Перевертыш

Я просыпаюсь на рассвете. За окном – хмурое небо, моросит дождь, с гор спустился туман. Серые его клочья бегут на фоне черных деревьев, вот-вот подползут и тронут холодом. Кутаюсь в колючее одеяло, переступаю босыми ногами на ледяном полу, оглядываюсь: Ян и Эльжбета еще спят. Ветерок колышет белые занавески. Перегнувшись через подоконник, рассматриваю рисунки на распахнутых ставнях: угловатые знаки сплетаются тесно, не разобрать, где кончается один и начинается другой. Провожу кончиками пальцев по краске. Центр одного узора – приклеенная монета, – замыкает все линии. У второго в середине прибит гвоздем ржавый крестик. Как странно. Я уже собираюсь закрыть окно, когда замечаю поднимающегося по дорожке к часовне человека. Он сильно хромает – будто пляшет. Бредущие склоном коровы шарахаются прочь, истерически звеня колокольчиками. Что-то в нем есть знакомое – мы уже встречались здесь, в моем детстве? Наверное... – Мышонок, закрой окно: холодно, – сонный голос Эльжбеты выводит из оцепенения. Со скрипом притворяю фрамугу. Человек, танцуя, обходит часовню и исчезает в лесу. *** Матвей перехватывает меня на выходе из гостиницы сразу после завтрака. – Готов? – заглядывает за плечо, высматривая Яна. – Пойдем, пока твой брат меня не засек. – Подожди, – шепчу, поймав за запястье. – Давай сначала поговорим с тетей Майей. – О чем? – не понимает парень. – О магии, – я указываю на знаки по сторонам дверей, на висящий над нашими головами оберег из перьев и птичьих костей. Матвей ерошит волосы, кивает: – Ладно, давай. – Придется помочь с уборкой, – предупреждаю, направляясь к летней кухне. Там уже шумит вода, звенят тарелки: тетя моет посуду после завтрака. Поднимает брови при нашем появлении. Я чувствую, как перехватывает горло. Лезу в папку за чистым листом, чтобы написать, когда Матвей, взяв полотенце, говорит: – Мы пришли вам помочь в обмен на информацию. Отложив бумаги, беру губку и грязную миску, пристраиваюсь рядом с умывальником. – Информацию? – удивляется тетя. – Что же вы хотите знать? – Все о заклинаниях, которые тут на ставнях, стенах. Про обереги. Про магию. – Вам к бабушке надо, она этим заведует... – женщина поджимает губы. – Я никогда не понимала ее увлечений. – Расскажите, что знаете, – просит Матвей. – Пани Богумила слишком строгая, ее страшно беспокоить. Еще проклянет ненароком. Я хмыкаю, счищая в мусорник остатки яичницы. Выдавливаю сипло: – Пожалуйста, тетя. Тетя Майя неодобрительно качает головой: – Она всегда увлекалась колдовством, еще в моем детстве эти знаки были повсюду. Сигилы, как она их называет. – Как? – переспрашивает Матвей. – Сигилы. Это значит – печать по-латински. А еще – слово или воздействие. Если я ничего не путаю. Мама всегда вырезала сигилы на дверных косяках. Говорила: от злых духов. Сейчас постоянно обновляет рисунки на доме... – В них прикреплены вещи, – вспоминаю ржавый крестик и старинную на вид монету в центре знаков. – Это сердце узора, источник его магии. Каждая вещь несет в себе заряд энергии – колдун вкладывает его. Мама часто нашептывает над оберегами... Или... – тетя морщится, кидает короткий взгляд на ведущую к дому дорожку. Понижает голос. – Собирает несчастливые вещи. Такие, что были с человеком в момент смерти. У нее есть друг в морге, в Ворохте. Она время от времени ездит к нему и выбирает нужное. Говорит, сигилы живут или под прикосновением колдуна, или за счет освободившейся в момент страха силы. Если кого-то напугать до полусмерти, магия внутри него вырвется наружу и оставит след. Эти следы волшебные. Они, оживляя знаки, защищают от всяких неприятностей, отпугивают плохих людей: других колдунов, как я поняла по маминым оговоркам. Например, черепа на воротах как раз по-особенному зачарованы, чтобы прятать дом от людей с ведьминой меткой на шее. Мама ужасно боится встречи с такими. Черт знает, почему. – Звучит как полная жесть, – Матвей застывает с полотенцем в руках, забыв про посуду. Тетя усмехается: – Понимаю. Я уже привыкла: мама рассказывала об этом урывками, сказками, вскользь. Как нечто естественное. Пару раз мы ссорились, когда я просила ее перестать рассовывать по отелю вещи из морга, но она страшно упертая, когда дело доходит до магии. Говорит: ты ничего не понимаешь, не лезь. Что это ее гостиница, в конце концов. Здесь мне нечего возразить, – женщина хмурится, сердито намывая кастрюлю. – У нее есть книга с заклинаниями. Красная, в кожаной обложке. Маленькими мы как-то украли ее с Йоанной. Там внутри знаки, формулы, описания... Йоася решила дорисовать от себя немного, и, господи, вы бы видели лицо мамы, когда она нас застукала над испорченными листами! Кажется, если б мы дом сожгли, она бы так не злилась! – Кричала? – с сочувствием интересуется Матвей. Тетя качает головой: – Если бы. Мама никогда не кричала. Только смотрела... разочарованно. Мне чаще доставался такой взгляд, но и Йоасе везло. Повисает неловкое молчание. Кошусь на Матвея, повторяю про себя: красная кожаная обложка. Что-то такое я видел, когда бабушка навещала нас в последний раз. Бордовый корешок торчал из объемистой сумки. Сейчас книга должна храниться в кабинете или комнате Бубы. Я хочу посмотреть не нее. – Может, ее магия и работает, – задумчиво сводит брови Матвей. – Помните, пару лет назад было наводнение, и весь поселок затопило? У нас тогда полный погреб воды был, и сарай начисто смыло! Только вашу гостиницу поток обошел. И сейчас, во время кризиса, нигде нет постояльцев, а у вас полный отель. А когда дед Иван заснул с сигаретой и спалил два дома: огонь ровно у вашего полыхал, но не перекинулся! Я помню, как сейчас! Пламя будто на стену наткнулось. – Не городи ерунды, – морщится тетя, со звоном отставляя кастрюлю. – Напридумывал уже. Поэтому я и не хотела рассказывать: дети вы еще, начинаете воображать всякое. – Кстати о детях, – Матвей присаживается на колченогую табуретку, подается вперед, отложив полотенце. – Они говорят, в лесу есть камень с заклинаниями. В его центре – дыра, куда Черный человек засовывает ребенка, повторяя слова на незнакомом языке. – Бабушка ничего не рассказывала о таких ритуалах? Может, сама что-то похожее делала... – Думаешь, мама бегает по лесам в маске из костей и охотится за детьми? – женщина криво усмехается, поднимая брови. Мотаю головой: нет, что за бред. – Мы думаем, что в деревне есть еще один колдун, – глаза Матвея, обычно ясно-голубые, потемнели до насыщенного синего. – Он использует сигилы и страх, чтобы заставить их работать. Он ловит детей, ведь их проще запугать и контролировать. Он ищет кого-то особенного, чтобы знак в камне отозвался. – Тогда он не остановится, – я откладываю помытую вилку. – Ведь магии не существует. *** На веранде нас встречает Ян. – Вот ты где! А я уже к вам домой ходил, искал, – брат ерошит светлые волосы, рассматривая нас. Отвожу взгляд и хочу проскользнуть в дом, но Матвей ловит за руку: – Подожди, у нас еще планы. – Это какие? – удивляется Ян. – Тайные, – Матвей держит крепко, и я чувствую, как жар заливает щеки. – Оу, – почесав нос, брат отступает на шаг. – Значит, сначала Эля свинтила кататься на лошадях с Владом и Надей, а теперь ты бросаешь меня, Брут, ради Мышонка. Обалдеть. Помедлив и коротко взглянув на меня, Матвей говорит: – Ты можешь пойти с нами, если обещаешь помалкивать и не стебаться после. – Чувствую, пожалею я об этом, но... клянусь! – Ян торжественно поднимает правую руку, левую приложив к груди. Я прикусываю губу. Совершенно не верю. Но деваться некуда, нас уже поймали с поличным. Ян так просто не отстанет: будет выпытывать, пока не доберется до правды. – Смотри мне, – Матвей отпускает мою ладонь и машет в сторону ведущей на луг калитки. – Нам туда. – Так, а что мы делаем? – Мы идем поговорить с девчонкой, которую пытался похитить Бука, – Ян фыркает, но лицо Матвея серьезно, и брат вскидывает светлую бровь, повторяет: – Так... А зачем? Матвей пересказывает ему вчерашний разговор с Васей и сегодняшний – с тетей Майей. Мы идем протоптанной дорожкой через высокие травы. Снова припускает мелкий дождик. Туман сполз ниже, долина утопает в молочной дымке. Я накидываю капюшон толстовки. На ходу срываю полевую ромашку, несколько желтых и сиреневых цветков, белую кашку. Ян слушает молча, лишь отбирает у меня папку и пролистывает портреты – исправленные, косоглазые. Капли оставляют на них темные точки. – Вы рассчитываете его поймать? Полиция не смогла, а... – Сильно они искали. – Фыркает Матвей. – Покрутились пару дней и уехали. Даже камень в лесу не нашли, поленились. – Да нет его, насочинял Васька. На такую полянку уже сто раз бы наткнулись. – Необязательно. Леса тут дикие, сам знаешь. Вечно кто-то теряется. Кроме того, узоры могло смыть дождями после... Брат склоняет голову на бок: – Ну, допустим, пацан не врет. Допустим! Тогда нужно поговорить с Бубой. Она может знать, если кто-то еще увлекается колдовством. – Она не захочет говорить, я уже пытался, – вспоминаю ее злое шипение и испуганный тетин голос. – Думает, что я устрою какой-нибудь припадок от страха или вроде того. – А ты не устроишь? – Матвей пихает Яна локтем под ребра. – Ай. Дождь усиливается, и брат сердито смотрит в темное небо. – Ладно, мне и самому к Бубе лезть не хочется. Хоть она и наша бабушка, но... – Ян заминается, чешет нос и отворачивается. – Я ведь как-то вляпался в ее заклинание. – Серьезно? Рассказывай, – глаза Матвея загораются интересом. Ян морщится: – Давно это было, когда мелким залез в подвал за удочками, а на двери снаружи засов упал, и я не смог выбраться. Просидел вечность в кромешной темноте, чуть не сдох от ужаса. – Ты не говорил, – шепчу я, произносит Матвей. – Я так пересрал, что стыдно было, – признается Ян. – Там ничерта не видно, холодно, пахнет сыростью и постоянно что-то скрипит, шуршит, охает... я сильно испугался, забился под стол и боялся дышать. Мне все мерещилось, как что-то двигается в темноте. В дальнем углу, где вход в винный погреб. Тьма там была гуще, чем везде, и словно... знаете, это ощущение, когда на тебя пристально смотрят? Я киваю, поежившись. Цветы колют потную ладонь. – Вот, что я чувствовал. Оно смотрело на меня. Долго. А потом... клянусь, я услышал смешок. Такой явный, будто хихикнувший человек стоял прямо рядом со мной. Я подпрыгнул и ударился головой о стол, забился глубже, и тут... раздался шелест. Скрип. И шаги. Легкие, царапающие – они приближались из того угла. Тут я не вынес, зажал уши и зажмурился, заорал не своим голосом. Кричал и кричал, пока не громыхнул засов на двери. В проеме стояла Буба. Свет обвел ее силуэт, упал прямоугольником на лестницу и пустое пространство передо мной. Я увидел знаки мелом на полу – такие же, как у нас на ставнях и стенах, я сидел в самом центре узора. Будто было очевидно, что спрячусь под столом... Но никаких монстров. Я бросился к бабушке, обхватил ее за пояс, разрыдавшись как девчонка, – брат хмыкает. – Она стала гладить меня по спине, успокаивая. Глядела пристально, что-то выискивая в моем лице. Потом вывела на кухню. Там, при свете дня, случившееся показалось глупостью, мы даже посмеялись... – Я бы тоже смеялся, – говорит Матвей, останавливаясь у калитки в зеленом заборе. – Сам себя закрыл в подвале и напугал до полусмерти. – Да уж, – соглашается брат. – Тупо вышло. На заросшем бурьянами участке появляется маленькая и всклокоченная собачонка, заливается визгливым лаем. Я сжимаю цветы. Дождь барабанит по плечам. Промокшая толстовка холодно липнет к телу. Все вокруг серое от тумана, лес на холмах скрылся в белой дымке. Матвей толкает калитку, заставляя пса шарахнуться прочь и затявкать совсем уж истерически. В окне облезлого, некогда белого домика колышется занавеска. К стеклу прижимается круглое лицо. – Маришка! – машет рукой Матвей, – Выходи! Мы к тебе! Пошли в беседку, – он поворачивается к нам. Ян первым устремляется к деревянному навесу, где приткнулись колченогий стол под вытертой клеенкой и несколько разномастных старых кресел с продавленными сиденьями. Повсюду валяются пустые бутылки и бычки. Я тоже спешу укрыться от ливня. В беседке под крышей полно паутины и жирных, черных пауков. Бегают по серебристым сетям, всполошенные грохотом дождевых капель, ловят спрятавшихся от непогоды мошек. Обнимаю себя. – Замерз? – спрашивает мокрый насквозь Матвей. Зачесывает назад облепившие лоб волосы. Морщусь: нет, просто тоже чувствую себя крохотной серой мушкой, которая лезет прямо в лапы к чудовищу. У меня есть пистолет – напоминаю себе, успокаивая. Прямо сейчас оттягивает сумку на поясе. Знали бы парни. Скрипит дверь, и в проеме показывается девочка лет семи. На ней огромный голубой дождевик, темное платье в горошек и зеленые резиновые сапоги. Путаясь в шуршащей ткани и пригнув голову, бежит к нам. – Лаки, молчать! – замахивается на заливающегося пса кулачком, и тот, взвизгнув, пятится, но лаять продолжает. – Уу, вредина! – девочка поднимает с земли камень и бросает, промазав. Еще несколько попыток – и Лаки отбегает за угол дома, откуда продолжает огрызаться на незваных гостей. – Противный пес, – сообщает Маришка, снимая капюшон дождевика и приглаживая растрепанные черные косички. Девочка с любопытством разглядывает нас темными, чуть раскосыми глазами. Чешет пятно лишая на щеке. – Никого не слушается и постоянно лает. И играть не хочет. – Понимаю, у моего тоже характер мерзкий стал с возрастом, – говорит Матвей. Я улыбаюсь. Протягиваю девочке букет, выдыхаю: – Это тебе. Насобирал по пути. Мы хотим с тобой поговорить. – О чем? – Маришка принимает цветы и нюхает, настороженно хмурится, перебирая стебли. – Зачем пришли? – Бука, – выдыхаю я. Девочка поджимает губы. – Нет. Я расскажу, а вы станете смеяться. Все говорят, что я придумываю. – Мы не такие. – Я тоже его видел, – говорит Матвей. – И Тадеуш. – Кивает на меня. – Видел, – признаюсь под испытующим взглядом. У Маришки расслабляются плечи. Закусывает губу и хитро прищуривается: – А что мне будет за рассказ? – А чего ты хочешь? – Ян закатывает глаза. – Купим тебе сникерс, – предлагает Матвей. – И колы. И киндер, – быстро добавляет девочка. Я фыркаю: вот пройдоха. Маришка застенчиво скалится, пряча букет за спину. Зубы у нее мелкие и порченые. – Договорились. А теперь расскажи с самого начала, что произошло. Только честно, иначе ничего не купим. Но сначала, посмотри мои рисунки и скажи: ты его таким видела?... *** В нашей комнате сумеречно, в окна бьет дождь. Горы и лес за исчерченным каплями стеклом исчезли в дымке. Я переодеваюсь в домашние штаны, дрожащими руками застегиваю пуговицы клетчатой рубашки – отвернувшись к кровати. Чувствую лопатками взгляд. Это не Ян, ему незачем пялиться. Раздраженно оборачиваюсь и встречаюсь глазами с Матвеем. Поднимаю брови: что? Парень чуть улыбается и стягивает мокрую футболку. У него красивое тело: четко обрисованный пресс, широкие плечи, сильные руки. Я по сравнению – совсем дохляк. – Держи, – Ян выкапывает из шкафа белую майку и кидает парню. – Вроде чистая. – Спасибо, – хмыкает Матвей. – Я замерз как скотина, – брат берет чашку с чаем, обхватывает ладонями. Он одного роста с другом, я чувствую себя маленьким рядом с ними – хотя всего на два года младше и на голову ниже. Надеюсь, еще вытянусь. Надоело смотреть на всех снизу вверх. – Чай, господи! – в комнату врывается Эльжбета. Отнимает у близнеца чашку и вцепляется, прижимается щекой. Кончик носа покраснел, лицо облепили потемневшие от влаги волосы. С голубого платья на пол капает вода. – Ты что, в ручей упала? – смеется Ян, а я вздрагиваю и отворачиваюсь к окну. Перед глазами на секунду встает лицо Крыси, бледное пятно среди черных камней. Обнимаю себя за плечи. Сегодня мы приблизились еще на шаг – к Буке, кем бы он ни был. В груди давит от неясной тревоги, волнение кружит голову, путает мысли. Что, если мы поймаем его? Уйдет ли мой страх? Вернется ли память? Смогу ли я быть как все? Отвечать на уроках, громко смеяться, спорить с братом... кричать, болея за их с Матвеем команду, напевать оставшиеся от Кристины песенки, огрызаться родителям, разговаривать с ребятами в художественной школе... Что, если – нет? Стискиваю зубы, чувствуя, как паника сдавливает горло и – движение воздуха за спиной. Прикосновение к локтю: – Держи, пока Ян не заграбастал, – Матвей сует мне горячий стакан. – А ты? – Я не хочу, – рука ледяная и жжется сквозь ткань. Я задерживаю дыхание, ощутив его терпкий древесный запах. – Мы далеко уехали, когда начался ливень, – обьясняет Эльжбета Яну. – Пока вернулись, уже напрочь вымокли. Конь еще попался непослушный, я боялась пускать его в галоп, поэтому плелись целую вечность до дома. – Надо было с Владом поменяться, он любого объездит, – Эля только раздраженно фыркает, отставляя чай и выуживая из шкафа халат: – Он вез Надю: идиотка боится лошадей, но кататься напросилась. Все ныла и прижималась к Владу, зараза. – Хитро, – хором оценивают парни, и я нервно смеюсь. Эльжбета не разделяет веселья: – Как же она меня достала! Нужно придумать способ избавиться. Поможете с идеями. – У нас тут свой мозговой штурм намечается, – отвечает Ян. Сестра, тут же забыв о настырной сопернице, застывает, прижимая к груди халат: – Какой? Что-то случилось? – О да, – Ян довольно улыбается. – Переодевайся, это длинная история. – Одну минуту! Ее нет все пятнадцать, мы успеваем принести из кухни чайник и сделанные тетей бутерброды, разместиться на Яновой кровати. Эля усаживается с ногами в плетеное кресло, укутывается в плед и требует: – Начинайте. Начинает Матвей. Рассказывает про свою встречу с Букой, про похищение Васи. Ян говорит о сигилах и случае в подвале, а мне достается история Маришки. Шепот почти теряется в шуме дождя, и Эльжбете приходится придвинуться ближе: – Она отправилась на дальний конец села, чтобы нарвать овощей у соседей. Те уехали в город на неделю. Я так понял, семья Маришки живет довольно бедно... – Мать бухает, отец давно умер, – вставляет Матвей. Киваю: это обьясняет неопрятный вид девочки, облезлую краску на просевшем доме, заросший бурьяном и мусором участок. – Поэтому она подворовывает с огородов, зараза мелкая. Все знают. Если не ворует, то выклянчивает: вечно возле магазина отирается и нанывает мелочь. Хитрая и наглая растет. – Жалко малышку, – хмурится Эльжбета и плотней запахивает одеяло. – В тот день, месяц назад, когда опустились сумерки, она нарвала полную торбу овощей и собралась было уходить, когда увидела, что дверь в дом приоткрыта. Там живет семья с двумя детьми, у которых полно классных игрушек, поэтому Маришка подошла поближе, толкнула дверь... и вошла, оставив сумку на крыльце. В темном коридоре на полу были раскиданы вещи. Девочка подобрала голую куклу, несколько ее одежек, отпихнула в сторону грузовик и мяч. Задрав голову, посмотрела на лестницу, где были рассыпаны фигурки из киндеров. Медленно побрела наверх, рассовывая по карманам приглянувшиеся. Она прикидывала, что из украденного можно будет выносить на улицу, а с чем играть только дома, когда входная дверь с грохотом захлопнулась. Эльжбета стискивает одеяло. Шмыгает носом. Я прикрываю глаза, вспоминая рассказ Маришки. Вижу будто наяву, слышу – как девочка вскрикнула и чуть не оступилась, но успела схватиться за перила. Подумала: сквозняк, и только. Дверь снова приоткрылась. Точно сквозняк. Маришка пошла дальше. На втором этаже ее ждали мягкие игрушки и еще несколько кукол. Она взяла только маленького пушистого зайчонка, решив, что его могут не хватиться, обняла и вошла в детскую. Замерла на пороге. В центре комнаты валялся откинутый ковер, на деревянном полу мелом был нарисован сложный узор из знаков. А в центре, где сходились все линии, сидела барби. Красивая, с длинными пшеничными волосами, в пышном золотом платье. – Маришка давно на нее зарилась, но ей даже подержать не давали: дорогая, редкая. Увидев куклу, девочка шагнула вперед, выронила зайчонка. Раздраженно подумала, что забрать сокровище не сможет: пропажу точно заметят. Она прошла по сигилу, опустилась на колени, взяла барби и вытянула из-под кровати знакомую коробку с кукольными нарядами. Зарылась в тряпки, когда раздался тонкий скрип. Дверь в комнату начала медленно закрываться. Она не сразу обернулась, помня о сквозняке. Но потом вдруг услышала шорох. Паркет вздохнул раз, другой. Зашелестела одежда. Маришка рывком оглянулась и увидела высокого человека в черном. Согнутого, улыбающегося. Его длинные руки свесились почти до колен, а узловатые пальцы шевелились, перебирая воздух. Лицо было скрыто рогатой маской из белых костей. Тогда девочка вдруг поняла, что дом вскрыли специально для нее, и игрушки, как след из хлебных крошек, вели в центр знака, заманивая в ловушку. Она вскочила и шарахнулась к окну, даже успела дернуть фрамугу: хотела закричать в сгущающуюся темноту, чтобы услышали соседи, но человек схватил ее за шею и попытался зажать рот. Маришка укусила его. Мужчина взвыл и стиснул ее горло сильней, кинул на сигил, сел сверху, придавливая брыкающиеся ноги своим весом, наклонился к самому лицу. У Маришки потемнело в глазах. Она слышала неразборчивый шепот прямо в ухо, из последних сил втягивала пропахший гнилью воздух. Пыталась царапаться, но руки ослабели и не слушались. Под зажмуренными веками плясали красные пятна. Раздался сухой треск и звон разбитого стекла, где-то рядом посыпались осколки. Человек дернулся, вскинул голову, отшатнулся, отпуская девочку. Встал. Сказал со смехом: – Хорошая! Очень хорошая! Ты подойдешь! – Маришка засипела, пытаясь позвать на помощь, а мужчина попятился, замер на мгновение в дверном проеме, криво ухмыльнулся, оглядев комнату и лежащую посреди мелового узора девочку. Снова проскрипел: – Хорошая! – и исчез в темноте коридора. Глаза Эльжбеты кажутся черными в синих сумерках. Никто не включает свет. Забытый чай давно остыл. Облизав пересохшие губы, выдыхаю: – Она пролежала так с минуту, потом неуклюже поднялась. Горло саднило, было больно глотать. Комната плыла и качалась. Маришка подошла к разбитому окну и открыла его. Хотела закричать, но голос не слушался. Перелезла через подоконник на крышу веранды и, скользя по шиферу, доползла до края, где скатилась вниз по заплетенной плющом решетке. Дверь в дом оставалась приоткрытой, на крыльце стояла ее сумка. Девочка поковыляла прочь, поминутно оглядываясь – ожидая, что Черный человек выскочит и попытается поймать. Но он не появился. Маришка вышла на улицу, где наконец припустила бегом, и бежала до самого дома, не обращая внимания на вываливающиеся из карманов ворованные киндеры. – Какой ужас, – шепчет сестра. – А Маришка молодец, хорошо сообразила сбежать через крышу... она сразу рассказала маме, да? – Нет, – отвечает вместо меня Матвей, – Побоялась признаться, что вломилась в чужой дом. Поэтому только пару дней спустя, когда страх отпустил, стала хвастать другим детям, что сбежала от Буки. Показывала синяки на горле и ногах... – Только говорила, что дело было в лесу, а знак – нарисован на дереве, – добавляю я. – Но девочке никто не поверил, решили: мать опять побила, а ей стыдно сказать. Эльжбета прикусывает губу. Я откидываюсь назад, опираясь о стену. Плечу горячо: Матвей сидит вплотную. В наступившей тишине шуршит по крыше поредевший дождь, тикают часы на стене. Я думаю о Маришке: как она сейчас? Есть ли у нее плед, чтобы согреться, комната, чтобы спрятаться от грозы и матери? Кто защитит ее, когда Бука вернется: – Он сказал: хорошая. Он придет снова, поменяться местами, – роняет Матвей. Мне становится холодно. – Интересно, почему, – Ян подается вперед. – Что такого особенного ему привиделось? Что окно разбилось? Так это из-за ветра... – Мало ли, какие глюки словил этот псих, – хмурится Эльжбета. – Вся магия – у него в голове, он мог что угодно нафантазировать! После ее слов повисает тишина. Прочистив горло, выдавливаю: – Маришка дала нам отличную зацепку. Укус. У нападавшего должна была остаться рана на руке. Так мы его и найдем. – Это было месяц назад, уже все давно зажило, – Эльжбета отпивает холодный чай, морщится. – Кто-то мог запомнить, надо порасспрашивать соседей, – предлагает Матвей. – Как ты себе это представляешь? – Ян фыркает. – Станем ходить от дома к дому? Типа: здрасте, мы тут Буку ищем, вы никого покусанного и косоглазого последний месяц не встречали? Эля вздыхает: – Да уж. Это без меня. – Легко же вы сдались, – хмыкает Матвей. – Легенда нужна получше, тут я согласен, но особой проблемы с опросом соседей я не вижу. – Необязательно опрашивать каждого, – вдруг понимаю я. – Достаточно поговорить с тем, кто каждого тут знает и видит через день. – Например? – Матвей поворачивается ко мне, поднимает брови Эльжбета. – Продавец в магазине. В таких селах сколько торговых точек – одна, две? Туда все ходят по-любому! – А ведь ты прав! – Матвей сжимает мое плечо. – У нас всего один магаз, и продавщица обожает сплетни, лезет поболтать с каждым! Она может что-то знать. – Теть Наташа... – задумчиво щурится Ян. – Это может сработать. Только что мы ей скажем? – Не мы, а тот, кто ее хорошо знает, – Эльжбета выпрямляется в кресле, спустив на пол босые ноги. – Влад. Это же его бабушки магазин, Киры, – я вздрагиваю. Матвей удивленно косится, толкает в плечо: что? Качаю головой. Эльжбета хлопает в ладоши: – Он Наташе часто помогает, ящики там таскает и тому подобное. Они отлично ладят. Если Влад спросит – Натали что угодно расскажет. – Ты просто хочешь вырвать парня из цепких рук Нади, – брат закатывает глаза, а Матвей фыркает. Я тоже не сдерживаю улыбки, хоть от упоминания о Кире холодно в груди. – Да, – легко соглашается сестра. – А что такого? – Смотри, чтоб Надя не прознала: еще ее здесь не хватало, – Ян морщится и встает. – Так, пошли к Владу? Дождь почти кончился. – Я сама пойду и все ему объясню, – Эля подхватывается и зарывается в шкаф. – А вы пока придумайте, что наплести продавщице. – Легко сказать, – чешет затылок Ян. Я цепляю папку с рисунками и открываю. С листа скалится Бука. Левый глаз скошен набок, над неровным рядом зубов виднеется кончик языка. По легенде, именно длинным своим языком Черный человек хватает детей и утаскивает в чащу. Но наш монстр больше полагается на кулаки. Он всего лишь человек – которого можно ранить, испугать, поймать. Застрелить. Мой страх отступает, прячется за шумом разговоров и шелестом воды: Эля пошла мыть голову в ванную и неплотно прикрыла дверь. Видно, как она склонилась над умывальником. Ян включает торшер, теплый свет заливает комнату, превращая окна в зеркала. Мы отражаемся напуганными, жмущимися друг к дружке на узкой Яновой кровати. Нахмурившись, брат встает и задергивает шторы – хотя за домом лишь луга, выше раскинулся лес, сторожат горы. – Как представлю, что он шастает в темноте... может быть, прямо сейчас... ищет новую жертву. Жутко становится, – тихо говорит Матвей. – По легенде, души похищенных детей бродят вместе с Букой, зовут живых поиграть, – Ян скрещивает руки на груди. – Поэтому он знает имена. Ежусь. Кира сказала: Крыся с ним, ждет меня. Матвей касается между лопаток: – А в реальности он просто местный, прячет лицо за жуткой маской. Мы найдем его, и конец всем страшилкам. – Аминь, – говорит Ян. *** Время пролетает незаметно. Кажется, Эльжбета только ушла, а вот уже и вернулась – раскрасневшаяся, с блестящими глазами. Еще не стянув куртку, требует отчета по идеям. Улыбаюсь, украдкой гляжу на сидящего рядом Матвея. В груди теплеет: без его помощи ничего бы этого не было. Историй в темноте, полночных планов и воровства пирогов с кухни, перешептываний, когда за дверью слышатся шаги постояльцев, жарких споров  – стоит коридору опустеть... Перебрав с десяток дурацких версий, мы решаем повесить укус на собаку Матвея, Макса. Парень признался, что пес с возрастом стал агрессивен, и родители подумывают оставить его в селе: – Папа даже цепь прикрепил к будке, будто Макс бешеный и кидается на всех без разбору. Он всего-то дважды вызверился на прохожих, и то: чуваки сами полезли. Один успел отпрыгнуть, а второго Макс здорово цапнул. Папа теперь настроен серьезно, ему бы только повод... – Давайте скажем, что месяц назад Макс приволок домой кусок окровавленного рукава, – Ян вскакивает и принимается ходить по комнате. Подтянув колени к груди, наблюдаю за ним. Плечо и бок греет Матвей. Мне уютно и отчего-то неловко, хочется отодвинуться, но в бедро и так врезается спинка кровати. – Папа решил, что это последняя капля, и Макс останется в деревне. Но сказал только сейчас: в разговоре всплыло, – продолжает Матвей мысль друга. – И теперь ты хочешь найти покусанного и узнать, что произошло! – Ян останавливается напротив кровати, склоняет голову на бок. – Вдруг и здесь мужик сам напросился, а Макс не виноват. – Звучит логично, – говорит Матвей. – Надеюсь, продавщица это проглотит. Я опускаю подбородок на скрещенные руки, убаюканный тихими голосами. Вздрагиваю, когда у Матвея вибрирует телефон: – Мне пора: мама, – парень хмурится, посмотрев в экран. Ловит взгляд и подмигивает, ерошит мне волосы. – Всем пора спать, особенно маленьким мышатам. Вывернувшись из-под его руки, шиплю: – Не называй меня так, – чувствую, как вспыхивают щеки. Парень поднимает брови: – А Яну с Элей можно? Морщусь: – Да, – хотя прозвище давно приелось и вызывает лишь глухое раздражение. Его Буба придумала, еще до Крысиной смерти. У нас обоих были пепельного цвета волосы, вот бабушка и начала дразнить мышатами, а Эля с мамой подхватили. Каждый раз, когда я слышу их мягкое – Мышонок, думаю о Кристине, и что-то сжимается в груди. Вспоминаю ее открытое лицо с острыми скулами, тонкими бровями и карими, искристыми глазами. Длинные ресницы, красиво очерченные губы – даже ребенком, она была настоящей красавицей, моя Крыська. Не верится, что я такой же: отражение в высоком напольном зеркале кажется бледной тенью, призраком моей сестры. Мышонком. Прикусываю губу и выпрямляюсь. Не хочу быть таким! Смотрю на Матвея, Яна с Эльжбетой, и признаюсь: – Нет, мне не нравится. Парень хмыкает, поднимаясь с кровати: – Я так и думал. Ян, с тебя двадцатка.