Кинжал, чаша, три меча

– Могу я его забрать? – спросил Бериас, осторожно держа в ладонях мерцающее сердце мадзоку. – Я верну его, как только захочешь. Вернет, даже если для этого придется раскромсать собственное сердце в куски. Всегда спокойный мечник короля Сарареги не был мастером красивых речей. Несмотря на придворное воспитание и вызубренные правила этикета, меч и лук с самого рождения давались благородному принцу намного проще, чем искусство переговоров или дифирамбы в адрес прекрасных дам. Не то, чтобы он совсем не интересовался девушками, но образ мудрой, полной достоинства и желания сделать народ счастливым королевы богов затмил в юношеском сознании других богинь. Он восхищался сестрой, ловил каждый ее вздох и каждое слово и абсолютно искренне отдавал себя служению старшей сестре ровно до тех пор, пока ее фанатичное желание осчастливить народ не вылилось в свою полную противоположность. По крайней мере так казалось юному принцу. В те годы Бериас был слишком неопытен и не мог разглядеть жертвенность, скрытую за странным поступком правительницы, добровольно отказавшейся от горячо любимых сына и мужа. Кристально прямолинейный и честный, Бериас выглядел белой вороной на фоне других богов, неудивительно, что страна демонов, руководимая незамутненной (вопреки кровавым любовным играм) душой Юури, почти мгновенно полюбилась шиндзоку. Когда улеглись королевские страсти и дядя с племянником переехали в Шин-Макоку, бурная, полная приключений и ненавистных ему интриг жизнь Бериаса вошла с размеренное чистое русло. Он был по-своему счастлив и никогда никому (даже Конраду, ставшему для мечника лучшим другом) не рассказывал, что едва не отчаялся и не разочаровался во внутренней силе мао, поддавшегося темным желаниям. К счастью для всех, мао сумел выстоять перед тьмой и осторожными маленькими шагами вывести к свету мятущуюся, полную сомнений душу супруга. Благодаря общению с Юури, Сара стал значительно спокойней и мягче, его глаза блестели от радости, безумные, безудержные капризы сменились расслабленной манерой отдавать приказы, в которых прослеживался ум прирожденного политика и, в сущности, неплохого парня, хотя временами сложный характер и непростое детство короля-полукровки давали о себе знать. В такие минуты все понимающий, самоотверженный и по уши влюбленный король Юури был рядом. В отличие от верного телохранителя, мао умел убеждать близких, за ним тянулись, ему верили и добровольно шли за ним в след, даже если поначалу его слова казались абсурдными. Вместе короли-полукровки справлялись с любыми проблемами. Чего еще мог желать молчаливый верноподданный своего короля? Увы! – даже боги иногда чувствуют недовольство устоявшимся порядком вещей. Бериас все чаще скучал по тому периоду, когда напуганный робкий мальчик жался к телохранителю, который был для него всем: отцом, матерью, другом… В шиндзоку жила потребность оберегать и заботиться, окруженный трепетным вниманием мао, племянник все реже нуждался в опеке дяди. В перерывах между тренировками, которыми шинзоку забивал день, благородный воин не знал, чем себя занять, хотя общение с жизнерадостными мадзоку во многом скрашивало его тоску. Несмотря на радушие, с которым к нему относилось окружение мао, шиндзоку казалось, что в его собственной жизни потеряно что-то главное, что-то такое, чему он сам не мог подобрать названия. Когда до них дошли слухи о чаше и Сара загорелся желанием заполучить знаменитый трофей богов, Бериас охотно вызвался помогать. Это был не только его долг слуги, но и внутренняя потребность найти ответы на те вопросы, что зрели в его сознании. Ему нужно было уехать, чтобы разобраться в себе. Компания поглощенных собственными мыслями огненных демонов ничуть ему не мешала. Он не мог знать того, что случится в пещере, и отчасти был благодарен чаше, которая навек связала его их с Вольфрамом жизни. Самому Бериасу подобное никогда не пришло бы в голову, хотя Бильфельд, безусловно, был самым красивым демоном, которого когда-либо видел шиндзоку. Бериас никогда не думал на эту тему. Его первая любовь осталась в далеком прошлом, даже как следует постаравшись, он с трудом вспоминал, как именно выглядела богиня, когда-то являвшаяся молодому принцу во снах. Теперь все было иначе. Ему было о ком заботиться, о ком думать. Общая кровь, которая отныне текла в их жилах, не давала Бериасу покоя. Его тянуло к мальчику, хотя умом он понимал, что ситуация безнадежна. Неумелая попытка поговорить разбилась о залившиеся краской щеки и устремленный под ноги изумрудный взгляд. Бильфельду явно было не по себе. То, с какой скоростью юноша покинул родные пенаты, было лишь подтверждением не очень-то радужных выводов мечника, внезапно оказавшегося меж двух огней. Вопреки советам родных, Бериас не мог использовать ситуацию в свою пользу. Он слишком уважал чужие желания и привык уступать другим, а потому отчаянно спорил с сестрой и племянником, пытавшимися убедить родственника не отпускать существо, которое могло бы стать его личным счастьем. Будь с Вольфрамом все в порядке, привыкший к трудностям мечник легко отказался бы от собственных интересов, но то, что происходило с мальчиком снова требовало вмешательства. Благородный бог с трудом уговорил себя, что дело вовсе не в медово-золотом соске, который вставал перед его взором, как только он закрывал глаза, не в бархатной, будто персик, едва покрывшейся легким пушком щеке, не в сочных, налитых жизнью губах, напоминавших по вкусу только что созревшее яблоко… Бериас никогда не был трусом, и все же нужно было придумать что-то отчаянно благородное, чтобы решиться на этот шаг и взять на себя ответственность за чужую жизнь. Вольфраму нужны были чувства, настоящие, искренние… Горячая кровь демона, объединившая их обоих, легко вспыхивала в жилах шиндзоку, как только юноша оказывался поблизости. Бериас смог бы это преодолеть, но спокойно смотреть на то, как бывший демон добровольно отрекается от собственной сущности, было выше его божественных сил. Сестра была права. Сделав первый шаг, Бериас обязан был дойти до конца. Он не привык просить, и вся эта ситуация порядком выбивала честного мечника из колеи. Хуже всего, что Бериас не верил в возможность благостного исхода. Но ему слишком сильно хотелось, чтобы мальчик перестал хотя бы печалиться. Это желание, иррациональное, шокирующее, росло откуда-то из самых недр его по-прежнему светлой души. Временами шиндзоку казалось, что привычная с детства магическая сила, которой он обладал, вот-вот полыхнет огнем. Это ощущение особенно остро накрывало его в те минуты, когда он замечал направленный мимо, ничего не выражающий изумрудный взгляд. Как будто они с Вольфрамом поменялись местами, и это новоявленный молодой бог теперь бесстрастный, молчаливый служитель королевской семьи. На самом деле бесстрастным Бериас никогда не был, он всего лишь не любил выражать в слух то, что чувствует, но с обжигающей демонской кровью в жилах молчать было все сложнее. Весь бурный поток несуразных мыслей пронесся в его сознании за одно мгновенье. Мечник был готов к чему угодно: бурным протестам, холодному решительному отказу, убивающему молчанию, даже слезам, но только не к тому, что бывший демон бросит на бывшего бога серьезный, внимательный взор и спокойно кивнет в ответ.