Последний танец

Минула долгая и тоскливая зима, и наступила долгожданная весна, которая потянула за золотую ниточку солнца лето. Я очень любил именно это время года. Особенно его вторую половину. В лесу начиналось настоящее нашествие грибов и ягод, и мы с тёткой Натальей целыми днями пропадали в лесу, вдали от суетливого царского двора. – Ты готов? – повариха стояла в дверях моей комнаты в тяжёлой мужской робе с длинными рукавами, в сапогах и платке, завязанном вокруг головы. – Ну-ка, надень на голову платок и рубаху в портки заправь. Хочешь, чтобы тебя в лесу обожрали до костей? Я прекрасно знал нравы лесных насекомых, потому оделся подобающе: в рубаху до колен, плотные штаны и сапоги, которые одолжил у местного рыбака Василича. Бабий платок мне показался совершенно не к месту, но спорить с поварихой я не решился. Несмотря на раннее утро, солнце, сонно поднимающее из-за горизонта, уже начало поливать землю своими горячими лучами. Пройдя через два села, мы перешли огромное поле и, наконец, вошли в лес. – На-ка… – тётка Наталья протянула мне небольшой флакончик. В нём плескалась мутноватая коричневая жижа с дурным запахом. Это был эликсир деда Серафима. Он самолично настаивал самогон на каких-то специях и пряностях и добавлял к ним ингредиент, который хранил под секретом. От этой жидкости комары и оводы просто падали замертво, правда, и сам ты пребывал в некой прострации от жуткого запаха. Если с комарами, мошками, оводами и клещами мы расправились, то с крапивой, которая буйно росла в кустах малины, приходилось бороться вручную. В этом странном, жарком, жужжащем и колющемся аду я отдыхал душой. В голове неторопливо текли мысли, в то время как я прислушивался к тихому пению тётки Натальи. – Бросай энто занятие, – скомандовала она, ставя полный ягод берестяной короб на землю и вынимая из котомки краюху хлеба и бутыль с мутным квасом. – Сейчас перекусим и домой. Обратно по просеке пойдём. Господа опять охотиться удумали, неровён час пристрелят, приняв за медведя, – она присела на пенёк и протянула мне ломоть хлеба. – Цесаревна совсем ума лишилась с этой охотой. Ей бы поберечь себя, о своём здоровье подумать. Ведь пора бы и наследника Лизавете Петровне подарить. А она как оглашенная, цельными днями скачет по лесам с ловчими и собаками. Эту страсть Фикхен к охоте я тоже не разделял. Несколько раз она меня звала с собой, но я так и не решился на эту авантюру. Во-первых, останавливала моя боязнь лошадей. А во-вторых, мне было не по душе убийство. Фикхен смеялась, напоминая мне, что я ем мясо убиенных животных и не задумываюсь об их кончине, но, уважая моё мнение, особо не настаивала. Придя в село, я быстро скинул у дверей сапоги и, прихватив с собой свежую рубаху, побежал на пруд, чтобы смыть с себя усталость и запах эликсира деда Серафима. Обратная дорога по душному лесу и горячему, как сковорода в чистилище, полю, далась тяжело. От долгой ходьбы ноги в тяжёлых сапогах заплетались, а короб с ягодами, который я нёс, казался набитым камнями. Поэтому искупаться в пруду мне было просто необходимо. Добравшись до своего излюбленного места, где мы ещё детьми рыбачили и ловили раков, я скинул с себя одежду и, аккуратно пройдясь по скользкому илистому дну, с головой погрузился в холодную тёмную воду. Немного поплавав, я перевернулся на спину и улёгся среди зарослей кувшинок. Слушая песни лягушек и плеск рыбы, я с блаженством ощущал, как медленно остывает моё тело и уходит усталость. – Ежка! Срам-то прикрой! – услышал с берега голос Лизоньки. От неожиданности я вздрогнул и ушёл под воду с головой. – Да не боись! – снова крикнула девушка. – Я ничего не видела. Вылазь давай. Я отвернусь. Я выбрался на берег, с опаской поглядывая на девушку, сидящую ко мне спиной. Наскоро обтеревшись, я надел на себя рубаху с портками, и только тогда подошёл к Лизоньке и тронул её за плечо. – Меня мамка за молоком в коровник послала, а я по дороге тётку Наталью встретила, – объяснила мне девушка своё появление. – Она мне и сказала, что ты на пруд побежал. А место энто я ещё с детства знаю, – она посмотрела на меня внимательно и протянула руки к моим волосам. – Ты чего не стрижёшси-то? Оброс, как монах-отшельник. Такие патлы отрастил, – она пропустила мои мокрые волосы сквозь пальчики и зачесала со лба назад, – за ними и лица-то твоего не видать, – её взгляд стал задумчивым и томным. – А ты вона каким стал, Ёжка. Брови соболиные, нос прямой, глаза большие. Настоящий аристократ. А губы… – она провела пальчиком по моим губам и вдруг резким движением прильнула ко мне и поцеловала. Поцелуй был мокрым и мягким. Она аккуратно прихватывала своими губками мои, нежно гладя ручкой волосы на затылке. Я был в смятении. Не то чтобы мне не нравилось, что меня целуют. Просто я никак не ожидал этого от подруги. Да и мои ощущения от поцелуя крайне отличались от тех, которыми делился со мной любвеобильный Максимка. – Она меня как прижмёт грудями к стенке, да как засосёт со всей дури, – рассказывал он с придыханием всё за тем же старым сарайчиком, – у меня аж в голове помутилось. А в штанах такое началось, что я думал, тут же и изольюся! В голове у меня не помутнело, и в штанах никаких фейерверков не намечалось. Я просто спокойно ждал, когда Лизонька успокоится и перестанет лизать мои губы. – Прости… – девушка, наконец, отпрянула и, обтерев губы уголком платка, отвернулась. – Чего-то мужской ласки захотелось. Я понимаю, что окромя княгиняшны тебе никто не нужон, просто ты оказался так близко, вот я и не удержалася. Простишь, аль нет? – она повернулась ко мне и с надеждой посмотрела в глаза. Я улыбнулся и закивал. – Вот и ладно, – обрадовалась Лизонька. – Только скажи: как я целуюсь? Хорошо ли? – я засмеялся и снова закивал ей в ответ. – А ты слышал, как наш Максимка-то разошёлся? Справил сарай и там свою артель организовал. Заказы у него прут, как рыба на нересте. С ним уже два помощника работают. Говорят, что давеча он заказ с самого Петербургу получил, на гарнитур в двенадцать стульев, стол и сервант. Эх… – закончила свой рассказ Лизонька, – а мне куколку так и не сделал. Я к нему вчерась в мастерскую забежала и напомнила, а он отбрехался, что некогда ему ерундой займаться. Я слышал про неожиданный успех Максимки. Начался он с большого горя: прямо в канун Крещенья у него умер отец. Наш Максимка оказался докой и пустил доставшуюся ему в наследство небольшую сумму в оборот. К тому же у него оказался талант к ремеслу и, доделав невыполненные заказы отца, он получил новые. Местные мужики теперь уважительно звали его Максимом Ивановичем и даже кланялись при встрече, а молодые девки гадали: кого посватает молодой и успешный столяр. С друзьями я виделся теперь не часто, но Максимка, а вернее Максим Иванович, иногда забегал ко мне, чтобы похвастаться своими любовными похождениями. А было их немало, ибо наш Максимка оказался парнем любвеобильным. Он крутил жаркий роман с прачкой Пелагеей, с весёлой вдовицей Аннушкой из соседнего села и ещё положил глаз на жену нашего конюха, но к ней подойти боялся из-за тяжёлой руки её мужа. А вот Сашка шёл к своей любви упорно и расчётливо. Он сам обучился читать и писать, а теперь копил деньги, отказывая себе в еде и одежде. Он целыми днями батрачил на конюшне, чтобы поехать учиться в «Конюшенную школу» на ветеринара. После учёбы он планировал сделать себе карьеру тут же, в селе, поправить отцовский домик и пойти свататься к матери Лизоньки. – Хм… – повела плечиками Лизонька, когда я попытался ей напомнить о Сашке. – Буду ещё я его ждать столько! Годы-то идут, а я не молодею. Подруги мои вона уже замужем, а у меня даже жениха нет. Пущай Сашка едет на все четыре стороны и исполняет свою мечту, а я исполню свою: найду богатого жениха и замуж выйду!