Исповедь у дверей моего хозяина.

Ему никогда не составляла особых неудобств жизнь за чужой счёт. Почему? Потому что он безработный девятнадцатилетний прожигатель жизни, которого даже из школы исключили в десятом классе за неоднократно пропущенные уроки, а точнее, за отсутствие на этих самых уроках длительный период времени. Был бы он таким, повернись жизнь иначе? Если бы той злощастной зимой его родители остались в живых, он бы сейчас так же бесцельно бродил по старым городским скверам, пиная банки из-под пива и потирая шрамы на тонких запястьях бледных рук? Ему только исполнилось шесть лет, когда его родители погибли в автомобильной аварии. Не соображающим ребёнком он был передан на попечение своей бабушке: женщине на пороге семидесяти лет, давно вышедшей на пенсию и получающей от государства гроши. Она была уже не в силах посвящать всю себя воспитанию внука и выполняла лишь базовые человеческие требования мальчика. Ей стукнуло восемьдесят два, когда он уже встретил свой девятнадцатый день рождения. Несмотря на её проступающий старческий маразм, он терпел и ухаживал, потому что был благодарен за всё, что она сделала. Потому что кроме неё никого не осталось. Никого, кто мог бы выслушать его и прочувствовать эту боль. Однако, жизнь со слабоумной старушкой на одну её пенсию была довольно сложной, к тому же бабушкин долг только рос… Позволить себе оплачиваемую учёбу в ВУЗе Арсений не смог бы, поэтому старался изо всех сил, которые у него были, но в школе его топили учителя, а потенциальные работодатели отказывались от человека «без образования». Он перестал посещать школу осенью; не приходил туда на протяжении зимы. Так и закончилась его история как десятиклассника: исключение из школы, безденежье, давление общественного мнения, долг… Он был совершенно беспомощен. Мир окончательно рухнул, когда бабушка совсем слегла, она уже не могла сама ходить, сама есть и часто забывала что-то. Что в такие моменты хочет сделать любой человек? Умереть? Смерть — не выход. Это лишь попытка побега от действительности. — Слушай, ба, ты же знаешь, я тебе очень благодарен, честно. Я совершенно не знаю, что нужно теперь делать, у меня есть парочка планов, но мне кажется, что ты бы их не одобрила, но так нужно? — проговаривал он, держа морщинистую иссохшую руку старушки в своих ладонях. Глаза, ласково смотрящие на него, были уже слепы; они не отличали реальность от небытия; в них не отражалась жажда жизни; серое море — безликая бездна. — Сенечка, не грусти, я ведь ещё с тобой. Мы выплатим деньги и всё будет хорошо, — её хриплый, еле слышный голос, подобно крыльям птицы накрыл парня с головой. Он глупо улыбался. На лбу собирались морщинки, губы дрожали, по его щекам в темноте незаметно пробежали слёзы, оставляя после себя мокрые дорожки. Тело потрясывалось, подобно дрожащему от ветра листку, который вот-вот сорвётся с ветви. Он впервые сталкивался с таким, боялся потерять её, ведь когда он был маленьким и глупым, он не мог понять, где мама; часто плакал, и ему пели колыбельную, под которую он засыпал, а потом снова просыпался и рыдал. Он не был готов остаться ещё и без бабушки. Ни сегодня, ни завтра. Пусть это случится, когда он будет готов к одиночеству. Сейчас он слишком слаб и вот-вот сломается. Парень держал руку женщины нежно, с особой аккуратностью, как будто это хрустальный бокал, который расколется на мелкие осколки, если хотя бы чуть-чуть надавишь. Свет фонарей из окна был слишком тусклым; старый тюль, который бабушка строго-настрого запрещала стирать, покрылся слоем пыли; в комнате царила гробовая тишина, которую разбавляли всхлипывания и шмыганья носом; из маленькой кухни доносились звуки капающей из ржавого крана воды. Кап-кап-кап. Толи слёзы, толи вода, толи дождь за окном. Перед глазами парнишки всё покрылось пеленой. Будет ли жизнь завтра? Или завтра вообще не настанет?