Непокорëнные

Время шло бесконечно долго, словно тягуче, почти даже липко – от минуты к минуте, от часа к часу, даже как-то противно, словно в мутном тумане. Едва не попавшись прямо из кустов вокруг бомбоубежища в круг митинга МДН – молодежной дружины нравственности, - решившей вдруг собраться отчего-то именно возле ее школы (словно больше во всем квартале подходящего места не было!), Ия надвинула шляпку поглубже на глаза и поспешила выйти с другой стороны трансформаторной будки. Лады видно не было, значит, всё же не попалась, и то хлеб. Только уже возле самого дома, под аркой, ведущей во двор, какой-то парнишка-дружинник с синими полосками на фуражке придирчиво цыкнул и качнул головой, задержав взгляд на чересчур коротких волосах девушки, выбивавшихся из-под головного убора, однако ничего не сказал и поспешил в сторону круга собрания. Ия поморщилась внутренне – всегда терпеть не могла этих напыщенных, не по Уставу самодовольных ребят, строящих из себя невесть что: мол, взрослые никогда не вложат свои мозги в головы подрастающего поколения, и только изнутри должны расти чувства ответственности и долга. То есть патрулирующие дружинники вроде как и не запугивают, ведь они ровесники, да еще и с благими намерениями, а вроде как и перед Системой выслуживаются. Девушка на них нарывалась едва не каждый день, когда еще только произошла эта паршивая история со жвачкой в волосах, и они, непослушные, торчком стояли, хоть ты даже весь день в шляпке проходи. Неприятных историй тогда было хоть отбавляй – а вместе с ними, кстати, и жизненного опыта тоже, но теперь возраст и должность на работе позволял ей чуточку больше, все-таки школьный учитель – это уже куда значительнее, чем обозленный котенок из старших классов. И все же… дружинники ни у одного нормального Среднего ничего, кроме презрения или страха, отродясь не вызывали. Ладно, коменданты со своими ВПЖ, к ним хотя бы привыкнуть можно (давненько их, кстати, видно не было в ее доме), раз никуда не деться, но выскочки-подростки из МДН – это уже ни в какие ворота. Прихвостни имперцев. А, впрочем, какая разница? Не тронули – и то благо, а об остальном не стоит и думать, раз минуло. Вечер вышел какой-то никчемный, и отец не вернулся даже к ночи, когда девушка так долго и тщетно пыталась уснуть, и все, наверное, было бы как обычно, если бы не сегодняшний разговор, отдающий каждый словом как ударом в черепную коробку; если бы не все то, что произнесла сегодня Лада, окончательно спутав и смешав мысли и чувства девушки. Мало ей было тех откровений о диких, о чувствах?.. Только после того краткого поцелуя – подумаешь, казалось бы, мимолетного прикосновения, - что подарила Ие Лада в мертвой тишине бомбоубежища, что-то внутри словно надломилось. «Начинаю влюбляться в тебя». Нет, невозможно. Любовь – это болезнь диких, древняя форма безумия, которую Империя искоренила у цивилизованного народа уже много-много лет назад, ей неоткуда было взяться сейчас! Но даже теперь голос Лады все еще стоял в ушах Ии. Девчонка сошла с ума, точно сошла с ума, если говорит о таком. Да и вообще, после всего, что наговорила Лада за последние их встречи, голова шла кругом. Любовь… Абсолютно все, что читала в книгах и учила в школе Ия, единогласно предостерегало читателей от этого пагубного чувства, делающего человека безвольным и жалким, неверным и слабым… Чувства, охватывающего всё человеческое существо, не оставляя место здравому смыслу и рассудку, не позволяя человеку адекватно действовать и вообще смотреть на вещи. Неужто теперь жизнь преподносит именно ей такое испытание, такой жуткий выбор? Нет, не с ней, с кем угодно, только не с ней. Она и так зашла уже слишком далеко… Они обе. Чем больше смотрела девушка на Ладу, чем больше слушала ее речи, становящиеся все более и более абсурднными, тем сильнее пугалась, во что ввязала своё бывшее когда-то спокойным существование – со своими, разумеется, проблемами и вопросами, со своими неразрешенными тайнами, с почти ненавистным ею отцом, с работой и прочим. Променяла – на что? На тайные незаконные свидания в подземелье с безумной девчонкой, открыто одобряющей диких, девчонкой, зашедшей столь далеко, что дерзнула подарить ей поцелуй, это странное, нежное прикосновение, от которого сердце пропустило почему-то удар, и то страшное, неведомое безумие, что зовут любовью? Нет, невозможно. Ия не такая. Она взрослая, трезвомыслящая и вполне себе законопослушная Средняя, а не преступница. Но самое странное – и почти даже пугающее - при всем этом было то, что сама она, Ия, знала в глубине души, что ничто не напрасно, что игра (однако ж, «игры» у нее…) стоит свеч, что она не хочет ни о чем жалеть. И все же, нет, «влюбляться», это, конечно, слишком, это Лада уже загнула лишнего. Ия вспоминала себя, которой она была еще так недавно, в начале лета, и вспомнила Ладу, трепещущую от малейшего шороха листьев, и вспомнила всю ту нежную заботу, которую так хотелось подарить девочке, их робкую дружбу… Так почему теперь она боится, да и чего? Что изменилось? Разве в них изменилось что-то, из-за чего она так отчаянно хочет теперь бежать, не оборачиваясь, и снова прятаться от всего мира? «…я начинаю влюбляться в тебя» И в чем, развалиться Империи, вообще разница между тем, что связывало их тогда, во время грозы, и теперь, что связывает их в школьном бомбоубежище?.. Разве могут несколько слов, произнесенных тихим шёпотом, изменить что-то настолько радикально и резко? Ия не знала, что ответить себе, а безымянная неизвестность пугала ее более всего прочего, неизвестность грядущих изменений, вновь неслышно подкравшихся к ее спине, изменений и внутри, и снаружи нее, которых, как ни старайся, уже невозможно было бы избежать. Она словно не успевала за Ладой Карн, не успевала понять и принять того, что происходило с последней, не успевала в их редкие встречи, от разлуки до разлуки, прочувствовать и перенять всего, что бурлило в душе ее подруги. Подруги… Нет, правда, Ладу хотелось беречь словно какое-то тайне сокровище, охранять от всех невзгод, хотелось сделать счастливой, дать забыть обо всем дурном, забыть обо всем мире, что злит или обижает ее… С Ладой хотелось всегда быть рядом, всегда видеть, слышать ее, чувствовать тепло хрупкого тела, каждое легкое движение; делиться с ней всем, что у нее самой, Ии, есть, и доверять все мысли, даже самые крамольные, которые никто более не поймет, просто быть нормальной, настоящей, быть собой, не притворяясь ради Империи кем-то другим. С ней хотелось весь мир делить напополам, на двоих, так жадно и эгоистично, навсегда, без Уставов и Систем… Но «влюбляться» или «любить», потеряв рассудок… Убереги Империя от этих страшных слов. Что же они наделали? Как быть дальше и как смотреть теперь этому человеку в глаза снова? Ия не находила себе места, как не могла найти и ответов на многочисленные вопросы, перемешивавшие в кашу все, что было в ее голове, даже и на следующий день. Урок за уроком отчеканивая положенный второклашкам материал, урок за уроком – с безжизненной маской на лице, запершись внутри себя на замок потяжелее того, что ограничивал вход в бомбоубежище. Лада… Нет, невозможно, она не имеет права потерять этого человека из-за одной своей растерянности, из-за своего страха. Делать вид, будто ничего не было? Ия не знала, не могла понять, что же будет тяжелее и обиднее для Лады – не для себя, - и как избежать этого, как обойти, если обойти уже невозможно. Ах, это страшное слово «любовь», зачем, зачем, Лада, ты сказала его, зачем, когда можно было остаться, когда можно было остановиться в том огромном, что они две и так имеют! Зачем было рушить?.. И почему одно это глупое слово пугает ее, Ию Мессель, куда сильнее, нежели всё то, что наполняет ее сердце все это уходящее лето, что изменило ее жизнь так резко и внезапно?.. Не задерживаясь после занятий и лишних десяти минут, девушка покинула здание школы и спешно направилась к выходу со двора, прощаясь попутно со знакомыми ей учениками, когда две третьеклассницы, о чём-то спорившие горячим шёпотом возле самых ворот школьного двора, привлекли к себе её внимание. «Только он. Никто больше не узнает!» – Упрямо повторила красивая темноволосая девчонка, дергая себя за косичку, вдруг встретилась взглядом с Ией и, вытянувшись по струнке, опустила глаза; во взгляде её собеседницы промелькнула тень страха. - Кто не узнает о чём? – Мягко поинтересовалась Ия, замедляя возле них шаг. И угораздило же этих дурёх выбрать для обсуждения своих дел место прямо под камерами наблюдения… - Мой брат, - побледнев, пролепетала та (кажется, её звали Фида, но с их классом девушка была знакома неважно), - он из МДН, мне нужно с ним поговорить… - Брат? - Мил Грэм… - совсем тихо произнесла третьеклассница, - можете… - Не думаю, что школа – подходящее место для обсуждения с одноклассниками вопросов, касающихся МДН, - мягко перебила ее девушка, - и что для обсуждения МДН вообще существует подходящее место. Ия скользнула взглядом по лицам школьниц, но так и не поняла, уловили ли они её намёк. Не умеет девчонка врать, ох, не умеет. И место для своего заговора они выбрали неважное. Девушка едва сдержала тяжёлый вздох, пытаясь разобраться в собственных мыслях, пытаясь переспорить голос разума внутри самой себя, твердящий ей, что она не имеет права не только работать с этими детьми, но вообще приближаться к ним. И, наверное, впервые в жизни Ие по-настоящему хотелось снять эту глупую форму, увести их куда-то далеко-далеко и поговорить с ними – любым из них, кто захотел бы – поговорить не как учитель с учеником, но как подросток с подростком и как человек с человеком. *** - Мастер Брант, я могу у Вас что-то спросить? – Карие глаза невысокого мальчика смотрели чуть исподлобья настороженно, даже тревожно, но вместе с тем решительно и отнюдь не глупо. Колина Кое Алексис вообще, пожалуй, считал самым способным в группе, несмотря на чрезмерную болтливость порой – хотя и это многим, как не раз имел опыт отметить Мастер, играет на руку. По крайней мере, в часы индивидуального общения, которых пока что с Колином прошло всего два, Алексиса не раз посещало ощущение, что не он приставлен наблюдать за мальчишкой, но тот – за ним. - Разумеется, я же говорил, - кивнул головой Высокий, - не припомню, чтобы ты когда-нибудь еще и спрашивал на это разрешение. - Ну… - мальчишка замялся, провожая взглядом выходивших из классной комнаты одногруппников. Алексис выжидающе взглянул на него. - Мастер Б’ант, - карие глаза вновь встретились с синими, и мальчишка, очевидно, занервничав и не совладав с собой, выпустил на свободу свой дефект, начав невольно глотать звуки, - Кир Ивлич и Масте’ Оу’ман как-то связаны с… последними событиями? Вы нам ничего не гово’ите, и никто не гово’ит, но мы же не слепые котята… - в тихом и голосе мальчика едва уловимо проскользнула какая-то грустная досада, - мы все-таки кадеты, но мы не имеем п’ава знать, да? С’едним в новостях гово’ят хоть что-то, пусть и неправду, а мы, мы кто? Если нам даже неп’авду не говорят… - спокойствие ровной, но быстрой речи Колина немало удивило Алексиса, особенно в своем сочетании с тем, что он говорил. Если бы не его хромающая «р», было бы и вовсе не понять, что он крайне напряжен. - Колин, язык твой без костей, - задумчиво качнул головой Мастер, - поберегись лучше что ни попадя молоть, а? Ты дельный парень, но разве можно так? - Вы сами на пе’вом занятии сказали сп’ашивать все вопросы, даже глупые, - глаза его вдруг сверкнули разом упрямством и виноватым смущением. - Глупые и лишние, ты чувствуешь разницу между ними? - Алексис посмотрел на кадета строго, но вместе с тем изучающе, и продолжил, не дожидаясь ответа. - Не сомневаюсь, что тебя бы здесь не было, если бы нет. Послушай, это, наверное, со временем войдет к тебе в привычку, но просто имей в виду, что то, о чем не говорят, наверное, сказано быть не должно. А главное, те, о ком не говорят, названы быть не должны. Забудь имена, которые ты только что произносил. Этих людей нет. Объясняю это как Первый Мастер, просто потому что позже за подобные вопросы ты можешь и здорово влипнуть в неприятную ситуацию, ты ведь понял меня, Колин? - Да, Мастер. - Кивнул тот спокойно и снова поднял на Алексиса глаза. – П’остите, Мастер. - Отправить что ли Пана к этому мальчишке научиться спокойствию и покорности? Высокий внутренне усмехнулся этой мысли, представляя взрыв возмущения, которым тот ответил бы на подобное предложение. - Не строй лишних домыслов и не распускай пустых слухов, кадет, - отозвался он, - ты молодец, что осмелился подойти, но на твой вопрос ответа можешь в ближайшие годы не ждать. Тем более что ответ ты на самом деле и так знаешь сам. Выбрось это из головы. До завтра, и храни Империя грядущую встречу. - Храни Империя… - эхом отозвался Колин, выходя из помещения. Нет, все-таки в этом году его ребята молодцы. Самый сложный из всех первых курсов, что ему доводилось вести, и, однозначно, самый интересный. Только вот безумное безрассудство Пана, кажется, и правда заразно. А между тем для всего Высокого Сектора, как очень скоро удалось убедиться Алексису, покушение на Всеединого Владыки стало потрясением - тем большим, что произошло это событие непосредственно в Доме Управления, среди комендантов, советников и прочих важных должностных лиц. Само собой, новости, направленные на Средний Сектор, трубили, что враги Империи были схвачены, а цель теракта не пострадала. Отчасти, быть может, это и не было такой уж ложью, но лишь отчасти: двое из трех преступников были убиты запоздало среагировавшей охраной на месте, и лишь одного удалось взять живым. По погибшим Высоким ниже комендантского уровня траур спускать не стали - слишком велик был риск утечки информации, - так что и сам Алексис, которому, по-хорошему, знать всё это было не должно, держал рот на замке относительно даже тех скромных и отрывочных данных, что были ему известны от Даниела или кое-каких других полезных знакомых, и старался все более слушать, нежели вмешиваться в дела большого начальства. Уж что-что, а молчать Алексис отлично умел с самых юных лет. Комендант Алберс Брант, сотрудник Законодательной Комиссии Высокого Сектора, к дому которого теперь подъезжал автомобиль молодого человека, жил в спальном, отдаленном районе Высокого Сектора, каких в Империи уже почти не осталось, скорее походившем на загородный поселок, заметно контрастируя с шумным мегаполисом, в большом трехэтажном доме со скромным подобием садика, в дальнем от дороги углу которого рабочие устанавливали небольшую детскую площадку. Видать, племянники и правда совсем выросли. Статный молодой мужчина как минимум на полголовы выше Алексиса с такими же, как и у него самого, темными волосами, но яркими, зеленовато-карими глазами, Алберс отворил дверь самолично вместо привычного уже дворецкого и, приветственно кивнув брату, пропустил его в просторный светлый холл. - Сколько лет, сколько зим, Алексис, тебя совсем не видно и не слышно, - качнул он головой без малейшей укоризны, - я уж думал, ты вообще забыл о моем существовании, неужто мастера нынче и впрямь такие занятые? Хотя… нынче-то как раз таки, наверное, и занятые, верно? – Алберс обернулся за следовавшим за ним по лестнице братом и, миновав еще одну комнату, вышел на балкон, жестом приглашая его следовать за собой. Судя по непривычной тишине, царившей в доме, Милана Брант с сыновьями отсутствовали. - Здесь камеры нет, - спокойно пояснил комендант, словно говоря о чем-то само собою разумеющемся, опускаясь в плетеное кресло и кивком предлагая брату последовать его примеру, - обошли стороной, довольно того, что это улица. - Алексис одобрительно кивнул, но внутренне поморщился, и злая зависть обожгла его. - Так о чем ты хотел поговорить? Я, конечно, догадываюсь, но давай-ка сразу ближе к делу и довольно всей этой приветственной мишуры. - Это правда, что Второго убили, а не ранили? – Младшему из братьев явно пришлось по душе это предложение, но голос его все равно резал холодной сталью тщательно скрываемого напряжения. - Ох, Алексис… - качнул головой Алберс. – Почему ты вечно так любишь совать свой не в меру любопытный нос туда, где ему совсем не место? - Потому что у меня кадеты, брат, оказавшиеся влипшими в грязное дело, их не касающееся. И потому что у меня больше нет напарника, - Алексис закурил, все так же упорно глядя старшему прямо в глаза, - а со мной обращаются, словно я и сам еще кадет, даром не школьник. Я думаю… - Ты, правда, полагаешь, что кому-то интересно теперь, что ты думаешь, младший? – Голос брата, спокойно безразличный до этого, теперь стал холодным и жёстким. – С тобой обращаются так, как считают должным. Если ты не вызываешь доверия у них - это твоя проблема. После провала Оурмана это совершенно логично и понятно, скажи еще, будто нет. Второй убит, это так. Хвала Империи, не твоим Киром, но у него были помощники, сумевшие забраться куда глубже первого курса Академии. – Где-то внутри Алексиса снова едва уловимо передёрнуло от той лёгкости, с которой Алберс вслух говорил о ликвидированных. – Да, у Ивлича изначально были старшие сообщники - а то и товарищи - в Высоком Секторе. Он с самого начала знал, что имеет шансы быть выбранным, знал, как вероятнее этого достичь, либо знал внедренных в лицо. Как ни прискорбно, наши мало чего смогли добиться от того, кого взяли. Но ты будешь круглым идиотом, братец, если решишь, что Оурман заслуживает каких-либо оправданий после того, как дал себя так просто обдурить этому мальчишке. Пятнадцатилетнему Среднему! Всё было запланировано еще давно, они всё продумали - а гроза с происшедшей по её причине аварией просто сыграли им на руку. По крайней мере, всему Высокому Сектору безмерно хочется верить в то, что к аварии эта шайка не имела никакого отношения. А как иначе? Или, думаешь, кто-то из наших захочет взять на себя ответственность? - А Оурман, значит, попал под горячую руку? - «Под горячую руку»? – Алберс многозначительно вскинул брови. - А не он ли принял мальчишку в ряды кадетов, Алексис? Ты представляешь, как близко к его участи был ты сам? Абсолютно вероятно, что твоё лицо Кир Ивлич тоже знал и искал – тебя это не тревожит? Считай, что тебя спасло только то, что кое-кто обратил внимание на твои слова и ваш с Мастером Оурманом спор во время обряда Посвящения. Святая Империя, никто из Брантов никогда не стоял так близко к краю пропасти, как ты теперь. – Глаза Алберса сверкнули нескрываемым гневом. - Половина Академии после того, что произошло десять лет назад, тычет в тебя пальцами как в надежду Высокого Сектора и образец для подражания, а ты позволяешь себе быть таким расслабленным и невнимательным? Это же твоя работа, твоя прямая обязанность… - Я не для твоих лекций сюда пришел, брат, - холодно отозвался Алексис. - Ты еще отца не слышал… - И не желаю. Не надо примешивать его к моей жизни. Мне уже не пять лет и не десять, я в состоянии справиться сам – даже с этим. - Пф, давно ли мы такие самостоятельные? – Качнул головой Алберс. - Ты о себе всегда был высокого мнения, младший, - спокойный упрёк в голосе брата снова отозвалось в молодом Мастере злостью, - неужто тебе до сих пор не дает покоя эта твоя зацикленность на том, что ты всегда всё «сам»? – Глаза коменданта внезапно потеплели, а взгляд чуть смягчился. - Покажи мне Высокого, занимающего нормальную должность без крепких связей и глубоких корней… - Не делай из меня наивного идиота, Алберс. Да и не о том речь вообще-то. - Не о том, - согласно кивнул тот, - только ты просто имей в виду, что без отцовского слова тебе теперь места наставника к будущему апрелю, как ты планировал, не видать, это я скажу наверняка. Даже не знаю на самом деле, когда видать… - добавил он задумчиво, - с мастера тебя еще долго не отпустят, пока не научишься сразу людей видеть. И воспитывать, как полагается… И все те вольности, которые вам с Оурманом из-за тебя и твоей фамилии позволялись в общении с кадетами – не удивляйся, если им тоже придет конец совсем скоро. «Так им мало?..» Алексис сжал зубы, давясь подступившей к горлу яростью. Едва ли молодого человека удивило то, сколь больно его задело это известие – куда болезненнее, чем многое прочее, звучавшее в этом не самом приятном разговоре. Когда, дикие их забери, хоть кто-то в этой семье увидит в нем взрослого человека, а не ребёнка, выросшего на всём готовом? Что он должен сделать, чтоб доказать им – убить кого-нибудь ещё? - …даже не знаю, чего тебе посоветовать, чтоб реабилитироваться в их глазах, - качнул головой Алберс, продолжая разговор, как ни в чем ни бывало, - наставники в Академии априори почти единогласно считают этот набор провальным. - «Провальным»? - Еще бы. По одним только оценкам видно, что провальный, а тут еще и Ивлича накрыли. Даже до меня – там – кое от кого из Академии доходит молва о четвертой группе первого курса, имей в виду. Тебе, конечно, больше нашего известно – должно быть известно, - как-то недобро поправился старший, - и все же, имей в виду, что, если их расформируют к концу года, тебя по головке никто не погладит. - Пф. – Алексис качнул головой и с удивлением понял, что в этот раз слова брата не подняли в нем ожидаемого гнева. - Все по-другому, брат. Средние… «Средние – не такие. Не такие, как о них привыкли думать Высокие, совсем не такие. Неужто это и в правду именно то, о чем говорил ему тогда Пан Вайнке? О том, что Средние – разные, а не бесцветная каша. Самому не верилось, хотя какое-то внутреннее чутье и подсказывало, что мальчишка прав, снова, треснуть миру, прав. И ему, Алексису Бранту, одному из лучших Мастеров Академии Службы Империи в Высоком Секторе, до знания и понимания Средних еще как до Луны пешком. Но Средние – не такие. И им, Высоким, какими бы правами, благами или знаниями они ни были наделены и одарены, никогда не понять и не узнать, какие эти самые Средние на самом деле, хоть ты полжизни проживи внедренным. Потому что точно так же, как закрыт Высокий Сектор для Средних, так и Средний Сектор на самом деле в сути своей всегда был и остается закрытым и недоступным для Высоких». - …Средние мне виднее, чем тебе, как ни крути. Дело Ивлича их не касается. А с оценками, думаю, мы в силах разобраться сами. - Алексис поднялся из удобного кресла, не дожидаясь ответа брата, и, сухо поблагодарив за разговор, широким шагом направился к выходу. «А что, если все-таки попытаться понять?..»