Сегодня не закончится никогда

      Воскресенье. Тринадцатое декабря, 5:10       Ночью бесновалась метель, заметая дороги, дворы, детские площадки и многоэтажки, оставившая после себя причудливые комки сугробов. Наутро тяжёлые облака расступились, открывая морозное бледное небо, проступавшее за покрытыми инеем стёклами. Потрёскивали заледенелые деревья, методично стукаясь оголёнными проводами веток об окно, в пятнадцати метрах внизу уже вовсю шоркали лопатами дворники, отбрасывая снег с тротуаров. Деловито вылезали бродячие собаки, попрятавшиеся кто куда на время вьюги, на поиски пропитания.       Неверяще Киллуа смотрел на стопку эскизов, сложенную вчетверо, что он стискивал судорожно в побелевших от напряжения пальцах. Бумага желтела в свете торшера.       Он ощутил духоту, в груди образовалась неприятная тяжесть. Язык и губы свело судорогой. Казалось, земля ушла у него из-под ног, словно он стоял на палубе тонущего лайнера во время разыгравшегося шторма.       Но стоило ему заслышать за спиной скрип половиц и приближающийся торопливый топот босых ног, шлёпающих по полу, он мгновенно вышел из сомнабулического состояние, движимый каким-то тревожным импульсом, наэлектризовавшим воздух, и быстро спрятал рисунки обратно. Сердце птицей трепыхалось под диафрагмой, бешено стукаясь о рёбра.       В следующий момент озадаченное лицо Гона выглянуло из-за дверного проёма, а затем в нём возник он целиком. Нахмурившись и уперев руки в бока, совсем как мать, отчитывающая блудного сына, он строго отчитал Киллуа за неисполнение постельного режима и в срочном порядке отправил обратно на диван.       Киллуа, всё ещё находясь в состоянии ошеломления после пережитых событий, возмущался такой чрезмерной заботе без особого запала, только бурчал, мол, свободный человек и живу в свободной стране, и послушно забрался под пуховое одеяло.       На столике возле дивана уже стояли какие-то лекарства, стакан воды и пластиковая миска с куриным бульоном. Киллуа неприязненно поморщился, будто разом проглотил кислый лимон, искоса посматривая на этот своеобразный натюрморт. — Я не буду это есть. Это невкусно, — заявил он твёрдо. Он понимал, что ведёт себя как ребёнок, но к горьким пилюлям и несладким бульонам он испытывал стойкое отвращение, привычный к тому, что может есть всё, что заблагорассудится. К тому же, Киллуа не видел необходимости таких мер, не сомневаясь, что, если он действительно болеет, его организм справится и сам. О последнем убеждении он самоуверенно и сообщил Гону. Язык будто надулся и заплетался, плохо слушаясь, отчего речь звучала невнятно и не произвела нужного впечатления. А может, всё дело было в складе психики Фрикса — потому что тот только упрямо поджал губы. В глазах цвета солнца сталью светилась благородная решимость. — Нет, так не пойдёт, — разлепив стиснутый в тонкую полоску рот, объявил Гон тоном родителя, отчитывающего непослушное дитя. — Ты съешь это, или я звоню в скорую.       Это был откровенный шантаж. Киллуа с сомнением посмотрел сначала на Гона, а затем на тарелку, от которой шёл пар. На поверхности супа плавали жирные пузыри. Во рту сразу же появился гадостный привкус, и Киллуа сглотнул, пытаясь перебить подступающую тошноту. Гон упорно продолжал сверлить его прожигающим взглядом, по всей видимости, намереваясь оставить на нём дыру.       Киллуа не хотелось попасть в больницу по двум причинам, и обе они были крайне значительными: во-первых, если это случится, его семья немедленно узнает об этом, а ко встрече с братом или, боже упаси, матерью он был не готов, да и падать в глазах отца, обращаясь в болезного, особого стремления у него не находилось. Во-вторых, ему в принципе не импонировала больничная обстановка: контроль за каждым шагом, жизнь по строгому расписанию, лежать среди белых стен, изнывая от скуки, и искать себе хоть какое-то развлечение. То ли дело лежать здесь на мягком диване, не идущим ни в какое сравнение с жёсткой койкой в палате, с заботливым Гоном, с которым и не заскучаешь.       Выбор был очевиден. Но Киллуа не мог не попытаться сторговаться. — Ладно, — обречённо ответил Золдик и робко посмотрел на Гона оленьим умоляющим взглядом. — Но можно хотя бы это, — он указал пальцем на суп, — не есть, а? — Нельзя, — радостно ответил Гон и расплылся в широкой улыбке, блеснув рядом здоровых, по-голливудски прямых и белоснежных зубов. — Лекарства нужно принимать после еды.       Киллуа быстро смирился, утешая себя мыслью, что ради этой улыбки и не на такую пытку подпишешься, и с видом угнетённого заключенного тюрьмы взял ложку. Когда содержимое миски наконец-то переместилось к нему в желудок, Киллуа залпом выпил таблетки и вновь улёгся на диван, укутавшись пуховым одеялом по нос. — Отдыхай, — со странной ласковостью сказал Гон. — Не буду тебе докучать. Как Леорио проснётся, он тебя осмотрит.       Внутри Киллуа что-то дрогнуло. Интуитивно он осознал со всей отчётливостью, что Гон собирается уходить, и всё в нём противилось этому. Но он не нашёл в себе сил остановить его. Глаза слипались, будто налитые свинцом, а сознание затухало. Прежде чем провалиться в объятья сна, Киллуа услышал, как тихо скрипнула входная дверь, а потом щелчок повернувшегося в замке ключа. ***       В следующий раз Киллуа проснулся уже ближе к вечеру от жара, охватившего всё тело. С кухни, словно из старого телевизора, приглушённо раздавались чьи-то голоса — один на более низких частотах, а второй высокий и звонкий, с чётко различимым проступающим в нём волнением. — Не беспокойся ты так, я… — …Леорио, этот человек, что стоял под окнами, не внушает мне доверия… — голос Курапики то нарастал, то затихал, как свист вскипающего чайника. Мелодичный и периливчатый, как свирель, обычно, сейчас он резал слух. Киллуа едва мог разобрать, что они говорили: уши будто забило синтепоновой прослойкой.       На потолке исполняли причудливый танец полоски теней. Киллуа поднял руку вверх и осмотрел её. Ухоженные ногти, тощие, с явно проступающими костяшками, пальцы, кожа бледная настолько, что кажется полупрозрачной. Киллуа медленно моргнул. На него накатило бессилие волной, захлестнув сознание: голоса Гона он не слышал. Значит, ему не показалось, и Фрикс ушёл, оставив его на попечение своих друзей. Не то чтобы они не нравились Киллуа, напротив, но он был почти не знаком с ними и не мог им доверять. К тому же, это более чем яркий показатель того, что сейчас он обуза для Гона, которую тот поспешил сплавить.       В воспалённом мозге запульсировало воспоминание. Полупустое подвальное помещение, в которое луч света мог закрасться разве что по чистой случайности. Темнота, мглистая и клубящаяся, почти осязаемая, рокочет, прячется по углам, как змея. Запястья и щиколотки стиснуты кандалами, от которых после останутся красные следы, переходящие в синеву. Он привязан к стене и распят крестом, будто Христос.       Над ним возвышается могущественная фигура отца. Его стального цвета глаза холодно поблёскивают отсветами металлических плоскогубцев, зажатых в его сильной руке. Киллуа знает, для чего предназначен этот инструмент — не для выдёргивания гвоздей, а чтобы вытаскивать ему ногти, один за другим. Это было наказание за то, что был слаб.       Саднящее воспалённое горло душили всхлипы. Четырёхгодовалый Киллуа беспомощно зажмурился и смиренно уронил голову на грудь. Он заслужил наказание и боль. Наследник семьи Золдик не имел права быть слабым.       Отец презрительно поджал губы и отвернулся. Ему было неприятно видеть сына в таком жалком состоянии, но воспитание должно быть воспитанием — такова догма. Иначе птенец не сможет взлететь, иначе он ничего не поймёт. Только через боль и кровь к людям приходит понимание. — Две минуты, чтобы успокоиться, и продолжим, — строго произносит Сильва. Киллуа поднимает на него горящий надеждой на прощение взгляд и замирает, поражённый в самое сердце. На лице отца написано разочарование.       Киллуа вздрогнул, ощетинившись и покидая дворец воспоминаний, когда на его лоб опустилось нечто холодное, и оторопело посмотрел на незаметно приблизившегося Леорио. Нельзя терять бдительность, что угодно может случиться в любой момент, пока он тут размечтался.       Леорио, заметив настороженность Золдика, вскинул брови и, неправильно истолковав, усмехнулся. — Совсем жар поднялся, да? Бедняга. Ну ничего, как этот компресс нагреется, принесу новый, — сказал он с сочувствием и поправил мокрую ткань на лбу Золдика. — Сейчас время пить лекарства.       Леорио надорвал пакетик с жаропонижающим и высыпал содержимое в стакан. С полминуты в воскрешённой уютной тишине комнаты разносилось лишь позвякивание алюминия о стекло, а затем Леорио поднёс стакан к его губам.       От жидкости доносился приятный лимонный запах, и Киллуа с любопытством пригубил. На языке тут же осела тошнотворная горечь, скривившись, он выплюнул это обратно в стакан под неодобрительный взгляд Леорио. — Фу, — отрывисто бросил он и отвернулся. — Ответ не принят. Тебе придётся это выпить, — хмуро известил его Паладинайт. — А то что? — А то никаких тебе рождественских тус.       Киллуа насупился. Немного поколебавшись, он просканировал Леорио, на лице которого играло победное выражение, и сдался. Ставки слишком высоки, а шантаж хоть и наивный, но неожиданно действенный и умелый. Впрочем, Киллуа был уверен, что Леорио не лучший игрок. Однако сразу становилось понятно, у кого Гон научился таким приёмам. В груди потеплело, стоило представить, как Леорио мог точно так же отчитывать самого Гона.       Просто я и так наглею, пользуясь их гостеприимством, а они пытаются помочь, — мысленно оправдал он своё отступление от принципов и залпом осушил стакан. — Всё? Доволен? — спросил Киллуа, вытерев рот рукавом и с омерзением поморщившись. — Вечером выпьешь такой же. А сейчас отдыхай. Включи телек или что там хочешь, короче, чувствуй себя как дома, нам с Курапикой пора… — начал Леорио, но Киллуа требовательно перебил его: — А где Гон?       Леорио с секунду с недоумением разглядывал его, а затем в выражении его лица промелькнуло понимание. В карих глазах затанцевали черти. Он хитро улыбнулся со знанием дела. — Соскучился, что ли? Он недавно ушёл в аптеку, скоро придёт. Будете тут вдвоём нянчить друг друга, — с намёком в голосе сказал он и подмигнул. Щёки Киллуа моментально залились ярким маковым цветом, а глаза забегали. — Т-ты не так понял, мне просто интересно… — пробормотал он, но по Леорио было заметно, что он не поверил. Он уже вбил себе что-то в голову. — Ага, как же, — ехидно ответил он. В этот момент на пороге появился Курапика, уже собранный, одетый в кремового цвета пальто, отвлекая внимание Паладинайта. Киллуа едва сдержал вздох облегчения. Неужели его чувства к Гону были настолько прозрачны и очевидны? Догадался ли тогда сам Фрикс? — Отстань от него, Леорио, — укоризненно сказал Курапика, тем не менее, по нему было видно, что его вся эта ситуация занимает не меньше. Киллуа был уверен, что как только эти двое выйдут за пределы слышимости, они тут же примутся обмусоливать их с Гоном отношения. Впрочем, пускай это и смущало, он был не против — тем лучше, это значит, что друзья Гона одобряют его. Он чувствовал себя так, будто прошёл собеседование.       Обмениваясь «любезностями» и переругиваясь, Курапика и Леорио ушли. В квартире повисла тишина, обволакивая своей сущностью пространство. После сна самочувствие Киллуа улучшилось. Он пытался решить, как лучше поступить: уйти домой, как и планировал, пока никто не видит, написав Гону сообщение о том, что с ним всё в порядке. Но, с другой стороны, он мог бы остаться и, забив на вскрики остатков совести, провести с Фриксом время наедине.       Киллуа прикусил губу в смешанных чувствах. От мысли, что они с Гоном будут проводить время вместе тет-а-тет, его окатила волна жара: ему становилось одновременно страшно, волнительно и хорошо.       Тяжкие размышления прервал требовательный писк желудка. Киллуа вспомнил, что за весь день съел только тот ужасный куриный бульон и таблетки. Его осенила идея — пока никого нет, можно было поискать нормальной еды и сбегать до магазина. А на сытый желудок и думается лучше.       Киллуа спрыгнул с дивана — компресс шмякнулся на пол. Немного пошатываясь на вялых ногах, он прошёл в ванную, сначала спутав её со спальней, и ополоснул лицо. Он заглянул в зеркало и тут же пожалел об этом. Отражение выглядело таким помятым, словно он пережил стихийное бедствие, а после ещё для проформы в автокатастрофу попал.       На улице стоял мороз. Он щипал щёки и настойчиво лез за шиворот. Киллуа поправил шарф, плотнее закутался в пальто и зашагал в сторону, где, как он помнил, находился магазин. С этой частью города он был хорошо знаком, так как не столь далеко находился университет.       Под подошвами при каждом шаге умиротворяюще похрустывал снег. Огни гирлянд раскрашивали ещё жидкие воскресные сумерки разноцветными всполохами, отвлекая торопящихся жителей города от слякоти под ногами. А это чревато, особенно на скользких тротуарах. Киллуа оглядывался по сторонам, пытаясь выискать нужную вывеску магазинчика сладостей.       Заглядевшись, он вдруг поскользнулся на льду. Смешно взмахнув руками, он чуть не полетел на землю, едва успев сохранить равновесие, наткнулся на другого прохожего, почти налетев на него.       От взгляда хищных, жёлтых глаз по спине пробежались мурашки. С минуту Киллуа смотрел вслед рыжеволосому высокому мужчине, одетому с утончённым вкусом, но излишне броско. Мистер Мороу. Что он мог тут делать в выходной день? Дурное предчувствие перехватило дыхание.       Рой белых мотыльков проносился мимо, залепляя глаза. Словно почувствовав внимание к своей персоне, Хисока обернулся и, пробежавшись рентгеновским взглядом по сжавшейся фигуре Золдика, подмигнул ему, после поднял воротник и пошёл прочь. Киллуа впал в ступор, а затем нахохлился. Нельзя было оставлять это просто так. Звонок Иллуми вчера, «подозрительный человек» под окнами Курапики, теперь это… Нет, здесь что-то нечисто. Немного поколебавшись, Киллуа двинулся по следам преподавателя.