Перевертыш

После полной шорохов и скрипов ночи, я чувствую себя разбитым. Болят голова и спина от жесткой, непривычной кровати. Отражение в зеркале встречает синяками под глазами и нездоровой бледностью. Серебристые волосы взлохмачены. Скривившись, показываю язык, надеваю колечки в губу и нос. Выбираю клетчатую рубашку и выгоревшие джинсы. Эля рядом зачем-то подкрашивает губы, расправляет складки на коротком белом платье. Ян ехидно улыбается и фыркает на мой вопросительный взгляд: – Влад здесь, – пожимаю плечами. Не помню его. Сын бабушкиной подруги Киры – вот и все, что я знаю. – Шшш, – хмурится Эльжбета, поправляя заколку. Сунув папку с рисунками под мышку, первым сбегаю к завтраку. Внизу пахнет яйцами и кофе, столики на веранде все заняты постояльцами. Для нас тетя Майя накрыла отдельный в углу – показывает кивком, расставляя тарелки. Там уже сидит загорелый парень. Вьющиеся каштановые волосы падают на высокий лоб, голубая футболка подчеркивает яркий цвет глаз, щека оцарапана, на предплечье – длинная алая ссадина. Точно, упал с велика. Матвей. Я чувствую, как жар заливает скулы. Под внимательным синим взглядом хочется съежиться, сбежать. Казаться старше и уверенней. И опять – спрятаться и не отсвечивать. Заговорить, промолчать: чертово смущение. Ненавижу. Это потому, что Матвей реально клевый. Ему, как и Яну с Элей, уже семнадцать. Учатся в одном классе. Учились: только закончили школу. Постоянно зависают у нас дома, гоняя в приставку, или гуляют веселой толпой. В их компании большинство студенты, куда мне, сопляку – примерно так брат отвечает, если я набираюсь смелости и прошусь пойти на вечерние посиделки в парк, где ребята катаются на скейтах и клеят тусующихся по соседству анимешниц. Стесняется моей немоты. На игры Ян еще берет, и только там я могу наблюдать: как легко и беспечно брат обращается с мячом, будто не боится упустить – и ведь не упускает, ловко обходя соперников и пасуя Матвею через половину площадки. Как парень, высоко подпрыгнув, чисто забивает в корзину, а толпа болельщиц взрывается счастливым визгом. Жаль, никак не могу запечатлеть этот момент в рисунке: Матвей смеется, взлохмачивает темные волосы, глаза блестят азартом и радостью победы. Красиво. Картинка из другой жизни, какая могла быть у меня. – Привет, – он и сейчас улыбается широко, солнечно. Мои губы против воли растягиваются в ответную улыбку. Киваю. – Что они там копаются? – подвигается, чтобы я сел рядом на диване. Дергаю плечом, шепчу: – Эля собирается, – его горячий локоть касается моего. Втягиваю легкий древесный запах дезодоранта. Забываю ответить, когда Матвей спрашивает: – Твои рисунки? Покажешь? – послушно отдаю папку, не сразу вспоминая, что в ней. Он открывает и меняется в лице. – Это... – с листа на нас глядит Бука. Или то, что я помню Букой. Матвей касается нарисованных зубов, кривых и длинных, обводит массивный подбородок. Его пальцы окрашиваются черным: я не закрепил уголь лаком. Затаив дыхание, осматриваю веранду. Эля и Ян еще не идут, бабушки нет, тетя далеко. Можно что-то выдумать, но я, помедлив, выдыхаю правду. Чуть слышно, ему приходится наклониться ближе: – Это Бука. Я пытаюсь вспомнить. Тетя сказала, его недавно видели. Хочу... показать рисунки детям. Спросить. – О чем? – он переворачивает к следующему портрету, еще одному, к силуэту на фоне леса – здесь задерживается надолго. Убираю за уши седые пряди: – Обо всем. Собрать истории. Найти общее и... вдруг получится выследить его? Звучит бредово, знаю, но я хочу попытаться. Парень хмурится. Широкие брови сходятся на переносице, сжимаются яркие губы. Быстро оглядевшись, тыкает в фигуру монстра на листе: – Я видел его ребенком, вот так – далеко, в сумерках. В буреломе позади нашего двора. Тогда еще соседний участок пустовал и стоял заросший кустами, деревьями... Бука звал меня по имени. Я чуть не умер от страха. Не мог пошевелиться, а он начал пробираться вперед... Его взгляд стекленеет. Осторожно касаюсь запястья в фенечках: – Что случилось потом? – Я за каким-то чертом даже пошел к нему. Словно в трансе. Помню, как вцепился в забор, чтобы перелезть... оцарапал руки верхушкой сетки, но не почувствовал боли... Он подходил все ближе, проламываясь сквозь кустарник, а я только на секунду остановился и задумался: что я делаю? Будто под гипнозом был... Парень моргает, возвращаясь в реальность. Криво усмехается: – Потом мой пес вылетел из-за дома и зашелся лаем. Я отвлекся, а когда посмотрел обратно – там никого не было. – Кого не было? – плюхается напротив Ян. Эльжбета, скинув шлепки, с ногами забирается в кресло рядом. Отбираю, закрываю папку. – Да так, детские истории, – после секундной заминки, отвечает Матвей, утыкаясь в тарелку. Я чувствую прилив благодарности. – Готов к походу на речку? – намазывая хлеб маслом, спрашивает Эля. Замечаю лямки купальника под ее платьем. Ян ерошит короткие волосы: – Тарзанку еще не оторвали? – Да, я... Нет... на месте, – Матвей смотрит в омлет, гоняя кусочек вилкой. – Эй, не спи! – брат пихает друга в плечо. – Что ты без настроения? Ладони холодеют. Сжимаю кулаки. Не говори, что из-за меня. Они и так думают: Мышонок портит все веселье. Поэтому и забывают позвать с собой, как сейчас не позовут... – Просто не выспался, – ровно отвечает парень. Тетя Майя приносит салат из помидоров, принимается накладывать каждому. Пока Эльжбета выясняет, не нужна ли ей помощь – нет, не волнуйся, отдыхай, – Матвей наклоняется ко мне и быстро, горячо шепчет: – Не ходи сам, давай вместе. Мне тоже интересно. Вечером зайду за тобой. Я знаю, с кем надо поговорить. Опустив голову, киваю. Щеки горят. Тут же хочется обругать себя за согласие: так больше шансов, что прознают Ян и Эля, и будут смеяться, или еще хуже – глядеть со смесью жалости и досады: опять он со своим Букой. Скажут что-то вроде вчерашнего, Бубиного: хватит копаться в прошлом, пора двигаться дальше. Восемь лет прошло, – напоминаю себе в тысячный раз. Восемь! Только цифры ничего не меняют. Я и правда застрял в том моменте, когда мы прятались от Черного человека за поваленным деревом, в секунде до крика, до сумасшедшего бега вдоль ручья. В мгновении до смерти Крыси, когда еще что-то можно было исправить. Нельзя, нельзя! Но отпустить – невозможно. Чертовы кошмары каждую ночь не дают. И предложение Матвея слишком заманчиво. Но зачем ему это? Зачем – я? Я украдкой смотрю на парня, силясь понять. Матвей не замечает, уже смеется с Яном и наворачивает яичницу. Завтрак проходит в разговорах о друзьях, которых я не знаю, и новостях – которые тысячу раз слышал. Когда Ян начинает в подробностях пересказывать Эльжбете последний матч, я, прижав папку к груди, ретируюсь из-за стола. Прохожу через дом. Группа туристов стоит у рецепции. Бабушка, в черном строгом платье и с уложенными в высокую прическу волосами, переписывает данные из паспортов, недовольно поджимает губы, когда двое маленьких детей с радостными криками начинают гоняться за одноглазым котенком. Успеваю подхватить зверька и унести под разочарованные вопли. – Беги, прячься, – выпускаю во дворе. Ноги сами несут за ворота, узкой тропой вдоль Жабьего ручья. Ян, Эля и Матвей скоро пойдут нею вниз по течению, к заводи, где широко, глубоко, и можно купаться, а я поднимаюсь вверх. Травы гладят кожу, гудит мошкара. Жарко светит солнце. Я тороплюсь, даже обгоняю нескольких ребят с походными рюкзаками – быстрей, еще, чтобы не передумать. Ручей извивается, спускаясь с горы, считаю изгибы: один, два, три, четыре... дальше – вилка, где поток разбивается о замшелый валун и впадает в небольшой природный бассейн. Там вода бурлит в камнях, там вечно скапливаются ветки и палые листья. Там нашли Крысю. Резко останавливаюсь. Растерянно смотрю в бегущий ручей. Бассейна больше нет. Вывороченные камни свалены по обрывистому берегу. Я помню, как они торчали поперек русла, будто черные зубы, силясь пережевать тело моей сестры. Помню ее задранный сарафан и босые ноги: шлепки слетели при падении, одну потом нашли в лесу. Зажмурившись, вижу, как на Крысе пересекаются лучи фонарей, как дед Андрей переворачивает ее на спину. Я не хочу смотреть, но смотрю – в мертвое, удивленное лицо, пока вокруг белый день и мимо проталкиваются туристы. Один из парней оглядывается, спрашивает: – Эй, пацан, все хорошо? – киваю, не отрывая глаз от бурной воды. Облизываю пересохшие губы. Папка оттягивает руку. Кружится голова. Шагнув назад, вздрагиваю: на плечо ложится ладонь. Рывком обернувшись, чуть не вскрикиваю. Напротив стоит старуха. В черном платье, с длинными седыми волосами и непроницаемо-темными глазами. Ноздри массивного носа раздуваются, будто незнакомка пытается распробовать мой запах. Вдруг приторно улыбается, говорит неожиданно низким, грудным голосом: – Здравствуй, Тадеуш. Какой ты вырос. Я тебя сразу узнала, а ты меня? – прищуриваюсь. Что-то есть знакомое в ее чертах... вот это родимое пятнышко на щеке, и узорчатый кулон я тоже... – Я Кира, подруга твоей бабушки, – она сжаливается, видя мое смятение. Перевожу дыхание. Точно, баба Кира. У нее еще внук Влад, ради которого Эльжбета красит губы... – Чего сам гуляешь? Элю с Яном потерял? Мотаю головой, обнимаю папку. Я без планшета и не могу ответить. Не в папке же писать – она увидит рисунки. Горло перехватывает спазмом. Касаюсь шеи, показывая: – Не можешь говорить? Бедный мальчик, – мимолетно трогает мою щеку, заправляет за ухо выбившуюся прядь. – И бедная Кристинка. Здесь ее нашли? – она зачем-то спрашивает, хотя стояла на мосту вместе с бабушкой той ночью. Чуть поодаль, смотрела цепко, внимательно, пока Крысю поднимали из воды, а как начался град – сразу исчезла, и больше я ее не встречал. Пожимаю плечами. Старуха говорит: – Ты очень смелый, что вернулся. Он ведь ждет тебя, – сердце пропускает удар. Спрашиваю одними губами: – Ч-то?... Она кивает с той же дружелюбной улыбкой: – Дети говорят, Черный человек еще здесь. Ходит по лесу и ищет, кого увести с собой. А с ним – маленькая девочка в желтом платье. Ей нужен братик. Отступаю, но Кира перехватывает за локоть – в шаге до обрыва, притягивает к себе и выдыхает в лицо: – Зря ты приехал. Он приберет тебя, – она больно сжимает мою руку напоследок и отпускает. – Иди домой, Мышонок. Наслаждайся последними вольными деньками. *** Я возвращаюсь почти бегом, запираюсь в нашей комнате и прислоняюсь к двери. В животе лед, страх сжимает плечи тисками. Мне хочется кричать, но я не могу издать и звука. Лицо Киры, ее безмятежная улыбка и колючий темный взгляд стоят перед глазами. Какого черта?! Бросаю папку на кровать, сам залажу и закутываюсь в покрывало. С рассыпавшихся листков смотрит Бука. Он ждет тебя. Крыся ждет. Нет, не может быть! Это такая шутка? Зажмуриваюсь до черных пятен на изнанке век, с силой обнимаю себя за плечи. Думаю, что не выйду из отеля до конца поездки. И что вечером должен прийти Матвей. Прикусываю губу: должен, но придет ли? У него наверняка есть занятия повеселей, чем таскаться с психованным братом своего друга. Шепчу: – Не надо было приезжать, – это слишком для меня. Я не справлюсь. И точно не заговорю. Ногти впиваются в кожу. Останутся следы, но пусть: – Если я не заговорю, придется бросить школу. Как я поступлю в академию? Как стану иллюстратором, дизайнером или кем там еще? Кем я вообще стану, если продолжу молчать? У меня нет ответа. Мне страшно. Я считаю вдохи-выдохи, перебираю кожаные ремешки на запястье. Успокойся. Давай, нужно навести порядок. Вдруг Ян или Эльжбета вернутся с озера... Собираю рисунки. Пальцы дрожат. Складываю покрывало. Достаю дневник, чтобы записать все случившееся. Читаю текст на первой странице: – Шаг за шагом. Только так и можно быть храбрым, – сказала мне Тоня на одном из первых сеансов. Шаг за шагом. Давай, у тебя получится. Ты должен. *** От стука в дверь я дергаюсь и ломаю уголек. На рисунке – чашка чая, вазочка с малиной, яблоко, – остается черная полоса. Поморщившись, наскоро вытираю руки влажной салфеткой и иду открывать. Матвей прикладывает палец к губам и жестами показывает: – Пойдем. Тихонько фыркаю от смеха: будто я мог выдать нас неосторожным словом. Парень хмурится, но потом тоже усмехается. Ждет, пока я беру папку. Первым спускается лестницей, ловит меня за запястье и тянет на задний двор. Так не нужно проходить мимо рецепции и Бубиного кабинета. Мы сталкиваемся с тетей Майей, которая раскладывает пледы по креслам на веранде. Провожает взглядом, прервав свое занятие. Чувствую лопатками. – Ян с Эльжбетой смотрят фильм у Влада. Я сказал, что должен помочь бабушке с огородом, – делится на ходу Матвей, по-прежнему сжимая мою руку. – Почему ты соврал им? – шепчу. Парень ерошит вьющиеся волосы, пожимает плечами: – Разве ты хочешь, чтобы они знали? Они ведь не встречали его, и не верят, что Бука реален. Никто не верит. Ян точно будет стебаться. Сам знаешь, какой занозой он бывает. – Спасибо, – мы проходим садом по едва заметной тропке и оказываемся возле калитки в деревянном заборе. Матвей отнимает горячую ладонь, пропускает вперед: – Пойдем ко мне. В соседнем доме живет пацан, которого пару недель назад с полицией по всему лесу искали, только через два дня нашли, полуживого от страха. Он повторял... – Бу... ка. – Именно. – Бу...! Бу, бу... – говорил я, прибежав к родителям, которые ужинали на веранде. Бу! Ян засмеялся, не разглядев моего страха, но сестра толкнула его под ребра и спросила: – Что с тобой? Что случилось? Я не смог ответить. И где Кристина сказать не смог. Мама опустилась рядом на колени, и я разревелся, потерял сознание. А когда очнулся, кто-то из соседей уже кричал, что в ручье – ребенок, и все повскакивали с мест, а папа выдавил: – Крыся!... – Сколько ему лет? – качнув головой, прогоняю воспоминание. Матвей морщит лоб: – Лет десять-одиннадцать. – А сколько тебе было, когда... – Примерно столько же, – парень поджимает губы. – Ты его узнал? Он называл твое имя... Звал и меня, Крысю – кричал вслед, я слышал. От его голоса, сиплого и скрипучего, дыхание замерзало в груди. – Я не знал его, это точно. Он ни на кого не похож. – Почему ты помогаешь мне? Разве это не достаточно... безумно? – сжимаю кулаки. Кончики пальцев покалывает напряжением. – Да, но еще весело. Тут, в селе, тоска смертная, – парень отодвигает пыльные ветки сирени, растущей у самой тропки. Смотрит на меня. – Я за неделю порядочно заскучал. Из интересного только солнечное затмение через пару дней, да и то – можно подумать, радость какая. Плюс, я считаю, что этот чертов маньяк должен сидеть в тюрьме. Годами охотится на детей – однажды он зайдет дальше, чем сейчас. Сам понимаешь. Он уже... из-за него погибла твоя сестра. Кто знает, что случится потом. – Ничего хорошего, – соглашаюсь. – Да и страшилки о Буке... задолбали! Все детство мне спать не давали спокойно: я ведь каждое лето проводил в деревне, по ночам лежал в постели и как дурак прислушивался к шорохам, пугался теней. А походы в туалет через темный сад! Ужас! Очень я впечатлительный был. Прячу улыбку, а у Матвея розовеют скулы. Шепчу: – А я до сих пор говорить нормально не могу. Если отыщу его... – умолкаю, не найдя слов, чтобы выразить бушующие внутри чувства. Злость, боль, азарт, предвкушение свободы – от комка в горле, ненавистного плашета, сочувствующих взглядов. От страха, липкого и холодного, поселившегося в теле. От призрака Крыси, наконец. – Твой голос вернется, – говорит Матвей, касаясь моей спины между лопаток. – Я уверен. Киваю, опуская голову. Правда о том человеке должна освободить меня. Другого пути я не вижу. А мы пришли: пригнувшись, пробираемся в калитку, едва заметную за черемухой. Я с любопытством оглядываю ухоженный огород, разлегшиеся на грядках арбузы и дыни. – Бабушка выращивает на продажу, – поясняет Матвей, утягивая на заросший травой задний двор, где возле искусственного пруда стоят плетеные кресла и дремлет огромная черная собака. Поднимает морду и вяло гавкает, когда мы проходим мимо к скамейке у сетчатого, заплетенного вьюнками забора. – Садись, – хлопает по старому дереву парень. – Это твой спаситель? – который прогнал Буку. Матвей улыбается: – Он самый. Старик уже. Максом зовут. – Красивый, – и правда, старый: вблизи видна седина в густой шерсти, поблекшие глаза. Пес виляет хвостом и отворачивается, а Матвей зовет, склонившись к прорехе в зарослях ограды: – Вася! Вась! Ты тут? – понизив голос, поясняет: – Он теперь всегда тут. Боится выходить за калитку, поэтому играет на заднем дворе. Прикусываю губу. Еще одна жертва Черного человека. – Кстати, здесь я и видел Буку. Тогда их дом стоял заброшенным, заросшим дикой вишней... – парень прищуривается. – Вон он, в дверях. Вася! Иди сюда! Не бойся, это я, Матвей! Я различаю в дверном проеме силуэт ребенка. Мальчик, подтягивая короткие шорты, идет к нам через двор. Озираясь, наклоняется к Матвею. – Что такое? – у него веснушки на вздернутом носу и яркий, широкий рот. Рыжие волосы спадают на высокий лоб. Оранжевая футболка на несколько размеров велика и сваливается с одного плеча. – Поговорить хотим. Это Тадеуш, мой друг. Брат Яна, помнишь его? Вася неуверенно кивает, с опаской глядя на меня. – Не бойся. Все нормально. С ним случилось то же, что и с тобой. И я... я тоже его видел. Мы хотим, чтобы ты рассказал нам подробности. Про Слендермена. Буку. – З-зачем? – глаза мальчишки стекленеют, он отодвигается от забора, но Матвей успевает зацепить сквозь сетку ворот его футболки. – Да постой ты, чего дергаешься? Белый день, мы одни. Нам нужно знать все. Ты же хочешь, чтобы ублюдка нашли? Вася мотает головой и пытается вырваться, но Матвей держит крепко. Я торопливо развязываю папку и сую мальчишке под нос, сиплю: – Это он? Скажи мне: похоже? Чего-то не хватает, но я никак не могу понять... Он замирает, с ужасом уставившись на рисунок. Будто даже не дышит. Я осторожно переворачиваю лист. Еще. И еще. Лицо мальчика бледнеет, веснушки проступают заметней. На последней картинке он не выдерживает: зажмуривается, выкручивается из рук Матвея и отбегает на пару шагов. – Пожалуйста, помоги нам! Он убил мою сестру, – беспомощно шепчу, прижимая папку к забору. – Я должен найти его! – Ты не сможешь! – звонко вскрикивает мальчишка. – Ты слишком взрослый, а ему нужны дети! – Зачем? – спрашивает Матвей, и Вася неожиданно отвечает: – Чтобы поменяться местами! – В смысле? – хмурится парень. – Я не знаю, он так сказал: если окажешься хорошим мальчиком, займешь его место! Я не понял, кого. Но точно: поменяться. Мы переглядываемся с Матвеем. Я чувствую, как по спине бежит холодок. – И у тебя глаза неправильные, – добавляет Вася, сцепив руки за спиной. – У него один набок смотрел. Я потрясено выдыхаю. Точно! Теперь и я вспомнил! Жуткое лицо, на мгновение показавшееся из кустов, было несимметричным: левый глаз заметно косил! – Ты прав! – у меня пересыхает во рту. Мы что-то нащупали! – А я не разглядел, далеко и темно было, – Матвей задумчиво прищуривается. – Вы уверены? – Как... как ты увидел его? Что произошло? – Спрашиваю я. Вася мнется, оглядывается на дом. Подходит ближе, принимаясь выкручивать низ футболки. Я склоняю голову на бок и шепчу: – Расскажи нам свою историю. Мы не будем смеяться. Или говорить, что ты врешь. Нам тоже страшно. – Правда? – Вася присаживается на корточки, в дыру видно рыжую макушку и как мальчик выдергивает травинки. – Да, – помедлив, тихо признается Матвей. И вдруг снова находит, сжимает мою ладонь. Я задерживаю дыхание. В животе – лед. А его рука горячая и твердая, сильная. Жар заливает щеки, и я жалею, что убрал волосы за уши – не спрятаться за серебристой завесой. Зачем он трогает меня? Тоже считает психом, которому постоянно нужна поддержка, чтобы не съехать крышей? Стискиваю зубы. Хочется отнять руку, и в то же время – переплести пальцы, придвинуться ближе. Мне и правда страшно. – Я пошел по грибы, – будничным тоном начинает Вася, продолжая рвать траву. – Дед говорил, в этом году много уродилось, вот я и решил набрать для супа. У мамы очень вкусный грибной суп. Пошел после обеда, еще светло было. Звал Серого с собой, но он отморозился, а Костя в город уехал. Поэтому сам. Зашел в лес, у верхней поляны. Грибов там и правда было много: дед показывал мне, где искать, и я сразу нашел целую кучу. Уходил все дальше и дальше, и не заметил, как начало темнеть, – его голос становится глуше, и приходится наклониться ниже, прижаться виском к сетке. Я смотрю на Матвея, в его синие глаза, а вижу – сумеречный лес, тонкие сосны в лишайниках, колючие сизые тени. Как гаснет золотой день, сменяется густой карпатской ночью... Вася садится на землю, обхватывая колени: – Я собрался как раз идти назад, когда услышал хруст. Щелчок, вроде ветку сломали. Шелест – как отбросили в сторону. Я сразу напрягся. Это было... типа специально, чтобы я услышал. Не знаю, мне так кажется. Я оглянулся, но никого не увидел. Сразу вспомнил все истории про Буку и... ну, страшно стало, – мальчик коротко смотрит на нас и снова опускает голову. Он выглядит ужасно маленьким и хрупким в своей огромной футболке. – Я пошел скорей из леса, но... вдруг понял, что иду наоборот, в чащу. Повернул назад, а через время опять нашел себя еще дальше от опушки. Меня прошиб пот. Лес скрипел и шуршал, и вроде кто-то обходил кругом – я не видел, но чувствовал его взгляд. Он был реальным, тяжелым очень. Захотелось кричать, но не получалось. Я только шел и шел, крутился на месте. Постоянно выходил к одному пню. Стало совсем темно, и я уже не знал, куда правильно идти. Присел за тем пнем и затаился. Тогда... тогда он и позвал меня. Я чувствую, как волоски на затылке поднимаются дыбом. Прикрываю глаза, представляя ночь и мальчишку в черном лесу, звук приближающихся шагов. Шепот: – Вася, иди сюда. Давай поиграем. Стараюсь дышать ровно, глубоко, но срываюсь. Матвей приобнимает за плечи. От него пахнет нагретым деревом и немного – кофе. – В прятки. Он хотел поиграть в прятки. Сказал: я вожу, ты прячешься. Если окажешься плохим – победишь, а хорошим... – Займешь его место, – говорит Матвей хрипло. – Да. Я вжался в пень и не двигался. Не мог пошевелиться. А потом он наклонился надо мной – черный в костяной маске. Он улыбнулся, – я помню эту улыбку. Почти нежную, открытую. Будто мы и правда играем. – Улыбнулся и... закричал. Я подпрыгнул от страха, бросился бежать. Он мчался за мной, заходил с разных сторон. Мог сто раз догнать, но не... – Гнал, он гнал тебя – как добычу, – облизываю пересохшие губы. Мальчик кивает, впивается пальцами в землю, дергает сорняк. – Я подвернул ногу и упал, скатился в овраг. Он стал прыгать вокруг меня и вопить что-то – я не мог разобрать слов. Абракадабра какая-то. Я сам кричал и закрывался руками. Он схватил меня, – мальчик показывает предплечье, на котором едва различим желтый синяк, – и потащил в чащу, продолжая бормотать. Я просил его отпустить, обещал быть хорошим, но он не обращал внимания. Мы шли так целую вечность. Его рука была огромной, с длинными острыми ногтями, ужасно грязной и сильной. Не могу сказать, что за одежда на нем была. Только что темная. А маска белая, как луна. Он оборачивался иногда через плечо и ухмылялся. Глаза разбегались в стороны, и взгляд был... размазанный, колючий. Веселый. Он веселился от моих криков. Засмеялся, когда я упал и разбил колени о камни. Потащил дальше, не давая встать. Вася начинает раскачиваться, обнимая себя за плечи. Говорит глухо: – Бросил на поляну, заставил лечь на камень, который стоял в центре. Плоский и большой, на нем были сделаны красным рисунки, вроде ведьминских узоров. Только в середине была дыра, туда он меня и уложил. Надавил на грудь так сильно, что я не мог дышать. Думал, сломает мне ребра, и я умру... был уверен, что умру. Он опять начал говорить свою тарабарщину, почти кричал мне в лицо. От него жутко воняло тухлым мясом, изо рта торчали серые кривые зубы, а странные слова как бы взрывались в моей голове красными пятнами... целую вечность, он повторял одно и то же, пока у меня перед глазами не потемнело. Помню, как он тогда зарычал и отстранился, убрал свою лапу. А я отключился. Я осторожно выдыхаю. Разжимаю вцепившиеся в сетку пальцы. Матвей осторожно гладит между лопаток. Мальчишка смотрит на нас: – Проснулся я один. Было уже утро. Ужасно болело в груди и все кружилось, я никак не мог встать, а потом – еле уполз оттуда. Бродил по лесу, пытался найти дорогу домой, но за день не вышло, а ночью я прятался в овраге: боялся, что он вернется. Потом меня нашли. Я пытался рассказать им про Буку, но никто не поверил. Камень не отыскали, хотя пытались. Про синяки решили, что это я сам забился, упал. Папа на месяц забрал планшет. Злится, что один в лес сунулся и потерялся. Думает, я идиот конченый. – Ты очень храбрый, – выдавливаю я. Вася невесело усмехается и качает головой: – Я орал как резаный... потом говорить не мог, – стискиваю зубы. – И ревел, и... ну, описался, – произносит совсем тихо. – Все потом и слушать не хотели, а пытался обьяснить... Он замирает, прикусывает губу. – Обьяснить что? – спрашиваю я. – Я думаю, он колдун. – Колдун? – уточняет Матвей. Хмурится. – Да, колдун, – мальчик краснеет пятнами, чешет конопатый нос. – Поэтому знаки эти, камень в лесу... поэтому он такой... неузнаваемый. Лицо за маской... как рябью подернуто: вроде и видишь, но не четко, все меняется, плывет. Это чары, точно! Твои рисунки и похожи, и нет совсем. Он замолкает, глядит невидяще перед собой. – Спасибо, что рассказал нам, – нарушаю тишину. Силюсь улыбнуться, но выходит криво. – Это... поможет. Мы уже знаем, с чего начать. – Косые глаза, – Матвей отвечает на вопросительный взгляд мальчишки. – Заклинания. Если он верит в магию, то у него дома точно всякие рисунки по углам или над окнами, обереги болтаются, и прочая дребедень. Я фыркаю: – Тогда это моя бабушка. У нее как раз глаз косит и такого добра навалом. – Это антураж для приезжих, тут во многих отелях продвигают карпатскую магию, – отмахивается парень, отодвигаясь. Мне становится холодно, и я вдруг замечаю, что солнце уже закатилось за верхушки сосен. В долину спускается ночь. Вася тоже видит. Подхватывается, отряхивает шорты, отступает от ограды. – Заговорился я с вами. Пора домой. – Спасибо, – шепчу снова, поднимаясь. Матвей глядит на меня снизу вверх, запускает пальцы в непослушные волосы. Вася уходит в дом нога за ногу, уставившись в землю. Я думаю: как долго он будет прятаться? Как долго буду – я?... – Хочешь, еще пойдем к малявке, дом недалеко от вашего: она тоже видела его. Качаю головой: не сейчас. – Уже вот-вот сумерки, – я заминаюсь, не в силах сказать, что мне... – Страшно? – Матвей встает рядом. Я смотрю в ямочку между его ключиц. Моргаю: – А тебе нет? Пожимает плечами: – Было – много лет. Но теперь я уже не ребенок, и не интересен ему. Ты тоже. Ежусь, вспоминая слова Киры: не ходи один, иначе он приберет. Крысе нужен ее братик. Отворачиваюсь. Выдыхаю: – Я в этом не уверен.