Восемь лет прошлого

      Брачная неделя быстро подошла к концу. Погруженный в свои мысли Чу Ваньнин взял за манеру выходить каждое утро во двор и сидеть под деревом, не взирая на любую погоду. Согнать его с места могли только гневные упреки императора. Как-то к концу недели, пришедший к полуночи Тасянь-Цзюнь нашел его без сознания, почти заметенного снегом. Последовала горячка, жар. Сперва Мо Жань был неимоверно зол и думал, что учитель сам поправится, но когда тот начал бредить, он был вынужден позвать врачей.       » — Мо Жань, не надо…» — это самое частое, о чем просил в бреду Чу Ваньнин.       Тасянь-Цзюнь сжимал кулаки, чувствуя, как совесть снова начинает мучить его.       » — Мо Жань… нет!»       Учитель метался в жару по кровати, его одежда пропиталась потом. Холодная тряпка на лбу съехала, и император осторожно поправил ее.       — Достопочтенный тут, успокойся.       — Нет… Не надо.       Чу Ваньнин плакал, а потом сжимался в комочек, засыпая тревожным сном. Только через три дня удалось немного сбить жар, и Ваньнин открыл затуманенные глаза, пытаясь осознать, что произошло.       — Я здесь, с тобой… — Мо Жань сжал его ладонь, но Чу Ваньнин отвернулся и высвободил руку.       На душе Императора стало темно. Еще месяц назад Чу Ваньнин беседовал с ним, но сейчас он не желал даже касаться его. Достопочтенный ощутил себя псом, которого гнали прочь.       — Я так противен тебе?       Юйхэн не мог ответить, сознание было ослаблено болезнью. Ему было одиноко, невероятно плохо, но рядом сидел не тот человек, который смог бы его понять. Ваньнин снова отрешился от мира, отворачиваясь.       Мо Жаню стало еще более погано на душе. Он не мог понять, почему ему было так важно, чтобы учитель ему ответил. Он привык к его покорности и даже некоторой мягкости. Коснувшись черных спутанных волос, он позвал.       — Учитель?! Ваньнин?       Юйхэн закрыл глаза. Щеки горели от жара, голова болела. Хотелось бессильно плакать, но даже на это не было сил.       — Ваньнин?! — Император повернул его лицо к себе за подбородок. В глазах учителя были упрямство, грусть, боль и злость. — Не смотри на меня так. Достопочтенный сбился с ног, пытаясь тебя вылечить. Ну, скажи что-то!       Было так важно услышать от учителя хоть одно слово. Он вновь чувствовал себя пятнадцатилетним мальчиком, ищущим одобрения наставника. Но учитель лишь упрямо смотрел на него, поджав губы. Обида, боль… Почему ему так важно, чтобы Ваньнин заговорил с ним? Так важно услышать его голос.       Чу Ваньнин разлепил сухие губы.       — Пить…       Тасянь-Цзюнь немедленно налил теплого отвара, приподнял голову Ваньнина и помог ему сделать несколько глотков. Волнение в душе утихало, когда он смотрел, как слабо сжимают белые пальцы чашку. Учитель поправится, и тогда они поговорят, он снова поддастся его воле, снова станет покорным. Чу Ваньнин невыносимо его раздражал одной своей своенравностью, но все равно что-то сжималось в груди, и он чувствовал, что сделал неверный ход.       Тасянь-Цзюнь был очень собой недоволен, только не мог понять, что его больше злит: молчание Ваньнина или то, что ему самому это было важно.       Чу Ваньнин болел больше десяти дней, прежде чем смог подняться с постели, и в ту же ночь Тасянь-Цзюнь, охваченный желанием, овладел им на полу, едва зайдя в Павильон. Он закинул за себя обнаженную ногу учителя и вошел без всякой прелюдии, яростно вбиваясь в его тело. Юйхэн был так слаб после болезни, что у него не было сил сопротивляться. Он снова отрешился и ждал, когда император удовлетворит свою страсть.       — Ваньнин… У меня есть подарок для тебя.       Он создавал эту вещицу много дней, — средство, которое сделает учителя более покорным. Алая капля блеснула в свете свечей. Император поднес серьгу к мочке уха Юйхэна и надавил на острие, заставляя учителя пронзительно вскрикнуть. Пальцы его окрасились каплями крови, и он плотоядно слизнул их.       — Это мой подарок наложнице. Она питается моей духовной силой и сделает тебя более чувствительным к моим ласкам, ты не сможешь снять ее.       Достопочтенный медленно вытащил член из прохода Чу Ваньнина и медленно начал погружаться в него вновь, наблюдая как затуманились желанием глаза учителя, как сжались мышцы внутри, обхватывая плоть.       — Теперь ты можешь пытаться молчать, отворачиваться… но ты полностью мой, как я и хотел. Ты чувствуешь это, тебе нравится отдаваться мне, Ваньнин?

      ***

      С той ночи прошло уже несколько месяцев, и за лютой зимой последовала ясная весна. Вновь сломленный, Чу Ваньнин все же смог идти дальше. Его гордости была нанесена сильнейшая рана, которой не дано было затянуться. Дни сменяли друг друга. Первое время Ваньнин был не в силах смотреть на себя в зеркало, а когда все же ловил отражение, видел бледное лицо, лишь отдаленно напоминающее старейшину Юйхэн. Осмотрев сережку, он понял, что ученик вложил духовную силу в каплю своей крови. И все ради того, чтобы вновь одержать верх над его гордостью.       Достопочтенный весело праздновал наступление нового года, вечером заявляясь в Павильон Алого лотоса. Юйхэн из окна наблюдал бесконечные фейерверки, — Мо Жань хотел во всем превзойти старых владельцев Пика Сышэн. Он отказался идти в зал на торжество, предпочитая тишину и единение в своей комнате. Мо Жань не настаивал. Заявляясь вечером, тот часто расчесывал его гладкие волосы, начинал пересказывать на свой искаженный лад прошедший день. Комнаты наполняла самая дорогая мебель, император дарил ему одежду, украшения, шахматы, посуду, — все, что могло прежде составить уют. Но золотая клетка остается клеткой.       Каждую ночь вынужденно принимая ласки императора, Чу Ваньнин старался отстраниться от него, не видеть лица, как можно меньше касаться его. Заставив принести брачные клятвы, Достопочтенный уничтожил в нем надежду на будущее. Только ночью, когда Тасянь-Цзюнь засыпал, Ваньнин осторожно касался его лица, пытаясь найти в этом жестоком человеке своего ученика.       Достопочтенный бывал раздражен, и они ругались. Император часто был не в духе, срывая злость на том, кто попадался под руку. Так же он пил все чаще и больше, иногда бывая пьяным и днем.       Как-то, в дни цветения яблони, Мо Жань внезапно снова решил написать письмо умершей матери. Чу Ваньнин помог ему с каллиграфией, а затем последовали другие письма.       — Зачем ты пишешь? Ты же знаешь, что она их не прочтет.       — У меня есть для них применение. — он протянул ему вина. — Хочешь?       Чу Ваньнин понюхал вино.       — Цветы груши?       — Да, ты знаешь это вино?       Юйхэн нахмурился.       — Но ты сам первый раз угостил меня им.       — Я не помню этого.       

***

      — Достопочтенный требует ответа, почему ты постоянно отворачиваешься?       Они стояли на мосту. Мо Жань сыпал корм мелким рыбам. Чу Ваньнин часто сопровождал его в прогулках по саду, но почти всегда молчал или коротко отвечал на вопросы.       — Солнце яркое.       — Если Достопочтенный станет напротив солнца, ты будешь смотреть ему в лицо?       Ваньнин не ответил. Он отщипнул немного корма и просеял его между пальцев.       — Учитель, у тебя лицо словно кто-то умер.       — У меня есть повод для радости? — Ваньнин смерил ученика гневным взглядом, развернулся и пошел в тень.       Тасянь-Цзюнь уже привык к невыносимому характеру учителя. Покладистым его трудно назвать, нежным тем более. Хрупким — да. Но, несмотря на стойкость и упрямство, строптивец был вынужден прогибаться под него в прямом и переносном смысле. Учитель вынужден следовать вкусу и прихотям ученика, а сопротивление лишь возбуждало страсть последнего. Стоило взглянуть на Чу Ваньнина, как его охватывало желание.       Император разжал ладонь, кидая весь корм кучей в воду, и отряхнул руки. Чу Ваньнин сел на скамью в беседку, отвернувшись к краю воды. Когда Достопочтенный опустился рядом, он мягко убрал его руку со своего колена. Тот нахмурился и смерил отрешенное выражение лица учителя.       — Понятно. — он резко встал. — Отвратительный характер не подлежит обучению? Невозмутимому и чистому старейшине Юйхэн отвратительно, когда такой пес, как я, касается его?       Ваньнин повернулся к нему. Он был зол на Мо Жаня после этого фарса со свадьбой. Его трясло, когда он слышал «Наложница Чу». Прикосновения Мо Жаня и вправду были невыносимы, но он не чувствовал отвращения к Мо Жаню. Скорее, это было отвращение к себе. Обида, боль, которую он вынужден нести молча. Жаль, что император был не способен это понять.       — Хочет учитель или нет, но он останется моим. И даже приятней, если это будет против его воли! — Тасянь-Цзюнь развернулся и пошел прочь широкими шагами.       Юйхэн лишь вздохнул и снова обратил взгляд к воде, которую гнал ветер. Он знал что чуть позже Мо Жань или успокоится после вспышки гнева, или выместит ее на его теле этой ночью. Странно, но было совершенно безразлично, какой из двух вариантов выберет ученик.       Вечером пришел слуга и сообщил, что император ждет его. Ранее, несколько раз Чу Ваньнин отказывался идти. Обычно, это было после их ссор. Первый раз император приказал, что приведет его со стражей, а во второй явился сам. Настроение у Юйхэна было отвратительным. Помедлив, он все же пошел к Мо Жаню.       У самых дверей в покои императора, Юйхэн поймал на себе слишком наглый и дерзкий взгляд стражника. Он остановился и нахмурился.       — На что ты смотришь?       — Сегодня император в дурном настроении, утешь его.       — Как ты смеешь говорить в таком тоне?       — Какое тебе дело до моего тона? А сегодня ночью я послушаю, как ты снова запоешь под ним. — мужчина усмехнулся, демонстрируя желтые зубы. — Как там вчера… «Нет, о да…»? — стражники переглянулись и хмыкнули.       Чу Ваньнин потерял речь от такого хамства прямо в лицо. Он побелел и быстро вошел в комнату, словно оглушенный. Одно дело знать, что за твоей спиной наверняка судачат, а другое — услышать в лицо, когда и без того самое откровенное и унизительное вытаскивают на публику, потешаются, а ты не можешь ничего возразить, не можешь даже наказать виновных. Не имеешь права защитить себя.       Мо Жань сидел за рабочим столом, но заметил, что вошедшего Чу Ваньнина трясет от гнева.       — Что случилось?       Юйхэн с трудом сглотнул, уставившись в пол. Грудь сдавило, не давая дышать.       — Ты сделал меня посмешищем…       — Как же? — Глаза Тасянь-Цзюна налились кровью.       — Все, даже стражники у твоих дверей смеются надо мной. — Ваньнин поднял лицо, искаженное от омерзения и гнева. — Они обсуждают… меня и …       В прошлой жизни, когда он еще был Старейшиной на Пике Сышэн, никто не смел шутить над ним. Юйхэн был непреклонен и не прощал ошибок, не давал спуска. За любую провинность он мог избить до полусмерти. А сейчас его гордость растоптана, над ним откровенно глумятся. Да еще как?!       — «И…» что? — в голосе императора была сталь.       — Ты сам не догадываешься?! Но, увидев потемневшее лицо Мо Жаня, Чу Ваньнин застыл. Это лицо было полно не горящей ярости, скорее темного гнева, уничтожающего все на своем пути.       Тасянь-Цзюнь обошел застывшего учителя и вышел из покоев. Ваньнин все понял. Он просто прирос к месту, боясь дышать, закрыл глаза и ждал, когда тишину нарушат крики.       Один, затем второй.       Он продолжал стоять, закрыв глаза, когда горячие руки императора обняли его сзади. Мо Жань прижал его спиной к своей груди.       — Никто не смеет обсуждать учителя Этого Достопочтенного.       Чу Ваньнину казалось, что в комнате стало очень холодно. Его руки заледенели, а тело трясло, как на зимнем ветру.       — Они не будут больше потешаться. — Мо Жань ухмыльнулся, целуя шею, и поднял его на руки. — Холодный. Я согрею тебя.       Чу Ваньнин и вправду сегодня не мог согреться и дрожал от холода всю ночь.       — Ты весь ледяной, прижмись к Достопочтенному ближе. Он упокоит тебя.       Мо Жань быстро содрал с него одежду и опрокинул лицом вниз. Чу Ваньнин вздрагивал, глядя на свои сложенные руки, ощущая, как член императора проникает в его тело. Он не мог противостоять этой страсти. Ощущая, как член двигается в теле, он зажмуривался от наслаждения, прикладывая все силы, чтобы не выдать себя.       Мо Жань перевернул его на спину, раздвинул ноги и снова вошел внутрь, выталкивая из прохода сперму.       — Ты сам не свой.       Ваньнин лишь покачал головой. Когда Тасянь-Цзюнь убил стражников, его охватило смешанное чувство. Чу Ваньнин сам наказывал за меньшую наглость, содрав три шкуры. Но лишать жизни…? Даже плохой человек заслуживает жизни. Если старейшина Юйхэн для кого-то смешон, это не повод убивать.       Чу Ваньнин сумел успокоиться только ночью, рядом с горячим телом Мо Жаня. Он прижался к нему, в поисках тепла. Тяжелый ком, который давил в груди, уже много месяцев постепенно растворялся, становясь невесомым, как облако, и затем вовсе исчез, оставляя приятное тепло. Стало легче дышать.       После свадьбы Юйхэн не мог даже смотреть в лицо ученику, не выносил его общества, так как оно напоминало ему о позоре. Но сейчас… Возможно ли, чтобы Мо Жань беспокоился о нем? Это чувство собственности? Или извращенная, но забота? Или то и другое? Как всякий властный мужчина, Мо Вэйюй обладал странным желанием, — все, что он считал своим, он хотел подавить, захватить, не допуская никаких посягательств извне. Возможно ли, сам того не понимая, Мо Жань оградил его от насмешек, которыми ранее хотел осыпать?       Мо Жань думает о его благополучии? Хоть чуть-чуть?       Эта мысль заставила Чу Ваньнина немного улыбнуться, зная, что в темноте Мо Жань не сможет этого увидеть.       — Ты такой дурак. — Прошептал Юйхэн, позволяя ученику крепче обнять его в полусне и подставляя шею под горячие губы.