Призрак чёрного нуменорца

      Холодный зимний ветер, бьющий в лицо во время неистовой гонки, остудил пыл Фарамира окончательно. Гнев и смятение, вызванные поразившей в самое сердце новостью о его мнимом предательстве, уступили место яростному желанию найти того, кто осмелился нанести ему столь неожиданный удар в спину. Беспрерывно понукая мчащегося во весь опор коня, Фарамир поймал себя на мысли, что впервые в жизни столкнулся с настолько откровенной изменой. Больнее всего было осознавать, что она могла исходить от тех, кого он привык считать братьями по оружию, с кем на протяжении многих лет делил тяготы изнурительных, полных опасностей военных походов и с кем бок о бок сражался в течение всей войны против восточного врага. В продолжении их долгого пути случалось всякое: люди порой уступали страху, впадали в отчаяние или же просто уставали от бесконечной череды лишений и потерь, но никогда не случалось, чтобы гондорские воины пятнали своё имя чёрной меткой изменника. Больше всего на свете князю Итилиэна хотелось верить, что Элессар ошибся, и угроза престолу исходила не от его удела, а от других земель. В своих осторожных намёках на то, что не все его подданные готовы рукоплескать новому королю, возможно, Арагорн был и прав. Занимая должность наместника Гондора и глубоко погружённый в государственные дела, Фарамир хорошо знал, что и Арнор, и Харондор, и тем более мятежный пиратский Умбар отнеслись к его восшествию на трон с большим подозрением.       Когда князь въехал в ворота замка, над горизонтом уже забрезжил ленивый февральский рассвет. В скудных отблесках лучей восходящего солнца стены крепости показались ему угрюмыми и неприветливыми. Возможно, причина крылась в том, что отныне на их белый камень по чужой воле была брошена мрачная тень предательства. Спрыгнув с лошади и передав повод в руки подоспевшего конюха, Фарамир заметил, как тяжело дышит и широко раздувает ноздри его конь. И сразу же испытал острый приступ раскаяния из-за того, что в порыве собственного гнева едва не загнал до смерти ни в чем не повинное животное. Ведь его Янтарь был уже далеко не молод, и подобные скачки наперегонки с ветром вполне могли закончится для него разрывом лёгких. Извиняюще потрепав жеребца по спутанной, взмокшей от пота гриве, он велел слуге отшагать и вдоволь напоить коня. Наблюдая за тем, как грузно ступает Янтарь по мощённому двору замка, Фарамир подумал, что хоть ему и нелегко это осознавать, но настала пора выбрать себе другую лошадь и отпустить своего верного друга на заслуженный отдых.       Князь проследовал по длинной полутёмной галерее, которую освещали лишь несколько закрепленных вдоль стен факелов. Несмотря на целый день, проведенный на ногах, и бессонную ночь в седле, он не чувствовал усталости, скорее испытывал что-то сродни внутреннему опустошению. Прикрыв дверь своих рабочих покоев, он зажёг свечи, скинул на спинку кресла дорожный плащ и перчатки, тяжело опустился на самый его краешек. С полчаса Фарамир воспроизводил в мыслях имена и лица своих следопытов, участвующих в вылазках на земли Южного Гондора последние несколько месяцев. Он вспоминал их нрав, поведение, сказанные слова или совершенные поступки, но на ум не приходило ровным счётом ничего странного или необычного. Все его солдаты были надёжно проверены временем, закалены в бесчисленных боях и никогда не давали повода вызвать к себе подозрение или недоверие. Фарамир долгие годы командовал отрядом разведчиков Итилиэна и прекрасно знал, как искусно люди этой породы умеют прятать свои истинные чувства под маской совершенного спокойствия и безразличия. Их бесстрастности и самообладанию могли бы позавидовать даже горные пики Эред Нимрайс, но и он сам, будучи одним из них, всегда считал, что научился за это время хоть сколько-то читать сердца людей и отличать правду от лжи. Тем сложнее было признавать, как горько он, однако, ошибался и в себе в том числе.       Фарамир вытащил из прикрепленной на поясе связки один из ключей и открыл стоящий в углу помещения сундук, где хранились документы. Запор почему-то поддался не с первого раза, так, как если бы был повреждён. Почувствовав неладное, князь взял со стола одну из свечей и, присев на корточки, поднёс пламя к зияющей прорези. Его опасения подтвердились — железные стенки замочной скважины были покрыты мелкими царапинами, и Фарамир готов был поклясться, чем угодно, что совсем недавно их здесь не было. С холодеющим сердцем откинул крышку и принялся перебирать спрятанные внутри бумаги. Увидев на самом дне секретные карты с планом наступления на Харондор, он облегченно выдохнул. Попытка неизвестного злоумышленника выкрасть бесценные свитки, по счастью, не удалась. Однако уже в следующую секунду сердце вновь как будто сжала ледяная рука — все ещё теплящаяся надежда на ошибку Элессара на счёт его солдат, погасала окончательно. — Вот такие дела, Берегонд, — невесело закончил свой рассказ князь Итилиэна, когда на следующий день, они вместе с гвардейцем стояли на смотровой площадке на стенах Эмин Арнен. Ветер вновь усилился, с неба падал мелкий мокрый снег и, опускаясь на длинные чёрные волосы следопыта, будто добавлял в них новой седины. Когда Берегонд узнал от своего господина все подробности встречи с королём и услышал о попытке похищения плана военной кампании, его всегда непроницаемое лицо посерело от ошеломляющей, неожиданной новости. Некоторое время он молчал, будто пытался осознать только что услышанное. — Не могу поверить, что всё сказанное вами правда, — стирая с щеки влажный след от снежинки, выговорил, наконец Берегонд. — Даже на войне не случалось ничего подобного. Я большую часть жизни отдал службе, бывало всякое, но никто никогда не осмеливался так хладнокровно и низко предавать своего господина. — Я бы тоже предпочёл, чтобы случившееся оказалось кошмарным сном, но придётся взглянуть правде в глаза — на мне лежит подозрение в государственной измене, и произошло это по вине кого-то из моих людей. Если бы в довершении ко всему из сундука исчезли ещё и карты, то даже милость короля Элессара бы себя исчерпала, — князь замолчал ненадолго. — Хорошо, мой отец не дожил до этого дня. Иначе сердце бы его разорвалось во второй раз. Затем горько усмехнулся, посмотрел куда-то в сторону и добавил гораздо тише: — Может, он был и прав, когда говорил, что я ни на что не годен. Берегонд слегка тронул его за плечо: — Да полно тебе, Фарамир… — Попытаться отпереть замок мог любой из живущих во дворце, — резко перебил гвардейца его командир. — От следопыта до конюха. Я теперь не верю ни одной живой душе, кроме тебя. Я отдал приказ закрыть ворота крепости и не выпускать никого без моего позволения. Хочу присмотреться к солдатам повнимательнее, особенно к побывавшим в Харондоре. Тот, кто это сделал, рано или поздно должен себя выдать, очень возможно, он захочет повторить попытку. Ты тоже смотри в оба, Берегонд. Гвардеец слегка кивнул головой, рукой, облачённой в перчатку, смахнул со стены тонкую полоску снега: — Стало быть, настал тот час, когда нам приходится следить за теми, с кем мы разламывали напополам один кусок хлеба, сидя у костра? Не чаял, что стану свидетелем подобного позора. — Думаешь, я этого хочу? — слишком резко отозвался на его неявно высказанный упрек Фарамир. — Но что мне прикажешь делать? И, кстати, отложи пока все военные учения, я хочу, чтобы у солдат появилось больше свободного времени, посмотрим, чем они будут заниматься. — Как пожелаете, господин, — только и ответил гвардеец, и с этими словами бесшумно удалился с крепостной стены.       Снег стал ещё гуще, и Фарамир вскоре также покинул бойницу. Во дворе, недалеко от крепостных ворот, он увидел жену. Эовин стояла посреди заметенной белым кружевом площадки, укутанная в длинную до пола шубу, и выглядела как будто растерянной. Заметив супруга, она тут же поспешила к нему приблизиться: — Господин мой, — Эовин вскинула на мужа свои ясные как небо глаза. — Мы на осадном положении? Стража сказала, никто не имеет права покидать замок без твоего позволения. Фарамир ничего не успел рассказать жене. Он даже толком не видел её после своего возвращения из Минас-Тирит, заглянув в покои лишь утром, когда она ещё спала. Ощутил на себе её полный искреннего изумления взгляд и потерялся — он понятия не имел, как выложить ей правду обо всех своих злоключениях. — Небольшие меры предосторожности, госпожа моя, — пояснил князь, не найдя ничего лучшего, чтобы ей ответить. — Надеюсь, это ненадолго. — Но мне-то ты разрешишь выйти? — ресницы Эовин дрогнули от попавшей в глаз снежинки, — Я с утра собиралась в город. Мы должны встретиться с главным целителем, я обещала ему привезти сбор трав от лихорадки. Становится холодно, люди могут начать болеть.       Все эти повседневные заботы и хлопоты, за последние пару дней разом вылетевшие из головы Фарамира, как и обычно целиком занимали её разум и сердце. Эовин не могла оставаться в стороне, если кому-то нужна была её помощь. Неудивительно, что люди Эмин Арнен за столь короткий срок успели сильно полюбить свою госпожу — она всегда была чуткой и внимательной к чужой боли. — Конечно ты можешь поехать, — он легонько сжал в своих руках её тонкие пальцы. — Я немедленно распоряжусь, чтобы тебя пропустили. — Что происходит, Фарамир? — княгиня склонила голову набок, к удивлению в её взгляде добавилось еле уловимое волнение. — Тебя не было всю ночь, утром ты даже не зашёл ко мне. А теперь этот странный приказ закрыть ворота, — протянула к нему ладонь и едва коснулась плеча. — И я вижу, как ты напряжён. — Я не хотел тебя будить, — голос Фарамира прозвучал очень ровно: он уже решил, что не станет её беспокоить своими трудностями. — Поезжай в город, госпожа моя, и не тревожься ни о чём.       Привычно поцеловав жену в лоб, Фарамир отправился к дежурившей на посту страже. Эовин поплотнее надвинула отороченный мехом капюшон, посмотрела вслед его высокой удаляющейся фигуре. Она не могла не заметить, как в совсем не свойственной ему манере супруг только что ушёл от ответа.       Следующие несколько дней прошли без видимых изменений, разве что погода испортилась ещё больше, да настроение гвардейцев, вынужденных находится в крепости почти что под арестом, заметно ухудшилось. Не привыкшие к такому обращению, и, догадываясь, что подобные меры вызваны каким-то подозрением в их сторону, они всё чаще стали требовать объяснений от своего командира, не удовлетворяясь туманными отговорками, которыми пытался утихомирить их Берегонд. Фарамир прекрасно понимал, что долго так продолжаться не может, и время неумолимо уходит, а он не на шаг не приближается к разрешению мучившей его загадки. Предположение о том, что жаждущий похитить карты военной кампании в Харондоре, снова себя проявит также себя не оправдало, скорее, наоборот, если он и находился до сих пор в пределах Эмин Арнен, то предпринял все усилия, чтобы не привлекать лишнего внимания.       В тысячный раз обдумывая новую для себя задачу, князь стоял на ступенях лестницы, ведущей на задний двор, и, опершись на перила, наблюдал за тем, как новобранец Налмир, с которым он ранее уже имел удовольствие познакомиться ближе, упражняется в стрельбе из лука. Пожалуй, молодой воин был одним из немногих, кого происходящее в гвардии нисколько не удивляло и не трогало. Единственное, что заботило юношу — это совершенствование своих навыков в боевом искусстве, потому что ни очевидные изменения в укладе жизни войска, ни плохая погода не могли заставить его отказаться от ежедневных занятий. Фарамир смотрел, как Налмир последовательно вгоняет стрелы в расставленные по двору кольца, постепенно уменьшая их размер, и ловил себя на мысли, что ему всё больше начинает нравиться его упорство и невозмутимость. Казалось, ничто не могло сбить его с намеченной цели. Кроме того, Фарамир заметил, как, несмотря на совсем небольшой срок пребывания в гвардии, уверенно держится юноша со всеми, с кем имеет дело, независимо от возраста и статуса. И с ним в том числе — обыкновенно такие молодые воины начинали тушеваться, видя перед собой князя Итилиэна, прославившегося подвигом под Осгилиатом и занимавшего второй после короля пост в государстве. Налмир же даже в недавнем поединке на мечах вёл себя со своим командиром почти на равных.       Мишень достигла размера чуть большего, чем размер монеты, а порывы ветра усилились, и удача изменила молодому воину. Стрела улетала то правее, то левее кольца, упрямо не желая ложиться в цель, однако постигшее невезение не охладило пыл юноши: он вновь и вновь повторял попытки её укротить. Фарамир медленно приблизился к новобранцу, остановился сбоку от него: — Стрельба из лука даётся тебе так же хорошо, как и ближний бой на мечах, мой друг, — обратился к юноше Фарамир. Налмир опустил оружие, повернул голову в сторону командира, сдержанно поклонился: — Простите, я не сразу заметил вас, господин, — перевёл взгляд на качающееся на ветру кольцо. — Нынче у меня выходит гораздо хуже, чем обычно. — Сегодня сильный ветер, — заметил князь. — Он способен помешать точности даже самого умелого лучника. — Нет большого мастерства в том, чтобы поразить цель в полный штиль, господин. Юноша предпринял ещё одну попытку вогнать стрелу в мишень, но она вновь улетела мимо, на этот раз над кольцом, задев оперением его верхний край. — Позволишь дать тебе пару советов? — не дожидаясь ответа, Фарамир подошёл к юному воину вплотную, встал за его спиной, чтобы тоже видеть мишень. — Руку, которой натягиваешь тетиву подними немного выше… да, вот так, — осторожно опустил ладонь ему на предплечье. — Напряги мышцы изо всех сил и не расслабляй их до тех пор, пока не выпустишь стрелу. Если шевельнётся хотя бы один мускул во время выстрела, она непременно отклонится. При таком встречном ветре сопротивление воздуха движению стрелы будет гораздо больше чем обычно, поэтому не бойся поднять её ещё выше. Когда ты накопишь опыт, то сам научишься чувствовать эту грань. И самое главное, — пересекся взглядом с внимательно следящим за ним Налмиром. — Дыхание. Ты слишком резко его задерживаешь в момент выстрела, поэтому есть риск, что рука дрогнет. Пока натягиваешь тетиву, дыши медленно и неглубоко и остановись только тогда, когда твои пальцы начнут разжиматься. Это всего лишь одно короткое мгновение, но именно оно является определяющим. Убрав ладонь с плеча юноши, Фарамир отодвинулся на шаг назад и кивнул в сторону колец: — Попробуй. Налмир помедлил немного, вероятно, столь повышенное к себе внимание со стороны князя, пробило небольшую брешь в его самообладании. Вняв советам своего командира, он совершил ещё один выстрел, однако же, опять неудачный. Юноша с досадой закусил губу. — Посмотри, куда улетела твоя стрела, — Фарамир сделал вид, что не заметил его раздражения. — Как думаешь, почему? — Из-за ветра, — ответил тот после недолгого молчания, потраченного на размышления. — Я должен был держать её на полпальца выше. — Верно, — слегка улыбнулся ему князь. — Пробуй ещё раз.       Вскоре упорство и труд молодого воина всё же возымели действие. После нескольких промахов, сопровождающихся краткими объяснениями Фарамира, стрела, наконец, покорилась и просвистела прямиком в центр кольца. — Хорошо, — удовлетворённо кивнул ему командир. — Ты быстро учишься. Это твой отец давал тебе уроки стрельбы из лука? — Да, с самого детства, — не сразу отозвался Налмир. — Но в отличие от вас он не был столь терпеливым учителем. Благодарю вас, господин.       Фарамир опустился на ступеньку лестницы, взглядом указал юноше на место рядом с собой: — Я вижу, ты много перенял от него. По всей видимости, он был хорошим воином. Научить быстро и метко стрелять при большом желании можно каждого, однако настоящий дар наследуют единицы. В сочетании с твоим упорством ты многого можешь добиться.       Налмир также присел на ступень, но не слишком близко к своему господину, поставил лук между согнутых колен и некоторое время молчал, поигрывая его тетивой. — Он был хорошим воином, — эхом повторил юноша вслед за князем, глядя куда-то в сторону. — Однако славы в бою не искал и мечтал, чтобы война поскорее закончилась. Больше всего на свете мой отец любил охотиться в лесу рядом с нашей деревней в Бельфаласе. А ещё он любил наш красивый дом на берегу озера, который построил собственными руками для своей семьи. Надеялся прожить там до конца дней, но судьба распорядилась по-иному.       Голос Налмира звучал почти безразлично и отстраненно, но князь сумел уловить в нём глубоко запрятанную боль от потери. Война закончилась, и пришло время хоронить павших, а вместе с каждым захороненным отрывать по кусочку сердца. В едином строю пришедших к вратам Мордора, всякий витязь считался лишь одним из многих — просто лучник, просто копейщик или всадник, а для кого-то ещё он был самым родным и близким человеком, являл собой целый мир. — И что теперь с твоим домом? — осторожно осведомился он. — Ничего, — отрезал юноша, потом повернулся к своему командиру и добавил уже совсем бесстрастно. — Ничего не осталось, господин.       Фарамир почти готов был услышать такой ответ. Кому как не ему должно быть известно, как долго Белому городу ещё придётся зализывать раны, нанесённые орочьими мечами. Но всё равно ему стало жаль мальчишку, хотя, конечно, его жалость — меньшее в чём Налмир нуждался в данный момент. Князь посмотрел на лук, который юноша по-прежнему сжимал между колен: — Похоже, от ветра тетива ослабла, — перевёл он тему разговора. — Принеси мне какой-нибудь нож, я тебе её перетяну. Заодно покажу, как завязать узел, чтобы крепче держалась.       Налмир коротко кивнул и скрылся в дверях казармы, через непродолжительное время вернулся и протянул командиру небольшое по размеру лезвие, которое гвардейцы обычно использовали для своих повседневных нужд. Фарамир взял в руки нож и хотел было уже начать снимать с лука тетиву, но один взгляд на его острие заставил князя позабыть обо всех уроках стрельбы и способах завязывания узлов вместе взятых. Кончик клинка был погнут внутрь, а края его в нескольких местах покрывали зазубрины, какие остаются после трения об очень твёрдый металл. — Где ты взял его? — тихо спросил юношу Фарамир. — На столе в казарме, наверное, кто-то забыл его там, — пожал плечами молодой воин, не понимая, почему обычный старый нож вызвал у командира такой интерес. — Пойдём со мной, — Фарамир решительно поднялся со ступеньки и быстрым шагом пересёк задний двор. Столь же стремительно отворил двери корпуса, служившего жилыми помещениями для его гвардейцев. Находившиеся внутри солдаты немедленно встали со своих мест, чтобы поприветствовать командира, но тот едва удостоил их кивком головы. — Где он был? — обратился князь к юноше. В ответ Налмир указал взглядом на один из столов. Фарамир обернулся к наблюдающим за ними воинам: — Чей это нож? — спросил он, внимательно вглядываясь в смотрящие на него с разных сторон лица. Каждый из присутствующих чувствовал, что творится что-то неладное, и напряжение возрастало с каждой секундой. — Это мой нож, господин, — слева от князя раздался голос одного из гвардейцев — высокого крепкого мужчины средних лет с чёрной окладистой бородой. Воина звали Фалмахил, он служил в войске следопытов Итилиэна больше пяти лет, получил тяжелое ранение ноги под Осгилиатом, которое также, как и рана его командира, время от времени причиняло значительные неудобства. — Откуда на нём царапины? Гвардеец кинул взор на лезвие, которое держал перед ним Фарамир, затем неуверенно покачал головой: — Я не знаю, господин. Совсем недавно их не было. Он лежал на столе, может кто-то другой брал его… — Несколько дней назад сундук, в котором я храню важные бумаги, пытались открыть каким-то острым предметом. Быть может, даже этим ножом. — Вы что же, полагаете, это был я? — от слов командира на скуле воина вздулся желвак. — Зачем мне нужно трогать ваши бумаги? Кроме того, я никогда не покидал корпус и не выходил с заднего двора. Любой может это подтвердить. — Фалмахил говорит неправду, господин, — князь услышал позади себя невозмутимый голос Налмира. — Я сам видел, как он не однажды покидал ночью казарму. Как раз с неделю назад. — Ты не с того начал службу в гвардии Итилиэна, мальчик, — обратился к юноше следопыт, и в голосе его послышалась явная угроза. — Не стоит возводить напраслину на своих братьев по оружию. Дорого придётся заплатить. Но замечание Фалмахила совершенно не тронуло новобранца. Он продолжал стоять в дверях казармы, опираясь плечом о косяк. На губах его играла едва заметная ухмылка: — Если ты совершил что-то противозаконное — придётся отвечать. Мне-то какое до этого дело? — Это ты плохо знаешь законы, Налмир, — гвардеец подступил к нему на шаг, с трудом сдерживая раздражение. — Берегонд подобрал тебя на улице, надеясь превратить в достойного человека, но ты всё равно продолжаешь себя вести как бродяга. — Ещё нужно разобраться, кто из нас ведёт себя как бродяга. Все знают о твоей страсти к вину. Дай тебе волю — из таверны не вытащишь. — Да как ты смеешь! — руки Фалмахила уже сжались в кулаки, и он был почти готов броситься на зарвавшегося юношу, однако раздавшийся рядом голос командира не позволил ему это сделать. — Прекратить, — не повышая тона приказал Фарамир. — До чего вы дошли, готовы глотки перегрызть друг другу не хуже орков. Глазам не верю, что это происходит в гвардии Итилиэна, — посмотрел в лицо чернобородому следопыту. — Я хочу поговорить с тобой наедине.        Фарамир велел застывшему от удивления воину следовать за ним. Войдя в свои рабочие покои, он сразу же подошёл к злосчастному сундуку и приставил нож к замочной скважине — лезвие с легкостью проскользнуло внутрь. Фарамир ещё раз оглядел оставленные на клинке царапины, и последние сомнения отпали — замок пытались отпереть именно этим ножом. Наблюдающий за ним солдат разом побледнел, больше от негодования, чем от страха: — Господин я, быть может, позволил себе лишнего в сторону мальчишки, но любой скажет, что дерзость Налмира не знает предела. Однако, клянусь, я никогда в жизни не стал бы совершать того, в чём вы меня хотите обвинить. Я всегда был вам предан. — Я ни в чём тебя не обвиняю, Фалмахил, — устало ответил следопыту Фарамир. — Я знаю, что это не ты. Просто вспомни, когда ты видел нож последний раз, подумай, кто мог его взять. — Кто угодно, господин. Вы знаете, что у нас в казарме всё общее, тем более такая пустяковая вещь как обычный нож. Да тот же Налмир мог его взять, а потом оболгать меня. Одному Эру известно, что на уме у этого бродяги. — Ну, сейчас в тебе говорит злость на него, — Фарамир сам не знал, почему захотел встать на защиту юноши, хотя его поведение и в самом деле оставляло желать лучшего. — Не суди его строго, он ещё очень молод. — Мы все были молоды, — твёрдо возразил командиру Фалмахил. — Однако не позволяли себе и малой части того, что позволяет он. Объясните ему, как должен держаться солдат гвардии Итилиэна. Или это придётся сделать нам, и тогда будет хуже. — Не трогайте его, — покачал головой Фарамир. — Я сам с ним поговорю, пусть он тотчас же зайдёт ко мне. Чернобородый следопыт был уже в дверях, когда князь, как будто о чём-то вспомнив, снова окликнул его: — Куда же ты ходил по ночам, Фалмахил? — очень тихо осведомился Фарамир, не отрываясь глядя ему в глаза. От услышанного вопроса воин заметно сник, отвёл взор в сторону: — Мальчишка правду сказал насчёт вина, — с тоской в голосе признался он. — Но вы поймите, господин, иногда нога мучает меня невыносимо. И кошмары после Осгилиата. Вы же знаете, вы там были… — Это последний раз, когда я прощаю подобное, — жёстко прервал его речь Фарамир, не желая слушать никаких оправданий. — Обратись за помощью к моей госпоже. Она знает толк в травах и настоях, её лекарства смогут облегчить твою боль.       Оставшись один, князь присел на краешек стола, продолжая вертеть в руках лезвие. Найденный нож ничем не помог ему в поисках — по словам Фалмахила, взять его, точно так же, как и положить обратно, мог любой вошедший в казарму. Последнее обстоятельство показалось Фарамиру особенно странным. Было бы куда разумнее сразу выбросить клинок, а не ждать пока его найдут и захотят выяснить происхождение оставленных на лезвие повреждений. От мыслей о ноже и сломанном замке князя отвлёк стук в дверь, но на пороге вопреки его ожиданию возник не Налмир, а встревоженный Берегонд. В руках старый гвардеец сжимал какую-то верёвку. — Господин, случилось невероятное… — Что теперь произошло? — спрыгнул со стола Фарамир и подошёл к нему ближе. — Этот новобранец, Налмир, он сбежал, господин, — Берегонд поднял перед лицом своего командира верёвку. — Стена в южной стороне крепости ниже остальных и имеет несколько уступов, хотя и очень отвесных. Уж не знаю, как ему это удалось, не сломав себе шею. Но, воспользовавшись, шумихой, вызванной найденным ножом и подозрением Фалмахила, он незаметно улизнул из казармы и спустился вниз по стене.       И в ту же минуту Фарамир всё понял. Зачем Налмир так усердно тренировался все минувшие дни, зачем принёс ему этот зазубренный нож, зачем намеренно выводил беднягу Фалмахила из себя. От очевидности всего случившегося его разобрал приглушённый, недобрый смех. — Что ж тут весёлого, господин? — удивился такой реакции старый гвардеец. — То, какой я дурак, Берегонд, — смех прекратился столь же резко, как и начался. — И ты, между прочим, тоже. Нас обвёл вокруг пальца какой-то мальчишка, вот где настоящий позор. Чума на мою голову, откуда ты его притащил ко мне в замок? Последние слова были произнесены князем с плохо скрываемым раздражением. Берегонд, понимая своё прямое участие в произошедшем, тяжело вздохнул: — Видимо я стал слишком стар и утратил прежнюю проницательность, господин. Я увидел Налмира на городском празднике во время состязаний лучников, я бывал там и раньше и иногда встречал весьма способных молодых людей. Так было и с Налмиром, мне понравилось, как он себя показал. На следующий день я увидел его в таверне, юноша ссорился с хозяином, потому что у него не оказалось лишней монеты. Я предложил заплатить, после мы разговорились, и он рассказал мне о своём отце, деревне, которую разрушили орки и я подумал, что можно дать ему шанс. — Какой же ты стал добрый, Берегонд, — без доли иронии проговорил Фарамир, обнимая его за плечи. — Это нас и погубило. Но что ж поделаешь, зато нам известно теперь, кого искать. Скорее всего, история про отца и деревню в Бельфаласе — выдумки, тем не менее надо же с чего-то начинать. А самое главное, мы должны выяснить, чей приказ исполняет этот необыкновенно одарённый мальчик. — Мы найдём подлеца, господин, — пообещал гвардеец. — Я сам готов ради такого хоть всю Арду обойти. Теперь это уже дело чести.