Непокорëнные

А было бы славно сменить униформу на платье Из голубой органзы И засыпать вместе, не разжимая объятья, Под звуки дождя и далекой грозы [ Из песни Flёur – «Мы никогда не умрём».]

- Нас запугивают, но, спорим, никому нет до нас дела? Особенно теперь, когда вся Империя, должно быть, на самом деле на ушах из-за покушения и прочих забот... – Лада сидела по-турецки напротив Ии на нижнем ярусе жестких нар бомбоубежища, аппетитно поглощая еще теплую булочку с шоколадной крошкой – собеседница ее уже прикончила свою за увлекательным разговором, сама того, кажется, не заметив. - На самом деле ничто не поменялось - у них времени нет за всеми следить, не думаешь? Ну, найдут они для виду парочку-другую неблагонадежных, раструбят на весь свет… Но я уверена, что им сейчас не до того – да и Средние наверняка в большинстве своем напуганы так, что шагу лишнего не ступят… - А, по-моему, сейчас, кстати, как раз самое удобное время, чтоб действовать. Помнишь, когда все случилось – ну, гроза, электричество гикнулось, мы с тобой…друг друга нашли… Так вот не мы одни, оказывается, да? Не знаю уж, что нам наврали, а чего недосказали о случившемся (и сейчас, и тогда), но только я, знаешь, что поняла? Не все сидят и боятся, Лада, не все. Средние сильнее, чем сами о себе могут подумать. Потому им и не дают шанса действовать никогда – потому что не Средние Высоких боятся, ну, должны бы бояться, - а Высокие – Средних. И еще знаешь, что? Система «вы - нам, мы - вам», конечно, в балансе, но Высокие от Среднего Сектора зависят сильнее, чем мы – от Высокого, - Ия говорила горячо и проникновенно, глядя Ладе прямо в глаза, отчего той стало в какой-то момент даже немного не по себе, - я имею в виду промышленность и заводы. У них – наука и политика, а у нас – еда и топливо. У них технологии, у нас – производство. А если бы мы начали действовать? Мы без их науки вперед не пойдем, но продержаться продержимся, а они без наших заводов и рабочих рук – вряд ли. - «Действовать»? – Неуверенно переспросила Лада, тревожные и настороженные нотки звучали в ее тихом голосе. - Ну, нашлась бы еще парочка-другая таких храбрецов, как тот мальчишка, авось и прикончили бы Владыку… А то на пустых словах ругать Систему многие, наверное, горазды, а вот набраться такой ненависти, чтоб начать действовать… Лада задумчиво кивнула, когда вдруг легкий морозец пробежал внезапно по ее спине: Святая Империя, да о чем они говорят, что вообще городят? Они же одобряют мятежника, психа, преступника… Открыто одобряют, без страха облечь эти чувства в слова! Однако произнесла отчего-то нечто совсем иное. - На ненависти не построить... ничего, ровным счетом, - задумчиво качнула гладко причесанной головкой Лада Карн. - А что ты предлагаешь мне взамен ненависти? – Глаза Ии недобро сверкнули. – Смирение и покорность? Да я лучше сдохну, чем буду раздавлена и перемолота в мясорубке Системы. - Нет, Ия, послушай! Невозможно, все это невозможно, если действовать вопреки, назло, наперекор. Невозможно – на ненависти и страхе, должно быть что-то другое… Что-то, для чего, ради чего можно было бы идти до конца. - «Ради» чего? Ну ты прям Яниш из детских рассказов, – тихонько фыркнула Ия, - только вот ему было, за что умирать – за Империю, - а меня лично за нее не особо тянет коньки отбрасывать, да еще и в таком возрасте как он был или я теперь пребываю. Ох, Лада, - смягчилась девушка, - да все люди в Империи делятся на два типа: имперцев-Высоких, повернутых на своей идее и своей красивой жизни, и задавленных страхом всех прочих... - И среди них, этих «прочих», вдруг возникает пятнадцатилетний мальчишка, «задавленный страхом», и добирается до самого Владыки? Нет, не так, все не так, ты что-то упускаешь, Ия. Что, если дело – в другом? – Лада чуть наклонилась к своей собеседнице, странно сощурившись. - Ия, представь, подумай, переверни всё вверх дном в своей голове. Представь, что дело - в другом, не в том, чего у тебя нет, не в том, где и как тебя ограничивают, уничтожают и ломают, представь… что главное – другое, главное – то, что есть, что у тебя не отнять никакими запретами. Можешь? Я… я сама, наверное, пока не очень понимаю, о чем говорю, как можно так думать и как объяснить, но я где-то на грани самого важного! – Вечно бледные щеки девушки запылали жаром, а голос звучал так, словно она запыхалась после долгого бега, но она была как-то непередаваемо свежа и красива, словно цветок, умытый утренним дождем. - Им не отнять тебя, понимаешь? Того, что ты на самом деле, того, как ты любишь, что ты ценишь, никакими запретами не растоптать, даже если ты спрячешься, как ёжик в собственные колючки… Оно там, внутри, оно всегда внутри тебя. Может, это даже и есть «ты сама», может, даже еще глубже… Система может ломать наши жизни, наши тела, представления о мире, но… но наше сердце… Они ведь правы, дикие правы, – Ладе самой не верилось, что она действительно осмелилась произнести столь страшные мысли вслух, но ее было уже не остановить, - дикие со своей любовью, со своим шальным сердцем, непокорным, непокорённым... Это ничего, что нам запрещено чувствовать, запрещено самостоятельно думать… Это ничего, пока мы продолжаем это делать, пусть и тайно, пусть и давясь самими собой… Главное только не останавливаться и не сдаваться. «Такие, как она, творят историю, - пронеслось в голове у ошарашенной силой ее слов Ии, - такие, как она, ломают Систему и ведут за собой толпы. Такие, как она, а я – просто жалкая актриса на её фоне». А Лада смотрела на девушку широко распахнутыми глазами, равно боясь и ожидая реакции той, ответа, если не вердикта, и ногти больно впивались в ее ладони – боль все же отличное средство отвлекать себя от страхов и нервов реальности. Смотрела, глубоко и прерывисто дыша, вздрагивая внутренне и едва не плача от ужаса осознания себя, своих мыслей и своих слов, и какая-то огромная мозаика собственной жизни будто складывалась перед внутренним взором девушки. Сперва ты просто хочешь видеть человека - как можно чаще, потому что мысли о том, что он просто есть, становится недостаточно. Ты ищешь с ним встречи всеми возможными и невозможными путями, смотришь, смотришь на человека, пока не выучишь наизусть каждую его черту... Дурацкое чувство. Хочется знать о нем всё, жадно, до последней капли, до последнего слова, последней мысли, каждую мелочь, о которой сам он и не думает никогда. Рассказать всё-всё, что дорого и важно, и непременно быть понятым. Потом понимаешь, что и этого мало, хочется прикоснуться к нему - просто с ума сойдешь, если не почувствуешь его под своими пальцами, в своих объятиях... Глупое, проклятое чувство, когда ты сидишь в своей комнате, уткнувшись в компьютер, и пытаешься убедить себя, что всё в порядке, что всё на своих местах, и отвлечься – хотя бы на что-то… А на самом деле не можешь ничего сделать с этим ощущением абсолютной беспомощности, потому что – скучаешь. Не просто так хочешь оказаться рядом и увидеть, но… готов всё, абсолютно всё, что имеешь, отдать за короткий звонок, за голос, и весь мир – всю неладную Империю! – за то, чтобы обнять, прижать к себе так крепко и так долго, чтобы забыть, наконец, обо всём на свете. Опустошающее бессилие, а в нем – всё, в нем и злость на своё трусливое бездействие (которое почему-то зовется мерзким «осторожность»), и отчаянная, до слез пронзительная боль от того, что словно кусок от тебя самого отрезали – а назад не приставить. И нетерпение, словно внутри всё свербит, и томительное ожидание следующей встречи, которое на деле – сам ведь знаешь, - только раздразнит, раззадорит, разбередит рану осознания, что никогда по-настоящему вместе вам не быть. Ни здесь, ни еще где, ни сейчас, ни потом, ни еще когда. Невозможно. А потом к ужасу своему Лада вдруг резко осознала другое, странное, не дающее покоя желание: Ию хотелось поцеловать. Поцеловать прямо в губы, дико, по-настоящему, пусть она и не очень-то сама и понимала, что это "по-настоящему" значит, и какое тогда может быть "не по-настоящему". Мысль это повергла девушку в шок и крайнее замешательство: что за безумие, они же друзья? Ведь все школьные годы на уроках асексуального воспитания им раз за разом вдалбливалась непристойность физического контакта интимнее рукопожатия, мерзость диких инстинктов… Да и к тому же, они же обе женщины, такого просто не бывает… Лада даже не могла с уверенностью сказать, которое из этих утверждений представлялось ей более абсурдным и вызывало больше причин задуматься о состоянии собственного психического (или даже физического?) здоровья. Она свихнулась, расколоться Империи, она точно спятила! Внезапно отчего-то внутри стало очень даже весело – и правда, наконец-то все изменилось в этом сером среднем мире. Хотя какая разница, кто это будет, если это так и так незаконно? - Убей меня, Ия, но, мне кажется... – голос, как и губы, предательски задрожал, когда она легко коснулась пальцами щеки девушки, - я начинаю влюбляться в тебя... *** Об исчезновении Кира в группе не говорили - видимо, каждый из ребят понимал, что это не то дело, в которое им сейчас стоит совать свои носы, да и попросту не настолько привыкли друг к другу, чтоб доверить какие-то серьёзные мысли или догадки. Кира просто больше не было с ними - и этот факт нужно было принять, как есть, не вдаваясь в излишние подробности, запрятав грызущее любопытство куда подальше. "Ликвидировать". Едва ли не самое страшное из слов в Империи звучало на задворках сознания Пана, словно зудел укус какого-то насекомого. Нет, быть не может того, что бы Кир был среди виновных! Как? Он же просто… самый обычный мальчишка, такой же, как и все они… Хотя Мастер Оурман тоже исчез. А Брант – на месте. Головоломка никак не хотела сходиться воедино в голове мальчишки, стремительная лавина событий уносила куда-то все дальше и дальше, лишая последней возможности затормозить хотя бы ненадолго, хотя бы отдышаться… Признаться, Пану было жутко одиноко. По природе своей общительный и живой - даже порою чрезмерно для тех обстоятельств, что ограничивали и связывали его всю жизнь по рукам и ногам, - мальчишка вдруг столкнулся с полнейшим отсутствием отклика со стороны окружавших его людей (кроме разве что Мастера Бранта, да с ним все не так просто). С Антоном явно было особо не поболтать - слова Алексиса на его счет лишь подтвердили личные впечатления мальчика от нового соседа, - а из Среднего... Ну, в общем-то кроме Марка все прочие неплохие парни, с кем можно было иметь дела, от него, мягко говоря, отвернули носы сразу же после дня Посвящения, когда просочилась первая информация о том, что Пан был выбран. Ну да, ожидать следовало, но, честно говоря, было страшно обидно и противно - как будто он теперь и правда подсадной, ну фу. Как-то совсем не думалось и не представлялось, что он может им действительно однажды стать, что бы ни говорили окружающие. Хотя с его-то нынешней успеваемостью… Ох, хочешь – не хочешь, но до стипендии надо дотянуть. Хоть ты тресни, но надо. Знать бы еще, как. Школа – дикие с ней, со школой, но вот что правда было почти обидно, так это родители, которые ни разу со дня его переезда в Высокий Пану не позвонили. Мальчишка, впрочем, и так не особенно знал, о чем с ними говорить, даже когда имел право что-то рассказывать, и всё же… Даже это формальное «как дела? - нормально» виделось ему приятнее этого по Уставу бесчувственного молчания. А с Брантом вообще было странно: его хотелось ненавидеть изо всех сил - и почему-то совсем не получалось. Хотелось доверять – но тоже никак не выходило, несмотря на одну странную тайну на двоих. А самым идиотским было то, что больше вообще ничего не происходило. Казалось бы, проклятая гроза и те безумные поцелуи, о которых и вспоминать-то было не по себе, должны были быть началом чего-то, должны были вести к чему-то кроме этих странных взглядов… Или нет? А чего, собственно, он ждёт? С какой радости он вообще чего-то ждёт?.. Когда Пан поймал себя на этой мысли, щеки отчего-то горячо вспыхнули. Как же сложно о нём не думать… Мальчишка невольно облизнул губы и, услышав негромкое разрешение, вошел в кабинет молодого человека. Тот, признаться, сегодня выглядел на редкость неважно, хотя это и придавало ему хоть какое-то сходство с реальным человеком, а не неким идеальным образом, которого в привычной Пану атмосфере пятого квартала Среднего Сектора существовать не могло даже в теории. И все же, несмотря ни на что, какое-то внутреннее ехидство подсказывало порой, что любые его, Пана Вайнке, слова, сказанные один на один этому человеку, далекому как луна на небе, сойдут ему с рук безнаказанно; и мысль эта не давала мальчишке покоя, даже если сам он никогда не признавался в ней перед самим собой. - Что с Ивличем, Мастер? - О ком ты? Он что, смеется? - Ты прекрасно знаешь. Что происходит? - Как ты со мной разговариваешь, мальчишка? – Его холодное, уставное и впрямь совершенно безразличное спокойствие бесило сегодня, на фоне полного молчания по единственному вопросу, не дававшему покоя чуть ли не всему хоть сколько-то адекватному населению Империи, еще сильнее, чем когда бы то ни было прежде. За кого их держат, за детский сад? Они кадеты Академии Службы Империи в Высоком Секторе, а им не удосужились сказать ни слова по поводу происшедшего! - Как считаю нужным, так и разговариваю. Ты со мной тоже беседы ведешь не очень-то как положено, - глаза его дерзко блестели. - Если бы я их вел с тобой как положено, Пан, тебя бы здесь уже давно не было. Хватит вести себя как малый ребенок. - Что с Ивличем, Алексис? - Он выбыл, - глаза Мастера внимательно сощурились, но он, к превеликому удивлению Пана, даже не одернул мальчишку за то, что тот назвал его по одному лишь имени, - лучше забудь о нем. - Что… Что произошло? – Нет, волнение не коснется его голоса. - Он не прошел отбора, Вайнке, такое тоже бывает. - Алексис словно каждой нотой своего голоса давал мальчику понять, что этого разговора происходить и вовсе не должно, но Пан с равным ему упорством продолжал делать вид, что не понимает очевидного. - И... что теперь будет? - С тобой – ничего. Остальное тебя касаться не должно. - Но… Это же из-за происшедшего, да? – Выпалил Пан на одном дыхании. - Слишком много вопросов, Вайнке. – Пан скорее почувствовал, нежели услышал уже не скрываемую угрозу в голосе Мастера и, взглянув в его все такие же синие, но словно бы покрытые коркой льда глаза, уже не в первый раз подивился тому, как ласково и безумно они порой смотрели на него. - Его скинут в Низкий? Или… или… - совсем тихо произнес он, не отводя глаз от каменного лица Мастера. - Устав, кадет. Помни свое место. – И без того тонкие губы Алексиса сжались в линию. - Кира Ивлича в этом мире не существует и никогда не существовало, а всё, что ты о нем думаешь – не более чем плод твоего уставшего воображения. Ты меня понял? Так значит, предчувствие не подвело, и Кира действительно ликвидировали? Пан почувствовал себя так, словно все его внутренности скрутили разом в один какой-то скользкий и холодный узел. «Алексис такое же чудовище, как и все Высокие, - Средний проглотил липкий ком, вставший внезапно вдруг поперек горла, и едва нашел в себе сил не сжать кулаков, - а мне… я его…по-настоящему…» Один – два – три – выдох. - Да, Мастер, - едва слышно прошептал он, не глядя на темноволосого молодого человека перед собой. - Нет, Вайнке, - безжизненно откликнулся тот, - еще раз. - Да, Мастер! – Отчеканил Пан, выпрямившись, едва сдерживаясь, чтобы не повысить голоса, ярость затопила его изнутри горячим потоком и наверняка сверкнула во взгляде светло-зеленых глаз, поднятых на Высокого. Святая Империя, как же он бесит. Тот лишь кивнул в ответ. - Свободен. - Внезапная безграничная усталость в голосе Алексиса в миг опустошила Пана, словно из переполненной бочки его гнева резким движением выбили разом всё днище, и он, не обернувшись, понуро вышел из помещения, бесшумно затворив за собой дверь. Настроения заниматься не было, а Виктор Берген, худощавый темноволосый молодой человек, на фоне шебутного, неизменного энергичного Оурмана произвел впечатление растерянного, даже напуганного кадета, а вовсе не Мастера. Пан же витал в облаках, все стремительнее теряя последнюю надежду на свою стипендию, и урок упорно не шел в голову, а сердце грызло необъяснимое чувство вины, вины за эту усталость в голосе Алексиса, однако, как это возможно, где логика в этих чувствах, мальчишка уловить упорно не мог. Извиниться что ли? Хотя за что? Подумает еще… Ну уж нет, пусть только попробует подумать, что этот его «мастерский авторитет» что-то для него, Пана Вайнке, значит. Только отчего-то полтора часами позже, спустившись по широким ступеням крыльца главного корпуса Академии, кадет все же догнал шагающего далеко впереди Алексиса и, оглядевшись украдкой по сторонам, дабы избежать лишних ушей, набрал в легкие больше воздуха, однако совсем не те слова, что думалось мальчишке, слетели внезапно с его губ: - Что значит «ликвидировать» на самом деле? – Пан поднял на молодого человека свои очень серьезные серовато-зеленые глаза и буквально впился взглядом в его лицо. Тот лишь молча вскинул брови. - Все понимают, а на деле никто не знает, так ведь? Знают только, что – с концами. И все боятся, все Средние боятся Систему с самого первого дня. - Закончи хотя бы Академию – может, узнаешь. - Пробормотал Алексис куда-то в сторону, словно пытаясь скрыться от этих глаз. - Лекс… - Произнесенное так непривычно мягко и тихо, имя удивило, кажется, и самого Среднего. - Психушка? Тюрьма? Низкие? Смерть?.. - Не зови меня Лекс, я не ровня, - бросил, не оборачиваясь, Мастер. - Да мне плевать, - отозвался Пан как-то отчаянно просто, - ответь мне. - Когда как, Пан, когда как, - устало и шумно выдохнул Алексис все еще глядя куда-то в сторону, - ты просто подумай как-нибудь, зачем Империи могут быть нужны лишние Низкие? Хотя иногда психушки хватает, чтоб человек забыл, кто он… От голоса Бранта, такого усталого, тихого и задумчивого, словно он размышлял вслух сам с собой, волосы зашевелились на голове кадета, и почему-то совершенно отпало всякое желание расспрашивать дальше, что тот имеет в виду под этими словами. Пан поежился и снова отчего-то почувствовал себя страшно виноватым за весь сегодняшний день, и ни прохладный ветер, разгоняющий летнюю жару, ни красота коридора общежития, снова потрясшая мальчика, ни домашние задания не смогли уже отвлечь мальчишку от этого щемящего чувства. А в жилом втором корпусе как, видимо, и всегда кипела жизнь, и сновали туда-сюда возвращающиеся с занятий подростки. Антон Штоф, кажется, куда-то собирался, занимал собой разом все пространство комнаты, перебирал какие-то папки на полке над кроватью и что-то хмуро бормотал себе под нос, безуспешно пытаясь кому-то дозвониться, но на удивление смягчился при появлении соседа на пороге их теперь уже общего жилища. Пан не был настроен на разговор – больше всего хотелось повалиться на кровать, уткнуться носом в подушку и сделать вид, что сегодня не было никаких неприятностей, разговоров и сомнений, а на завтра не надо учить очередную порцию параграфов Устава. Однако дела не ждали, а отделаться от Антона парой дежурных фраз не удалось. - К Бранту втираешься? – Голос молодого человека звучал столь спокойно и буднично, словно он спрашивал, не хочет ли Пан чаю. - Что? - Мальчик поднял на соседа удивленный взгляд, не успевая нацепить маску безразличия. - Ой, да ладно тебе, это нормально, - в глазах Антона вспыхнули на долю секунды какие-то недобро лукавые искорки, - только если хочешь пробиться, не к нему надо идти, а как минимум к его братишке - а то и еще куда повыше. - Да с чего ты взял вообще? И что с его "братишкой"?.. - Пан, ну не надо, ладно? У Брантов все в семье большие шишки, неужто еще не знаешь? Брат – комендант, а папаша – советник. Думаешь, кадеты каждый день бегают после занятий с Мастерами поболтать? Парень, есть два пути к хорошей должности: хорошенько втереться в доверие или быть родней изначально. Подозреваю, что второе тебе не светит, вот и делаю простой вывод из того, что вижу собственными глазами. - Я не... - внутри у Пана похолодело. - И, тем не менее, я вас видел как минимум из этого самого окна на этой самой дорожке перед третьим корпусом. - Холодно закончил Антон, - Я смотрю, перваки нынче амбициозные пошли. Так чего ты хочешь? - Вот и я думаю пока... - неуверенно произнес Пан, теряясь. - Ладно, темни дальше, - качнул головой Антон, - не мое дело, в конце концов. Только что-то мне кажется, внедренный из тебя выйдет неважный, все на лице написано. Выбери что попроще, для твоего же блага будет. Младший Брант, конечно, личность легендарная, но с него, по-моему, еще рано брать. - Легендарная? - Ох, совсем зеленый… - в голосе Антона проскользнула не то насмешка, не то сочувствие, что показалось Пану совсем уж неправдоподобным. - Алексис получил совершеннолетие лет не то в десять, не то двенадцать... Не знаю уж, кого ему для этого пришлось укокошить, но факт остается фактом - прецедент, не писанный в Уставе. Его за это одна половина Академии на дух не переносит, а другая пророчит великое будущее... Хотя, ясен пень, всем по большому счету дела нет. "Укокошил"? В глазах Пана едва не потемнело. Чтоб им всем пропасть, во что он ввязался?.. - А ты? - А я. А какая разница? - Пожал плечами парень, потом подошёл к своему шкафу и принялся переодеваться в форму своего направления - темно-зелёную с белыми вставками, Пан так и не выяснил еще, к какому учебному подразделению она принадлежит, - явно давая понять, что разговор окончен. Скользкий, однако ж, тип.