We're climbing high, we'll fly away We're fearless indeed* [*Англ. «Мы взбираемся всё выше, мы улетим, Мы и правда бесстрашные» (пер. автора) Из песни группы Wolfsheim – “Approaching lightspeed]
- Ладно, - выдохнула, наконец, Ия, закручивая крышку термоса, - время-то идет, а времени-то у нас не особенно много. Ты до скольки сегодня можешь остаться? - До восьми – край, - скривилась Лада, - Карл не раньше девяти вернется, а мне бы к его приходу тоже стоит быть дома, чтоб он не начинал опять... Завтра-то он раньше освободится, завтра точно узнает, что меня нет, так пусть хоть сегодня… Мы же завтра тоже здесь, да? - Конечно. Тогда смотри внимательно. - Ия поднялась, выглянула осторожно в павильон, снова затворила дверь и, поставив стремянку почти под самый обогреватель, ловко взобралась наверх, открывая свой тайник. – Пять с половиной на полтора, - отчиталась она, показывая из пакета белый уголок ткани, Лада лишь спрятала лицо в ладонях. - Сумасшедшие… - выдохнула она, по всей видимости, только сейчас осознав, что всё это происходит на самом деле. - Всеединый сохрани… Ия, мы же весь «Зеленый Лист» обрекаем… - Мы же уже всё решили, нет? – Ия знала, что голос её прозвучит холодно и напряженно, но меньше всего сейчас ей хотелось снова поднимать эту тему. Всё получится. Всё будет хорошо. И ей совсем не страшно. Только внутри что-то скрутило ледяным узлом. – Надеюсь, вешать тот плакат будут Высокие, тогда, может, легче всё пройдет… Лада лишь качнула головой, словно всё ещё боясь выглянуть из-за своих узких ладошек. - Смотри, мой вариант – вот так, - Ия достала из сумки планшет и спешно нарисовала на экране длинный прямоугольник с надписью внутри, - красным цветом, чтоб внимание привлечь, а то чёрный да серый и так на каждом углу. - Угу… - промычала Лада, явно серьезно обдумывая каждое слово, если не каждую букву. - Думаешь, слово «человек», ну, то есть «люди», будет нормально? – Взглянула она на девушку и задумчиво нахмурилась. - Не слишком ли Империя изуродовала его смысл? Получается, мы начинаем с одного, а заканчиваем чуть ли не противоположными – ну, с первого взгляда, если не вдумываться… Может быть лучше будет сказать «настоящие»? - Ха, а ты думаешь, люди настоящими умеют быть лучше, чем быть людьми? – Невесело усмехнулась Ия ей в ответ. - Мне кажется, наше дело как раз в том, чтобы отмыть слово «человек», чтобы он перестал быть бездушной машиной, чтобы кто-то задумался – даже если не поймет, если, как ты сказала, подумает, что мы начали об одном, а закончим о другом, - чтоб задумался, в чем эта несостыковка, и есть ли она вообще… Показать им, что человек, он как раз такой, - махнула она рукой на экран в руках Лады, - он живой, а не Имперская кукла… - Слишком сложно для первого взгляда, - качнула головой Лада. Её каштаново-русые волосы, непривычно распущенные сегодня и успевшие, оказывается, отрасти уже заметно ниже лопаток, красиво струились по худеньким плечам, укрытым теплой кофтой. Серьезная и сосредоточенная, без тени страха, она была как-то особенно красива сейчас, словно полна какой-то не поддающейся ни описанию, ни пониманию женской силы, твердой и мягкой одновременно, - но давай начнем, а там, быть может, что-то передумается, да? – Она заправила легкую прядь за ухо тонкими пальцами, взглянула на Ию и, поймав на себе её взгляд, очевидно, почувствовав что-то, стоящее глубоко за ним, вспыхнула и уткнулась взглядом в пол. Потом улыбнулась и снова взглянула на девушку. Глаза её сияли теплом. …Краска была густая и тягучая, но ложилась легко и как-то даже приятно, если пытаться описать ощущения от процесса. С головой погруженные в свое дело, девушки молчали, чуть заметно вздрагивая и настораживаясь, если какой-то звук вдруг нарушал царившую в павильоне и всем парке тишину. Буквы получались высокие и тонкие, аккуратные одна к одной, только выводить их было неудобно, сидеть приходилось на коленях, быстро затекших и замерзших, освободив несчастный квадратный метр пространства на грязном и захламленном полу. Только, несмотря на всё это, было что-то почти волшебное, очаровывающее в происходящем, в сосредоточенной и почти тёплой тишине, подушкой накрывшей хмурую подсобку… Только снег валил за маленьким темным окном густыми хлопьями. Лада покусывала тонкие губы, сидя напротив Ии и выводя вверх ногами яркую «В», и взгляд её казался таким сосредоточенным… - Это безумие. Ооо, Святая Империя… - простонала вдруг девушка, нарушая эту странную тишину, очень непривычную для встречи наедине, и уткнулась лицом в ладони, плечи ее затряслись от беззвучного смеха – истеричного, почти не отличимого от плача. - Во мы даем, да? Совсем того уже… Ия вдруг поймала себя на том, что сама захлёбывается едва сдерживаемым хихиканьем – видать, и правда крыша совсем съехала. Она вдруг словно выпрямилась во весь рост и отошла на несколько шагов, наблюдая со стороны это невероятное зрелище: две девчонки, рисующие провокационный и, разумеется, противозаконный плакат и хихикающие при этом как ненормальные истерички, словно ничего смешнее в их жизни никогда не случалось. А правда, случалось ли? Что-то более абсурдное, нелепое и невозможное… Ия почти уронила кисточку на крышку банки с краской и постаралась успокоиться, обмахивая лицо ладонями, но Лада под боком похрюкивала так заразительно, что удержаться было практически невозможно. - Что ж за бред-то, больные мы люди... - Да прекрати ты! - Аххыыы… - Протянула та невнятно, потом вдруг резко собралась, словно ничего этого и не было, и прочистила горло. - Да. На чем мы остановились? - На том, что ему надо где-то сооохнуть… - снова не вовремя хихикнула Ия и поджала губы. – Без шуток. Я не знаю, как его засунуть назад в потолок, не смазав, - голос её звучал неровно, и даже ей самой непросто было понять, задыхается она от смеха или от рыданий. - А есть другие варианты? - Пока нет… Надо подумать… - Было бы время думать! – Горячо воскликнула Лада с нескрываемым возражением в голосе и всё еще диковатой улыбкой, блуждавшей по ее бледному лицу. - Нам самое позднее через полчаса надо мчаться на всех парах по домам. – И прибавила тихо и безнадежно. - Всеединый Сохрани, что ж мы творим?... На всю голову больные… О-хо, перерыв, не могу больше… Засунуть размотанный тканевый хвост назад, в потолочную дыру, не размазав еще свежую краску и не перепачкав белую ткань в толстом слое пыли, оказалось на деле не так-то просто, как думалось сперва – вернее, сперва об этом и вовсе не думалось. Лишь под самый конец действа, подстелив под будущий плакат какие-то драные газеты, найденные в дальнем углу подсобки, и перемазавшись по уши в грязи, Ия с немалым удивлением обнаружила, что свободно скачет по шаткой лестнице вверх и вниз, практически не придерживая её руками и даже не задумываясь о том, что еще пару месяцев назад ни за что не полезла бы добровольно выше несчастной второй ступени. Открытие это заставило её отчего-то невольно улыбнуться, словно разливая тепло по всему затекшему и закоченевшему телу. - Как там твои школьники, что написали в итоге? – Спустя пять минут, Лада безуспешно пыталась оттереть с рукава пиджака Ии пыльное пятно влажными салфетками; время поджимало и пальцы её едва заметно дрожали. - Да всё как всегда, - просто отозвалась Ия, приглаживая свободной рукой растрепавшиеся, непослушные волосы, – отличники сожалеют, что недостаточно учатся и не смогут позволить себе продолжить учиться после пятого класса, а непоседы жалеют, что слишком ограничены в действиях и выборе. Девочки мечтают о замужестве и не доверяют родителям в выборе жениха, мальчики мечтают о работе, которая позволит им оплачивать налог на бездетность – в более редком варианте содержать семью, - и жить спокойно. Жалеют больше всего о сказанных глупостях – ссорах, обидах. Им ведь двенадцать лет, ну, плюс-минус, совсем дети… Хотя своей головой уже вполне учатся думать… Надеюсь, им это всё же пойдет на пользу. Отдам им эти ответы перед выпуском, пусть сравнят и снова подумают. Не знаю, я бы хотела ожидать большего, но не всё же сразу получится, да? - А что Зоэ? - Зое… Написал, что хотел бы избавиться от некоторых ненужных мыслей, которые его беспокоят, - Ия чуть нахмурилась, вспоминая туманные намеки мальчишки на что-то, что до конца ей разгадать так и не удалось, - по-моему, он просто… Чувствует. А потом считает, что что-то не так с ним, и хочет быть «нормальным». Но сам при этом не знает, что такое это «нормально» - даже вдумываться не хочет, потому что боится, что появится кто-то, кто будет вести себя с ним как Люка Ренер. Да и вообще, знаешь, когда такие секреты вдруг вся округа узнает, хочешь – не хочешь, а занервничаешь. – Ия неожиданно поняла, что ничего не рассказывала Ладе о Фиде, и сердце снова больно защемило. А, может, и правильно, может, и не стоит? – Короче, сложно, я пока еще не решила, как до него достучаться… Или хотя бы успокоить его, что не такой уж он ненормальный... - А как это, по-твоему, - «быть нормальным»? – Неожиданно недобро сощурившись, взглянула в ее лицо Лада. - По-моему, это быть настоящим собой, - отозвалась после полуминуты раздумий Ия, - думать самой и чувствовать сердцем. А если по-имперски, то это быть как все, не высовываться и не давать другим повода сомневаться в Системе. Зависит от того, кто какой ответ выберет… - Так ты, выходит, ненормальная, учишь детей быть нормальными? Как? - От ненормальной слышу… - усмехнулась Ия по-дружески язвительно. - Я знаю. - На удивление тихо и печально прозвучал вдруг ответ Лады, только что захлёбывающейся смехом, и окончание фразы так и застыло на языке Ии, невысказанное. - Неужто жалеешь? - Недоверчиво и удивленно отозвалась девушка, вмиг посерьезнев. - Неужто хочешь быть "нормальной", как все? - Хочу, чтоб "норма" у "всех" была другой, - сощурилась Лада зло и горько, как выплюнула, дрогнувшими так по-человечески некстати губами. ***Будем заново учиться ходить по небу, Никаких светофоров, разделительных полос, И где бы я не был, где бы я не был, Иди на мой голос, иди на мой голос…* [*Из песни группы Дом Кукол – «Ходить по небу»]
- Мы уже уезжаем? – С явной тревогой в голосе спросил Пан, когда позади остались нормативы стрельбы, несколько часов ориентирования на местности и полоса препятствий, а стрелки часов перешагнули семь. - Да. – Просто отозвался Алексис. - Дальше у нас другие планы. Сядь, пожалуйста, на заднее сиденье, там тонированные окна, тебя не так видно будет… - Что ты придумал? А как же пропускной пункт, разве там не ставят время?.. - Не бери в голову, это моя забота. Здесь люди умеют молчать. А у меня, к тому же, кроме кольца Мастера, есть еще и тайный пароль. - Какой еще пароль? – Кажется, мальчишка был окончательно растерян и сбит с толку. - Есть такие имена, Пан, которые открывают двери и закрывают рты. Здесь, на полигоне, такое имя – Хелена Эсмин, но, где бы то ни было, мне очень не хотелось бы озвучивать его лишний раз. Хотя во многих ситуациях моё тоже к таким относится – имей в виду, им можно пользоваться, если что случится. - Кто такая Хелена Эсмин? Алексис на мгновение задумался, и это мгновение, кажется, Пану почему-то ужасно не понравилось. Вот ведь ревнивец… - "Друг детства" прозвучит слишком громко, да и не друг она мне. Скорее уж "товарищ семьи". - А почему ее имя?.. - Семья. У нее все в семье – рейдеры. – Судя по внешнему виду Пана, если он сейчас скажет еще хоть что-нибудь про семью и «снова заведет о том, как круто быть Брантом», Пан его точно стукнет. Алексис едва сдержал внезапную улыбку и ничего больше не сказал. Если бы только мальчишка знал, как это мучительно и утомительно порой – быть Брантом. - Так мы что, правда, уже уезжаем? А как же... - А катись оно. – Выдохнул Алексис. - Всё. К диким. Или ты действительно хочешь вернуться на стрельбище и продолжить подготовку? - Просто… - У нашей семьи есть за городом небольшой дом, - произнес Алексис, глядя куда-то мимо окна невидящим взором, как только КПП остался позади, - мы с матерью раньше там проводили много времени, когда я был еще совсем мелким. У нее тогда в городе часто случались панические атаки, вот мы и обитали чаще там. Отец и Алберс – в городе, а мы с матерью – за его чертой. Потом отец получил кольцо Советника, мы вернулись в город, а он стал использовать дом как личный кабинет, для совещаний с подобными себе. Понимаешь, какая штука, Пан, в Высоком Секторе в общественных местах отсутствие камер недопустимо, первая же проверка повлечет за собой большие проблемы, но в частных владениях… Всё зависит от статуса владельца. Естественно, что никто из Высоких – по-настоящему Высоких, не таких, как я – не желает вообще лишний раз светиться на записях… В нашем доме осталась в итоге одна камера – на входе, но ведь войти можно и через гараж… Отец с Алберсом там частенько бывают – для деловых встреч с теми, о ком я говорил только что, а то уезжают время от времени привести в порядок дела, мысли и нервы. Это мне-то хорошо одному жить, без жён и детей, а вот братишка иногда конкретно на стену лезет… - не сдержавшись, усмехнулся он. - Дом, конечно, небольшой, две комнаты да полчердака, да садик в две аллеи, но этого достаточно, чтобы забыть шум и отключиться ненадолго от Высокого и работы. Я сам там бываю редко, раз или пару раз в год, один-два дня в конце декабря, когда заканчиваются выезды, мои все уже привыкли к этому расписанию и не появляются, благо ключи у меня есть, и машина давно... Ты же понимаешь, к чему это всё, да? – На какое-то мгновенье Алексис встретился в зеркале заднего вида взглядом с глазами Пана. Судя по выражению лица, мальчишка вполне понимал. - И туда никто не приедет? – Кажется, в голосе Пана звучало не только недоверие, но почти даже потрясение. – Вообще? - Нет. Знаешь, в моей жизни есть только две вещи, которые уважает моя семья: кольцо мастера и потребность в личном пространстве, без которого я не могу нормально работать. А саму работу признают только в связи с возрастом. - И почему он вдруг рассказывает мальчишке обо всем этом, о чем и думать лишний раз не любит наедине с самим собой? – Хотя младшим я не перестану быть, даже стань я Советником. Я там бываю редко, потому что обычно не до того, и необходимости нет, а отца лишний раз не хочется провоцировать… Не думаю, что он мне верит, Пан. – Наверное, мальчишке стоит это знать… - Считает, что общение со Средними, тем более в таком масштабе, как у меня, никому не пойдет на пользу. Ха, а он ведь оказался близок к истине, - внезапно хмыкнул Алексис, закуривая. - Ты издеваешься? – Убийственное спокойствие в голосе Пана одновременно озадачило и не на шутку развеселило молодого человека. - Нет, Пан, – мягко качнул головой Мастер, уже заранее ожидая от своего спутника очередной вспышки на тему «проклятые мажоры, ненавижу», - помнишь, в парке я как-то говорил тебе про стремление к власти, а ты на меня взъелся, потому что я сказал не про тебя? – Судя по тому, как отчаянно запылали щеки мальчишки, он отлично это помнил, - Так вот это оно и есть, - как ни в чем не бывало закончил Алексис, - то, что я имел в виду. - Хочешь быть как он, как твой отец? - Нет. – Кажется, голос его прозвучал куда резче, чем ему того хотелось. - Нет, - повторил он, смягчившись. – Но власть – удобный инструмент для достижения собственных целей. Моей целью всегда была свобода. Хотя теперь оказывается, что я и близко о ней ничего не знал… Пан не ответил, только сполз на сиденье так низко, как только мог в силу своего роста, невидящими глазами провожая мелькавшие улицы, и поежился. Алексис молчал, устремив взгляд на дорогу впереди себя, разговор как-то сам собой угас. Дороги здесь были удивительно пустыми, словно все жители Высокого Сектора заперлись в своих квартирах и офисах, отчаянно хватаясь за последние дни года в надежде завершить накопившиеся дела. - Лекс! - Не выдержал в конце концов мальчишка, и тон его вышел отчего-то совершенно возмущенным – как и взгляд, плохо различимый в сумрачном отражении автомобильного зеркала. - Лекс, это вообще нормально? - Что? - Всё! Всё, что мы творим! - Нет, - кратко ответил Высокий с каким-то совершенно убийственным спокойствием, - нет, Пан, это бредово, дико, преступно и совершенно ненормально. Легче стало? Мальчишка фыркнул и отвел взгляд, усиленно делая вид, что ему интересно, что происходит за окном, и Алексис не без удивления уловил почти физически нервное напряжение мальчишки. - А если завтра – конец мира, парень? – Спросил он, скорее чтобы просто нарушить это странное молчание, и вопрос этот почти удивил его самого. - И? - Что ты будешь делать? - Целовать тебя в самом людном месте, какое только найду. – Удивительно мрачно для таких слов. - И еще сожгу к диким все исследования Антона Штофа и его товарищей по разуму. – Алексис фыркнул в ответ на его слова и слабо улыбнулся. Вечно Пан отвечает, не думая… - А ты? - Не знаю, наверное, объявлю во всеуслышание, что Система – обман, что её нет нигде, кроме наших голов. Что можно быть свободными – хотя бы на один этот последний день… - устало добавил он. - Что мы и так свободные, просто загоняем себя в рамки Системы и не видим ничего, кроме её стен. Но твой вариант мне тоже по душе. - Жестоко ты, - качнул головой Пан. Кажется, в голосе его проскользнули нотки удивления и даже почти… уважения, настолько непривычного, что Алексис с трудом смог разобрать их, - хотя такие новости, верно, для многих сделают последний день желанным избавлением. - Думаешь? Люди сильнее, чем кажутся, Пан. Все, что бы они о себе ни думали. - Лишь немногие. Представь, что будет, если вот так просто взять, и объявить Низких полноправными членами общества? Что сделают Высокие? Тебе это лучше должно быть известно, чем мне самому… А Средние? Поняв, что вся их ушедшая жизнь гроша ломаного не стоила… - Пан взглянул в синие глаза Алексиса серьезно и даже почти испытующе. - Не знаю, как там ваши, а наши, Средние, слишком привыкли мыслить стереотипами, что с рождения и до смерти вкладываются в их головы извне. Вашими, наверное. - Скривился он невольно. Нет, несмотря ни на что, ни на какие изменения в его жизни, Пан, видимо, никогда не перестанет противопоставлять своих и чужих, «наших» и «ваших», Средних и Высоких, пусть и сможет сам по-настоящему выбраться из своего прошлого. – Они не поймут. Потому что им не полагается понимать. Ненавижу… - То "ненавижу", то "слов нет, как нравится"... Объясни, наконец, свое отношение нормально, а? Пан, кажется, смутился на мгновенье и задумался, потом, наконец, заговорил, отворачиваясь куда-то в окно, горячо и быстро: - Дело не в Высоком, дело в Среднем. Высокий невозможно не полюбить. Его невозможно принять, пожив в Среднем. Это лицемерие, сплошь одно лицемерие, сказать, что Высокий может не понравиться - да язык отсохнет скорее! Но жить в Высоком, закрыв глаза на убогий Средний, делая вид, что теперь-то все хорошо, - лицемерие еще хуже. И я так не могу. Не могу быть здесь, принимая Высокий как данность, и не могу - не заставлю себя - вернуться туда, жить там, словно я не знаю, какой бывает нормальная жизнь. Мне мерзко и тошно от себя, Алексис, - прошептал мальчишка неровно как-то совсем отчаянно, - потому что мне не повезло родиться таким безупречным как вы, и потому что я не могу довольствоваться собственной скромной долей. Плевать я хотел, почему у тех, выживших, были причины строить именно такую Империю, но я уже никогда не смогу закрыть глаза и сделать вид, что не вижу, не знаю, что меня все устраивает. Даже если на деле я ничего не смогу изменить. Я никогда не смогу стать прежним снова – ни в Высоком, ни в Среднем, и меня пугает то, как быстро я привыкаю ко всему этому…. – совсем уже тихо прошептал мальчишка, по-прежнему не глядя на Мастера, замолчал ненадолго, словно сомневаясь, стоит ли говорить то, что собирается сказать, и, словно махнув рукой, продолжил. - Я сперва думал, какие же счастливые люди живут здесь, всю жизнь, с самого детства среди того, что их окружает... С теми возможностями, которые имеют... А потом, знаешь, глядя на них, я пришел к выводу, что они на самом деле ни разу не такие счастливые, как я представляю - потому что они привыкли, и им не с чем сравнивать. Баловни судьбы… Да многим даже в голову не придет, какой убогой и жалкой бывает жизнь, для них это - нормально, так, как должно быть, а не нечто запредельно прекрасное. А вот меня, прожившего четырнадцать лет в Среднем Секторе, пребывание здесь делает действительно счастливым... Словно я каким-то тайным знанием владею. Поэтому я сперва был таким… сверху вниз на вас смотрел, - добавил он, потупившись, - потому что ни шиша вы не понимаете о том, где и как живете… И ценить это всё не умеете. - Когда тебе четырнадцать, никто вокруг вообще ни шиша не понимает... - едва сдерживая тёплую улыбку, отозвался Алексис. И зачем он опять смеется вместо того, чтобы сказать, как глубоко, до самых костей, пробрала его эта внезапная тирада? Пан вспыхнул и задохнулся от возмущения. Потом произнёс тихо и удивительно спокойно: - Ну и пусть я был дураком. Зато я всегда был честным дураком. А ты бывал там? В Среднем, кроме главного плаца в девятом?.. - В шестнадцатом и в четырнадцатом был. - И как тебе? – Недобрые нотки прозвучали в голосе Пана. - Нормально. - И девятый? Что ты там делал? Заходил во дворы, в магазины? Видел людей?.. - Видел, - просто отозвался Алексис, - хочешь вернуться к тому разговору насчёт Низкого Сектора? - Я тоже был. – Ответил мальчишка, пропуская его вопрос мимо ушей. - С девятого по третий - где-то проездом, а где-то на своих двоих. И по третьему... ходил. И, знаешь, ни один человек в здравом уме не захочет добровольно там не то что жить - появляться. - А ты что же там делал? - Гулял, - хмуро повторил мальчишка, - ты так и не понял, что я к ним не отношусь? К тем, кто в здравом уме... - А если без шуток, Пан, то твое чувство справедливости – обостренное до неприличия – меня восхищает, - произнес Алексис задумчиво. Мальчишка, кажется, напряженно замер, - и почти пугает. Тебе ведь совершенно не важно, как ты сам живешь сейчас – тебе важно, как живут люди вообще. Ты можешь быть здесь, но ты не перестанешь думать о тех, кто остался там – не потому, что они твои друзья или твоя семья, а потому, что они просто есть, потому что им может быть плохо или сложно. Потому что вы не равны – только дело не в равенстве Средних, дело в другом равенстве, в том, которого люди достойны, а не к которому их принуждают. Только, знаешь, что? Попади это твое чувство справедливости не в те руки, мы получим Систему похуже нашей Империи. Так что береги-ка его от чужих глаз и ушей – но погаснуть не давай. Ни за что. Хорошо?