Вопреки всему

Врачи не очень хорошо отнеслись к решению Пита срочно поехать в Двенадцатый, ссылаясь на то, что лишние стрессы ему не нужны. Зато разрешили ему поездку в — Первый, Второй, Третий и Четвертый дистрикты — именно там должен был состояться первый этап конкурса. Мнение врачей Пит решил проигнорировать, хотя не мог не признать их правоту — чем ближе подходил день отъезда, тем страшнее ему становилось. Все вопросы и сомнения, терзавшие Пита в последний год, снова мешали ему дышать. Правда теперь он был сильнее — он не был одинок. Уехать хотелось всё больше — не только из-за Китнисс. После мероприятий по благоустройству города многие звонили ему, чтобы поблагодарить за украшение их домов. Но, почему-то, чаще всего звонили молодые девушки, и, после благодарностей, предлагали встретиться. Пит терялся от этих предложений — как отказать он не знал, согласиться — не мог. Каждый отказ сопровождался долгим разговором. Один такой разговор произошел при Глории. — Ты слишком добр к ним, — сказала она, после того как Пит целый час беседовал с одной из поклонниц, решая вопрос, кем ей быть после школы. — Говоришь «нет» — и всё, кладешь трубку. Можешь ещё сказать, что тебе жаль, и что ты желаешь ей счастья. Почему нет, зачем нет, это уже не их дело. Они же тебя совсем выжмут, если ты с каждой будешь проводить бесплатную психологическую консультацию. Пит молчал. Он хотел сказать, что когда уедет в Двенадцатый, звонки прекратятся, но он старался не говорить с Глорией о своем отъезде. Пит посмотрел на девушку. Она сидела на его диване, так же как в день их знакомства, с той же неизменной папкой в руке. Только взгляд, направленный на Пита стал другим, из него ушла напряжённость. Они, разумеется, будут видеться, даже если он поселится в Двенадцатом — конкурс будет проходить в несколько этапов, и он будет в жюри. Да и потом, Пит будет приезжать на выставки и другие мероприятия. Приятно было осознавать, что теперь в Капитолии, который раньше казался ему самым враждебным местом на свете, у него есть друзья. Пит сдружился не только с Глорией. В последнее время, он начал часто общаться и с Адрианом. Тот умел говорить коротко, и со смыслом. Правда, убедить Адриана пригласить Глорию на свидание, у Пита пока не получалось — сводник из него был никудышный. Адриан Глорию обожал, знал все её причуды, умел приспосабливался к ним, поддерживая Глорию, которая часто излишне волновалась из-за мелочей, своим непрошибаемым спокойствием, но, всё равно считал, что они слишком разные и не подходят друг другу. Глория тоже часто мечтательно улыбалась, говоря об Адриане, но особого отношения к себе с его стороны не замечала. Пит размышлял, стоит ли ему вмешиваться, или, когда-нибудь, они разберутся сами. У них с Китнисс ничего не вышло из-за его молчания, но, иногда и несвоевременное признание может разрушить дружбу, какой бы странной она ни была у этих двоих. — Ты помнишь, что сегодня вечером мы встречаемся с критиками? — спросила Глория. — Если бы я не знал, что ты чуть-чуть паникуешь перед каждым мероприятием и по десять раз напоминаешь всем об их обязанностях, я бы обиделся. — улыбнулся Пит. — Я правда волнуюсь. Ты не очень хорошо умеешь отстаивать свои работы. Я понимаю, ты считаешь, что ты учишься, но они тоже не всегда правы, несмотря на то, что знают больше правил, чем ты. Это был один из их обычных споров — в чём можно доверять критикам и критике, и где кончается талант художника и начинается его самомнение. Пит считал, что талант критикой не убьешь прислушивался ко всем советам, порой даже к противоречащим друг другу, и выводил из этих советов что-то своё. Глория тоже считала, что талант нельзя убить никакой критикой. Если он будет защищаться, конечно. — Всё будет хорошо, — успокоил её Пит. — Я им так просто не сдамся. — Посмотрим, эпичный ли будет поединок. Увидимся в шесть, у мистера Барда. Пит уже не работал в кофейне, но продолжал навещать пекаря, советуя ему рецепты, которые он узнал на балу в Президентском дворце, в дистриктах на Туре Победителей и, свои, домашние рецепты из Двенадцатого. Глория тоже заходила в кофейню. Она твердо решила привить Люси и Мисси чувство вкуса. Девочки её уже обожали, даже казалось больше чем Пита. Глория шутила, что ему пора ревновать. Сегодня всё было как всегда — Джереми Бард с радостью встретил Пита и не отпустил его без чашечки кофе от заведения. — Пит, здравствуй! Пит поднял глаза. Перед ним стояла миссис Эвердин. Не самая желанная встреча — Пит никогда не знал, как относиться к этой женщине. Его отец любил ее, из-за этого ее фигура всегда была окутана романтическим ореолом. С другой стороны, Китнисс к матери относилась прохладно, да и сейчас миссис Эвердин почему-то была не рядом с дочерью. Впрочем, то же можно сказать и про него… — Здравствуйте! — Я вас не отвлекаю? — спросила она садясь к нему за столик. — Нет. Я очень рад с вами поговорить, — Пит не кривил душой, он был бы рад поговорить о Китнисс. — Как вы сейчас? Я могу судить только по передачам… — миссис Эвердин, казалось, говорила с искренней заботой. — Несмотря на то, что мы почти соседи — вернее, вы сосед моего знакомого, доктора Кимбелла. — Сейчас уже неплохо. Я долго лечился, но теперь собираюсь вернуться в Двенадцатый. Миссис Эвердин нахмурилась: — Пит… Я знаю, что вы уже освоились здесь, у вас друзья, и есть всё, чего вы заслуживаете. Если вы решили вернуться из чувства долга, или из беспокойства за Китнисс, то вам не нужно, поверьте. У неё всё хорошо. — Почему она тогда не берет трубку? — Не знаю, мне она звонит регулярно. И знаете, по разговорам с ней, я поняла, что у неё кто-то есть. — Вы уверены? — переспросил Пит, чувствуя как вдруг пересохло в горле. — Я не думаю, что она бы стала кататься на велосипеде одна. Ну, и разумеется, с ней катался не Хеймитч. Да, и она упоминала, что иногда общается с парнем, а вы же знаете Китнисс, она называет общением то, что для других уже дружба. Так что, не волнуйтесь за неё, она со всем справилась. Впрочем, как и вы — мягко добавила миссис Эвердин, глядя на Глорию, которая как раз в этот момент появилась на пороге кофейни. — Не думайте, что я вас осуждаю, — вздохнула она. — Я очень хорошо понимаю, что значит «невозможно вернуться». Миссис Эвердин торопливо поднялась: — Удачи вам! «И счастливых Голодных Игр», про себя закончил Пит. Он механически попрощался с этой женщиной, которая добрым голосом и с сочувствием в глазах нанесла ему сразу несколько точных ударов в сердце. Пит осмотрелся. Ему показалось, что прошла вечность, но нет, Глория все ещё стояла у входа, здороваясь с близняшками. Он быстро вышел на улицу, кивнув ей. Девушка удивлённо посмотрела ему в след, но продолжила разговор с дочками пекаря. Выйдя на улицу, Пит пришел в себя. В целом, ему не сказали ничего плохого. С телефоном у Китнисс всё в порядке — просто ему она не звонит. И у Китнисс появился какой-то друг, с которым она катается на велосипеде. Наоборот, хорошо, что она жива, здорова, живёт полной жизнью. Плохо то, что он в этой жизни снова оказывается лишним. А может, миссис Эвердин лгала? Или выдавала желаемое за действительное? Может, другу Китнисс двенадцать лет и она просто берёт уроки езды на велосипеде у соседского мальчишки? Но, в любом случае, звонить ему она не считает нужным. Пит встал возле такси, поджидая Глорию. Подошёл Адриан, сочувственно посмотрел, но ничего не сказал. Затем уставился на Глорию, идущую к ним навстречу. — Признайся ей уже, — вдруг произнес Пит, забыв свой зарок вмешиваться в их дела. — Подходите вы друг другу или нет — это выяснится потом, а, вот если ты не попробуешь, то вечно будешь лишним. — Ты про себя. — И про тебя тоже. Ты ведь врёшь себе, что вы не подходите друг другу. Дело в другом. Ты боишься. — Хватит, я услышал. Шоу не будет. Пит не понял, что Адриан хотел сказать. Намекал на его публичное признание? Или просто говорил, что попробует, но не при нём? Пит хотел бы думать, что второе. Глория заметила его поспешный уход из кафе, но не стала задавать вопросов. Он был ей благодарен — объяснять что-то сейчас он был не готов. Новости о Китнисс повлияли на него неожиданно — в разговоре с критиками он вел себя так уверенно, как никогда раньше, и сумел добиться того, что все его картины были допущены к показу без исправлений — даже те, в которых обнаружилась недостаточная академичность. Глория была в восторге, и, провожая Пита до дома, только и говорила о том, что так и надо отстаивать свое мнение. Самому же Питу было неловко — он никому не грубил, но ему казалось, что он зря не выслушал, прежде чем высказываться самому. Так же как и всегда, когда его хвалили, он начинал чувствовать себя не на своем месте. Особенно когда его хвалили за то, что он считал проявлением наглости. Он пригласил Глорию и Адриана к себе, отметить начало новой выставки, так как знал, что для Глории это было важно. Отмечали весело — даже Адриан пару раз пошутил. Глория получила возможность ответить на звонок очередной его поклонницы — он доставал из кухни вино и сыр, так что ей пришлось, как она сказала, подработать личным секретарем. Правда, показать ему как говорить «нет», у нее не получилось — звонок прервался. Сидя за уютным столом, и смеясь, Пит снова думал о том, что, чем бы ни встретил его Двенадцатый, в Капитолии у него есть друзья. Вторая выставка длилась неделю и имела такой же успех, как и первая, но эйфория быстро прошла, уступив место усталости, страхам и сомнениям. До начала конкурса оставалось две недели, он был свободен и мог бы поехать в Двенадцатый, но, слова миссис Эвердин заставили его задуматься о том, стоит ли ему вообще возвращаться. Как узнать об этом друге Китнисс? Он снова позвонил Хеймитчу. — О, вот и опять прорезался наш знаменитый художник! — Хеймитч говорил с нескрываемым сарказмом. — Что тебе сказать: у Солнышка всё хорошо, а насколько хорошо, ты можешь убедиться лично, если приедешь. И мой тебе совет: поторопись, парень. — А то её новый друг перейдёт от велосипедов к чему-то большему? — насмешливо спросил Пит. — Ты уже и про друга осведомлен? Да, крутится вокруг неё один тип. Настойчивый такой. Тебе бы поучиться. — Я смогу приехать через месяц. — Ууу, через месяц она сама не заметит как замуж выйдет. Парень — хваткий, говорю же тебе. — Не понимаю… Китнисс вроде так быстро с людьми не сходится. — Она не сходится, зато он всё ближе подходит. Знаешь, книжки «как приручить дикого зверя?». Вот, он как будто по ним работает. Надеюсь, Солнышко всё-таки очнётся когда-нибудь, и врежет ему как следует промеж глаз. — Вряд ли мой приезд что-то решит. И, мне кажется, ты сгущаешь краски — по твоему рассказу выходит, что Китнисс околдована и идёт в пасть к зверю, ничего не понимая. Она все понимает. — Ну да, и она никогда не поддавалась никаким манипуляциям, — насмешливо потянул Хеймитч. — А обмануть её вообще невозможно, сама проницательность. Ты точно говоришь про наше Солнышко? — Почему же ты молчал раньше? — Ты особо не горел желанием приезжать, ну или не мог, не знаю, а друзья ей нужны. Всё-таки, не со мной же ей пить, — Хеймитч вздохнул. — Кто же знал, что первый же её друг окажется настолько мутным? И что она вобьёт себе в голову, что ей надо исправлять ошибки, доверять людям и прочую чушь? — Почему ты думаешь, что этому парню нельзя доверять? Может, он её не обманывает, и она просто влюбилась? — Пит очень хотел услышать от Хеймитча доказательства подлости и коварства этого незнакомого парня, но прекрасно понимал, что ничего, кроме смутных подозрений не получит. — Может, он и не обманывает. Но уж слишком настойчив. Видит цель — покорить Китнисс — и больше ничего вокруг не замечает, ведёт себя так, будто она уже его девушка. Этак она и поверить может. — Ясно. Но я все равно думаю, что Китнисс не такая уж наивная овечка, которую легко можно обмануть. Если она начнёт встречаться с ним, значит, сама этого хочет. Тут я уже ничего поделать не смогу. — Конечно, ведь выбор ты ей предоставил хороший: между этим парнем и своим отсутствием. И это, вроде как, по-твоему, свобода решать самой. Вам бы нахальством чуть обменяться — тебе прибавить, ему убавить, цены бы вам двоим не было. — Ладно, Хеймитч, до встречи. Пит повесил трубку. Хеймитч был прав — он сам себя удалил из жизни Китнисс. Сначала потому что не мог понять, что же осталось от его чувств, и были ли когда-нибудь чувства у неё, потом из-за страха навредить ей. Не поздно ли теперь? Если она уже влюбилась в другого? Или ещё не влюбилась? Впрочем, это было неважно — она не позвонила ему и не ответила ни на одно из его писем. Значит, он ей точно не нужен. Он не видел Глорию в эти дни — она, полагая что Пит в Двенадцатом, или вот-вот туда уедет, не заходила к нему, занимаясь решением вопросов, связанных с конкурсом. И к лучшему — он был почти уверен, что она начнёт его переубеждать, вселяя ложные надежды. Пит знал, что это глупость и ребячество, но, в оставшиеся две недели до конкурса он почти не выходил из дома, прячась от своего агента. Пусть пока думает, что он в Двенадцатом. Потом, когда у него уже не будет возможности поддаться на её уговоры и уехать, он ей объяснит. Да и ходить особо никуда не хотелось — он сидел дома, писал картины и никого не хотел видеть. Кроме Китнисс, но та была далеко, за стеной из его страхов и сомнений. Глория, разумеется, отметила его ухудшившийся внешний вид и спросила его о поездке сразу же, как только Адриан нажал на газ — они ехали в Первый. — Я не ездил. — Но я звонила тебе! Ты не отвечал, и я подумала, что ты уже уехал… — Я вообще не отвечал на звонки. — И это приводит нас ко второму вопросу — что случилось? Пит рассказал о разговоре с Хеймитчем. Как он и ожидал, Глория не поняла его сомнений. — И что? Ну, узнал ты, что за Китнисс кто-то ухаживает. Так, наоборот, надо было приехать и всё ему испортить! А ты заранее уступаешь дорогу. — Я просто, действительно, не вижу смысла. Никогда не понимал фразы «за девушку надо бороться». Как бороться? Навязываться ей? Отгонять тех, кто за ней ухаживает? Если она тебя не любит, то что бы ты ни сделал, это так и останется. А Китнисс, если бы любила, то позвонила бы, или написала, несмотря ни на что! Я сначала думал, что то, что говорят обо мне в передачах её оправдывает. Но, на самом деле, даже то, что она так легко поверила, говорит о том, что она побыстрее хотела от меня освободиться и нашла повод! — И много ещё ты успел надумать за две недели, вместо того, чтобы поехать и разобраться? — иронично протянула Глория — Эх, бедные мы, девушки! Вот если есть хороший парень, так он обязательно навязываться не хочет… А если и девушка не хочет навязываться, то всё, история любви кончилась, не начавшись. Адриан чуть дернулся и оглянулся, но Глория, не обратила на это внимания. Она продолжала: — А как ты вообще представляешь себе ухаживание за девушкой без навязывания? Как ты покажешь девушке, что она тебе нужна? Она должна посмотреть тебе в глаза, увидеть там неземную любовь и сама что-то предпринять? — Нет. Но, можно дружить, хорошо друг друга узнать, а потом уже она должна понять… ну или всё и так ясно будет… я не знаю… — Пит замялся. — Ей будет ясно, что ты у неё всегда есть. Но не то, что она тебе нужна. Если относишься к девушке по-особому, она должна это знать. — Китнисс знала, — возразил Пит. Теперь он действительно хотел понять, что он сделал не так, в их с Китнисс запутанных отношениях. — Знала. Но ты её огорошил. Вы с ней почти не говорили, а ты сразу «люблю». Я просто примеряю на себя — если бы, например, Адриан сказал мне сейчас, что он меня любит, то я бы решила, что это шутка. Машина чуть вильнула в сторону. Глория увлеченно продолжала: — Потом я была бы оглушена. Потом начала бы копаться в своих чувствах и искать такую же сильную любовь. Потом поняла бы что я не соответствую, и начала бы его избегать, чтобы не сделать больно. И, если бы он решил не навязываться, то на этом бы всё и кончилось. Пит потерял дар речи от восхищения. Во-первых, Глория довольно точно описала то, что произошло между ними с Китнисс после первых Игр. Возможно, Китнисс действительно думала что-то подобное. А во-вторых, намеренно или нет, но она подталкивала Адриана к тому, чтобы он принял решение и начал действовать. Правда, если бы он счёл, что им манипулируют… — Но ведь и она тоже могла бы попытаться не избегать меня, а подружиться, ну, или предложить начать встречаться, чтобы разобраться, стоит оно того или нет. — Она боялась. — Глория и Пит вздрогнули, не ожидая, что Адриан решит включиться в разговор. — Боялась, — подтвердила Глория со вздохом. — Или гордость — не каждая девушка решится сама предложить свидание или даже дружбу. Или тоже решила, что раз она тебя обидела, то так ей и надо — никакой дружбы. Тоже гордость, своего рода. — А потом, когда мы уже дружили? Почему тогда… все было так же неясно? — Не знаю, — Глория вдруг как-то выдохлась. — Может, ты, опять отошёл в сторону, решив, что дружбы тебе хватит? Потому что давать понять, что ты надеешься на большее, означало навязываться? — А разве нет? Нас и так навязывали друг другу! — Отделяй, — лаконичность Адриана поражала. Глория объяснила за него: — Правильно, надо было всё-таки понять, что ты действуешь отдельно от тех, кто вас заставляет! Даже если у вас намерения совпадают мотивы-то у вас разные, и вы сами по себе! — Вы себе представляете, как это понять и принять не в теории? Теоретически всё хорошо, и от Капитолия себя отделить можно, и не быть пешкой в его руках, а на деле всё так запутывается, что ты уже не понимаешь, когда ты действуешь сам, а когда тобой манипулируют! — Да. Сложно, — подвёл итог разговора Адриан и продолжил общаться только с дорогой. Глория все же решила оставить последнее слово за собой: — И всё-таки, если совсем не навязываться, и всё время отступать и не мешать, то ничего не добьешься. И не только в отношениях, а вообще. Не знаю, раньше, может, было и сложно. Но сейчас-то вы свободны и ты мог бы показать ей, что она тебе всё ещё нужна, что она для тебя особенная! — Я писал ей об этом! — Пффф… письма! А поэты стихи пишут. Каждый раз разной музе — и каждый раз у них большая любовь. Письма ничего не доказывают. Не доказывают, что ты действительно любишь, а не вообразил себе музу. В принципе, это удобно — продолжила Глория с горечью — всегда отступать, не мешать и писать письма — и она вроде как твоя и одновременно не твоя. Можно страдать и любить издалека, а не реального человека, с которым иногда и поссориться можно, который раздражает, который тебе не подходит, но вы всё равно рядом, потому что именно он тебе нужен! Голос Глории дрожал. Пит очень сомневался, что она говорила о нём, но многое в её словах было правдой — возможно, он, действительно пытался бежать от реальной Китнисс и разочарования в ней? Хотя, он знал её недостатки, и принимал их, но это, действительно, было издалека, словно он писал картину, зная, что именно несовершенство сделает её идеальной и гармоничной. Может, он, действительно, не хотел сталкиваться с реальностью, идеализируя любовь?