Непокорëнные

Отца, разумеется, как всегда дома не было. Ия окинула квартиру оценивающим взглядом и, едва переодевшись из промокшей учительской формы в сухую домашнюю одежду, принялась за большую генеральную уборку - все равно простой физический труд был единственным, что получилось бы у нее сделать хорошо с тем ветром, что гулял теперь в темноволосой голове. Девятнадцать этажей - в темноте за руку, девятнадцать - заговорщическим шепотом, задыхаясь. В груди что-то трепетало, словно готовое вылететь и упорхнуть в грозовое небо прямо через распахнутую форточку стеклостены. А ведь на улице всё лило и лило, словно грозясь вдобавок еще и смыть весь Средний Сектор с лица земли... И все же в кои-то веки безмятежное спокойствие на лице девушки не было подделкой, но искренне переполняло сердце изнутри. Казалось, эта странная девочка, Лада, была подобна крепкому анальгетику: много разом принимать страшно, только по чуть-чуть - и сама не заметишь, как боль уходит, даже самая давнишняя. Да, верно, с самого начала так оно и было в том проклятом лифте, да и потом, раз за разом… Ах, как бы хотелось быть с ней больше, чем эти случайные встречи, чем несчастные минут десять на проходной, как бы хотелось говорить, по-настоящему, по-честному, обо всем на свете... Как тогда, в день Посвящения, на одной кухне заваривать травяной чай, печь вместе печенье и не грызть себя мыслью, что это ненормально… Как бы хотелось – вдвоем, без посторонних ушей. И каков всё-таки риск быть пойманными, если ей, Ие, и правда хватит дерзости показать новообретенной подруге бомбоубежище? Но ведь, спаси их Империя, Ладушка поймет, непременно оценит… Ха, и когда это девчонка успела стать «Ладушкой»? Электричество в дом вернулось, спустя минут, наверное, пятнадцать, когда девушки, наконец, дрожа от мокрого холода и задыхаясь, достигли семнадцатого этажа. Вернулось, не дав им почувствовать объятий друг друга еще раз, поэтому они простились так неловко, смущенно, одними взглядами, полными удивления, не смея улыбнуться еще раз. А улыбка рвалась, так и рвалась лечь на губы, затопить глаза, переполнить сердце... О сердце, правда, Ие думать было по-прежнему страшно - это ведь уже не шутки, но прямое противоречие Уставу Империи, прямое нарушение закона. И все равно девушку не покидало стойкое ощущение, будто что-то пошатнулось в этот вечер: не только внутри личного мира Ии, но куда шире, важнее: внутри самой Империи, той самой непоколебимой Империи, Великой, всесильной и единственно правой... оказавшейся внезапно такой беспомощной перед стихией дождя и ветра. Вода в раковине шумно взбивала пеной моющее средство - и когда уже этот несчастный жмот купит домой посудомоечную машинку? Он ведь может себе это позволить… А то пора уже ей, Ие, деньги с него брать за то время, которое она проводит в роли домработницы, убирая за отцом: уборку девушка всегда ненавидела именно за эти мысли и глупую злость, которую они у нее вызывали. Однако у нее был и свой неоспоримый плюс, как и у любой монотонной физической работы – возможность подумать, уйти в себя, отрешиться от мира, разобраться в спутанном клубке мыслей, на которые обыкновенно времени не бывало достаточно. Интересно, что делали прочие Средние в эти темные минуты бессилия Империи? И есть ли еще хоть кто-нибудь на всем свете такой же отчаянный, кто понял бы то, что творилось теперь в душе девушки, кто в эту треть или четверть часа успел бы сделать что-то важное, человеческое, настоящее?.. Глупости, ладно. Средние попросту не такие, Средние запуганные снаружи и мертвые внутри. А до Высокого Сектора такой беспредел уж точно не дошел - и думать смешно... Интересно, где отца носит?.. Ия вздохнула чуть уловимо и, приподнявшись на цыпочки, убрала на верхнюю полку кухонного шкафчика еще одну стопку блестевших от влаги тарелок, потом вытерла руки о потрепанное полотенце, щёлкнула кнопкой электрического чайника (сейчас бы кофе, но кофе – почти что продукт роскоши, неадекватно дорогой, да и разве найдешь его, качественный, в одиннадцатом квартале, если и в пятнадцатом так сложно?) и включила едва успевшие начаться вечерние новости. Разумеется, о происшедшем за весь выпуск не было сказано ни слова, чему девушка готова была бы позлорадствовать, коли не была бы такой уставшей и искренне довольной. И как-то там Всеединый Владыка сидел в темноте и блеске молний добрых полчаса? Да уж, это горькое ехидство, наверное, никогда в ней не иссякнет… Нет, Империя не совершенна, Империя не всесильна. Удивительно, какое тепло разливалось в сердце от этой мысли. «Все-таки язва ты страшная, Ия Мессель» - подумала девушка со внутренней усмешкой, такой невеселой. Хотя как тут не быть? Они же и правда ничего в общедоступных новостях не скажут, словно ничего не было. Подумаешь, какие-то минут двадцать, когда они всю доимперскую историю держат в тайне, перевирают да наизнанку выворачивают, а ведь должно же было быть что-то «до», и должны же были откуда-то взяться дикие, которые такие… другие. Да и вообще… Про диких-то толковой информации днем с огнем не сыщешь, ни в архивах, ни в Интернете, все какую-то муть детсадовскую городят, мол, отбросы, недостойные быть гражданами Империи, нелюди… Проклятое любопытство. Ия одернула себя, поднялась с трехногого табурета, на который умудрилась, оказывается, уже некоторое время назад опуститься перед телеэкраном незаметно для самой себя, и поспешила в свою комнату к ноутбуку, едва слышно за шумом закипающего чайника пискнувшему извещением о новом сообщении. Что-то внутри девушки невольно сжалось в приятном ожидании от догадки, чье сообщение могло прийти на ее профиль, однако вспыхнувший от прикосновения ее пальцев экран неожиданно удивил Ию. Одно новое сообщение, мерцавшее красновато-коричневым цветом, было принято от ее ученика, второклассника Зоэ Маршалла: => «Вы в порядке, учитель? Непогода пугает…» Признаться, сообщение это заставило Ию смешаться, захлопав удивленно глазами. Интересно, камеры внутреннего наблюдения уже отлажены и заметят ли они эту мимолетную улыбку, коснувшуюся ее глаз? Зоэ был одним из самых тихих мальчиков в классе 2\3, не хорошо, но и не плохо учившийся, предпочитавший отмолчаться, когда острили его сверстники и отойти, когда они затевали потасовку. Изгоем или козлом отпущения при этом мальчишка не был, что всегда приятно удивляло Ию, однако это сообщение подняло в ней странную волну чувств, словно благодарности и окончательного подтверждения появившейся сегодня надежды, что, быть может, и правда не всё ещё потеряно для жителей Империи, что есть еще люди в безликой массе Средних… <= «Добрый вечер, Зоэ. Непогода не отменяет необходимости здороваться. Всё в порядке, неполадки устранены. Ты напуган? Ты дома?» Вот так, в меру мягко и в меру строго. => «Что это было, учитель? Проверка? А я торчал в темной школе без ключей, не мог дозвониться деду и попасть домой… вот только вернулся». Ну ничего себе! Ия знала, что у Зоэ нет родителей, но думать о том, сколько времени ребенок одиннадцати лет, покинутый, провел в темном здании школы, было как-то не особенно приятно, учитывая то, как удивительно провела эти минуты она сама. <= «Тебе было страшно?» => «А это плохо?» - Тревога и настороженность отчётливо увиделись Ие в этих словах. Проклятый Устав! Девушка любила свою работу, несмотря на то, какими пугающе бездушными бывали порой – чаще всего – дети, какими взрослыми все они были с самых ранних лет, лишенные детства, и, хотя Ие и не с чем было сравнивать, ей не переставало казаться, что что-то в них должно было быть иначе, не так… Ах, Зоэ, конечно, Устав не позволяет бояться, ты же прекрасно это знаешь, так к чему такие вопросы?.. Ия вспомнила, какие вопросы задавала себе сама, будучи в возрасте этого мальчишки, и едва сдержалась, чтоб не качнуть головой. => «Кому нечего скрывать, тому нечего и бояться. Мы же учили Устав, Зоэ. Законопослушному гражданину Империи нечего бояться». Даже после всего случившегося Империя по-прежнему является единственной реальностью, а она, Ия Мессель, по-прежнему учитель, которому невозможно в разговоре со своим учеником обойти букву Устава. Бояться нельзя. Всегда было нельзя, а теперь – словно бы почему-то особенно, хотя девушка и не могла уловить для себя, почему. Бояться - это ведь тоже не по Уставу. Ия в общем-то и прежде мало когда и чего боялась – чему быть, того не миновать, полагала она, и то, что у других, наверное, было бы страхом, в ней куда чаще принимало форму злости, агрессии, словно вставшая дыбом шерсть на загривке встревоженной кошки. <= «Я думал, никто про меня не вспомнит, если я пропаду. А Вы ничего не боитесь, учитель?» Ия снова представила этого кучерявого, невысокого мальчишку одного на школьном дворе под проливным дождем. Святая Империя, чего бояться человеку – тем более ребенку, еще даже не подростку, – которому не страшно вслух сказать о своих же страхах? Выходит, всё же есть у Империи одна сторона столь сильная, что может затмить собою все прочие, ненавистные – это прямота и бесстыдная откровенность, с которой она порою действует и вынуждает действовать других. Когда не вынуждает так же бесстыдно лгать. …да только разве этой прямоты достаточно, чтобы уравновесить молчание, держащие тебя в рамках закона, в пределах нормы, в клетке дозволенного? => «Я не боюсь того, что со мной будет. Жизнь не должна пугать ни тем, что она жизнь, ни тем, что она исключительно твоя, и никто, кроме тебя, не вправе её прожить. Жизнь не может пугать, Зоэ, потому что это единственное наше, что у нас есть». ***

Хотелось бы знать, Остаться мне или бежать, Спасаться или продолжать?* [*Из песни группы Flёur – «Человек 33 черты»]

В Академии пришлось торчать еще битый час, хотя аварию удалось устранить уже минут через двадцать, а то и меньше, после всего происшедшего. Хвала Империи, что в Академии в это время людей, как правило, оставалось уже не очень-то много, в основном задержавшиеся наставники да охрана, и этот день исключением не был. Весь немногочисленный преподавательский состав, находившийся в это время в здании, долго еще сидел в зале совещаний, за вытянутым овальным столом, переливая, как показалось Алексису, из пустого в порожнее всё то, против чего Высокий Сектор оказался столь внезапно совершенно бессилен. Смысла в этом всём молодой человек не видел никакого – пусть и по-настоящему потрясенный происшедшим, сейчас он был всё же слишком поглощен самим собой, как ни старался собрать всю волю в кулак и выкинуть из головы хотя бы на мгновение распахнутые в пол-лица глаза шокированного мальчишки, его теплые губы и такое странное, безумно нелогичное и неправильное поведение. Нет, нет, провалиться Империи, Мастер ожидал чего угодно, но не того, что получил. Вместе с тем, однако, Алексис был зол, по-настоящему зол, разом и на себя, и на Пана, и на что-то еще, непонятное, будто на весь мир и всякого, кто сидел теперь с ним за одним столом в зале Совета, раздражая молодого человека каждым произнесенным словом. Каменная маска спокойствия на его точёном лице, казалось, сводила скулы и готова была вот-вот разлететься вдребезги, не выдержав давления фонтанирующих внутри эмоций. Только теперь, когда стрелки часов, словно бы замершие в полутьме пожарной лестницы, вновь продолжили свой ход, молодой человек начал в полной мере осознавать всю безрассудность содеянного – и оно вызвало у него обжигающую волну гнева, почти что презрения к самому себе. Страшно не было - было как-то до ужаса пусто, словно в ожидании конца. Вот так бесславно, да? Ну ты и идиот, Брант, - спустить всё, что имеешь, за две минуты помутненного рассудка. Совсем на всю голову больной... Приключений захотелось? Добиваться всего, чего хочется, - это, конечно, отлично, не поспоришь, только вот стоит ли оно того, чтобы рушить к диким всё нажитое? Всё, чтоб тебе провалиться, Брант, к чему ты шёл столько лет своей жизни. Только снова и снова какой-то отвратительный голос шептал в глубине души: "Стоит!", и заставить его замолчать оказалось как-то удивительно сложно. Даниел, конечно, бездушный Высокий до самого мозга костей, но и в его словах всегда есть зерно здравого смысла... Только вот поздно уже вспоминать его педантичные наставления, сделано дело. А холодные, пронизывающие взгляды собравшихся, сидевших за вытянутым столом, на протяжении всего этого странного внепланового совещания были направлены словно бы только на него одного, Мастера Бранта. Неотрывные, тяжелые, словно вопрошающие... Ты точно параноик, Брант, им неоткуда было узнать. И все еще не в чем тебя обвинить. Не только параноик, но и кромешный идиот к тому же. Включай уже свои хвалёные мозги и займись делом. - …в первую очередь нам стоит выяснить, не было ли происшедшее совершено преднамеренно по чьему-то умыслу, - вещал Мастер Рейн жестко и холодно, приковывая к себе взгляды присутствующих в зале Совета, - усилить контроль молодежных дружин, запросить ВПЖ в общежития, провести проверки техники - в срочном порядке... Показать всем, что ситуация в наших руках... - Мастер Рейн. - Спокойно прервал его речь наставник Фарнан, - Субординация, Мастер Рейн. Принимает меры не Академия, не мчитесь вперед поезда. Ваше дело - донести до ваших кадетов, что ничего не произошло и не изменилось. На данный момент это всё, Вам ясно? Мастера, это касается вас всех, - он окинул взглядом сидящих за столом, будто ощупал, - если будут иные указания сверху, вас своевременно оповестят, не сомневайтесь... - кажется, спокойствие и поучительность тона, с которой он обращался к Михаэлю и прочим, кто был ниже него самого по карьерной лестнице, словно к слепым котятам, с каждым словом раздражали каждую клетку в мозгу Алексиса все сильнее и сильнее. "Донести, что ничего не изменилось"... Да рухнуть солнцу с неба, если ничего не изменилось! Молодой человек сдерживал волны бешеного гнева, накатывавшие на его горячую голову, не давая им отразиться на своём лице, а в то же время слабые отголоски здравого смысла, что когда-то (еще утром, а, казалось, целую бесконечную жизнь назад) руководил каждым его движением, заставляли задуматься об этом "ничего не изменилось". Словно ничего не изменилось. Хотя какая теперь разница? Если для него, Мастера Бранта, завтрашнего дня уже не будет... Весь мир выскальзывал куда-то из-под ног молодого человека, растворялся, проходя насквозь… За несчастные двадцать минут вся жизнь, все убеждения и принципы – всё оказалось поставлено под сомнение, всё оказалось опровергнуто. Система не безупречна. Власть Империи не безгранична. Его, Мастера Алексиса Бранта, холодный рассудок дал непоправимую трещину, а всё его будущее висит на волоске в руках ледяного и расчетливого Высокого и пламенного, нелогичного и совершенно бездумного Среднего. И всё же… Страшно не было. Чувство было просто сродни цунами, когда тебя накрывает с головой многометровой волной столь стремительно, что ты захлебываешься, даже не успев испугаться, гибнешь, не успев сделать последнего вдоха. Дома Алексис рухнул на кровать, лицом в подушку, даже не раздеваясь. Взгляд Оурмана на темноволосом затылке ощущался всюду, постоянно... Алексис не сомневался, что тот станет следить за ним куда тщательнее, даже сохраняя при встрече свою обычную суетливую приветливость, что наверняка будет просматривать камеры как минимум в его, Бранта, рабочем кабинете, а то и дома, если сможет как-то добиться получения доступа... Хах, что ж, Алексис тоже не зеленый мальчик в таких вещах, как нарушение запретов. Хотя нет, в этот раз его наглость действительно перешла всякие разумные границы – и здесь Пан Даниела еще успеет опередить... Или?.. Страшно не было. Даже, наверное, странно: ведь если сегодня последний день, если завтра его действительно ликвидируют... Чтоб ему провалиться, этому проклятому мальчишке. Прощай, будущее, карьера, комендантские кольца... Алексис понял вдруг, что снова безумно зол - причем зол теперь отчего-то именно на Вайнке, а не на себя, - зол до какого-то кричащего исступления, от которого хотелось крушить все, что подвернется под руку... А потом все разом схлынуло. Мастер запустил пятерню в растрепавшиеся по лбу волосы и выпустил носом два облачка густого табачного дыма. До чего докатился – курить в кровати. Страшно не было - Алексис ждал. Он просто не мог простить себя за совершённое безумие, не мог простить за ту безрассудную легкость, с которой решился ловить момент и не задумываться о том, что станет с ним дальше, несдержанность и угрозу, которой подверг их обоих. Обоих? С каких это пор он вообще беспокоится о чьих-то чужих делах? Тем более теперь, когда его собственная карьера, его имя, будущее и вообще вся жизнь с треском летели в тартарары, а он - сам! - не только не пытался спасти ситуацию, но лишь наоборот, способствовал собственному надвигающемуся краху как только мог... И все же нужно было что-то делать, не лежать же пластом в темной комнате до самого утра. Алексис поднялся, включил верхний свет и направился к встроенному в стену платяному шкафу, стягивая на ходу форменный бледно-серый пиджак вместе с рубашкой. На белом, как полотно, лице ненавистные веснушки выделялись еще ярче, чем обычно. Удивительно - кажется, ничего не изменилось, а в зеркале теперь кто-то другой смотрит на него этими до странности пустыми кобальтовыми глазами. Слишком громко хлопнув дверцей, молодой человек, неосознанно прокручивая кольцо на указательном пальце, направился на кухню готовить поздний ужин, по-прежнему погруженный в собственные мысли. Взгляд Даниела будто бы все еще жег его затылок. Отлично, только паранойи сейчас не хватало... Оурман, проклятье, как так? Ты был единственным по-настоящему интересным человеком во всем Высоком Секторе... Быть может, вообще, если бы не твои слова – тогда, в машине, как снег на голову, - он, Алексис, так и вовсе не понял бы, что за бред заполоняет уже битый месяц его голову. Или… Быть может, Даниел лишь проверял его? Закинул удочку с наживкой, направил подсказкой ход мыслей куда надо (или не надо), а теперь смотрит и удивляется, каким идиотом может, оказывается, выставить себя Мастер Брант? Или, быть может, все это спланировано кем-то выше, а Вайнке – лишь кукла, очередная болванка, тупо исполняющая приказ?.. Нет, нелепо, глаза мальчишки говорили совсем о другом – и не только сегодня. И все же страшно не было, было лишь какое-то блуждающее, эйфорийное безумие, заставляющее щеки теплеть.