Перевертыш

Но утром, после быстрого завтрака, тетя Майя просит нас собрать виноград. Эля с Яном переглядываются и дружно возражают, что ей хватит и одного меня, а у них дела. Тетя поднимает брови: – Деловые какие. Мышонок, справишься сам? Там много и высоко. Беседка за домом. Помнишь? Киваю. Конечно. Брату с сестрой пора: время близится к десяти, Лешек наверняка уже проснулся. Интересно, чем он займется сегодня?... – Если что – зови Матвея помочь, – Ян встает и потягивается. Под линялой зеленой майкой перекатываются мускулы. – Ты ему странным образом нравишься, наверняка придет. Щеки предательски теплеют. Выдыхаю: – Сам справлюсь, – не маленький. И удачно спрячусь в дальней части сада, где можно без риска осваивать магию. Фыркаю: даже думать смешно. Эльжбета улыбается в ответ и машет, прощаясь: – До вечера! Не скучай, – не буду. Поднявшись из-за стола, иду с тетей в сарай, забираю корзины – высокие, сложного плетения, узор кажется знакомым: – Это не внук деда Андрея плел? – шепчу я. – Да, а как ты догадался? – оборачивается идущая впереди тетя. Пожимаю плечами: – Видели вчера, как он похожую делал. – Он много ремесленничает. Игрушки деревянные вырезает, посуду. Коврики вяжет. Половина сувениров в местных лавках – его. Хорошо продаются. Значит – с любовью сделаны. А вот и наш виноградник. Лестница в углу. Срывай все, до чего дотянешься, если будет слишком высоко – оставь. Главное, чтоб не сверзился. – Ладно. Она уходит, а я осматриваюсь. Увитые лозами арки протянулись метров на семь в длину и на четыре в ширину. Теснее, чем я помню. По центру стоят деревянные стол и скамейки. Зеленый коридор надежно скрывает от посторонних глаз. Справа за беседкой – забор и конец участка, слева – запущенный сад, до дома далеко. В воздухе разлит сладкий аромат переспевших ягод, гудят пчелы. Мы обедали и ужинали здесь семьей, когда гостили все вместе – в моем детстве. Я будто вернулся назад во времени, и вот-вот из-за зарослей появится Кристина или мама с папой... Встряхиваю головой: нет. Не сегодня. Отложив корзины, достаю телефон и блокнот с маркером. Опускаюсь на краешек скамейки. Листаю фотографии, натыкаюсь на сигил, который выцарапал в земле Лешек. Возвращаюсь назад по снимкам, медленнее, выискивая похожий. Вот. К нему прилип пластырь со следами крови. Подписан: Перевертыш. Что бы это значило?... Запускается ощущением смятения. Интересно. Откуда Лешек взял этот рисунок? Кто скрывается за алой каплей на ватке?... Ладно, неважно. Давай поколдуем. Прикладываю тонкий лист к экрану и перерисовываю напросвет два знака: огонь и поиск. Для первого нужна злость, а искать помогает ощущение потери. Что ж, с этого и начнем. Я закрываю глаза, прижимаю ладонь в центр схода всех линий и вспоминаю вечер накануне Крысиной смерти. Был День рождения мамы. Сестра решила спеть для нее новую разученную песню – что-то про любовь и цветы, обычные девчачьи сопли. Эля собиралась прочитать стих, я – подарить картину в выпиленной Яном раме. Для выступления мы соорудили импровизированные подмостки здесь же, в углу беседки, из ящиков и выклянченной у тети красной ткани. Помню, как срезал вместе с сестрой белые садовые розы, поеденные гусеницами, чтобы поставить букет на стол, и самый изящный бутон приколол Кристине в волосы. Как вместе с Яном украшал виноградные лозы новогодними шариками – ничего лучше мы не нашли. Как носили еду, запрещая помогать взрослым, зажигали свечи... Помню счастливые мамины глаза и папину улыбку; нежный, тихий голос Кристины, хихиканье Яна и Эльжбетино злое шипение: заткнись! Брат позже сказал мне: – Зря я тогда стебался. И песню дурацкой обозвал. Крыся обиделась. Но я ведь не знал... ...Что это был наш последний вечер вместе. Никто не знал. Чувство потери как удар под дых. Я съеживаюсь, прикусываю щеку изнутри. Картинка размывается. Вглядываюсь в знак под рукой, смаргивая слезы, но с ним ничего не происходит. Вообще. Стискиваю зубы и отнимаю ладонь. Черт. – А чего ты ждал, придурок? – выдыхаю сипло, вытираю лицо. Нужно попробовать еще раз... нет, после передышки. Сначала тетино поручение. Вдруг зайдет проверить. Наполняю корзину за корзиной, балансируя на стремянке. Руки быстро устают. Сверху сыпется пыль и мелкий мусор, попадая в глаза; мечутся потревоженные пчелы. Солнце жарит все сильней. Скоро я снимаю толстовку и остаюсь в черной футболке. На светлых джинсах появляются пятна от упавших ягод. К обеду справляюсь с половиной беседки. Едва успеваю убрать забытый листок с сигилами в блокнот, заслышав легкие тетины шаги на тропинке. Она приносит котлеты с гречкой, неизменный салат. Благодарно улыбаюсь. – Что-то Ясь с Элькой совсем загуляли, даже поесть не пришли, – хмурится женщина, ставя тарелки на стол. – Не знаешь, что у них за дела такие? Пожимаю плечами. Иногда удобно молчать: никто не давит с ответом. Тетя уходит, а я продолжаю собирать виноград. Заканчиваю через несколько часов, когда спина начинает болеть, а ноги и руки – дрожать от усталости. Шесть больших, наполненных с горкой, корзин стоят посреди беседки, и я ощущаю гордость за проделанную работу. Нетерпение: что со вторым знаком? Злость! Мне нужно разозлиться. Это легко, достаточно вспомнить седой локон в книге заклинаний или как математичка невинным тоном просит пояснить записанное мною на доске решение задачи – почти каждый чертов урок, – выдерживает длинную паузу, пока я стою с горящими щеками, а потом издевательски тянет: – Ааа, ну да, ты же у нас травматик. Скотина! Злость поднимается удушливой волной. Мне вдруг кажется, что бумага под руками теплеет. Отняв пальцы, смотрю в перекрестие линий. Да нет, что за ерунда. – Не может быть, – нахмурившись, снова трогаю сигил. Зажмуриваюсь. В памяти звучат насмешки одноклассников, Яновы подначки, папины задушевные разговоры: нужно быть мужчиной, пора преодолеть детские страхи, вот я в твоем возрасте, а как ты будешь с девушками знакомиться?... – Никак, – шепчу чуть слышно. Злость мешается со стыдом, отчего-то вспоминается Матвей и его горячие прикосновения, внимательный синий взгляд. Черт, так ничего не получится. Я встаю и делаю несколько шагов по беседке. Чувства путаются, не разобрать, где какое. Ерошу волосы, трогаю языком колечко в губе. Под ногами лопаются упавшие ягоды. Возвращаюсь к столу, нависаю над знаком. Мне нужна чистая злость, без примесей. Наверняка в этом дело. Коротко смеюсь: – Я ищу логику в магии! – встряхиваю головой, присаживаюсь на скамейку и накрываю бумагу ладонью. Смежив веки, возвращаюсь к математичке: вот притихший класс наблюдает, как я вывожу строчку за строчкой решение, вот мел под пальцами, крохкий и скрипучий. Вот последняя цифра ответа – ставлю точку и обреченно поворачиваюсь. Толстощекий Кирилл за первой партой с хитрой улыбкой косится на учительницу, хихикают сидящие за ним девчонки. Скалятся плохиши на задних рядах, их заводила Артур кидает в меня комком бумаги. – Рассказывай, – роняет Ирина Игоревна, а я стискиваю зубы. Горло перехватывает спазмом, злые слезы жгут глаза. Смущение слишком сильно, но за ним прячется ярость – отбрасываю лишнее, позволяю ей расцвести в груди колючим цветком. Вдох-выдох: – Стерва, – представить ярче: бордовая помада на пухлых губах, острые ноготки постукивают по журналу. Математичка убирает за ухо выбившиеся из строгого каре пряди и хищно прищуривается: – Что, и сегодня нас не порадуешь? – кто-то прыскает. Я сжимаю кулаки. – Хоть попищи, Мышонок! – доносится с последней парты. Взрыв смеха. Ублюдки! Воспоминание жжется, я шиплю: – Ненавижу. Ненавижу! – пальцы облизывает жар. Потрясенно распахиваю глаза и одергиваю руку. Листок чернеет и закручивается, пожираемый огнем. Пламя дымит, глотая пузырящиеся линии заклинания, выжигает метку на столе. Нужно затушить, но я лишь завороженно гляжу, подношу ладонь к пляшущим язычкам – греют, настоящие. Неуверенно оглядываюсь: никто ли не видел. Я один. – Что за... – уничтожив страницу со знаками, огонь затухает. Но обугленное дерево – вот, еще теплое под рукой. – Они работают! Сигилы работают, – прикусываю щеку изнутри, выпрямляюсь. Значит, мои кошмары действительно насылает Буба. Ей было нужно, чтобы я приехал. – Сны зовут меня в лес. А там ждет Бука. Бука ищет правильного ребенка, ребенка-мага. Чтобы поменяться местами с кем-то. Вася говорил: он. Кто – он?... И почему я? Я уже не маленький. Неужели больше никто не подходит?... Кира знает... откуда, как? Она тоже – колдунья?... Я склоняюсь над телефоном, лихорадочно листаю сигилы. Нужно попробовать еще. Нужно... – Привет, – вздрагиваю, поднимаю голову и переворачиваю мобильный экраном вниз. Матвей стоит у входа в беседку. Прячет руки в карманах черных джинсов, с черной же майки скалится череп. На щеке дрожит солнечный зайчик. Я вдруг замечаю, что тени стали гуще и холодней, редкие пятна света протянулись золотыми дорожками по полу. Скоро вечер. Надолго же я погрузился в прошлое. Улыбаюсь уголками губ: – Привет, – выходит неслышно. Матвей приближается, останавливается рядом. Трогает подпалину. – Что делаешь? Закончил с виноградом? Киваю. Пожимаю плечами: – Собирался в дом. По... рисовать, – я не могу рассказать ему о магии. Не сейчас, когда все слишком зыбко, очень внезапно. Вдруг заново зажечь огонь не получится? Как он тогда на меня посмотрит? Сейчас синие глаза глядят внимательно, как всегда. Парень предлагает: – Хочешь глянуть фильм или сериал? Мне дико скучно. Все утро пропахал на огороде, а теперь не знаю, куда себя деть. Родители уехали в город, вообще тоска. – Давай, – выдыхаю, засовываю телефон в карман. Растираю шею. Усталость давит на плечи, виски будто сжало стальным обручем. Такова плата за использование магии? Или это с непривычки? Я размышляю, какой сигил оживить следующим, пока мы идем к Матвею, устраиваемся на диване перед телевизором. Он предлагает детектив, и я машинально соглашаюсь. Разувшись, подтягиваю колени к груди, тереблю колечко в губе. Думаю: в книге есть чары сна без сновидений. Что, если попробовать их? Вдруг насланные кошмары не пробьются сквозь мое колдовство? Мое колдовство – как звучит-то. Я всего лишь... На спину ложится рука: – Все в порядке? Ты словно не здесь. Хмурюсь. На экране начальные титры сменяет картинка заснеженного леса. Среди деревьев мелькает оранжевый жилет охотника. – Просто не выспался. – Да? – Мне снятся кошмары, – признаюсь, следя за крадущимся героем. – Каждую ночь. Кристина зовет из чащи. Кристина падает в ручей. Тело среди камней. Бука тоже снится, он всегда где-то неподалеку. Я страшно устал. Хоть вообще не ложись. Этой ночью... – Буба постаралась на славу. Я проснулся от собственного стона, весь в холодном поту и с бешено колотящимся сердцем. Вжался в кровать: темнота вокруг стояла плотная, душная, осязаемая. Эльжбета опять задернула шторы, и я задыхался среди непроглядного мрака, не в силах встать и открыть окно. Кислая вонь из сна набилась в горло, просочившись в реальность. Даже сейчас чувствую отголосок. Бубин запах. Поморщившись, заканчиваю: – Это длится уже некоторое время. Из-за снов я и приехал. Увидеть реальность, заметить, сколько лет прошло. Отпустить, как все упорно мне советуют. – Ты не обязан, – говорит Матвей. Я смотрю на него. – Если не хочешь – не отпускай. Все это чушь, что надо прощать, смиряться, жить дальше. Иногда ты просто не можешь, и это нормально. – Но я хочу. Хочу! – он вдруг осторожно, едва касаясь, убирает мне прядь за ухо, мимолетно гладит щеку. – Я знаю. Не торопи себя. – Восемь лет прошло, куда уж медленней, – горько улыбаюсь. Его рука греет между лопаток, и хочется прижаться тесней, опереться. Почувствовать... Матвей обнимает меня и притягивает к себе. Дыхание щекочет висок. – Ты устал, но нужно еще чуть-чуть потерпеть, – закрываю глаза, неловко обнимаю в ответ. Лицо горит. Я не хочу думать о том, как это выглядит со стороны. – Все будет хорошо, – гладит затылок, забирается пальцами в волосы. Я боюсь дышать, чтобы не разрушить момент. Чуть слышно спрашиваю: – А если нет? Если я останусь таким? Парень улыбается – ощущаю кожей: – Ты мне нравишься какой есть. Я уверен, твоим близким тоже. А если кто обижает – скажи, мы с Яном разберемся. Я фыркаю, Матвей тоже смеется. В кольце его рук тепло, и я не тороплюсь отодвигаться. Так мы и сидим весь фильм, сюжет которого проходит мимо моего сознания. На титрах грюкает входная дверь. Вздрагиваю. Матвей размыкает объятия, и я отсаживаюсь. В коридоре слышатся шаркающие шаги, женский голос: – О, ты дома! Вот, кто польет арбузы. А я пока оладий нажарю. – Идет! – откликается парень. – Сейчас полью. У нас гости, бабушка. Тадеуш, брат Яна и Эльжбеты. – Добрый вечер, – бабушка Матвея оказывается невысокой и полной, в цветастом платье и с красным платком, повязанным на голове. Прогоняет нас на огород, всучив внуку шланг, а когда все грядки политы – зовет за стол под вишнями, на котором дымятся оладьи, исходят паром чашки чая. Матвей приносит из дома фонарь, чтобы разогнать сгустившиеся сумерки. Вокруг света вьются ночные бабочки и мошки. Слежу за ними, грея ладони о кружку. Перед глазами стоит занявшаяся бумага, исчезающий в огне знак. Брат с сестрой появляются, когда ужин давно съеден, истории из детства Матвея рассказаны, грядущее затмение обсуждено, а часы показывают половину двенадцатого. Уставшие и раздраженные, они делятся шепотом, пока бабушка Матвея уходит на кухню за чаем: – Ублюдок полдня строгал стремную куклу, а потом пошел рыбачить, – Ян ворует у друга надкусанную оладью, и Эльжбета продолжает за него: – Торчал с удочкой в ручье чертову вечность, даже не шевелился! Меня всю сожрали комары, пока мы сидели в засаде! – А потом они с Андреем возились с травами. Перебирали, нарезали, распихивали по бутылкам, вот это все. Лешек еще с час шарахался по кухне под музыку, и наконец они легли. Абсолютно бессмысленный день. Я задолбался, – Ян тяжело опускает голову на скрещенные руки. – Надеюсь, вам завтра повезет больше. – Да уж, – Эльжбета чешет комариный укус на запястье. – Не так я представляла свое лето в горах. – Знаем мы, о чем ты фантазировала, – хмыкает брат. – О ком. – Ой, заткнись, – сестра мрачнеет. – Пока я с вами зависаю, Надя наверняка времени даром не теряет. – Если Влад выберет ее, значит – он еще тупей, чем я думаю, и не стоит твоих страданий, – успокаивает ее Ян. Эля блекло улыбается. Возвращается бабушка с чашками, оставляет нам горячий чайник, печенье и снова уходит – теперь уже спать. – Нам тоже пора домой, я страшно устал и сейчас умру от голода, – говорит брат. Киваю. Глаза слипаются. Но при мысли о сне по спине пробегает волна озноба. Что сегодня в меню, бабуля? Какие ужасы ты приготовила для меня? Сжимаю кулаки: я должен попробовать те чары. Придя домой, первым делом закрываюсь в ванной и перерисовываю знак на кусочек туалетной бумаги. Перечитываю оживляющую эмоцию: умиротворение. Хорошо, у меня есть подходящее воспоминание. Возвращаюсь в комнату, пряча листок в кулаке. Укутываюсь в одеяло и засовываю сигил под подушку, накрываю ладонью. Свет еще горит. Эльжбета заплетает косу, Ян уставился в телефон. Зажмуриваюсь, представляю кольцо сильных рук, теплый шепот в висок: – Ты мне нравишься какой есть. Сердце стучит быстро. Натягиваю одеяло на макушку, в мягкой полутьме считаю вдохи-выдохи. Вспоминаю осторожные прикосновения к затылку, невесомую ласку. Успокойся, вот так. Все хорошо. Тело наконец расслабляется, веки тяжелеют. Уже проваливаясь в сон, чувствую электрическое покалывание на кончиках пальцев, как ток бежит до локтя, замирает в плече горячей точкой. – Спокойной ночи, – голос Эльжбеты доносится как сквозь толщу воды. Свет гаснет. Спокойной.