как. Иногда наскакивает с разбега, — альфа чуть поморщился, вспоминая явно не лучшие моменты своей жизни, — а иногда даже… Холодной водой в уши брызгает, — на этой ноте Куджо откровенно скривился, потому что после сломанной Матовой Малышки холодная вода была его вторым худшим кошмаром, который и врагу во сне он не пожелал бы увидеть. — Тогда я прослежу, чтобы он не ввалился сюда завтра утром, — с уверенной улыбкой пообещал Нориаки и, устроившись поудобнее на мягкой подушке, сам, наконец, прикрыл глаза. Поведение омеги невозможно было предсказать, и в этом заключалась его прелесть: он мог язвить и шутить даже наедине с Джотаро, а мог проявить недюжинную нежность и заботу. Альфа любил порой гадать, какую свою сторону своей личности он покажет в той или иной ситуации, — тогда ты сможешь спать спокойно? — С таким-то защитником? — уголки губ альфы поднялись до того, как он успел это заметить, — да, думаю, смогу, — а спустя пару секунд веки будто налились свинцом и медленно опустились, но прежде, чем позволить себе погрузиться в сон, японец добавил, — твой голос звучит по-другому, когда ты так тихо говоришь. — Да? — Нориаки заинтригованно хихикнул, но глаз не открыл, чтобы получше прислушаться, попытаться понять, чем его нынешний голос отличается от обычного, — почему? — Он становится ровным и… Немного более высоким, наверно. — Вот как, — альфа практически услышал, что омега ответил с широкой улыбкой на лице; в том, чтобы вот так просто, безо всякого смущения обсуждать голоса друг друга, что-то было: что-то милое, по-особенному сближающее, отчасти интимное, — твой голос тоже меняется. — И как он звучит? — Не знаю, — басист позволил приятной, умиротворяющей тишине повиснуть на пару секунд в комнате, после чего добавил, — наверно, расслабленно, — а потом тихо усмехнулся, — и не так агрессивно. — Ну и ну, — Джотаро тоже улыбнулся сквозь полудрём, и последние его слова прозвучали уже едва ли разборчиво, — спокойной ночи, Нори. — Спокойной ночи, Джотаро, — шёпотом ответил омега и прикусил изнутри губу, стараясь успокоить трепещущее сердце: каждый раз его имя гитарист произносил по-особенному, с каким-то непонятным, мягким оттенком, совсем не так, как любые другие слова. Выждав пару секунд, Нориаки в очередной раз посмотрел на лежащего рядом альфу, слегка виновато, искренне надеясь, что тот вскоре уснёт и ничего не заметит. Рыжий понимал, что наблюдать за спящими в какой-то мере неприлично, но не мог ничего с собой поделать, ведь ему попросту было мало. Ему было мало забавных, порой бессмысленных разговоров с Джотаро, мало его скромных редких улыбок, мало его всего. А ещё Нориаки вспомнил, как заботливо сегодня вёл себя альфа, как беспокоился за него и как грустил накануне, когда омега не мог провести с ним время в период сессии стримов с Пол-Полом. Тогда голова омеги была занята онлайн играми, теперь же – только одним гитаристом, и без того не покидающим мысли вечерами и ночами. Из-за навалившихся разом мыслей и переизбытка эмоций сон как рукой сняло, а потому, поворочавшись немного, Нориаки понял, что просто так не уснёт, но именно в этот момент с горечью осознал, что не взял с собой скетчбук, и единственным выходом теперь казалось лежать и ждать, пока Джотаро окончательно провалится в сон, чтобы покопаться немного в телефоне. Однако стоило Какёину опереться на локоть, как только альфа начал шумно сопеть, чтобы взять телефон с тумбочки, он вдруг застыл, вновь взглянул со всей нежностью, на которую только был способен, на грубоватые черты полюбившегося лица, и в душе его ураганом вскружился сильнейший неожиданный порыв, которому он не смог противостоять, которому предпочёл без раздумий сдаться, поддаться хоть раз искушающим желаниям изнывающего сердца. Рыжий медленно склонился над Куджо и быстро, мимолётно чмокнул в губы, тут же после этого отстраняясь, заливаясь яркой краской, даже несмотря на то, что лежащий рядом альфа уже видел десятый сон и совершенно точно ничего не заметил. Нориаки стало стыдно, жутко стыдно, и он почти пожалел о том, что сделал, укрываясь одеялом с головой, но через пару минут бешено застучавшее сердце успокоилось, и, слушая размеренное дыхание Джотаро, неосознанно пододвинувшись к нему поближе, омега не заметил, как уснул.***
Для Джотаро ночка выдалась не из лёгких, потому что, как оказалось, спать рядом с Нориаки – далеко не всегда то же самое, что спать рядом с маленьким милым котёнком. Сегодня рыжий неистово ворочался во сне и с силой пихался, и Куджо чуть не свалился с кровати, прежде чем проснуться и попытаться унять извивающегося, как уж на сковородке, друга. — Нори, да что ж ты делаешь… — сонно кряхтел брюнет в тщетных попытках обхватить мотающего из стороны в сторону головой и яростно отбивающегося Нориаки, которому, видимо, снился невероятно яркий и увлекательный сон, и которого альфа очень не хотел нечаянно разбудить. — Пол-Пол, да отдай ты мне эти грабли! Я сам в теплицу пойду, — несвязно ворчал сквозь сон омега, явно представляя Полнареффа на месте Куджо, иначе бы не пытался бороться за нужную для огорода вещь так яростно, словно от этого зависит вся его жизнь. — Какие, нахер, грабли? — шёпотом спросил Джотаро, после чего резко отпустил омегу, встряхнул одеяло и накрыл бедолагу-лунатика до самых ушей. Тот сразу же начал ворчать что-то про «злые тряпки», которые его ни в коем случае «не удержат», и с такой силой принялся брыкаться, подскакивая на пружинистом матрасе, что несчастное одеяло полетело куда-то на пол. Три раза Джотаро возвращал одеяло на кровать и пытался укрыть беспокойного друга, на третий раз даже удалось удерживать Кекса какое-то время, но стоило сжать тёплого омегу в крепких объятиях и начать проваливаться в сон, как последний, словно почуяв это наяву, начинал вновь выворачиваться из крепких рук, выползать из-под одеяла или скидывать его на пол. — Да успокойся ты! — прикрикнул, не выдержав, Джотаро, но никакого эффекта его слова, конечно же, не возымели, а потому он со злости сам скомкал одеяло и выкинул куда-то в недры комнаты, чтобы хотя бы из-за этой вещи не было лишних драк. Как же горько парень ошибся! Нориаки начал бормотать что-то о том, что обязательно пойдёт собирать огурцы в теплицу Полнареффа у них с Авдолом на ферме, а потом принялся колотить гитариста руками, очевидно до сих пор не в силах понять, что он тут совершенно не при чём. — Это я, Джотаро. Я не Жан, слышишь? — пытался воззвать к здравому смыслу рыжего Куджо, приподнимаясь на локтях и с силой хватая басиста за обе руки, прижимая их к матрасу, фиксируя в таком положении. Какёин тихо, с какой-то опаской повторил имя альфы, будто слышал его впервые в жизни и, кажется, наконец успокоился: Джотаро перестал чувствовать сопротивление, а дыхание рыжего постепенно стало размеренным и глубоким. — Да, это я. Я здесь, — повторил ещё раз брюнет на всякий случай, вновь ложась на подушку, но при этом не отпуская пока рук омеги. Полежав так с минуту, альфа позволил себе ослабить стальную хватку, но отодвигаться было слишком лень, а потому он так и остался рядом с Нориаки, соприкасаясь с ним всем телом и перекинув через него руку. Теперь даже самые последние крупицы сил покинули накаченное тело, а царство Морфея приветственно распахнуло перед альфой свои ворота, но не тут-то было. Именно в тот момент, когда мысли уже начали переплетаться со снами в единую сложную паутину, и сознание в любую секунду готово было отключиться, Нориаки вновь заелозил, правда в этот раз не так активно, из-за чего Куджо не сразу это заметил, будучи уже не в состоянии отличить сон от реальности. — Ой, Пол-Пол, смотри, у тебя тут уже огурцы поспели, — оповестил фантомного Полнареффа горе-огородник, а потом… Джотаро распахнул глаза и выдохнул разом весь воздух из лёгких, когда маленький гремлин ни с того, ни с сего, обхватил его член рукой. И нет, не случайно задел, а именно сжал, крепко, но не настолько, чтобы стало больно. — Нори, что ты… — только прошептал сбитый с толку Куджо, который с задержкой начал осознавать всю реальность этой абсурдной ситуации, как омега резко провёл рукой по стволу, от основания до головки, резким, но по-прежнему не причиняющим боль движением. Джотаро почти рефлекторно зажал рот рукой, но даже это не смогло полностью заглушить хриплого гортанного стона. От неожиданности альфа не мог ничего сделать, лишь тяжело дышал несколько секунд, ошарашенно глядя куда-то в пустоту, утопая в нахлынувших безудержным шквалом ощущениях. Гитарист не часто снимал напряжение таким способом и уже успел отвыкнуть от повышенной чувствительности во время возбуждения, а потому теперь одно единственное движение аккуратной руки заставило табун мурашек пробежать вдоль позвоночника. — Что-то не срывается… — тихо пожаловался Нориаки и прежде, чем Джотаро успел возразить и взмолить о пощаде, начал активно водить рукой по внушительному горячему члену, вокруг которого тонкие и чертовски нежные пальцы едва могли сомкнуться, сразу задавая быстрый темп, сжимая Джотаро именно так, чтобы он ощущал всё слишком явственно, но при этом не испытывал дискомфорта. Каждое резкое, но до одури приятное движение выбивало воздух из лёгких альфы, заставляло шумно дышать или тихо рычать, с силой зажимать рот рукой в надежде добиться идеальной тишины. Воспользовавшись моментом, когда Какёин чуть замедлился, альфа с трудом убрал руку ото рта и схватил, наконец, миниатюрную руку омеги в попытке отодвинуть её. — Нори… Хва… Тит… — еле выдавил из себя альфа, но все старания оказались тщетны: Нориаки лишь вновь сказал что-то про то, как отчаянно хочет сорвать злосчастный овощ, и сильнее сжал пальцы на возбуждённом, покрасневшем в области головки, члене. От новой волны сладостного, тягучего наслаждения Куджо невольно отпустил руку омеги, и та задвигалась вновь, быстрее, чем прежде. Альфа не мог собраться с мыслями, не мог ни о чём думать, оказался совершенно беспомощным в пленительных сетях обладателя сладкого вишнёвого запаха, и когда ему всё-таки удалось вновь ухватить Нориаки за руку, сила будто покинула его тело: как бы ни пытался Джотаро отодвинуть басиста или отодвинуться сам, новое стимулирующее движение каждый раз делало это невозможным, и юноша задыхался в собственных шумных вздохах. Или, может, ему просто не хотелось, чтобы Нориаки останавливался? В глубине души альфе хотелось дать себе волю, довериться животным инстинктам и толкаться в изящную руку, повторять красивое имя, дотрагиваться до омеги в ответ… Да, Джотаро совершенно точно не хотел останавливать друга, но пришлось. Потому что нежная кожа тонких пальцев ощущалась слишком хорошо, потому что иначе ладонь омеги скоро стала бы совсем мокрой из-за предэякулята, потому что рыжий бес стремительно доводил Куджо до грани. Альфа отстранил руку омеги как раз вовремя: ещё пара движений, и он бы навёл здесь непоправимый беспорядок, который никак не сумел бы оправдать по утру. — Чёрт, — на выдохе выругался гитарист со смесью разочарования, наслаждения и облегчения, после чего с огромным усилием поднялся с кровати и стрелой полетел в ванную комнату на подкашивающихся от болезненного возбуждения ногах. Бывало, после мучительно долгого, загруженного учёбой, работой или репетициями дня, Джотаро доводил себя до разрядки в тёплом душе, чтобы на мгновение разум помутнел и отдохнул от накопившегося за день стресса, чтобы всё тело пробила расслабляющая дрожь, действующая не хуже хорошего массажа, но в такие моменты альфа не представлял ничего: лишь концентрировался на собственных ощущениях, прислушивался к потребностям и мимолётным желаниям тела, трогал себя так, как сам этого хотел. Сейчас же всё было иначе: в мыслях невольно вырисовывался образ рыжего омеги, милого, хрупкого, но при этом жутко хитрого и до одури соблазнительного, распаляющего одним взглядом затуманенных аметистовых глаз желание отдаться греху. Куджо опёрся о стену душевой кабинки, навалившись на неё всем весом, пока мозолистая рука двигалась рывками, повторяя предыдущие движения нежной, зефирно светлой руки. Даже без физической стимуляции мысли о Нориаки, казалось, смогли бы довести альфу до забвения. Ещё пара секунд, и Джотаро обильно излился на мокрую стену, а звуки включенного душа заглушили хриплый рык, яростно рвущийся из груди. Обволакивающая судорога очистила на несколько секунд все мысли, но после бесследно исчезла, оставив после себя лишь толику неудовлетворённости и горькое разочарование: в том, что омеги не было рядом, в ситуации, в самом себе. «Блядь». «Я только что дрочил на лучшего друга». «В чужой, мать её, ванной».***
Когда измотанный длительным пребыванием в социуме Джотаро и вовремя оправдавшийся жутким желанием спать Нориаки бессовестно удалились, Цезарю даже стало жаль Джозефа, который постарался для виду энергично пожелать парням спокойной ночи, а сам еле сдерживался, чтобы не зевнуть и не рухнуть спать прямо там, где стоял. Всё-таки если у него сегодня круглая дата, целых двадцать лет как-никак, то значит этот день должен оставаться хорошим до самого конца. Не зря же говорят, что хороший отпуск на берегу моря должен начинаться уже с дороги туда, чтобы абсолютно ничего не омрачало столь приятное и бесценное времяпрепровождение. И раз уж Цезарь решил сегодня вести себя великодушно по отношению к косматому альфе, нужно было и этого решения придерживаться до конца, даже если более-менее порядочное поведение в течение целого дня являло собой для итальянца настоящую пытку. Джостар собирал со столов и вообще всех возможных плоских поверхностей опустевшие тарелки и параллельно с искренним удивлением наблюдал, как Цеппели, пританцовывая под «Paradise City» Guns N’ Roses, ловко подхватывал с пола пустые бутылки и безжалостно отправлял их в мешок для мусора. Нет, серьёзно, Цезарь, помогающий с уборкой? Где это видано? Конечно, он всегда помогал Холи при первой же необходимости, но только потому, что всей душой её любил и просто не мог бросить в трудную минуту, и именно поэтому Джозеф всегда полагал, что никому, кроме неё, не под силу заставить строптивого итальянца марать руки в грязи. — Я бы и сам справился. Хочешь, иди спать, — предложил альфа, выгружая гору посуды в раковину и отлично понимая, каких усилий стоило его другу заставить себя пойти на такую жертву. Юношу даже неприятно кольнуло чувство вины: он скорее всего просто выглядел таким жалким, убираясь в одиночестве, что Его Высочество Цезарь Первый спутал его с бедным брошенным щенком и решил целиком и полностью отдаться сильнейшему порыву альтруизма. — Ты бы сам справился? Не смеши мои лакированные сапоги, Джо-Джо, — с чувством полного достоинства отозвался блондин, но тут же недовольно скривился, когда пришлось чуть ли не под стол лезть за фантиками из-под каких-то мерзких липких конфет, которые почему-то Кексу очень пришлись по вкусу. «Мамма миа, да этот омега как помойка — всё схавать может!» — пронеслось в мыслях Цеппели, и его красивое лицо украсила ещё более яркая гримаса ужаса и отвращения. Дотрагиваться до чего-то липкого, склизкого или мокрого было его личным ночным кошмаром, если это липкое, склизкое и мокрое не имело отношения к каким-либо сценам интимного характера, разумеется. — «Как только прославлюсь, первым делом найму хорошенькую горничную, и никак иначе...» — Если ты так предлагаешь помощь, Цезарино, то спасибо, - усмехнулся в ответ Джозеф, внутренне, однако, очень радуясь, что им двоим выпал шанс побыть наедине. Ещё бы в такой обстановке итальянец ещё и согласился бы повторить тот приватный танец, цены б ему не было. Вообще, сколько бы Цеппели ни стебал ударника, сколько бы ни пытался раздавить его и без того призрачные шансы на успех, с ним всё равно никогда не бывало скучно, а потому те дни, когда блондин предпочитал общению с друзьями мимолётные свидания, почти стопроцентно заканчивающиеся постелью, тонкими иглами каждый раз протыкали пылкое сердце Джостара, и всё же парень ничего не мог с этим поделать, потому что не имел права ограничивать Цезаря в выборе, а ещё потому, что так и не набрался за всё это время смелости признаться. Может, предложи он завязать отношения в открытую, Цезарь понял бы, что все его шутливые глупые подкаты в стиле Полнареффа вовсе не так уж и шутливы? А может, итальянец и так это прекрасно понимает и просто специально за нос водит, чтобы подольше поиграться с новой добычей, попавшейся к нему на крючок? Чем больше косматый альфа об этом думал, тем меньше ему хотелось знать правду, ведь она могла бы оказаться совсем не такой, как он себе предтавлял. — Так, я сейчас всё брошу и уйду, — обиженно огрызнулся блондин, вылезая из-под стола и утирая со лба пот, будто не под стол только что залезал, а в глубокие недра шахты по неустойчивым валунам спускался. Это было чертовски в его стиле: когда дело доходило до репетиций, итальянец вполне мог работать на износ и ни капли не жалеть ни себя, ни своё прекрасное во всех отношениях горло, зато когда нужно было пошевелить хотя бы пальцем ради чего-то, совершенно его не интересующего, сил сразу почему-то не хватало. — Нет, не надо! Правда спасибо, — поспешил заверить тогда Джостар, осознавая свою ошибку. Сейчас ему и правда не хотелось обижать друга: не хотелось оставаться одному, ведь в компании юноша мог сконцентрироваться на придумывании новых шуток или искромётных подкатов, а в одиночестве хотелось думать о душевных проблемах, и такой вариант в праздник его совсем не устраивал. — То-то же, — проворчал итальянец и, покончив со сбором мусора, с наслаждением размял затёкшую шею, подозрительно захрустевшую из-за резких движений. — Всё, перерыв. Устал — писец просто, — с этими словами Цезарь плюхнулся на диван и развалился на нём так, что лишнего места, как и обычно, не осталось вообще. На фоне заиграл какой-то медляк, и юношу накрыло невероятное блаженство, стоило ему прикрыть прекрасные зелёные глаза и постепенно расслабиться. Напряжение ушло из мышц, и теперь парню казалось, что он никогда уже не сможет заставить себя встать. Каким бы Цезарь ни был порой активным, выматывался он не меньше остальных. — И как только тебе удаётся оставаться почти трезвым после всего этого алкоголя, Цез? — по-доброму хихикнул Джозеф, искренне восхищаясь очередной восхитительной особенностью друга, а услышав невнятное мычание в ответ, решительно натянул ярко жёлтые резиновые перчатки и принялся усердно намывать посуду. Вообще, Лиза-Лиза зарабатывала достаточно, чтобы позволить себе посудомойку, но как только её горемыка-сын впервые решил самостоятельно ею воспользоваться и твёрдо уверовал в то, что инструкции — для слабаков, чудо техники быстро испустило дух и практически намертво заглохло. Что там понатыкал ударник, осталось для женщины секретом, но вызвать мастера, в любом случае, она постоянно забывала, будучи слишком вымотанной постоянными ночными сменами, чтобы держать такие мелочи в голове. Так и приходилось уже какое-то время жить им с Джозефом без посудомойки. А точнее, её в качестве наказания временно заменили мощные руки альфы. Покончив с занятием, которое Джостар успел всем сердцем возненавидеть, он тихонько прокрался назад в гостиную, выключил свет и беззвучно присел на стул напротив ничего не подозревающего итальянца. У юноши не было в мыслях пугать друга или шутить над ним, просто ему захотелось понаблюдать, как тот умиротворённо подпевает одной из любимых баллад, потому что в этот момент итальянец выглядел таким спокойным, таким настоящим и от того — таким другим… На него снова хотелось смотреть вечность. Как на картину искусного мастера в галерее, как на танцующие языки пламени, как на бескрайнее и чертовски далёкое ночное небо. Цеппели как раз таким и был с самой первой их встречи: обворожительным, блистательным и, вместе с тем — опустошающе далёким. Он был бесконечным звёздным небом, Джозеф – простым смертным, желающим дотянуться до прекрасных звёзд. — Я ни у кого ещё не видел таких пышных ресниц, — тихо заметил ударник, без усмешки, но с оттенком восхищения. В тёплом свете настенной лампы волосы певца казались золотыми, не пшеничными, как обычно; тень же от ресниц так удачно падала на лицо, что они казались ещё длиннее, чем были на самом деле. — Спасибо, — довольно протянул Цеппели, — мне тоже они очень нравятся, — с этими словами блондин приоткрыл глаза, и его взгляд, умиротворённый и мягкий, стрелой пронзил сердце альфы напротив. — Есть спички? — Да. А что? — Подкинь-ка, — итальянец заметно оживился и даже поменял положение на сидячее. Тогда заинтригованный Джозеф сбегал на кухню и запустил в друга коробком через всю комнату; благо, Цезарь был достаточно ловким, чтобы поймать его. — Смотри, — юноша чуть приподнял голову и, ловко выуживая по одной спичке, начал складывать их в ровный рядок себе на ресницы. Ударник наблюдал за этим действом с замиранием сердца: ресницы певца были настолько пышные, что смогли удержать целых пять спичек. Потом Цезарь тряхнул головой, чтобы спички осыпались, и коротко посмеялся. Сердце Джостара пропустило удар: такого смеха он ещё не слышал; этот смех отличался от дикого ржача, которым Цеппели заливался после собственной умопомрачительной шутки; отличался он и от того хитрого, что парень издавал в тщетных попытках подколоть младшего брата. Этот смех был не наигранным, не натянутым, и потому — по-настоящему красивым. — А откуда у тебя эти метки? — поинтересовался Джостар, указывая себе на скулу, после того, как осознал, что молчит уже подозрительно долго. — О, метки, — итальянец улыбнулся так, словно давно ждал подобного вопроса, — с рождения. — Что, правда что-ли? — Джозеф в неверии изогнул бровь, но, честно говоря, и правда готов был поверить в эту байку, ибо Цезарь действительно казался иногда в хорошем смысле странным, даже каким-то неземным. — Если не веришь, то пусть это останется красивой легендой, — предложил блондин, наклоняясь к кофейному столику и подпирая голову рукой. В этот раз он улыбнулся собеседнику загадочно, решив оставить свою маленькую тайну нераскрытой. Ударник не был против. У него созрел идеальный план мести: если Цезарь удивил его, то и он должен удивить Цезаря в ответ. — Хочешь, покажу фокус? — Почему бы и нет? Валяй. Дождавшись согласия итальянца, Джостар отошёл к ближайшей полке за колодой карт и принялся виртуозно перемешивать их по дороге назад. Карты слушались ловкие пальцы альфы не хуже, чем барабанные палочки: раскрывались в идеально ровный веер и вновь складывались в идеальную стопку, быстро падали на ладонь обладателя друг за другом, мелькали перед глазами Цезаря, словно кадры старого кино. Сперва Джозеф предложил другу выбрать случайную карту и, не показывая, спрятать назад в колоду. Итальянец сделал всё, как надо, и крайне удивился, когда ударник почти мгновенно отыскал именно ту самую карту. — Так ты не только жулик, но ещё и фокусник? — с напускным возмущением начал блондин, — Бесподобное комбо. — Да ладно тебе, Цезарино! Я знаю, тебе понравилось, — самодовольно протянул шатен, а потом в своей обычной манере нагло поиграл бровями, благодаря чему певцу до одури по его аферистской морде дать захотелось. — Ну ладно, я удивлён, — всё же признался блондин, заинтригованный способностями друга, — покажи ещё что-нибудь. Признаться честно, вживую фокусы Цезарю видеть ещё не приходилось. Может, максимум один раз, когда в детстве Холи потащила их с Джотаро в цирк, но такие походы с тех пор не повторялись, ибо из младшего братишки быстро вырос ярый защитник животных, а одному ходить по таким местам не хотелось. Но Джозеф был так умел в своём деле, что ассоциировался у итальянца как раз с тем самым фокусником, которого он повстречал когда-то в детстве. Плюс ко всему, было приятно ощущать себя особенным, ведь Джостар старался для него одного, долго и упорно, показывал самые разнообразные фокусы, от захватывающего дух подкидывания многочисленных карт в воздух до интересных раскладов и даже поражающих разум оптических иллюзий. Ни один номер ударника певцу разгадать не удалось, и это немного уязвляло его самолюбие, но куда в большей степени завораживало и удивляло. Пальцы Джозефа перебирали карты быстро и чётко, без единой ошибки или лишнего движения. Стоит отметить, иногда ударник выглядел по-настоящему сконцентрированным и серьёзным, и тогда уже наступала очередь Цезаря засматриваться на него; тогда Цезарь даже думал, что, вообще-то, шатен вполне себе брутальный. Да и красивый. А ещё талантливый, что не может не вызывать уважения. И может быть, может быть в общем и целом не так уж и плох. «Ну что же ты творишь со мной, Джозеф Джостар»? — надоедливо кружилось в голове неудержимым вихрем, пока певец выбирал, какого вальта выудить из рук друга в этот раз, — «неужели ты и правда так хочешь, чтобы я дал тебе шанс»? Разошлись парни только когда уже начало светать. Как раз незадолго до того, как из соседней комнаты вылетел в сторону ванной, как ошпаренный, Джотаро.