Принеси пыльные розы на мою могилу.

Первое, что мы почувствовали вместе — ненависть. Адским пламенем неонов ночного города горящая, бурлящая в крови. Мы буквально дышали ею, прогоняя по организму, насыщались. Сцену, на которой мы стояли, освещали тысячи огней, на нас смотрели сотни горящих глаз. Я кричу. Он кричит. Мы кричим. Мы… …не… …исчезнем. Никогда. Я просыпаюсь спустя три недели у Виктора, ловя ртом воздух, буквально глотая его, будто меня душили, с силой сжимая горло, пальцами проходились по мышцам, артериям, забирая кислород. Звучат всё те же крики бойцов из ноутбука, слабо знакомый корпорат шагает из стороны в сторону, красноватый свет неона подкрашивает комнату в характерный цвет, а я не вижу. Просто не могу. Перед глазами стадо, а мы волками рычим, вгрызаемся в глотки Аросаки, рвём на части, тонем в крови, ненависти. Распадаемся. Всё зелено-синее, такое странное, незнакомое, родное. Его звали Джонни Сильверхэнд. Он моя тульпа, призрак, тень, приступ шизофрении, психоза, куски вчерашней блевотины на страницах жизни. Отдирается, но следы остаются. Воняет. Остаётся лишь выбросить. Я хочу выбросить… Руками тянусь к Виктору, единственному спасению, вою, волком вою. Мне не стыдно даже перед вдруг ставшим мне ненавистным корпорантом. Мужчина смотрит печально, то хмурит, то расслабляет брови, сжимает и разжимает кулаки. Молчит. Предательски, блять, молчит, отводит взгляд, не хочет смотреть. Я в истерике пытаюсь убежать, но меня не слушаются ноги. …но не хочу вырывать страницы. Мисти думает, надеется даже, что мы подружимся. Я стараюсь не смеяться и беру таблетки вместе со старыми журналами. Я любила рок в детстве. Заслушивалась буквально до боли в голове, подпевала сердцем, отправляя тело в дикий приступ транса, танцев, разбитых губ. Винил стопками валялся у меня под диваном, пока предки не выскребли весь на помойку вместе с моими воспоминаниями о том, что я это вообще любила. Но до чего же я охренела, когда увидела столь знакомое лицо и имя, больше похожее на псевдоним. " — Он был популярен у меня в молодости» Джонни Сильверхэнд. Первая наша встреча была не самой удачной. Я неразумной амёбой смотрю на него, а тот ещё больше злится. Швыряет на пол, наступает на руки и вкрадчиво шепчет с ненавистью, сильнее которой я на тот момент не видела никогда. Он сидит, закинув ноги на стол, а я ору на всё кафе, тыча в него пальцем, будто доказываю ему что-то. Через день Джонни хмуро толкает меня от пуль Мусорщиков, тут же исчезая. — Вудуисты забавные пиздец. Сильверхэнд, немного погодя, пока я отойду от одного из громил держателей Пасифики, появился рядом, идя, пиная воображаемые камни. — Но тебе правда не стоило выёбываться перед их человеком. Мало ли что. Пожимаю плечами. — Я неприятна Пласиду, но он никогда не ослушается Бриджит. Он далеко не идиот. Самый сильный приступ я ловлю на окраинах города. Они случались у меня практически ежедневно, но этот должен был быть последним. Тело, прогнав через себя тонны боли, уже не чувствовало её, в шоке падая на мелкий каменистый песок. — Оооо…х… Джонни… Руки трясутся в бешеной конвульсии, а перед глазами всё разъезжается помехами, сквозь которые видно, как он падает рядом на колени. — Тшшш… Пытается взять за руку, погладить большим пальцем, но я дёргаюсь и захлёбываюсь в собственных мыслях, крови, агонии. — Ты ещё не умираешь. Хотелось кричать, восстать типичным чудовищем из фэнтези фильмов, разорвать всё сущее, погрузить Найт-Сити в такую же агонию. Такой же приступ. — Я рядом. Последнее, что я вижу, это его искаженное от страха лицо. — Море действительно красивое. Я спокойно подставила лицо приходящим потокам ветра, чувствуя, как волосы, специально уложенные на бок, растрепались, локонами щекотнули рядом сидящего Джонни по носу, от чего тот фыркул, поджигая сигарету. Единственное безопасное место в Пасифике было побережье. Зачем бандам что-то делать у грязного, отравленного моря, где уже всё повылавливали и добыли корпорации? Послышался крик чайки, и я тут же раскрыла глаза, ища её. — Дикая живность в Найт-Сити? Мне не послышалось? Косо гляжу на Джонни и вижу, что тот смотрит, ловит глазами что-то, какую-то точку, которую заметила и я, проследив за его взглядом. Чайка. Крик послышался вновь, и даже крылья стали видны отчётливее. Птица свободно парила в небесах, вытворяя невероятные манёвры, подлетая всё ближе и ближе… Пока с тонким писком не упала прямо в воду. Я, дёрнувшись, чуть приподнимаюсь, крадясь вперёд и с какой-то странный надеждой высматривая птицу. — Напомнило крушение испытательных самолётов над морем. Джонни стоял уже совсем рядом, выдыхая из себя клубы дыма, пока я с недоумением косилась на него. — Самолёты? Он кивнул. — Да. Железные птицы. Я тихо усмехаюсь, продолжая высматривать чайку. — Железные птицы? Звучит как что-то в духе моего времени. Слышится короткий вздох и приближающиеся шаги по песку. Вскоре я уже стояла за Джонни, который спокойно смотрел на линию горизонта и приближающийся закат, солнце которого красиво отразилось в его очках. — Когда самолёт не проходил проверку и падал, все говорили так, с сожалением: «Нет больше железной птички». А после минутное всеобщее молчание. Я и правда тогда не знала, что ответить, да и к чему вообще был этот разговор я поняла только со временем. — Вот как и тут. Умерла твоя чайка. Утонула. Выкуренная сигарета тут же падает на прохладный песок. — Пошли. Нам ещё к твоей Ханако топать. Любимая фраза Джонни во время моих приступов была: «Ты ещё не умерла». Будто пытался утешить. Но она правда утешала, твёрдым осознанием вбиваясь в мозг. Я ещё жива. Жива. И ты всё ещё со мной. Рядом. Рядом, сидя на краю крыши и смотря, улыбаясь. — Ты меня напугала. Я уж думал, ты всё. Я не могу не улыбаться в ответ, чуть надтреснуто, чувствуя, как трескаются сухие губы. — Нет, я всё ещё здесь. Мы тогда уже знали, чем всё закончится. И как. Потому без лишних слов Джонни подходит и берёт за локоть, всё ещё так же улыбаясь. По-родному. Тепло. — Сделаем это вместе. Притягивает с силой и обнимает, пальцами цепляясь за лопатки, будто боялся, что я передумаю. На это не было времени, особенно когда в тебя со всех сторон летят корпоратские пули. — Давай, вот так. Ещё немного, Ви. Я обессиленно падаю на железный пол «Микоши», руками хватаясь за всё, пытаясь ползти. Чужие руки тут же подхватывают меня, но их я почти не чувствую, рыча от натуги. Ноги кое-как достигают столба, дрожащая рука вытягивает провод, подключая. Пячусь к воде, дрожа всем телом, готовясь упасть, но в последний момент меня хватает крепкая рука, аккуратно ведя вниз и опуская в воду. — Встретимся на той стороне, Ви. У Альт не было глаз, но я чувствовала, будто она следила за нами, хотя наверняка всё так и было. Но сейчас меня не смущала даже она. — Я устала… Голос предательски дрогает, а я сдерживаюсь, чтобы не зарыдать, попутно задаваясь вопросом, а может ли плакать конструкт? — Ви, ты обязана вернуться. Слабо мотаю головой и опускаю взгляд, чувствуя, будто могу отключиться даже здесь, в Киберпространстве. — Да-да, друзья, семья, отстветственность… Меня буквально разрывает изнутри. — Старая песня. И я не выдерживаю. — Ты, блять, хоть понимаешь, что ты заставляешь меня прокончить собственного близкого друга? Кричу, и слышу искаженное эхо, которое отделяется всё дальше и дальше. Джонни молчит, сжимая руки на собственных предплечьях, будто ему холодно. — Ви. Он подходит близко и смотрит твёрдо, без лишних слов аккуратно беря за плечи и ведя к ванной, которую тут почему-то обозвали колодцем. Сажает на край, осматривает внимательно и замирает молча. Я сжимаю края ванной руками и вдруг смотрю на него испытующе, слегка хмуро, как обычно делала, когда тот творил всякую хрень. Джонни вздыхает неглубоко, и вдруг кладёт руку мне на затылок, другую ражмещая на колене, после подхватывает под ноги, сам садясь рядом, и опускает в море нулей и единиц, смотря на меня до жути спокойно. — Борись до конца, Ви. Призрачная вода затекает в нос, рот, поглощая, а я беззвучно кричу, пытаясь схватить его руки своими. Голова безумно кружится от пролетающих огней помех и я растворяюсь. Последнее, что мы почувствовали вместе — смирение. И я, рассматривая тёмные очки, сидя на диване в «Посмертии», понимала, что никто из нас правда не исчез. И не исчезнет. Никогда. Мы молча соглашались.