Последний танец

Несколько дней меня мучила совесть. Образ рыжеволосого Гришки Бессонова преследовал меня днём и ночью. Я видел его в хозяйских покоях, его огненная шевелюра мелькала между ветвей ивы на берегу пруда, а его отражение мне чудилось в тёмном ночном окне. Я гнал мысли о нём прочь и пытался найти себе занятие, чтобы отвлечься, но всё было тщетно. Как только наступала ночь, я снова чувствовал, что за моей спиной бьётся его сердце, и как его рука обнимает меня, обхватив грудь. Я вскакивал с кровати и плескал в лицо холодной водой, чтобы отогнать морок. Но желание снова оказаться в руках прекрасного Фаэтона не оставляло меня, я снова и снова запускал руку в штаны, чтобы ослабить напряжение. А утром я чувствовал стыд за содеянное и злился на проклятого Гришку за то, что он меня спас. Понимая, что со мной что-то не так, и дальше это продолжаться не может, я решился пойти в церковь, чтобы отец Владимир отпустил мне грех, избавив от наваждения. Я подгадал время, когда в церкви, кроме батюшки, никого не будет, и робко вошёл в большой светлый зал. Недолго постояв среди икон, комкая в руках шапку, я обдумывал, кому из святых мне помолиться и, выбрав Святого Вонифатия, сделал шаг к его образу. – Никитка… – услышал я голос отца Владимира, – а ты что тут делаешь? Батюшка стоял передо мной и дружелюбно улыбался. Я начал на пальцах объяснять, что хотел исповеди и отпущения грехов, на что отец Владимир кивнул мне, пригласив в исповедальню. Он уселся на стул напротив меня и внимательно посмотрел в глаза. – Что тебя так тревожит, отрок? – спросил он. – Не волнуйся. Мне ты можешь рассказать всё, что беспокоит твою душу. И тут я впервые пожалел, что не могу говорить. Я изо всех сил старался произнести хоть одно слово, но вместо этого, как всегда, мычал. Устав от усилий, я начал жестами объяснять отцу Владимиру, что моя плоть взбунтовалась, и что я грешу, занимаясь рукоблудием. – Я тебя понял, – кивнул мне отец Владимир, – ты не в силах обуздать своё тело. И как священнослужитель я должен тебя порицать, но… послушай меня, мальчик. Ты вступил в тот возраст, когда твой организм стал требовать выхода мужской силы. И, так как ты ещё не женат и не можешь осуществлять соития с законной супругой, твоё тело бунтует. Дам тебе один совет. Он далёк от веры, но вполне может тебе помочь справиться с похотью. Как только ты почувствуешь, что хочешь грешить, ороси чресла свои холодной водой. Или когда лето, сбегай на пруд и освежись в нём. Во имя отца и сына и святого духа, отпускаю тебе сей грех, отрок. Иди с миром, – и, дав мне просвирку и ложку кагора, отец Владимир перекрестил мою макушку, прочитав над ней молитву. Как ни странно, мне стало легче, и я на радостях кинулся к Илье в мастерскую, чтобы навестить его и помочь в работе. – Ты иконку-то свою рисовал аль нет? – спросил меня богомаз. Я отрицательно покачал головой. Сказать честно, я забыл про подарок своего учителя и только сейчас вспомнил о нём. – А ты рисуй. У тебя талант! Это я тебе как художник говорю. Вона как ты меня копируешь. Только, когда рисовать удумаешь, выбери себе святого по душе. Я, например, частенько Николу Угодника рисую. Он мне по духу близок, потому и выходит ладно. Я согласился со своим учителем и пообещал, что начну рисовать прямо сегодня. Поздним вечером, вернувшись домой, я забежал к тётке Наталье, которая угостила меня холодной жареной рыбой. Наевшись и выпив с поварихой чаю, я закрылся в своей комнате и достал из ящика с бельём подарок Ильи. Для иконы я выбрал образ Святого Вонифатия, так как его житие было чем-то похоже на моё. Он был рабом своей госпожи и, когда та послала его за мощами мученика, объявил себя христианином, пожертвовав собой ради своей хозяйки. Я долго и упорно рисовал на доске кусочком угольного стержня, чтобы набросать эскиз образа. Работа захватила меня и, ложась спать, я с радостью заметил, что ни разу не вспомнил о Гришке. Помолясь на ночь и, на всякий случай окропив себе голову святой водой, я уснул с улыбкой на лице, так ни разу и не подумав о рыжем дьяволе. Утро было морозным. За окном ещё не рассвело, а я уже был на ногах, бодрый и весёлый. Я умылся, оделся и уже собирался идти на кухню помогать по хозяйству, но тут взгляд упал на мою ночную работу. Я подошёл ближе и обомлел… С небольшой дощечки на меня смотрел Гришка Бессонов. Его глаза были серьёзными и грустными, а губы тревожно сжаты. Волосы, нарисованные углём, не были рыжими, но именной таким цветом окрасил их мой мозг. В сердцах я скинул дощечку на пол и несколько раз топнул по ней сапогом. Тонкая деревяшка хрустнула и развалилась на две равные части. Я отшвырнул их под стол и вышел из комнаты, зло хлопнув дверью. – Никитка! Ты надорвёшься! Чего удумал-то, в одного мешок с мукой ташшить? – тётка Наталья выбежала мне навстречу, подхватывая мешок из моих рук. – Куды ты тяжести такие подымаешь? И воды накой столько принес? Я тебе сколько вёдер принести казала? А ты мне на год вперёд воды натаскал. Ты убиться что ли хотишь, окаянный? Дотащив вместе со мной мешок до стола, повариха отвесила мне для начала оплеуху, потом пожалела, погладив по щеке и, усадив за стол, налила ромашкового чая. – Нут-ка… рассказывай, что у тебя стряслось, – сказала она, садясь напротив. Я, как мог, стал ей объяснять, что схожу с ума, и что мне постоянно мерещится человек, который в моем теле возбуждает похоть. Повариха все «выслушала» и ласково потрепала меня по волосам. – Совсем взрослым ты стал, Никитка, – улыбнулась она, – и никакими исповедями и молитвами ты от желаний плоти своей не отделаешься. Я снова замычал и замахал руками, объясняя, что ни к кому раньше не испытывал такого, а тут словно проклял кто. Она бросила грустный взгляд в окно, где первые солнечные лучи начали рассыпать гроздья бриллиантов в чистый снег, и сказала: – Если ранее ты ни к кому такого не испытывал, значит, не встречал своего человека. Оно ведь как выходит: вроде и человек хороший рядом с тобой, и чувства к нему у тебя имеются, а вот не берёт он, и всё тут. А бывает, случайно увидишь в толпе незнакомца, и мурашки бегут по коже, и горячо внутри становится. Я вздохнул, и задал тётке Наталье немой вопрос: «И что мне теперь делать?» – А ничего ты с этим не сделаешь. Знающие люди советуют водой холодной мыться, но я так тебе скажу: ежели твоё желание быть с этим человеком настоящее, то никакая вода его не смоет. Вернувшись вечером в свою комнату, я первым делом полез под стол и достал оттуда сломанную доску. Сложив половинки вместе, я снова посмотрел на лицо Святого Вонифатия и понял, что ошибся. Нет, не в выборе святого. Я ошибся, отождествляя его с собой. То, что Святой Вонифатий вышел похожим на Гришку лицом, и было ответом. Я достал из ящика мешочек с сухим клеем, размешал порошок с водой и, промазав им края разлома, крепко стянул доску верёвкой.