***
Стоя на балконе ранним утром, кажется, что все только начинается. Все. Начинается жизнь, начинаются испытания. Тебе кажется, что все только впереди. Что не было всех тех дней, когда с этого балкона хотелось выпасть, а не наблюдать за расцветающим бутоном на горизонте. Тебе кажется, что ты забыл всех людей, которых когда-то знал, и замечаешь за собой, что не расстроен этим фактом. Ведь это так прекрасно — заново прочувствовать этот момент сближения. Но увы, все это — лишь наваждение. Вуаль, которую на тебя скидывает рассвет. Рассвет лжет, заставляя погрузиться в состояние рефлексии после того, как ты понимаешь, что все скорее заканчивается, чем начинается. Заставляет думать больше о том, что ты когда-то сделал или не сделал. Заставляет понимать, сколько ты всего пропустил… почему? Потому что сам этого хотел? Потому что не знал, чего хотел априори. Я выкинул очередную сигарету и бросил последний взгляд на рассвет. Лжец. Возвращаясь в квартиру, я аккуратно прикрыл балконную дверь, не отрывая взгляда от того, кто лежал на моей кровати. Юлик мирно спал, подмяв под себя половину одеяла, и лежал головой на матрасе, обхватив руками подушку, будто во сне обнимал кого-то. Стало грустно. От чего? От того, что я не имел возможности увидеть эту милейшую картину раньше или из-за понимания, что на месте этой подушки не я? Не знаю. В последнее время я уже ничего не знаю. Очень хотелось подойти к нему. Обнять, поцеловать, сказать что-то до дрожи приторное просто потому, что я так давно этого хотел. Пусть Юлик и не услышит ничего, не почувствует, зато я восполню нехватку его в моей жизни таким странным, но душевным способом. Но я не смог себе позволить даже просто подойти ближе и посмотреть на него. Ничтожно мало, однако и этого мне бы хватило. Ближе рассмотреть его скульптурное личико, попробовать найти хоть один изъян. Конечно, я уже знаю, что у меня бы не вышло. Онешко — идеал. Апогей совершенства. А в своём повседневном амплуа нежности и невозмутимой искренности и вовсе выглядит настолько на своём месте, что отрицание его богоподобия могло расцениваться, как ложь самому себе. Решив проигнорировать застрявшее комом в горле «хочу», я не нашёл ничего лучше, кроме как пойти и хотя бы попить чая, ибо последние несколько дней еда в меня не лезет абсолютно, а организм требует хоть чего-то. Однако обломать меня этот день решил с порога, потому что, пройдя к шкафчикам и открыв их, я очень огорчился, увидев, что чая-то у меня и нет. Вернувшись в спальню и задержав свой взгляд на Юлике, прислушиваясь к каждому звуку, я подумал и решил, что успею сходить в магазин.***
Стоя у двери в квартиру, под кожу пробиралось странное ощущение. Предвкушение чего-то не очень хорошего. Где-то на грани, сознание сипло шептало догадки, но я упорно даже не пытался его услышать. Опасливо заглядывая внутрь, я пробовал услышать хоть что-то, но безуспешно. Может, сознание пыталось сказать, что я — гребаный паникер? Может.***
Чай — это прекрасно. Этот горячий напиток разливается теплотой по горлу, проникает внутрь. С ним любой пейзаж становится красочнее. Чай, как и рассвет, тоже лжец. Тоже создаёт иллюзию заполненности, счастья и яркости жизни, но это только на время. И все же, в отличие от рассвета, он не отматывает осознание к началу. Не путает восприятие действительности. Рассвет создаёт ложное виденье новой жизни, а чай украшает старую. Чай пытается сделать лучше, чтобы ты нашёл отличия и, может, что-то изменил. А рассвет тыкает тебе в лицо тем, что ты уже никогда не вернёшься в то время, когда ещё было все хорошо. В то время, когда все только начиналось. Когда кружка уже опустела, за окном послышались первые детские голоса. А у себя в коридоре я распознал шаги. Повернув голову ко входу, я так и застыл на месте, боясь даже вдохнуть. — Привет, Руслан. — Доброе утро. Я могу поклясться, что в первое мгновение лицо Юлика выражало нечеловеческий испуг. В глазах стояла потерянность и что-то ещё. Что-то, что мне бы очень хотелось распознать, но времени не хватило. Мышцы расслабились и теперь он был похож на любого человека с утра после пьянки. Разве что любой другой выглядит в такой момент отталкивающе, но если бы я оттолкнул его — никогда бы себе не простил. Юлик прошёл к раковине, наполнил первую попавшуюся кружку водой и залпом осушил её. Вернув посуду на место, Онешко прислонился к столешнице и без каких-либо стеснений начал рассматривать меня. Я чувствовал себя неудобно. Настолько, настолько это возможно. Под этим взглядом хотелось расплавиться, упасть на колени и начать извиняться за все, что ты делал или не делал, в хронологическом порядке, начиная от самого рождения. — Значит, ты привёз меня к себе? — с каменным лицом и сталью в голосе, произнёс Юлик, продолжая смотреть мне в глаза. Я выпрямился, поднял на него взгляд, стараясь выглядеть более уверенно, и, умерив дрожь по телу и в голосе, ответил: — Ты перебрал и сам сказал, чтобы мы поехали ко мне домой. — Так и сказал? — я подтвердил и молча наблюдал на тем, как Юлик медленно закивал самому себе, отчего-то вдруг сведя брови к переносице. — А больше я ничего не говорил? Говорил. Конечно говорил. И мне бы очень хотелось убедиться в подлинности этих слов, но здравый смысл за уши оттягивал меня от этой идеи, уверяя, что сейчас бессмысленно что-то ему рассказывать. — Ты был не в том состоянии, чтобы болтать о жизни, — я улыбнулся, но на лице Юлика не дрогнул ни один мускул. Я лишь разглядел облегчение, плавающее в глазах. Настоящее, искренне облегчение. Не этой искренностью я восхищался… — Ладно, — Онешко задумался, плавно переведя взгляд в сторону окна. Он хотел было добавить что-то ещё. Даже приподнял брови, но в последний момент передумал. А у меня в голове вдруг что-то щёлкнуло. Вдруг стало так обидно, что я никогда не могу ничего сделать. Сделать нормально, без печального итога. И сейчас, что бы я не сделал, я не выйду к хорошему финалу. Но я так был убеждён в том, что Юлик сейчас мне все расскажет. Что я сам смогу узнать закулисье всего этого спектакля, а в итоге получил облегчение в глазах напротив от того, что я, якобы, до силь ничего не знаю. — Ты был не в том состоянии, но тебя хватило ещё на одну фразу. Онешко побледнел, взгляд застеклился и застыл на чем-то в окне. Он старался не выдавать волнения, но моя интонация разбивала молотом эту маску, и я уже вижу настоящие эмоции. Как жаль, что сейчас это страх. — И какую же? Я медленно поднялся со стула и намеренно снизил голос, подходя к Онешко ближе. Я хотел изо всех сил постараться надавить на него, нарочито долго затягивая эти гляделки, пока с губ не срывается то, что окончательно снесло стену той недосказанности между нами. — Ты сказал, что узнал меня, — я давил на него, уже готовый вылить все свои душевные терзания. — Узнал ещё тогда, в кафе. Если узнал, зачем избегал? И в какой-то момент не понял, как сам нарвался, приведя Онешко в чувства. Бледность вдруг куда-то пропала. Пару секунд он ещё испуганно смотрел мне в глаза, а потом в момент прищурился, подернув бровями, и упёрся ладонями мне в грудь, отталкивая от себя. В глазах загорелась давно таившаяся в глубине обида и только потом я понял, как сильно ошибался. Во всем. — Узнал. Узнал потому, что ты случайно проговорился, — я чуть опешил и сделал шаг назад, но Онешко наоборот, снова начал сокращать между нами расстояние. — Что такое? Не ври мне сейчас, ты ведь узнал меня с той самой первой встречи у Невы. Поэтому убежал, поэтому молчал так долго. Потому что я не мог узнать тебя по-другому, кроме как по голосу! — Юлик отошёл от меня, но все ещё сохранял зрительный контакт, начиная повышать голос. — И вот, ты проговорился, я сразу узнал этот голос, да. Потому что ты мне не был чужим… Никогда не был чужим! Ты стал для меня дорогим человеком, но я не мог до конца понять, зачем ты бросил меня тогда в Москве, — если бы взглядом можно было убивать и воскрешать, я был бы уже мёртв и воскрешен. — И все же я готов был тебя простить, лишь бы ты просто со мной поговорил, — и снова мёртв. Каждое слово больно врезалось куда-то в область сердца. Я полностью потерял контроль над всем, что происходит на этой кухне. Юлик начинал закипать, а когда я опустил глаза в пол, он и вовсе в мгновение оказался совсем близко, обеими руками впившись мне в плечи и встряхивая, вдруг выкрикнув так, что я подумал, будто Онешко сорвал голос: — Посмотри на меня! — в шоковом состоянии мне ничего не оставалось, кроме как поднять взгляд на красные и мокрые глаза, заглядывающие в глубину грязной души, и так выслушать Юлика до конца. — Я молчал тогда в кафе, потому что надеялся в какой-то момент услышать, что ты тоже узнал меня, потому что сомневаться в этом глупо! Ясно видно: ты узнал меня, — он медленно замотал головой. — Но я этого так и не услышал… — он отпустил меня и чуть отошёл. — Потому что ты не хотел меня видеть. Ты никогда не хотел меня больше видеть… — на его глазах явственно заблестели слезы. Юлик вдруг двинулся из кухни, пряча лицо и намереваясь снова сбежать. Я успел схватить его за плечо, но выдавить из себя что-либо был не в силах. Груз давил на горло. Вины или напряжения… да, но, скорее, всего сразу. Онешко кинул на меня взгляд, полный презрения, и грубо сбросил с себя мою руку, решительно заглянув напоследок мне в глаза и гневно процедив: — Знаешь, Руслан… Если ты собирался вернуть мне зрение и уйти, то лучше бы я и дальше оставался слепым.***
Каждую ночь я повторяю себе одно и то же. Повторяю перед сном, что скоро все наладится и встанет на свои места. Хоть уже и не верю в эти слова.***
Я пролежал весь остаток дня на одном месте. Делать ничего не хотелось, поэтому я с поддельным интересом рассматривал потолок. В голове раз за разом прокручивались слова Юлика. Хотелось курить. Хотелось выпить. Хотелось всего и сразу, чтобы хоть на миг перестать винить себя во всех смертных грехах. Мне уже начинало надоедать это самобичевание, но сейчас оно даже более чем обоснованное. Потому что загнал меня в эту яму Юлик. И винить его нельзя. Во всем сказанном не было ни капли лжи, за исключением того, что я его не рад видеть. Очень рад. Безумно рад. И я бы рано или поздно так и сошёл в ума, если бы не встретил его. Только жаль, что я не сумел сказать об этом ему.***
Гребаный ступор отпустил меня так поздно, что я, наверное, пожелал бы и дальше остаться стоять там на кухне, погруженный в другую реальность, в которой нет этого жгучего осознания собственной вины. Но я все же ещё жив, ещё в состоянии здраво мыслить, хоть эта самая вина и застелила мне глаза пеленой. Я держал телефон в руках и бездумно смотрел на открытый с Юликом диалог. Ещё некоторое время я сверлил взглядом бездушные буквы, а после пальцы забегали по сенсору, выводя то самое сообщение, которое не оправдывает мои действия, но хотя бы частично сбрасывает с меня груз вины и недопонимания. 15:34 «cmhell»: В тот день врачи сказали, что ты умер.