***
Пит очень переживал перед встречей с Энни. И слегка медлил. Поэтому чтобы оттянуть немного времени решил прикупить небольшие подарки. По пути ему встретился прилавок всякой мелочёвки, для Энни он выбрал брошь-ракушку, а для мальчика — погремушку в виде трезубца. Энни приняла его с радостью, и пригласила остаться. Был ли рад маленький Рэй, Пит не знал. — А почему Рэй, а не Финник? — задал парень первый пришедший в голову вопрос. — Финник не хотел, чтобы ребенка называли его именем. — Энни улыбнулась, — Говорил, что он неповторимый, и хочет таким оставаться, копии ему не нужны. Пит тоже улыбнулся. Может, что-то в этом и было. Что-то вроде завещания: сыну — быть самим собой, а окружающим — относиться к нему не как к младшей копии отца. Рэя пока такие вопросы не занимали — он ел, спал и, иногда, плакал. — И как ты? — спросил Пит, когда они сели ужинать. — Ой, все хорошо! — Энни всегда говорила чуть испуганно глядя на собеседника, как будто была не уверена, что обращаются именно к ней. Пит заметил эту её манеру ещё когда они лечились в Капитолии. — Мне помогают. Друзья Финника, мой друг Энди, ещё Джоанна должна скоро приехать… А ты теперь с детьми работаешь? — Временно. — А знаешь, тебе это подходит! — выпалила Энни и вдруг замолчала, будто боясь сказать лишнее. — Хотя, ты всех людей видишь, не только детей. Питу нравилась Энни. Открытая, хрупкая, по-детски наивная и, одновременно мудрая. Но сейчас она была не права. Если бы он понимал всех, ему не нужен был бы переводчик с языка Китнисс, которым временно работала Глория. Пит рассказывал Энни о детях, та смеялась и вспоминала сказки, которые сама любила сочинять, будучи в возрасте его нынешних конкурсантов. Она показала ему свои рисунки. Пит понял, что она чувствует цвета гораздо лучше, чем он, но не любит форму. Все её картины были размазанными красками, в которых, однако, безошибочно можно было угадать цветущие поля, закаты, рассветы и море, море во все времена суток и в разную погоду. Она выплескивала чувства цветом, не заботясь о сюжете картин. Питу даже стало обидно — ему показалось, что всё, что он мог бы сказать о море и небе языком живописи, она уже сказала за него. Это он ей и озвучил. Энни засмеялась: — Море живое, и каждый раз разное, может, оно и тебе что-нибудь скажет? — и они сели на пляже, любоваться закатом под шум волн. Пит вдруг снова подумал о том, что мог бы так же сидеть с Китнисс. И снова с болью представил её, сидящую на берегу, так же, как сидел сейчас он. Только голова её лежала на плече у другого… — Нам с Финником было проще, чем вам с Китнисс, — вдруг сказала Энни. — Мы с детства дружили… Эта особенность Энни тоже удивляла Пита. Вот как она догадалась, что он думал о Китнисс и собирался спросить её о Финнике? — А как ты поняла, что он тебя любит? И как он понял про тебя? — Про меня ему было понять довольно просто — я его первая поцеловала. А потом сбежала. — Энни заулыбалась. — Так что про меня он знал давно. Но сначала не принимал всерьез — я ведь младше на два года. — И как ты решилась его поцеловать, не зная, что он к тебе чувствует? — Да просто, порывом. Он должен был ехать в Капитолий, и я чувствовала, что он не хочет ехать, а именно должен. И мне захотелось как-то его запомнить. И чтобы он меня запомнил. Если бы он остался, а не уезжал, мне было бы стыдно потом. Да и он бы, наверное, больше внимания обратил. А так — он уехал, надолго. Там ему было некогда думать о моих чувствах. И о своих тоже, — Энни надолго замолчала, обняв себя руками. — А когда он вернулся, я уже перестала стыдиться. Так что мы встретились, как ни в чем ни бывало, и продолжили дружить. Вернее, я знала, что я его люблю, и это бы не изменилось, даже если бы он меня не любил. Хотя, в конце-концов, я всё-таки спросила. Но уже тогда, когда была уверена в ответе. — Это мне все говорят. А как бы ты поступила, если бы он влюбился в другую? Энни снова заулыбалась и заговорщически произнесла: — На самом деле, это было ещё одной причиной, почему я его поцеловала. Он тогда встречался с другой девушкой в Капитолии, и я немного приревновала… Энни замолчала, а потом неожиданно спросила: — А ты влюбился в Китнисс только за то, как она поет? Прости, я не хотела тебя обидеть! — Энни снова заметила перемену в его настроении, которую не увидел бы никто. — Я не обиделся. Я просто боюсь, что разговоры о том, что я выдумал себе любовь, окажутся правдой. Вот он и признался. Может, действительно, не стоит от этого бежать? — Знаешь, есть такая сказка, где принцесса потребовала от рыцаря ответить на вопрос словом, которое не будет ни ложью, ни правдой, но, которое, родившись ложью, станет правдой… Вот, любовь и есть такое слово, по-моему. — Энни задумчиво смотрела вдаль, у нее поменялся голос, сделавшись более глухим и загадочным, куда-то испарилась манера говорить испуганно. Впрочем, она быстро вернулась к реальности, и, передумав рассказывать сказку, продолжила спрашивать: — Просто, как так вышло, что вы не разговаривали до Игр? Тебе ведь она давно нравилась, потом ты ей помог, и вы так и не стали друзьями? — Друзьями мы не стали потому, что она не нравилась моей матери. Даже не так — моя мать её ненавидела. — Из-за того, что твой отец любил не её? — На самом деле, из-за меня. Я тогда слишком много говорил и слишком мало думал. Когда отец рассказал мне, что он был влюблен в мать Китнисс, я пересказал это матери. — Зачем? — Я рассказывал как прошёл день, как красиво спела Китнисс, и добавил, что сначала не поверил отцу, что кто-то может петь так, что птицы замолкают, а теперь верю. Она спросила при каких обстоятельствах отец мне такое рассказал, и вытянула из меня остальное. С тех пор всё в нашей семье пошло не так. А мама, как только видела Китнисс, сразу злилась. И на отца, и на меня. Так что, дружить не вышло. — Ну а потом, когда вы стали старше? — Многое мешало. После того, как я бросил ей хлеб, я не решался к ней подойти, чтобы она не подумала, что я требую от неё дружбу в обмен на то, что я её спас. Да и она, после смерти отца изменилась. Казалось, что, если к ней подойдёшь ближе, чем на три метра, она ударит тебя током. Я ждал, что она сама подойдёт, но она гордая. Скорее всего, она боялась услышать, что для меня этот хлеб вообще не имел значения, и что я бросил ей его как милостыню. — Наверное, вроде это на неё похоже. Хотя я и не знаю её толком — когда мы разговаривали, она меня боялась. Да и я её тоже, — Энни чуть улыбнулась, вздохнула. — Тяжело, когда людей боишься. Было бы здорово, если бы она прямо у тебя спросила, нарочно ли ты хлеб сжёг, а ты бы ответил да, и предложил ей дружить… — На самом деле, ей такой обмен был бы понятен. Но мне тогда казалось, что он её обидит. — И вы оба испугались. Знаешь… а ты ничего себе не выдумал, не бойся. Сказав это, Энни поспешно поднялась и ушла, пробормотав, что ей надо проведать Рэя. А Пит остался на берегу, слушая море. И море пело ему то, что он всегда знал, но забыл: как бы ни разочаровала его реальность, он любит Китнисс, и это навсегда останется с ним. Даже если большего не будет.***
В один из дней к Питу заглянул Адриан, и тогда он догадался, зачем Глория так настойчиво отправляла его к Энни. Адриан говорил больше обычного и чаще шутил, из чего Пит сделал вывод, что они с Глорией решили дать второй шанс своим отношениям. Правда, у родителей Глории, Адриан держался чуть в стороне, несмотря на все её попытки втянуть его в разговор. Впрочем, те тоже нарочито его игнорировали — дошло даже до того, что Адриан вышел из дома раньше Глории и Пита и стал ждать их возле машины, чего он уже давно не делал. Глория, разозлившись, сказала родителям что встречается с ним, и только присутствие Пита предотвратило большой скандал. — Ничего, им придется привыкнуть, что я могу встречаться с кем захочу. И замуж выходить тоже. — Замуж, наверное, пока рано, — улыбнулся Пит, и тут же напрягся — ему послышалось, что где-то щёлкнул фотоаппарат. Но вокруг никого не было. — Да, конечно пока рано, это я на будущее, — улыбнулась и Глория. — Адриану тоже надо привыкнуть не шарахаться так от любого оскорбления. Да и мне надо привыкнуть говорить о нём не тогда, когда он уже ушёл. После этой фразы, Пит точно понял, что у этой пары всё ещё впереди.***
Пит вернулся в Капитолий гораздо более уверенным и спокойным, чем уезжал. Он знал, что поедет в Двенадцатый — хотя бы для того, чтобы выяснить, что на самом деле чувствует Китнисс, снова попытаться её понять. Он был уверен, что Китнисс ещё удивит его, разрушив все его представления о ней, но он не ожидал, что это произойдет так скоро. Поздно вечером, на третий день после его возвращения, его разбудил телефонный звонок: — Мистер Мелларк? — Да, это я. Здравствуйте. — Это пограничная служба Дистрикта Четыре, южная часть, полковник Нойс. — Что случилось? — Вы договаривались о встрече с мисс Китнисс Эвердин? — Нет. А что? — Мы задержали её на границе с Капитолием. Ей запрещен выезд за пределы установленных территорий, но она утверждает, что ехала к Вам. Вы что-нибудь знаете об этом?..