Непокорëнные

Вероятно, это было чудом или сказкой - так, по секрету говоря, дикие называют нечто, чего по законам логики быть не может, а оно все равно происходит вопреки им. Как, например, разрешить женщине участвовать в делах управления Сектором. Или признать диких полноправными гражданами Святой Империи. Ну, по крайней мере, примерно так это самое загадочное "чудо" представлялось юной Ладе Карн из одиннадцатого квартала Среднего Сектора. Меж тем нечто подобное и происходило сейчас в ее жизни: на следующий после грозы и аварии день девушке позвонил управляющий небольшой хлебопекарни в конце улицы, где та прежде справлялась о вакансии работника кухни. И, кажется, Лада наконец получила место. Уставшая от постоянного поиска и гнетущего безденежья, она без малейших колебаний уцепилась за это внезапное своей простотой предложение и в тот же день буквально прилетела, окрыленная, на место, узнать больше о дальнейших действиях, которых от нее ожидало новоиспеченное начальство. Даже мокрый и хмурый после грозы, Средний Сектор, наверное, еще никогда не виделся девушке таким светлым и счастливым, словно искрящимся каждой невысохшей каплей, и она с трудом сдерживала рвущуюся откуда-то изнутри улыбку. А авария, судя по всему, сразу же перешла в разряд событий и явлений, о которых не говорят и словно бы забывают уже через пару часов после их свершения – и наиболее ясным сигналом к тому было отсутствие каких-либо упоминаний происшедшего в вечерних, а потом и утренних новостях. Потому что одно дело сказать, что за полдня выпала половина месячной нормы осадков, а другое – признать, что Система вот так просто дала сбой и вышла из строя. Удивительно всё же, насколько глубоко в черепной коробке каждого человека запечатлено это деление жизни на то, о чем говорить можно, и то, чего ты словно бы и не видел, не заметил, а так же насколько быстро, с первых же лет жизни юные люди усваивают это правило – и действительно перестают замечать. Кроме того, Ладу не покидало чувство, что знакомство с Ией Мессель словно ознаменовало собою некий новый виток ее жизни – такой сложной в свой первый месяц и ставшей вдруг совершенно невероятно лучезарной за один-единственный вечер. Будто какая-то широченная черная полоса минула, наконец, в жизни девушки, только страшновато – да и сложновато – было искренне поверить, что это действительно правда, что и у нее, Лады, такой обычной и ничем того не заслужившей, есть теперь нечто невероятно теплое, согревающее изнутри вопреки самым холодным ветрам – если, конечно, уместно говорить о таковых в горячем воздухе июльского мегаполиса, пыльного и душного. Казалось, все сомнения, томившие девушку столько дней относительно соседки (Высокой? Средней? Внезапно стало как-то совершенно безразлично и даже странно вообще задумываться о том, куда и как формально принадлежит эта удивительная девушка), испарились за один вечер так резко, а в то же время естественно, что не возникало более и мысли о том, чтобы ждать от Ии обмана или предательства. Но самым же странным и фантастическим было здесь то, что никогда прежде Ладе не доводилось испытывать такого простого, а тем самым и такого удивительного доверия, какое лучилось теперь в ее сердце, словно освещая все вокруг, категорически затмевая здравый смысл. Работа в пекарне оказалась делом куда менее простым, чем девушке думалось сперва, ужасно утомительным, но вместе с тем на удивление увлекательным. Вставать приходилось рано, чтобы поспеть к семи часам уже открыть прилавок магазина для спешащих на работу Средних. Ладе, и без того не имевшей никогда ни привычки, ни, как правило, возможности валяться по утрам слишком долго в постели, такой распорядок дня приходился по душе, ведь и освобождалась она на пару часов раньше большинства трудящихся взрослых, а, значит, успевала забрать маленькую сестренку из садика на другом конце ее родного одиннадцатого квартала, и имела вполне разумную причину поскорее лечь спать вечером, не засиживаясь с родителями за пустыми и безвкусными разговорами ни о чем. Для начала девушку обещали научить замешивать в нужной пропорции ингредиенты для теста, формировать и выпекать до румяных боков хлеб и всевозможные булочки, и лишь затем – работать с кассой, какой бы автоматизированной и упрощенной она ни была. Такое положение дел более чем устраивало хозяйственную Ладу, ничуть не заинтересованную в работе с деньгами и людьми, как правило, сонными и совсем мрачными поутру, что уже само по себе не вызывало у девушки энтузиазма иметь с ними дело. Сама пекарня представляла собой три крохотные комнатушки на первом этаже жилой многоэтажки: первую, казавшуюся совсем маленькой из-за двух стеллажей и широкой витрины, «съедающей» собой добрую треть всего свободного пространства, вторую, оборудованную под кухню, и маленький склад, до самого потолка заваленный мешками с мукой, дрожжами, упаковками сахара и пищевых добавок. Работой Лады руководили Нина и Вея Вадич, сёстры лет тридцати пяти – тридцати восьми на вид, чей отец много лет назад и выступил перед местной администрацией с инициативой открытия магазинчика. Женщины понравились девушке с первого же взгляда: похожие как две капли воды, полноватые, и очень теплые. Да, это было, пожалуй, то самое точное слово, которым Лада могла бы описать своих новых сотрудниц – теплые и по-домашнему уютные. Даже, быть может, чуть более уютные, чем люди в ее собственном доме, да и приняли ее здесь куда мягче, чем она привыкла слышать о себе от своих родителей. Правда, думать об этом в подобном ключе было как-то почти неправильно, даже вовсе неприлично, если бы Империя, конечно, допускала возможность этого самого «неприличия», о котором Лада знала лишь понаслышке, с чьего-то лукавого шепота в школьные годы, и то слабо представляя себе, чем оно может так уж сильно отличаться от простых и общепонятных «ненормально» и «незаконно». Но уж думать о каких-то чужих людях, которых ты первый день знаешь, лучше, чем о собственной семье, где тебя всю жизнь воспитывали – точно относилось к последним. И все же в пекарне девушке понравилось сразу, хотя и сложно было бы судить по первому дню, насколько утомительной окажется в дальнейшем эта работа. Конечно, огромную роль играло еще и то, что Вея с Ниной произвели на Ладу впечатление куда более приятное, нежели подавляющее большинство Средних, с которыми ей приходилось иметь дело на прежних работах или еще раньше, в школьные годы. Разумеется, это не давало ей ни малейшего повода расслабиться и дать волю всем тем чувствам, что бушевали теперь в сердце, затмевая пронзительный ум девушки, и все же некоторое спокойствие поселилось, наконец, внутри нее, вытеснив былые сомнения и тревоги. Наверное, никогда в своей жизни Лада еще не чувствовала себя такой взрослой и... самодостаточной, как бы странно и нелепо ни прозвучало это слово из уст семнадцатилетней Средней девчонки, незамужней, бедной и абсолютно бесправной волею Империи. И все же что-то в ее груди горело теплым угольком - не мертвенно-тлеющим, но готовым вот-вот вспыхнуть пламенем, засиять, опалить своим жаром все застарелое, застоявшееся... И, стоит сказать, Лада побаивалась этого огонька, побаивалась в равной мере, и того, что он может потухнуть, и вырваться из-под контроля, спалив пожаром все у нее внутри... Однако уголёк этот девушка лелеяла со странной нежностью, упоением и даже отчасти немного любопытством - столь новым и удивительным было для нее это ощущение. На узком крылечке черного хода, за тяжелой железной дверью, что вела в вечно сумеречный двор-колодец, девушка запалила тонкую сигарету, откинувшись спиной на прохладную штукатурку стены, и, даже глядя в серое небо, обложенное сегодня непроглядными тучами, Лада невольно почему-то представляла, что там, выше них, все равно всегда светит солнце. Должно светить каждый день, ведь его не спрятать и не погасить по велению Всеединого Управителя или по букве Устава. И с каких только пор она стала такой романтичной дурочкой?.. ***

Have to look away before it's too late Have to put out the fire and memories will fade And tears will stop flowing and tears will stop flowing And memories will fade and memories will fade* [*Англ. «Нужно отвести взгляд, пока ещё не поздно, Нужно затушить пожар, и воспоминания померкнут, И перестанут литься слёзы, перестанут литься слёзы, И воспоминания померкнут, воспоминания померкнут». (пер. автора) Из песни группы Deine Lakaien – «Over and done»]

- Послушай, мам, - спросил внезапно Пан, чуть убавляя звук привычно бормочущего телевизора, - мааам, - позвал он, привлекая внимание родительницы, не отрывавшей взгляда от экрана, - а что бы ты сделала, если бы я нарушил закон, а ты бы узнала, а? - Ты? Закон? – Майя Вайнке перевела на сына взгляд светло-зеленых, словно бы водянистых и уставших, но по-прежнему красивых глаз. - Что ты, Пан, ты же никогда не нарушишь закон. - Почему? – Мальчик пытливо всмотрелся в её лицо, быть может, даже чересчур серьезно и нетерпеливо, запоздало осознавая, насколько провокационно сейчас звучат его легкомысленные вопросы. - Я что, настолько трусливый? - Ты настолько умный, Пан, - просто пожала плечами та, – надо быть действительно дураком, чтобы пойти против служителей Империи и Системы. – Её тусклый взгляд вновь устремился в жидкокристаллический экран на противоположной стене. Пан подтянул колени к подбородку и уткнулся в них носом. Да уж. Надо быть действительно дураком. Или психом. Или Высоким, которому всё сойдет с рук…. Что за бред творится? Настроение скакало как сбесившийся баскетбольный мяч – от гнева и ярости к панике, от подкрадывающегося тошнотворными приступами страха к недоумению, от обессиливающего смущения к странному самодовольству. Ненормальный… День этот, что теперь подходил к концу за совместным с родителями просмотром вечерних новостей, следующий после не дававшего мальчишке покоя инцидента на лестнице, принес иные новости, мысли и сомнения, нежели Пан ожидал накануне. В вестибюле учебного корпуса, на главной доске объявлений, появился приказ о заселении в общежитие кадетского корпуса всех нуждающихся и желающих первокурсников. Не то, чтобы Пан давно и серьезно думал о том, чтобы съехать от родителей, однако, как знать, выпадет ли в его жизни другая такая возможность стать еще ближе к Высокому Сектору? Каким бы оглушительным градом ни сыпались теперь события на голову парнишки, судьба странно благоволила ему в последнее время, и он был готов поверить, что всё это – не просто так, что нельзя закрывать глаза на подобные ее подарки, даже если теперь они заставляют немало поволноваться… С другой стороны, и решиться на переезд было, признаться, страшно, ведь – что, если он всё же не оправдает ожиданий Империи, и ничего не выйдет? Или разочаруется сам в собственных порывах? И как, в конце концов, быть с этим парнем, Алексисом Брантом? Пан отчего-то очень ждал, чтобы Алексис Брант подошел к нему первым – более того, он отчего-то даже был почти уверен, что так оно непременно и произойдет… Однако он явно ошибся – вопрос с переездом, не говоря уже о другом, куда более важном немом вопросе, застывшем между ними в воздухе, остался открытым, а подходить к Мастеру самому мальчишке страшно не хотелось. Он даже попробовал обсудить тему общежития со своими новыми одногруппниками, однако и здесь получил совершенно разочаровавший его, слабый и неопределенный отклик: братья по-прежнему держались особняком, явно не намереваясь делать ни шагу в сторону сближения с остальными ребятами, Артур и вовсе проигнорировал его вопрос, словно не услышав, Колин, судя по всему, сам пребывал в таком же растрёпанном сомнении, как и Пан, и только Кир отозвался чётким «да». Кир, кстати, из всей группы Пану нравился больше всех – будучи, кажется, единственным, кто не пытался строить из себя невесть что. Кир создавал впечатление нормального взрослого человека, для которого требуемое Уставом спокойствие - не натужная маска, а естественное состояние жизни. Парень, пожалуй, даже немного напоминал этим Марка, невозмутимого, что бы ни происходило у него под самым носом. Только внешне выглядел его полной противоположностью: если Марк был коренастым, хорошо развитым физически, каким-то словно бы квадратным по всем направлениям, то Кир, напротив, выглядел не просто тощим, но даже почти по-девчачьи изящным, что наводило на мысль, что мальчишке не пятнадцать, а от силы тринадцать лет. Однако по поведению он явно оказывался старше них всех, хоть и держался всегда тихо и неприметно. А всё-таки похоже, если так и дальше пойдёт, они до самого выпуска не узнают друг о друге ничего, кроме имён и фамилий, так что разговор этот - какой уж там разговор, пара фраз – отозвался в мальчишке досадой и почти что грустью от какого-то внезапно болезненного осознания собственных одиночества и неприкаянности. И почему на решение такого важного вопроса кадетам отводится лишь несчастных три дня? Специально, чтоб не давать им лишний раз думать? Неужто даже здесь, в Академии... Пану стало тошно от этой мысли. И ведь посоветоваться-то не с кем: к родителям бежать гордость не позволяет (хотелось, конечно, сказать "и статус", но здравый смысл скептически подсказывал, что до статуса Пану еще как до солнца на воздушном шаре), писать так уж часто Марку тоже не стоило из банальной предосторожности... Одно дело, торчать на уроках и переменах вместе, а другое - проявлять к Среднему товарищу интерес, находясь в Высоком Секторе. Ну и западня эта Академия. Ни себе, ни людям, честное слово. Да и что Марк скажет? Какое вообще право имеет Пан нагружать его своими заботами, когда у него и самого достаточно собственных? Наконец, многим после полудня, поняв, что нет больше сил бороться с грызущими мозг мыслями об одном и том же, мальчишка собрался с духом и постучался в тяжелую дверь кабинета Алексиса. И как теперь быть вообще?.. Несмотря на ознобом бьющие нервозность и мутный гнев, Пан выбрал путь деланного безразличия. - Мастер… - начал он, замявшись на пороге совсем как школьник, не решающийся начать разговор перед столом директора, и все горячее закипающий внутри от злости на собственную нерешительность, - по поводу общежития… Вы же в курсе, верно?.. – Святая Империя, каким жалким ребенком он, должно быть, сейчас выглядит. - Снова ты со своим «Вы», Пан. – Бодро отмахнулся Алексис Брант, вытаскивая кипу каких-то папок из высокого, отблескивающего серебром металла шкафа. На лице его, абсолютно бесстрастном и безупречно правильном, ни один мускул не дрогнул, дабы выдать хотя бы секундное замешательство при виде Пана. О, да мы, кажется, теперь играем в непринужденную самоуверенность! Ну-ну, надолго ли тебя хватит, ненормальный… - Решился переезжать? - Да, наверное, да… - как-то слишком неуверенно кивнул мальчик, провожая его глазами до стола, куда с шумом опустилась вся извлеченная стопка, - хотел уточнить, что с документами. И вообще… - как-то неловко вырвалось у него. - «И вообще»? – Вопросительно вскинул брови Мастер. - Документы все у нас, Пан. – Мальчишка всё никак не мог привыкнуть, что в Высоком Секторе наличие полного досье на каждого не является делом негласным, но само собой разумеющимся; его это по-прежнему коробило и отчего-то немного смущало. И еще не мог привыкнуть к тому, как прямо и пронзительно смотрят на него синие глаза Мастера, словно пытаясь проникнуть в самую глубину, под кожу, в самую кровь. Или снова ему невесть что видится?.. - Пан, если ты ждешь моего совета, то, думаю, ты его и так уже знаешь. И вообще, о чем ты думаешь? О будущем? Или о своих сомнениях? Чего ты хочешь – жить в Высоком Секторе или лишь ездить сюда учиться, оставаясь Средним? У тебя есть планы на жизнь? Цели, амбиции?.. Чего ты хочешь, Пан Вайнке? Взвесь всё, и, думаю, ответ так или иначе придет сам. Пан смотрел на молодого человека перед собой почти до неприличия внимательно и всё отчего-то не мог представить, как его рациональное спокойствие может сочетаться с тем безумным блеском глаз, который ему довелось видеть на пожарной лестнице так недавно. Просто снова всё виделось сном и бредом, в который наутро не верится самому… Да и о том ли он говорит сейчас, о чем кажется? - Пан, ты вообще меня слышишь? – Теперь в синих глазах Алексиса играла уже совершенно откровенная усмешка, когда он облокотился на эту же самую кипу папок на столешнице, бесцеремонно прямо глядя на мальчишку, спешно опустившего глаза. - Ты здесь или где? Ты пришел мои советы слушать или в пол пялиться? Или на меня? Слишком безжалостно прямолинейно. - Советы, а не издевки, - бросил Пан, в равной степени злой на слова Алексиса и собственный смущенный ступор. - А никто и не издевается, парень, - громко выдохнул Мастер, выпрямляясь и шаря в карманах пиджака в поисках, скорее всего, как всегда пачки сигарет, - даже, наверное, наоборот – слишком печально, что в нашем обществе принято порой молча таращиться в пол вместо того, что бы сделать уже хоть что-то толковое. Пан взглянул на него не без удивления: глаза Алексиса смотрели всё так же убийственно прямо и на этот раз совершенно серьезно, словно бы до горечи серьезно, а вместе с тем выжидающе, будто сказанное им только что было вопросом, а не утверждением. - Что ты хочешь от меня услышать? – Продолжал он меж тем, делая первую долгую затяжку. - Ты отлично знаешь, что я не могу сказать больше, чем могу – чего и тебе не советую. Ты живешь свою жизнь, Пан, и весь выбор в ней – твой или, по крайней мере, должен бы таковым быть. Решать не Империи, не твоим родителям, не одноклассникам, не будущей жене и не мне – решать тебе. И конкретно сейчас я могу сказать, что поддерживаю твое решение, если ты его примешь. Что-то мне подсказывает, что ты не дурак это понять и без меня, хотя всё равно пришел теперь сюда. Правильно я понял, зачем ты пришел? Пан сглотнул странный комок, сдавивший вдруг горло, и неуверенно кивнул. - Да… - слишком тихо. - Вот и славно. А лучше обдумай всё еще раз своей головой и не считай, что я решил твою проблему за тебя. Мне кажется, ты не вполне понимаешь, что с тобой происходит. - Да кто бы говорил… - с дерзкой веселостью в тихом голосе отозвался неожиданно для самого себя Пан, глядя Алексису прямо в глаза, и, вместо ожидаемого ледяного гнева, на долю секунды в них промелькнуло, кажется, нечто сродни улыбки. - Свободен, у меня и без тебя дел по горло и больше, – только и ответил Мастер, - приходи в приёмные часы. Уставший, холодный голос и теплые глаза. Удивительный парень. Пан вышел из кабинета и с удивлением понял, что едва в силах сдержать внезапную мягкую улыбку. Нельзя позволять себе верить, что все обойдется, что всё… хорошо. Нельзя. Невозможно. И все же странное тепло до краев наполнило мальчишку изнутри после этой встречи. Больше ведь не должно быть страшно?.. В этот вечер Пан приехал домой намного позже, нежели обычно, однако стоило ему отворить дверь – намеренно тихо, дабы никого ненароком не потревожить, - как он понял, что все обитатели квартиры еще бодрствуют и, кажется, дожидаются его возвращения, что немало озадачило мальчишку. - Пан Вайнке, - почти торжественно провозгласил отец, появившийся в коридоре прямо перед ним, стоило лишь тому закрыть за собой дверь, - Пан, мы должны сообщить тебе важную новость. – Глаза Икаба Вайнке, как всегда до бесчувственности спокойные, сейчас чуть заметно горели из-под густых бровей, и мальчишка невольно отметил про себя, что сейчас он, такой же высокий и нескладный, как и его сын, выглядит куда моложе и словно бы живее, чем обычно. – Мы с мамой решили, что теперь, когда ты стал совсем уже взрослым и поднялся на ноги, мы решили, что хотим, чтобы не чувствовать себя такими уж старыми, глядя на тебя, - добавил он как-то не по Уставу слишком добро, - завести второго ребенка. Не зря же ведь говорится: «один ребенок – обязанность, два – норма, три – заслуга, более - честь». Сегодня мы были в Центре Зачатия, оформили всё необходимое и подготовились, однако остался последний вопрос, который мы решили задать тебе… Ну здрасьте, приехали. Пан, наверное, выглядел немного ошарашенным, переводя взгляд своих зеленых глаз с отца на мать и назад, а они, меж тем продолжали: - Мы решили спросить тебя, - тихо и по обыкновению бесцветно вклинилась в разговор мать, - кого бы тебе больше хотелось иметь – братика или сестричку? Медбрат сказал нам, что с тем уровнем, на который сейчас вышли технологии оплодотворения и развития, у нас есть не более пяти дней, чтобы повлиять на пол будущего ребенка. Да и ты теперь совершеннолетний, Пан, сам понимаешь, за тебя налог тоже на месте стоять не будет, - в голосе матери слышалось едва уловимое сожаление, - а тебе теперь, наверное, будет не до женитьбы - в Высоком-то... Ну, Пан, не молчи, неужели ты не согласен с нашим решением? – В голосе матери после этой сбивчивой, непрерывающейся тирады внезапно послышались нотки разочарования. - Н-н-нет, - замотал головой кадет, - просто внезапно… - он взъерошил светлые волосы на затылке своим постоянным движением, когда что-то смущало его. Да они совсем что ли свихнулись? Какие сестренки-братишки, какая женитьба? Еще этот переезд поганый... Больше всего хотелось лечь лицом в подушку и проспать столько часов и дней, сколько потребовалось бы, чтоб все навалившиеся вопросы решились как-нибудь сами, без его, Пана, вмешательства. А потом он вдруг почувствовал себя из-за этих мыслей таким жалким и слабым, что самому стало тошно от себя. Тоже мне, совершеннолетний, да еще и кадет Академии. Бесит. - Я и сам вам нес свои новости… А вообще, - воспрянул он внезапно, перебив себя же, - давайте девчонку. Раз уж я у вас уже есть. Отец с матерью переглянулись и совсем одновременно кивнули. - Вот и славно. Мы тоже думали про девочку. А твои новости? - Дайте разуться хоть, - пробурчал Пан и вздохнул, нагибаясь к шнуркам массивных ботинок, - а то как огорошили… - Мам, пап, я хотел бы переехать в кадетское общежитие. – «И нечего тянуть», - думалось Пану, когда, спустя не более четверти часа, он проследовал за родителями в комнату и начал разговор сразу с дела. - Не знаю, как пойдёт моё обучение, но я не хочу упускать ни одной возможности. Я сегодня уже говорил об этом с Мастером, - он едва не запнулся о подступивший внезапно к горлу комок, - Алексисом Брантом, он руководитель моей группы… И, вероятно, это будет возможно уже в ближайшие пару недель, - закончил он твердо, глядя родителям в глаза. - Ты часто говоришь о нем, - заметила мать, вновь услышав ставшее уже знакомым имя из уст сына. - Да, он… – запнулся мальчишка, почему-то отводя глаза, - все в Академии признают, что он подает огромные надежды… - А вообще поменьше бы язык распускать о чём не надо. - И ты, при таком раскладе, станешь жить в Высоком Секторе, верно? - Да. – Кивнул Пан. Он знал, что ни один из его семьи никогда прежде ни ногой не бывали в Высоком Секторе, и в глубине души, самой глубине, куда не мог достать своей силой ни один закон или Устав, страшно гордился этим. - Это почти на границе со Средним, на самом деле, территория Академии достаточно далеко от центра, но всё же в Высоком. Там, говорят, хорошее общежитие, - добавил он поспешно, словно вдруг в чем-то оправдываясь, - все условия, да и до учебных корпусов пять минут… И не надо тратиться на монорельс и проходить контроль на границе дважды в день. – И почему Пана не покидает ощущение, что он неплохо привирает, отпрашиваясь у родителей на двухдневную школьную экскурсию, как в старое доброе время, подтверждая, что всё будет в порядке?.. - Это отлично, сынок, - подтвердил отец, отвлекая мальчишку от этих дурных, смущающих мыслей, - мы с мамой так гордимся тобой. Ах, эта уставная бесчувственность в таких важных словах. Перебравшись в свою комнату, Пан вперил невидящий взгляд в экран учебного планшета, в очередной раз пытаясь переварить свалившиеся столь внезапно на его четырнадцатилетнюю голову события. Если уж быть до конца честным хотя бы с самим собой (что почему-то не очень хотело получаться уже второй день), то от заявления родителей в сердце закралась какая-то опустошённость, словно дело не в появлении сестренки, а в откладывании его самого, Пана, куда-то в долгий ящик, мол, отмучились, пристроился. Вот съедет в общагу и вообще поминай как звали. Что же, «настолько умный», что бы нарушать закон, значит?.. Слова матери словно встали душащим комом поперек горла, и губы пересохли от одного лишь воспоминания, накатившего внезапно жаркой волной. И какого дикого он творит?.. Да уж. Мысли в голове словно бы вели между собой какие-то собственные внутренние диалоги, совершенно от его, Пана, воли не зависящие, и он лишь прислушался к ним повнимательнее, пытаясь найти подсказку к ответам хотя бы на какие-нибудь из великого множества вопросов в мозгу. А сводилось в итоге все к одному: как ни крути, а он попросту зажат в угол. И, кажется, совершенно безвыходно. Учеба не шла в голову - а в конце недели ведь уже сдавать знание первых двух глав. Целиком. "Я не могу сказать больше, чем могу..." Что за наваждение? Мальчишка опустился лицом прямо на стол. То, что произошло, это же просто какая-то загадка, которую ему надо разгадать, верно? Но как, чего от него ждут? Молчания или преданности Системе? Почему этот проклятый Брант снова играет в непринужденность? Как, провалиться Империи, ему это удается? Мальчишка злился – а в глубине души еще и завидовал, что сам не умеет вести себя так же. Он не был готов... Высокие же не умеют чувствовать, быть того не может. Средние-то не умеют... И почему только он один такой ненормальный, что... что правда повёлся.. Внезапная горячая волна окатила его изнутри. Что еще за "повелся"? Ему-то что... Пальцы рук похолодели как-то неожиданно и пугающе ощутимо. Так, стоп. Стоп, Вайнке, сбавь обороты! Он Высокий. Он Мастер, учитель и вообще... Он парень. А это-то здесь причем?.. Видимо, вся кровь из похолодевших рук внезапно вздумала прилить к ушам, заставляя их пылать обжигающе горячо. Нет, ну правда, он же не дикий какой-то, чтобы думать о чем-то подобном… Пан вцепился в компьютер, вперив взгляд в текст на экране, но буквы, танцуя, почему-то совершенно не хотели составляться в осмысленные слова, а уши - возвращаться к той температуре, которую им положено иметь. Устав. Устав! Устав, чтоб его… Ох, как же бесит.