***
— Мы можем начинать и прекращать войны! — Мы — то, что убило динозавров! Они умерли, потому что так повелел Бог. — Ведь мир нуждался в месте для нас двоих. Они болтали ни о чем всю ночь напролет, валяясь на кровати в комнате Осаму, иногда лениво целуясь. Вдруг Дазай встал и прошел к своему столу, казалось, все его хорошее настроение вмиг улетучилось, уступая место какой-то неуверенности и страху. «Чуя, я боготворю тебя, » — начал он, доставая из закрытого на ключ ящика стола увесистый альбом, — «Я отдам за тебя свою жизнь!» Не ясно, что именно в тот момент напугало Чую больше — слова или то, каким тоном они были произнесены. Накахара чувствовал, что сейчас его любовник собирается пересечь какую-то собственную невидимую черту, и малодушно решил повернуть все в свою сторону. Он вытянул вперед собственный дневник, который сжимал последние несколько минут и чуть громче, чем нужно, произнес: «Он теперь твой!» Дазай уронил свой альбом обратно в ящик, так его поразили действия и слова партнера. Он тут же вернулся на кровать, с трепетом принимая потертую тетрадь с несколько раз обведенными ручкой буквами N и C. Сейчас Чуя почти буквально подарил Осаму самого себя со всеми потрохами, а тот не знал, как остаться в сознании от переполняющего его счастья. — Почитаешь мне? — с надеждой спросил Дазай, заглядывая в сапфиры напротив. Смущенный Чуя просто физически не мог отказать.***
Они так и уснули в обнимку, не рассчитывая завтра вообще куда-то выходить. Осаму проснулся раньше и вот уже несколько часов молча наблюдал за едва подрагивающими рыжими ресницами, вздымающейся грудью в рубашке самого Дазая, потому что Чуя в одной майке замерзал. Он периодически тыкал пальцем то в нос, то в щечку парня, чтобы смотреть, как слегка подергиваются мышцы. А сможет ли он заставить Чую чихнуть? Нет, это наверняка его разбудит. Осаму решил еще раз перечитать последние страницы дневника Накахары, где как раз начало появляться его имя и почерк. Он любовно провел пальцами по словам, в который раз поражаясь таланту возлюбленного. Чувства переполняли Дазая с ног до головы, волнами вырываясь наружу то в виде улыбки, то несвойственными себе порывами нежности. Он аккуратно заправил кудрявую рыжую прядь за ухо, открывая вид на аккуратное ушко с двумя новыми проколами на хряще. Вид этих маленьких дырочек вызвал неясное раздражение, которое парень просто не знал куда деть. — Ай! — вскрикнул Чуя, мгновенно просыпаясь, — Ты только что… укусил меня за ухо? — Ты же, вот, постоянно себя дырявишь. Почему я не могу? — надулся Осаму. — Кстати о дырках. Что будем делать с Акутагавой? — Чуя присел на кровати и обнял себя за колени. Осаму свесил голову с кровати, чтобы пошариться под ней. Судя по звукам, там уже развилась целое государство с собственной демократией. Кряхтя и размахивая руками, он вновь вернулся в сидящее положение, демонстрируя револьвер в левой руке. О Боже, он настоящий?! — Да, — он одним движением открыл барабан демонстрируя 6 занятых мест, — Но заряжен «Ich Luge»* пулями. — Ик луг… что? — Мой дед раздобыл их во время Второй Мировой. Они наполнены мощным транквилизатором, — новым движением Дазай вернул барабан в исходное положение, — Нацисты использовали их, чтобы сымитировать суицид, когда русские брали Берлин. Мы используем их, чтобы Рюноске и Мотоджиро замерли на достаточно долгое время, чтобы это выглядело как попытка самоубийства. Дополним это подделкой предсмертной записки. — Хэй, сбавь обороты, герой. Я просто поговорю с ними и постараюсь убедительно объяснить, почему мы были в тот момент в их доме.***
Кладбище на окраине не освещалось ни одним фонарем, отчего становилось еще более жутко. Хорошая фантазия Накахары прорисовывала его имя на каждой из могильных плит, а земля покорно расступалась, чтобы принять его еще не до конца сформировавшееся тельце. Чуя корил себя за собственную впечатлительность, но не мог удержать голову от легкого поворота каждый раз как Осаму позади издавал какой-нибудь звук. — Кхм, — кашлянул для привлечения внимания Акутагава с фонариком в руке, — Не хочешь рассказать мне как так вышло, что последним человеком, видевшим мою сестру живой, оказался человек, которому она угрожала? Кажется, это была самая длинная речь, которую когда-либо слышали от Рюноске люди за всю его жизнь. Даже стоящий рядом Каджи ничего не смог добавить, как это делал обычно. Накахара попытался как можно уверенней рассказать придуманную по пути историю о том, что они застали Гин лишь тогда, когда она уже сделала глоток химии. Но то ли сказано было недостаточно убедительно, то ли Акутагаву в принципе не интересовали оправдания. Он хотел отомстить за смерть сестры пусть даже и надуманному ее виновнику. Просто так вышло, что он оказался прав. — Сначала мы разберемся с тобой, а потом возьмемся за твоего любовничка, — хрюкнул Мотоджиро, — Готовься! Раз, два… — Три, — закончил этот спектакль Осаму, выстреливая в статичного Рюноске дважды и попадая прямо в грудную клетку. Товарищ по команде быстро сообразил, что пора уматывать, — Оставайся тут, я беру его на себя! — крикнул Дазай, рванув за свидетелем. Он все же сделал так, как планировал. Он был серьезен с самого начала. И теперь Накахаре только и оставалось, что подыграть безумному плану. Две предсмертные записки? Что вообще можно придумать, чтобы было убедительно?! Раздался новый выстрел. Затем еще один, но уже приглушенный. Чуя зажмурил глаза, продолжая искать в прихваченных Дазаем вещах ручку и бумажку. Быстро… смерть сестры, давление родителей… Странные чувства, которые он испытывал? Скорбь, отвращение… Любовь? Гейская любовь. Боже, Накахара, ты должен придумать что-то стоящее! Знакомые руки обнимают со спины, перехватывают запястья, подавляя дрожь. Сердце Осаму бьется ровно, но так громко, что Чуя ощущает его удары позвоночником. Он поправляет текст, шепча на ухо верные обороты и эпитеты. Его губы растягиваются в нежной улыбке, когда Чуя заканчивает с записками, бросая их, чуть скомканные, на землю возле трупа футболиста. — Что ты, блять, наделал?! — наконец может закричать Чуя. — Тише, мой дорогой. Всё хорошо, теперь всё хорошо, — Осаму целует рыжий висок, не собираясь убирать губы от чуть влажных волос, — Я боготворю тебя. Я умру за тебя. Голубые глаза забегали по холмикам могильных плит, шестерёнки в голове со скрипом начали свою работу. Слова начали складываться в предложения, но ещё не успели образовать связный текст, когда голова Накахары была повернута в сторону. Едва покусанные от волнения губы накрыли другие, чуть более холодные. «Я люблю тебя,» — повторял Осаму между поцелуями, пока наконец не добился удовлетворяющего ответа: — И я тебя люблю. — Наша любовь — Божество! — с улыбкой прошептал Дазай, уводя своего любимого прочь с кладбища. ____________________________ *Ich Luge — с немецкого «Я вру»