Порой, когда снова тоскливо, Сажаешь в душе цветы. Цветет белоснежная слива Вдали от мирской суеты. Ромашки шуршат лепестками, Им вторит густой тростник. Блестят твои розы шипами, Качается мак-шутник. Молчат незабудки хором О том, что пора бы забыть. И крокусы смотрят с укором, На пылкость твою и прыть. Над ними течёт голубое, Застывшее там, в высоте, Хранящее сладость покоя В своей неземной красоте. Не вянут растенья свободы, Цветут на полях пустоты: Последние долгие годы Мертвы они все, как и ты.
Банная, надо признать, в обители была отменной. Небольшая комнатка с уже разогретым очагом, волшебные кадушки и ведра с разными отварами, душистые брикетики из мыльнянки с ромашкой. Всё что нужно. Сидя на скамье у стены, Юнги легко управлялся со всем в комнатке из-за густого пара, стоило лишь подумать. Чонгук сидел у его ног прямо на полу и тихо напевал старую детскую песенку про баньку. Юнги с улыбкой перебирал его вымытые волосы, расчесывая гребнем, с наслаждением пропускал мокрые угольно-черные пряди между пальцами, стараясь двигаться как можно осторожнее, вдыхал аромат цветов и мурлыкал под нос, присоединяясь к песне. — Ты напоминаешь мне раннее детство, — вдруг с весельем в голосе сказал Чонгук, откидываясь спиной на край широкой скамьи, укладывая локти на чужие колени. Юнги замер на долю секунды, но тут же взял себя в руки. — Когда мама мыла мне голову, это всегда было приятно. У нее такие ласковые и нежные руки, не то что у отца. — Нда, — усмехнулся Юнги, поведя рукой и заставив остатки воды из бочки проворно перелететь комнатку по высокой дуге и выплеснуться Чонгуку на голову. Парень фыркнул от неожиданности, поджимая плечи. — Ассоциироваться у тебя с мамой — точно не то, чего я хотел. — Ас... Чего делать? — Заставлять вспоминать ее. — Вода побурлила немного и стекла по загривку на спину. Юнги снова разворошил волосы, приподнимая гребнем. — Не сыновьих чувств я от тебя хочу. — А каких? — Чонгук запрокинул голову, пытаясь посмотреть в глаза. Но Юнги тут же со смехом сгустил пар у него перед лицом, пряча свое смущение. — Божечки, ну горячо же! Прекрати! — Не ври, — протянул Юнги, отпихивая его от себя и снова принимаясь расчесывать волосы. — Огневушку и крутым кипятком не обваришь. Я видел, как ты голыми руками горшки из печи достаешь в своей кормильне. — Ээх. Как думаешь, что там сейчас в нашей деревне? — Да ничего особенного, — дернул плечом Юнги. — Несколько дней прошло, все забыли уже про нас. Все наши вещи оставшиеся растянули, кости как следует перемыли, припомнив всё плохое и додумав от души, а потом и забыли. Других новостей полно. Зима — коровы телятся, мужики на заледеневших порожках ноги ломают, бабки без конца теневолков замерзших под забором видят. Кому там есть дело до парочки сбежавших чужаков? — Чужаков, — вздохнул Чонгук, сползая вниз. — А мне они почти родными стали. Как они без колдуна-то теперь? И где вот дед Кенну теперь ест? — Да в таверне у ворот, — тут же ответил Юнги. — Опять ты думаешь не о том. Почему тебя такое волнует, когда должно заботить то, куда самому деться? Ты лишился всего, остался без сбережений и заработка, податься некуда. Об этом ты хоть чуть думаешь? — Думаю, — тихо хмыкнул Чонгук. — Но об этом думать не очень-то весело. Ты ведь и сам сказал — молодой, здоровый, неглупый. Устроюсь как-нибудь, не пропаду. А слишком много размышлять о своих бедах — дурная затея, точно тебе говорю, это настроение портит и сна лишает. — Это ты верно говоришь, очень портит. — Поэтому ты такой угрюмый? — Разве я угрюмый? — улыбнулся Юнги, откладывая гребень и понемногу распуская пар, наполняющий комнатку. — Ну, знаешь, некоторые люди, когда задумаются, выглядят мечтательными. А некоторые — угрюмыми. Наверное, это вовсе не плохо само по себе... Но каждый раз так и хочется тебя отвлечь от мыслей, развеселить чем-нибудь, чтобы не уходил в себя, а то там темно и страшно. — Темно и страшно? — Юнги чуть встряхнулся, прогнав все лишние капельки с тела, и потянулся к совершенно сухой одежде, что висела в углу. Чонгук хмуро глянул исподлобья. — Ты очень точно описал то, что у меня внутри… — И, уже берясь за ручку двери, добавил: — Я попробую отвоевать нам что-нибудь на ужин. Не задерживайся. — А я рассчитывал, что твой новый шаг будет посерьезнее, — тихо пробормотал Чонгук, когда дверь уже закрывалась. Юнги только хохотнул, ничего не ответив, но лишний раз убедившись, что когда-то он очень правильно приметил человека, на которого сможет положиться в трудной ситуации.***
В обеденной была в самом разгаре бурная игра, когда Чонгук пришел. Юнги, Сокджин, Хосок и Чимин играли в дощечки, а остальные со всем старанием им подсказывали. Вернее — подсказывали своим, Юнги же сражался в одиночку, но, похоже, всё равно неплохо справлялся. — Надеюсь, игра не за последнюю миску похлебки? — с улыбкой спросил Чонгук, присаживаясь рядом с Юнги и осторожно проводя ладонью по его спине, стараясь, чтобы никто не заметил. — Я предполагал, что нам всем тут хватит. — Игра на спальные места, — ответил Юнги, выкладывая цветы трех разных мастей и вместе с тем чуть сдвигаясь, чтобы уступить место. Чонгук устроился удобнее, рассеянно оглядывая горки дощечек на столе. — В обители есть одна большая спальная комната с несколькими кроватями. И есть отдельная комнатка для двоих на втором этаже. Разумеется, все хотят ее заполучить. — Отдельная комната? Это то, что нам надо! — улыбнулся Чонгук и тут же поник, понимая, что многим в их компании уже давно хочется уединиться. И, само собой, они не имели больше прав на комнатку. А потому, наверное, игра была лучшим способом всё решить. — И какой уже кон? — Они решили обойтись одним, — ответил Намджун. Он сидел на потолке в углу, скрестив ноги, и жевал сушеное яблоко. Крылья свешивались до самого пола. И чего только он так любил проводить время вверх ногами? — Чтобы не затягивать. — Просто у некоторых еще есть дела перед сном, — тут же вставил Хосок, залихватски выбрасывая пару дощечек щелчком большого пальца. — Ну так и занялся бы делом, — хмыкнул Микото, туго сворачивавший туда-обратно небольшой бумажный свиток, чтобы распрямить. — Давон, наверное, новостей от тебя ждет. — Не каждый же день строчить ей письма! — Хосок даже отвлекся, забывшись и на очередной ход Чимина выкинув явно не самые подходящие свои дощечки. — О чем тут писать так часто? Мы едем в столицу, собираем ингредиенты для зелья, всё у нас в порядке. Что еще тут рассказывать? — Ты недолюбливаешь сестру? — с улыбкой спросил Микото, коротко глянув на него из-под челки и принявшись ковыряться в сумке. — Я очень люблю сестру. Я недолюбливаю только людей, которые твердят, что я должен о ней заботиться. Без подсказок забочусь. Переживать всегда, подстраиваться, всё ради нее делать, всю жизнь прислуживать и до земли кланяться. Дочка — будущая королева, она — наше всё, а сын — в лучшем случае станет ее советником. — Хосок окончательно насупился, хмуро глядя на свои дощечки. — Не для того я из дворца ушел, чтобы и издалека перед ней спину гнуть. — Но… всего лишь письмо, — неуверенно пожал плечами Чонгук, подпирая щеки ладонями, но тут же замолк, поймав на себе строгий взгляд. — Прости. — Речь не столько о письме, сколько о жизни, — улыбнулся Юнги, мягко глянув на него и подвинувшись чуть ближе. — О свободе, которой некоторым не хватает. Так? — Да, — вздохнул Хосок, сбросив последние несколько дощечек и потирая глаза. — Полагаю, я и без того делаю всё, что должен… Давон очень умная и понимающая девушка, не станет ждать большего. — Умная и понимающая… — повторил Микото, раскладывая деревянный пенал и доставая перья для письма. — Приятно знать. Для будущей королевы это важные качества. Помнится, когда она только родилась, все ведуны как один говорили, что из Давон получится мудрая и расчетливая королева. Хосок сморщился и поджал плечи. Чонгук улыбнулся, глядя на его лицо. — В день ее рождения я был в столице, — продолжал Микото, вырисовывая в верху листа бумаги симпатичную виньетку. — Праздник был грандиозный! Первенец — девочка, говорят, к удаче, поэтому все верили в лучшее в те дни. — Подумать только, — пробормотал Хосок. — И часто ты бывал в столице? Видел что-нибудь еще интересное? Кого-нибудь?.. — Если ты о себе, то впервые я увидел тебя на празднике середины лета, когда тебе было два. — Микото улыбнулся, дорисовывая изящные завитушки. — Твоя бабушка, тогдашняя королева, приветствовала подданных с дворцового балкона. Позади стояла и ее семья: принцесса Бин сжимала руку дочурки, а принц Соп держал на руках сына. Помнится, ты тогда расплакался. Думаю, было слишком жарко, солнце слепило прямо на балкон… — Да, — усмехнулся Сокджин, — в тот день люди у дворца ликовали от души. Ведь королева обещала, что скоро будет заключен второй политический союз с Хиндом, и десяток лет напряженных отношений забудутся, как страшный сон. В политике-то никто из них не соображал, поэтому, когда сказали, что от этого союза простой народ станет жить лучше, поверили. — Не представляю себе, как вообще жилось до первого союза с Хиндом, который заключили век назад, — покачал головой Чонгук. — Неужели у наших людей не было хиндских специй? — Разве что у богатеев, — покивал Микото, пододвигая Хосоку листок и вкладывая в ладонь перо. — Не было многих вещей, которые теперь для нас привычны. Даже риса. Ведь на территории Изобильного Полумесяца его совсем не выращивали. Не было куркумы, шафрана, душистого перца. Не было красок, цветных тканей и раскрашенных настенных картинок. Рыбок-золотушек, солнечных птичек, тонкошеих оленей, каменнорогих быков. Бананов, апельсинов, кокосов, папай. Полупрозрачного шелка, платьев без рукавов, тонких металлических браслетов… распущенных волос. — И нынешних тяжеловозов, — добавил Сокджин, сгребая дощечки в мешок. — Мы подарили Хинду крепких и сильных коней, а тамошние люди смогли сделать их самыми послушными и спокойными из всех, что видел мир. И теперь Изобильный Полумесяц закупает тяжеловозов в Хинде. Слушая их, Чонгук тихо поражался. Получается, всего лет сто назад не было вещей, без которых он теперь не представлял свою жизнь. Сразу вспомнились и любимая красная рубаха, и мамин тройной браслетик, и целая кадушка засоленных в масле с чесноком и розмарином апельсинов. И всё это, считай, пропало! Осталось в покинутом доме, навсегда расставшись с законным хозяином. Чонгук мысленно усмехнулся, осознав, что в жизни его теперь нет вещей, без которых он не мог ее представить. — Ой. А победил-то кто?! — встрепенулся он, оглядывая уже занимающихся своими делами приятелей. — Мы с тобой, — усмехнулся в ответ Юнги, поднимаясь и потягиваясь. На самом деле Чонгуку не было разницы, где ночевать, в общей комнате или отдельной: он чувствовал бы себя равно странно в обоих случаях, ведь с ним под одеялом обязательно ютился бы Юнги. А потому он не сразу разделил ликование мага. Не разделял, пока скрипучая ляда в полу не захлопнулась, отделяя комнатку на втором этаже от остального дома, наполненного болтовней готовящихся ко сну путников. Хоть комната и напоминала чердак, в ней было уютно. Невысокие стены, скошенные внутренние потолки и небольшой люк в самом верху, что, должно быть, вел в ту странную башенку со слюдяными окошками. Это напоминало диковинный сундучок с заморскими сладостями, который Чонгуку однажды доводилось видеть у проезжего торговца: такая же форма, такие же резные узоры на балках и такой же приятный сладковатый запах. Впрочем, это пах небоцвет, который они сами и принесли. Усевшись на огромную кровать, занимавшую почти всё место в комнатке, Чонгук с восхищением осмотрелся. Так много подушек он не видел, наверное, за всю свою жизнь. И огромные, как облака, и маленькие, как свернувшийся спящий крольчонок. Тканевые, меховые, вязаные. Самых разных цветов и форм. Они манили, приглашали скорее улечься и забыть обо всём. Чонгук уже был почти уверен, что чудесное ложе заколдовано, пленит любого, кто рискнет прилечь, и уже никогда не отпустит. Растянувшись в мягкой груде, он довольно вздохнул, понимая, что ему даже не нужно одеяло: трубы от кухонной и банной печей, проходившие аккурат вдоль противоположных стен, отлично прогревали комнату, а от руна, которым была устлана постель, и вовсе становилось жарко. Тело моментально расслабилось, предвкушая сладкие мгновения отдыха. — Когда найду новый дом, сделаю себе такую же огромную кровать, — улыбнулся Чонгук, ерзая и урча от удовольствия. — И как некоторые вообще без подушек спят, не понимаю… — Когда найдешь новый дом? — хмыкнул Юнги. Потушив огонек, он отставил подальше принесенную с собой плошку, забрался на постель и устроился поудобнее, лишь после продолжив: — Опять подыщешь кого-нибудь старого, больного и одинокого? — Тебя, что ли? — хохотнул Чонгук, подняв руку и взметнув на кончике пальца крохотный огонек. В углу закопошились ночные феечки, которых магический огонь всегда привлекал намного сильнее обычного. — Нет. В этот раз буду напрашиваться работником в кормильни. — И, как думаешь, сколько времени у тебя уйдет на то, чтобы обзавестись собственным домом и такой постелью, если будешь помогать в чьей-то кормильне? — Юнги улыбнулся, наблюдая за нахмурившимся Чонгуком. — Впрочем, кто знает, может, если удастся помочь королеве, тебя щедро отблагодарят. Подарят много золота, например, землю, какой-нибудь титул или должность… на дворцовой кухне. — А что? Может быть, и подарят. Тогда я и вовсе снова свою собственную кормильню открою! — Чонгук решительно кивнул. — Или… или вернусь в деревню героем и буду дальше там жить. Юнги хохотнул и медленно повел рукой. Над кроватью, повинуясь его магии, потянулся высокой дугой ледяной мост. Широкий, прозрачный, немного напоминающий волшебный кокон и щетинящийся кристаллами по краю, как крыша сосульками после легкой оттепели. Жаркие отливы света от волшебного огня пробегали с одного «берега» на другой, завораживали и заставляли любопытных ночных феечек кружить поблизости. А между тем на ледяной глади прорисовывались штрихи-царапинки, неспешно сплетавшиеся в линии картины. Линии эти беспрерывно двигались. Они то бежали белоснежной ланью между могучих деревьев, то замирали на мгновение робким взглядом хорошенькой русалки на речном берегу, то снова пускались в полет от взмахов сильных крыльев хищной птицы. Огонек трепыхался — картины переливались радугой и мерцали. Уводили от собственных мыслей и мира вокруг. Растворяли в фантазиях. Чонгук и представить не мог, насколько прекрасные чудеса способны творить магия воды и огня вместе. — Почему этот дом так дорог тебе? — тихо спросил Юнги. На льду перед ними прорисовывалась хорошо знакомая обоим деревенская окраина. — Ты же был расстроен, разочарован в людях, твердил о вольной жизни бродячего фейри. А теперь снова тянешься к деревне. Эти люди возненавидели тебя, разве нет? Гнались по улице, грозясь убить. И даже не попытались выяснить, может, ты вовсе мне не помогал, а наоборот… — Если бы не помогал, не кинулся бы наутек, — возразил Чонгук, чувствуя, как к глотке уже подступает неприятный комок. — И всё же. Тебя и раньше звали болотным мальчишкой, не больно-то сильно уважали, хоть и приняли. Ты правда готов вернуться после такого? — Дело не в деревенских или кормильне, — вздохнул Чонгук. — Рано или поздно моя семья приедет туда, чтобы навестить меня. Мы расстались в Болотищах три года назад. Они знали, где собираюсь осесть я. Я же не знал, где всё это время бродили они. Потому и боялся надолго уезжать из деревни. Дома на картине покосились, накренились под налетевшей бурей из мелких штрихов, превратились в ворохи линий и вскоре совсем сгладились. А на их месте проступили три фигурки людей. Одна была высокая и широкоплечая, другая — пониже, изящнее, явно женская или даже девичья. А третья — совсем маленькая, бегавшая из стороны в сторону, как непоседливый ребенок. Лес вокруг, одежда, лица — всё становилось четче с каждым мгновением. И вскоре, наблюдая за махонькой фигуркой, резво взобравшейся на высокий камень и машущей им рукой, Чонгук осознал, что это его воспоминание. Его собственное воспоминание из детства. Он в тот вечер сидел на поваленном дереве, болтал ногами в новеньких сапожках и со смехом наблюдал за мельтешением брата. Редко они отправлялись гулять всей семьей, ведь родители всегда тяжело трудились. Каждый такой веселый денек надолго сохранялся в его памяти, как маленькое сокровище. И Чонгука даже не удивляло, что Юнги смог выудить воспоминание из глубин души, заставить раскрыться, расплескать по ледяному полотну. Он был куда более сильным магом, чем притворялся. — Знаешь, у моего мастера был друг, который с большим увлечением изучал магию фейри. — Юнги перевернулся на бок, подпер голову ладонью и с улыбкой посмотрел на лежащего рядом. Чонгук сцепил руки, чувствуя, как от смущения под этим мягким взглядом тянет в животе. — Он уверял, что клыкачи умеют общаться на громаднейших расстояниях без единого звука. Мол, родичи в стае связаны магически и могут просто передать свои мысли близким. Показать им то, что видели сами, тем самым объяснив путь. Клыкачи ведь живут и охотятся стаями, но на разведку всегда ходит только один самец. Найдя поблизости подходящую добычу, он посылает магические импульсы, и стая приходит на помощь, ловко выбирая лучшую дорогу. — Ничего себе… — протянул Чонгук, рассеянно наблюдая за рыбачащим малышом на ледяных картинках. — Это удивительно. — Я не имею понятия, правда ли это всё, — хохотнул Юнги. — Но он уверял, что и некоторые бродячие по своей природе фейри на такое способны. Например, огневушки. — Но… — Чонгук нахмурился, крепче стискивая пальцы. — Если даже мы и способны, я не знаю, как это можно сделать. Ни малейшего представления, что для такого общения нужно. И, говоря честно, не думаю, что пойму… — Так, может быть, пойму я?.. — то ли сказал, то ли спросил Юнги, осторожно укладываясь на его подушку и обнимая. — М? Чонгук прикусил губу, обводя взглядом странный ледяной мост, так легко и точно отразивший его мысли, лишь вспышкой мелькнувшие на задворках сознания. Кто знает, может, Юнги даже сильнее, чем Чонгук мог себе представить?..***
Снег в лесу блестел от утреннего солнца. Белее молока, сверкающий, чистый и как будто совсем воздушный. Так странно было видеть его на темных волосах Микото… Хосок бы не посмел сказать об этом прямо, но ему было даже немного обидно из-за столь резкой перемены. Ему нравилось наблюдать, как Микото заправляет за ухо или неспешно переплетает длинные волосы в косу, нравилось то, как ярко они подчеркивали черноту глаз или румянец на замерзших щеках, и даже то, как спутывались по утрам. Он обожал расчесывать их частым гребнем, болтая о причудливых фантазиях, перебирать мягкие шелковистые пряди, засыпая в неге единения, или чувствовать, как они щекочут кожу, если Микото склонялся над ним, чтобы разбудить осторожным поцелуем. Раньше эти длинные белоснежные волосы были для него символом чего-то светлого, невозможно нежного, совершенно неземного, тягуче-долгого, обещающего длиться вечность. И символ этот забрали, оставив взамен нечто обыденное и простенькое. Закрыв по просьбе глаза, Хосок глубоко вдохнул морозный воздух, даже на таком холоде почувствовав хорошо знакомый запах. Нестерпимо захотелось ощутить ласковое прикосновение. Напомнить себе, что мелочи не так важны. Ведь другие волосы не меняли главного, с ним был всё тот же фейри, что так сильно полюбился своими заботой, добротой и заразительной жизнерадостностью, пока выхаживал тогда еще совсем неопытного раненого охотника, нарвавшегося на шатуна. Когда руки его что-то мягко коснулось, Хосок с замершим сердцем открыл глаза. На пальцы его жарко дышала изящная белая лань. По виду — совсем молоденький самец, некрупный, тонкий и с небольшими рогами. Вся шерсть была идеально белой, выделялись только бурый нос и маслянистые черные глаза, но даже ресницы, и те казались просто пушистым инеем. Лань чуть отошла назад, давая хорошенько себя рассмотреть, а после резко сорвалась с места, пустившись вскачь, петляя между деревьями, то и дело оглядываясь, будто зовя с собой. Хосок со смехом потянулся к поводьям стоящего поблизости коня. Пятнышко лишь фыркнул, как-то немного неодобрительно наблюдая за легко и слишком упруго для настоящей лани скачущим вокруг белым вихрем, но послушно пустился за ним следом, едва услышав голос от хозяина. В то утро Хосок понял оборотней, при любой возможности игравших в салочки. Он ехал рысцой по протоптанной тропинке и не сводил взгляда с мелькавшего между деревьями впереди силуэта. Расправив плечи и слегка упершись коленями, привстал в седле, укоротил повод, коснувшись руками лошадиной шеи, следя за ритмом и выравнивая ход, и после громко скомандовал: «Марш!» Он очень редко пускал Пятнышко в галоп, всё больше тихой поступью или рысцой бродя между поселениями, а потому успел напрочь забыть, как опьяняет скорость. Редкий лес позволял коню свободно разогнаться, вспахивая свежие сугробы массивными копытами, и легко разворачиваться в погоне за хитрой «добычей». Пятнышко почти предугадывал желания хозяина, а лань дразнила, то подпуская ближе, то стрелой пускаясь прочь. Запахнувшись плотнее, откинув лишь мешающий капюшон и натянув шарф на нос, Хосок не думал о холоде и летящем снеге. Не думал о том, какой глупостью могут показаться со стороны их забавы. Просто наслаждался свободой. От всего: от своего статуса и долга, от тяготящих мыслей и страхов, от себя самого. Растворялся в ощущении полета, недоступном для людей, надежно прикованных к земле, в отличие от некоторых фейри. Чувствовал, как переполняется совершенно новым азартом и счастьем. Заметив, что лань притаилась за невысокой и разлапистой голубой елью, Хосок натянул поводья. Пятнышко послушно перешел на неспешную рысь. Хруст снега под копытами не слышать было невозможно, и всё же Микото прятался, подглядывая и дожидаясь «охотника». Короткий белый хвостик дергался от нетерпения. А стоило только Хосоку подъехать вплотную, Микото выпустил из зубов осторожно оттянутую ветку, и та наотмашь хлыстнула по плечу, обдав снегом. Пятнышко фыркнул и тряхнул гривой, отворачиваясь. Лань прищурилась, показав розовый язык и часто перебирая передними копытцами, как будто смеясь. — Ладно, — улыбнулся Хосок, отряхивая одежду, — будем думать, что сегодня победа за тобой. На первый раз, так и быть, прощаю эту хитрость. Он снял варежку и протянул руку, касаясь пальцами на удивление мягкой шерсти. Микото тут же вытянул шею и подался навстречу, дернул махровыми ушами, чуть отводя назад. Глаза довольно прищурились. — Ну что? Обратно пойдем? — спросил Хосок, почесывая между рогами. — Наверное, остальные уже проснулись. Ответить что-то Микото не успел — откуда-то с ели на спину ему спрыгнула длиннохвостая белка. Лань дернулась, удивленно оглядываясь, а серая проныра ловко вскарабкалась по шее на голову и оттуда сиганула на холку коня. Пятнышко всхрапнул, стриганул ушами и неуверенно побрел куда-то по кругу, не понимая, что это хозяин от него хочет. Белка же не унималась. Ползала туда-обратно, то к хвосту скакнет, то к голове вернется, то на плечо человеку заберется, оглядывая округу. Как будто совсем не боялась. — Кажется, эта белка что-то нам сказать хочет, — хмыкнул Микото, склоняя голову набок. Черные прядки челки качнулись на ветру. Он протянул руку, и белка тут же перепрыгнула на нее, внимательно глядя в лицо. — Ну… поговори с ней, — усмехнулся Хосок, останавливая и успокаивая растерянного коня. — Ты же у нас, кажется, по этой части мастер. Нет? — Не так-то это просто, — нахмурился Микото. — Ой, так вы оборотень?.. Белка странно повела головой, точно размышляя, но кивнула и снова вперилась взглядом глазок-бусинок ему в лицо. Хосок удивленно наблюдал из-за спины. Беседа складывалась странная. Мгновения тянулись одно за другим, и Хосок хотел уже влезть в бессловесное общение, но Микото вдруг огляделся по сторонам и зашагал прочь. — Идем, — окликнул он, — эта белка знает хозяйку обители. Она хочет пойти с нами. — Что, прям так и сказала? — пробормотал Хосок, наматывая поводья на руку и ведя Пятнышко. И совсем тихо добавил: — А если наврала? — Не прям так, — пожал плечами Микото, — но, думаю, я увидел в ее мыслях именно хозяйку обители — девушку с сияющими светлыми волосами. — Ооо… так твоя новая подружка водит знакомства с богинями. Неплохо, неплохо. Ну раз так, конечно же, мы просто… обязаны пойти. — Хосок вздохнул, глядя на упрямо шагающего по сугробам парня, совсем забывшего, что можно забраться на коня. — Да что такого эта белка ему нашептала?***
Чонгук проснулся от задорного ржания под окном. Похоже, Намджун опять отпустил коней побеситься на воле, и они, заразившись общим задорным настроем, играли в снегу. Глянув по сторонам туда-сюда, Чонгук удивленно пшикнул, поднимаясь. Он лежал на одной из подушек, почему-то в форме огонька, а Юнги упорно ковырялся в стоящей на углу кровати сумке. — Проснулся? Отлично, — сказал он, заметив шевеление, и подхватил огонек на руки. Чонгук от неожиданности испуганно вцепился лапками в палец. — Я как раз вернулся, чтобы тебя разбудить. Хозяйка обители пришла… хочет видеть тебя. Чонгук заметался в чужих ладонях и выпрыгнул, как раз у открытого люка обернувшись человеком. — Ты что, я же не готов к такой встрече! — зашипел он, мельком глянув на лесенку. — Я вообще-то… только проснулся. Я еще даже речь родную не вспомнил! Мне сейчас нельзя разговаривать с богинями… с ликами, кем бы они там ни были. — Да не переживай, — усмехнулся Юнги, дернув плечами и поправляя лямку сумы. — Перед этой можно не красоваться. Простушка, хоть и строит из себя невесть что. — Ну ты и грубиян, — вздохнул Чонгук, но всё же заметно успокоился. Но, как ни крути, выхода другого не было, только собраться с мыслями. Ненадолго скользнув в банную, чтобы взбодриться и привести себя в порядок, Чонгук выглянул на улицу, глотнул холодного воздуха, пригладил чуть волнистые волосы и, наконец, скользнул в кухню, откуда доносились голоса. Там было весело… Во главе стола сидела не знакомая ему симпатичная девушка с длинными сверкающими волосами цвета пшеничной булочки. Надув пухлые губки и нахмурив угольно-черные брови, она вертела в руках деревянную коробочку и недовольно ворчала. То была шкатулка-головоломка. И она никак не поддавалась не знающей секрета девушке. Остальные же неприкрыто веселились, наблюдая за тщетными потугами, хотя, должно быть, почти никто из них тоже не смог бы разобраться с загадкой сам. Девушка возилась долго, так и эдак вертя шкатулку в руках, внимательно разглядывая, пытаясь подковырнуть щели ногтем. Даже не замечала нового гостя. — Может, я сделаю?.. — со вздохом окликнул Сокджин, протягивая ладонь. — Нет-нет, — весело возразил Хосок, отводя его руку. — Дженни попросила не помогать. — Да она же целую вечность будет маяться! — Наверное, в том и суть! — тихо посмеивался Чимин. — А ты знаешь секрет? — Я таких шкатулок уже сотню повидал. Когда-то они были страшно популярны, каждый богатей считал своим долгом обзавестись хотя бы одной. Большинство открываются в два счета. — Ну что ж… — Девушка тяжко вздохнула и поставила шкатулку на стол, картинкой с полумесяцем вверх. — Как-нибудь потом разберусь. Сегодня мне что-то не хочется думать о подобных мелоча… О! Чонгук! — Она лучезарно улыбнулась, будто увидела старого друга, но тут же взяла себя в руки, вновь напустив важный и почти величественный вид. — Рада встрече, добро пожаловать в мою обитель. Меня зовут Лалиса, я один из ликов этого леса. Люди ассоциируют меня с богиней возделанных полей. — Надо же, — удивленно протянул Чонгук, присаживаясь за стол. — У меня в доме висел портретик этой богини… Так странно, вы очень похожи на нее. То есть, я тоже рад знакомству. Дженни рассказала, какую помощь вы нам оказали. Большое спасибо. — Оказала, — хмыкнула Лалиса, снова опуская взгляд на шкатулку. — И хочу помочь еще, поэтому и собрала вас для беседы. Пора уже покончить с охотой на фейри, иначе скоро это может принять еще более чудовищные масштабы. Все собравшиеся за столом переглянулись. Даже Чимин и Тэхён, которые про охоту знали очень мало, выглядели мрачными. Егеря же как будто без слов переговорили о чем-то, одинаково вздохнув, сидящий между ними Микото неуютно поджал плечи. И только Юнги откинулся на стену, недовольно поджав губы, похоже, предчувствовал, что разговор ему не понравится. — И чем именно вы хотите еще нам помочь? — спросил Чонгук, вдруг осознав, что остальные, не сговариваясь, отдали ему главную роль в этих переговорах. — Вы пойдете с нами, чтобы пообщаться с королевой, чтобы убедить ее принять зелье? — Нет, — покачала головой Лалиса. — И, кстати, зелье вам не пригодится. Все, как один, перевели взгляды на зелье жизни, бурлящее на тихом открытом огне в небольшом котелке. Ему оставалось повариться до вечера и пару суток настояться, только и всего, готово будет. И после всех трудов им вдруг заявляли, что оно не нужно?! — Стойте-стойте, — нервно усмехнулся Чонгук, не понимая. — Почему же не пригодится? Оно хорошее, поможет! — Лекарство не нужно, когда нет болезни. — Нет болезни? Королеве уже лучше? — просиял Хосок, даже немного подаваясь навстречу. — Она выздоровела? — Прости, я не совсем об этом, — виновато сморщила носик Лалиса. — Ее болезнь — видимая. Это сильное заклятие. И, кажется, я знаю, кто за ним стоит… один из ликов, сильная ведьма. Так что нет смысла пытаться лечить королеву зельями, нужно разобраться с ведьмой и разбить наложенное ею заклятие.***
— Моя госпожа, — раболепно и с придыханием пробормотал голос позади. — Принцесса решительно и твердо настаивает на встрече с матерью. Боюсь, еще немного, и она попытается пробраться в опочивальню матери тайком, хитростью. Что изволите приказать?.. Урассая повернула голову, оглядываясь через плечо. Из-за плотных черных штор в комнату совсем не проникал дневной свет, лишь крохотный огонек тонкой свечки дрожаще освещал мрачные стены. Самая подходящая обстановка для подобных новостей. — Что ж, ничего не поделаешь, — тихим-тихим голосом ответила Урассая и вздохнула с мягкой улыбкой. — Раз ее не сдерживает даже возможность заразиться и подвергнуть свою жизнь столь серьезной опасности, желание в ней крайне велико и страстно. Нельзя отказывать и дальше. Урассая развернулась и одарила гостя ласковым взглядом. Облегающее платье из тяжелой ткани зашуршало, каблучки размеренно застучали по выстеленному гладчайщими досками полу. Усевшись в кресло перед не зажигавшимся уже несколько дней камином, Урассая добавила: — Так и быть. Приведи ее, пожалуйста. — Да, моя госпожа, — кланяясь, почти выдохнул король и вскоре скрылся за тяжелыми дверьми. Урассая закусила губу, скребя ногтями по обитому бархатом подлокотнику кресла.