Восемь лет прошлого

      Достопочтенный Император одернул рукав, который поправлял слуга и сделал пару шагов вперед, давая понять, что больше не нуждается в помощи. Прислуга засуетилась за его спиной. Быстро захлопнув сундуки и шкатулки, они сперва упали перед Повелителем ниц, а потом удалились прочь, пропуская вперед евнуха с ворохом писем на серебряном подносе.       — Положи на стол и ни слова. — Мо Вэйюй потер виски. Сегодня ночью он снова выпил лишнего, принимая первых гостей по случаю своего дня рождения. В этом году ему совершенно не хотелось что-то праздновать, и докучливые гости, пусть даже если это именитые представители высших школ заклинателей, вызывали лишь раздражение.       Зима выдалась суровой. В городах бесчинствовал голод. Императору регулярно приносили письма от наместников с мольбами о помощи. Дворец Ушань осаждали толпы просителей, взывающих о милости. Ни минуты покоя. Да и уединившись, не удавалось отдохнуть и повеселиться. После наказания, которое Император вынес слуге, осмелившемуся коснуться его наложницы, учитель долго болел и только в последние недели шел на поправку.       Мо Жань посмотрел в зеркало. Бледное, хмурое лицо, и уставшие глаза. Достопочтенный не хотел видеть свое отражение, оно совсем не радовало его. Его великие замыслы, его Империя начинали шататься, словно бумажный домик в бурю. Став Императором, он стал подмечать смену времени года лишь по календарю. Иногда он был настолько погружен в мысли, что только когда летнее солнце начинало слепить глаза, понимал, что снега уже нет. Этой весной, впервые за прошедшие года, Тасянь-Цзюнь отметил, что начинают набухать почки, а трава пробивается сквозь весеннюю грязь.       Сидя в тронном зале и слушая непонятные отчеты глав гильдий или советников, он погружался в собственные мысли, переносился в Павильон Алого Лотоса. Это место, словно изначально овеянное сном и смертью, теперь было единственным, где он мог укрыться и насладиться покоем. Распахнуть двери, увидеть Ваньнина, сидящего за столом с кистью для каллиграфии, положить голову на его колени, требуя, чтобы наложница, откинула все дела и угождала ему. А Ваньнин, снова хмурясь, спросил бы привычное «Что?».       Мо Жань прикрыл глаза, вспоминая ощущения, когда ладони учителя гладили его по волосам, массировали кожу головы, снимая головную боль. Это хорошо, что любимая наложница пошла на поправку. Достопочтенный уже утомился выхаживать ее. Мо Жань помнил учителя, обмякшего в его руках, обессиленного, с отрешенным взглядом. Нет, такая Чу Фэй совсем ему не нравилась. Досадная оплошность Достопочтенного — выставить Юйхэна зимой на ветру на платформе, и не доглядеть, как он сломает ногу. Император знал, что Чу Фэй весьма хрупкая игрушка и, чтобы часто ею наслаждаться, нужно соблюдать некоторую осторожность. Но он забыл.       Мо Жань отмахнулся от зеркала и устало закрыл глаза. Хотя, когда Ваньнин болеет, у учителя не остается сил спорить, сопротивляться и давать наставления. С нового года они ни разу не ругались. Странное перемирие двух врагов, которые, видимо, просто устали от битвы. Слишком приятное перемирие, приносящее невероятный покой душе. Измученный вечным недовольством всего мира, Император приходил к Чу Фэй, чтобы обнять ее. Он испытывал странное умиротворение, когда, потупив взгляд, Юйхэн уступчиво клал ладони на его плечи.       А еще Ваньнин выздоравливал. Болезненная бледность постепенно сменялась здоровым цветом лица. Достопочтенный силой заставлял наложницу есть полную тарелку каждый раз, когда они вместе оказывались за столом. Мо Жань точно помнил, в столовой Пика Сышэн Чу Ваньнин ел порции, как все, пусть даже свой вонючий тофу, но он ел! А сейчас он с трудом глотает пару ломтиков и отворачивается от тарелки. Тасянь-Цзюнь велел поварам накрывать целые столы сладостей и подавать десятки роскошных угощений к ужину. А потом увлекал в постель, каждый раз с раздражением напоминая себе, что иногда нужно беречь это хрупкое тело. Он трахал бы его круглые сутки, но ослабленный Ваньнин просто падал без сил уже на первый или второй час. Тогда Император с досадой накидывал на него изможденного одеяло, чтобы тот снова не простудился.       Император желал обладать телом учителя, стянуть руки веревкой, завязать глаза, заткнуть рот, распалить афродизиаком, сжать его талию и безжалостно ворваться в узкое тело, заполняя его, слыша как сдавленно и тихо хрипит Ваньнин, пытаясь подавить стон. Трахать его везде: на кровати, кушетке, в купальне, у себя в кабинете. Раз за разом он вечером шел в Павильон Алого Лотоса. Как Император, он мог вызвать наложницу к себе, но сперва Чу Фэй не могла ходить, а потом Мо Жань начал находить в стенах Павильона покоя больше, чем в роскошной спальне Императора. Сейчас ему было душно спать на красных простынях, особенно одному.       К Императрице Достопочтенный в эти месяцы пытался проявить особенную мягкость. Он слишком устал ненавидеть всех вокруг и пытался размеренно обдумывать свое отношение к окружающим. Он сам выбрал эту девушку за удивительное сходство с любимым человеком, но она — не Ши Мэй. Внешнее сходство было лишь иллюзией, за которой скрывалась вызывающая отвращение реальность. Императору было приятно усадить девушку рядом и думать, что представление с ним смотрит совсем другой человек. Но стоило ей открыть рот, иллюзия рассыпалась на тысячи осколков. Впрочем, она была красива, мила, приветлива и всегда выдумывала что-то, чтобы порадовать своего господина: новые празднества, музыканты, талантливые жонглеры, шутки. Она умела развлечь его, прекрасно разбиралась в искусстве и украшениях. Да, она могла увлечь его беседой, но не своими телом и душой.       Вчера праздник организовывала именно Императрица. Сун Цютун постаралась, чтобы в честь Императора были произнесены самые хвалебные речи, надеясь поднять настроение супруга. Достопочтенный с приторно хищной улыбкой слушал угодливые тосты, а потом запивал послевкусие лжи вином. Он не мог не видеть их лицемерия, а за улыбками — ненависть, презрение и голый расчет. Сун Цютун зря надеялась, что он проведет праздничную ночь в ее объятиях. К концу вечера он даже не отличал лиц тех, кто подливал вино в его бокал. Когда умолкла музыка, он бросил кубок в зал и удалился к себе, по дороге опорожнив желудок. На заднем плане что-то лебезил евнух, но Мо Жань оттолкнул его, прошел в комнаты, распахнув двери, и упал на кровать. Одиночество впивалось в сердце острыми когтями. Когда он был болен, Ши Мэй навещал его, готовил чудесные пельмешки и сидел у его кровати.       Даже достигнув Вершины Мира, Император Бессмертных оставался один.       Единственное место, где он мог спрятаться от всех, — Павильон Алого Лотоса, но вся его сущность протестовала снова искать утешение в этом проклятом месте. Лежа среди звериных шкур на алых простынях, мучаясь от тошноты после выпитого, он хотел почувствовать запах цветущей яблони, увидеть хмурый взгляд Ваньнина, которому пришлось в который раз укладывать пьяного Императора в постель, и слушать эти короткие попреки. Даже сейчас, потеряв все, учитель не боялся говорить в лицо то, что думает. Он хмуро подавал ученику воды и неизменно произносил «Тебе надо меньше пить». Странно, но именно в эти моменты Император ощущал заботу. Заботу не прикрытую ложью лести и потворства.       Ночью Достопочтенный приподнялся, желая окликнуть евнуха и позвать Чу Фэй. Но алкоголь сделал свое дело, и он тяжело рухнул обратно на кровать и беспокойно заснул. Голова по пробуждении болела так, что, разглядывая письма, принесенные евнухом, он с трудом мог осмыслить их содержание. Император раскинул бумаги на столе. Один из храма Убэй, еще поздравления от главы Битань, другой… Мо Вэйюй, застыл, когда развернул его. Сонливость как рукой сняло, головную боль и дурноту от выпитого — тоже.       «Послушай ты, плешивый пес!» — Сюэ Мэн даже не потрудился начать письмо более благопристойно! Любимец небес, благородный и элегантный, своим прекрасным каллиграфическим подчерком продолжал в том же духе: «Никчемная тварь!.. Лучше бы ты сдох в канаве!.. Ты уничтожил мой дом, и теперь твоя жалкая задница протирает кресло моего отца, который любил и оберегал тебя!.. Ты предатель, позор нашей семьи!..»       Мо Вэйюй скрежетал зубами. Целая страница оскорблений, одно за другим, которые двоюродный брат изливал на него со всем усилием лучшего ученика старейшины Бэйдоу. Поморщившись от отвращения, он снова взялся за чтение: «Разорив сотни деревень и городов, неужели твоя мерзкая душонка не способна спрятать свой сучий характер и сделать одно благое дело? Что ты сделал с нашим учителем? Грязная псина, отпусти его на свободу немедленно и моли небеса…»       Тасянь-Цзюнь не мог больше читать. Он скомкал бумагу и швырнул в угол, заодно вкладывая в это движение столько силы, словно это могло причинить вред самому Фениксу.       Двери почти сорвало, когда они распахнулись перед Императором. «Что ты сделал с нашим учителем?!» Его трясло в бешенстве. Что же сделал Достопочтенный? Сейчас он покажет этому благопристойному Фениксу, что именно он делает с учителем! Тао чуть не выронил поднос, отшатнувшись от двери, когда в Павильон Алого Лотоса, словно черная буря, ворвался Император.       — Где он! Я спрашиваю, где он?!       Одного взгляда хватило, чтобы понять: Чу Ваньнина нет в Павильоне. Этот мерзавец снова где-то таскается? Или он сбежал? Да! Он сбежал к Сюэ Мэну! Стоило на одну ночь не прижать эту сучку в постели, как он вырвался из его рук!       — Ваньнин! Ваньнин, иди немедленно сюда, тварь!       Он кинулся к кровати, откидывая одеяло, словно Ваньнин мог скрыться под ним. Тао поставил поднос на пол, в панике метнувшись к заднему крыльцу, а в дверь вбежал испуганный старый Лю и кинулся лицом в пол перед Императором.       — Ваше Величество! Помилуйте, Тао сейчас позовет Наставника Чу!       — Позовет? Я вас спрашиваю, почему он не здесь?! Где он шляется, твою мать, постоянно, когда Император ищет его? Я вам что, пес, каждый раз бегать и искать эту суку, когда он мне нужен? — В гневе он схватил со стола небольшую шкатулку и швырнул в стену. Шпильки, которые хранились в ней со звоном рассыпались по полу. — Где его носит? Если он сбежал, я сдеру с вас кожу, медленно, чтобы вы сперва смотрели, как ваши ноги становятся сплошным куском мяса, который затем я разрежу на полоски и скормлю крысам в подвалах!       — Ваше Величество….       Если Ваньнин сбежал, если его здесь нет, и этот напыщенный Павлин потешается над ним, зная, что его Бессмертное Божество в безопасности?! Гнев захлестывал сильнее, подпитываясь невообразимыми подозрениями. Где еще так рано утром быть этой хромой сучке? Ваньнин еще ходить ровно не начал, так где его носит? Достопочтенный уничтожит этот Павильон, спалит его до тла! В сторону полетели стол, кушетка… Уничтожить, стереть в порошок все, чего касался этот Юйхэн!       А Если Ваньнин и вправду бежал? Добраться до него, сжать в когтях и не отпускать. Он посадит эту тварь голым на цепи у своей кровати, чтобы он не вздумал повторить это. Император налетел на старика Лю, хватая его за шкирку и поднимая на цыпочки.       — И где же он, где?!       — Я здесь! Мо Жань, отпусти… Отпусти его!       Тасянь-Цзюнь обернулся. Чу Ваньнин босиком, с подвязанными рукавами и испачканными глиной ногами вбежал в Павильон. Его волосы, местами мокрые от пота и забранные в тугой пучок, растрепались и прилипли к лицу.       — Мо Жань, что случилось?       Тао нашел Наставника у пруда. Старейшина уже давно приглядывался к лотосам, которые разрослись за зиму и, воспользовавшись свободным утром, снял обувь, закатал штаны, подвязал рукава голубого нарядного ханьфу и самостоятельно полез в грязь, чтобы вырвать увядшие стебли. Он еще издали услышал грохот в Павильоне, крики и увидел бледного Тао, который бежал к нему. Объяснять ничего было не нужно. Забыв про то, что левая нога все еще болит, он бросился к крыльцу так быстро, как мог, даже не обувшись.       — Мо Жань?       Заметив, что Тасянь-Цзюнь застыл, он подошел к ученику. Медленно протянул руку, словно перед ним был дикий хищник, которого можно спугнуть, который укусит в любой момент, и мягко разжал пальцы Императора, высвобождая Лю.       — Что случилось? — он старался не потерять зрительный контакт с Императором и обратить гнев Достопочтенного на себя. Старый евнух жалостливо застонал и отполз в сторону.       Тасянь-Цзюнь все еще молчал, впиваясь взглядом в учителя. Ваньнин здесь. Он все еще здесь и покорен его воле. Этот человек все еще полностью принадлежит ему. Навсегда. Наступило некоторое облегчение. Персиковые глаза учителя напряженно смотрели на него, уголки губ были опущены, — Ваньнин хмурился, как всегда. Достопочтенный резким движением схватил его за руку, сжимая до боли.       — Где ты таскался, твою мать?! — глаза Императора горели безумным гневом.       — Я был у пруда.       Достопочтенный хищно ухмыльнулся.       — Да мне плевать, ты должен ждать меня здесь! Идем.       Он грубо потащил учителя за локоть на крыльцо, призывая свой меч и мгновенно расширяя его так, чтобы на него могли встать два взрослых человека. Он вскочил на него и затащил Ваньнина следом. Голые ступни учителя неуверенно наступили на холодный металл. Он был бледнее смерти.       — Стой рядом.       Меч взмыл в воздух, устремляясь к покоям Достопочтенного. Где-то в остатках сознания Мо Вэйюй помнил, что Юйхэн все еще хромает и тащить его через сад босым он не собирался. Ждать пока учитель оденется — ниже достоинства Императора. Когда он отпустил меч у порога своих покоев, ладони Чу Ваньнина были ледяными на ощупь. Император распахнул дверь и наткнулся на нескольких слуг, которые пришли для уборки. Те тоже не ожидали увидеть Императора. Тасянь-Цзюнь зарычал им сквозь сжатые зубы.       — Пошли вон! Вон, я сказал!       Сжав кисть учителя стальной хваткой, Император с нетерпением дожидался, пока слуги, словно испуганные мыши, разбегутся в разные стороны. Едва захлопнулась дверь, он потащил учителя в спальню.       Ваньнин давно понял, что его ожидает, поэтому совсем не удивился, когда Достопочтенный толкнул его к кровати. Хорошо, что тот решил сделать это там, а не на столе, или на полу. Или вообще у стены. Достопочтенный не всегда выбирал методы, когда был возбужден и в гневе.       — Я сейчас покажу тебе, что я с ним делаю! Хочешь знать? Смотри!       Грубо прижав Ваньнина, Достопочтенный проник языком в его рот и целовал до тех пор, пока тот не стал отворачиваться, закашливаясь и пытаясь перехватить глоток воздуха. Тогда он толкнул его на край кровати, вынуждая развести перед ним ноги и хватая за волосы, чтобы запрокинуть голову назад. Учитель даже не вскрикнул, и это окончательно вывело Императора из себя.       — Нет, сейчас ты посмотришь, что мы с ним делаем! Ты даже себе представить не можешь, что мы делаем. Но тебе понравится!       — Мо Жань, с кем ты разговариваешь? Прекрати! Кто здесь?!       Разорвав пояс на талии учителя в клочья, Мо Жань смог распахнуть полы его ханьфу и добраться до исподнего.       — Прекрати, кто здесь, с кем ты говоришь? — Чу Ваньнин, всегда такой щепетильный в отношении постели, пытался перехватить запястья ученика и помешать ему уничтожать на себе одежду.       — Твою мать! Ваньнин, не мешай… Сейчас я все ему покажу! Сейчас он посмотрит, что я делаю!       Пощечина, вторая. Учитель замахнулся бы и в третий раз, если бы Достопочтенный не перехватил его руки.       — Еще одно движение, и Этот Достопочтенный не будет считаться с тем, что учитель болеет.       Ткань затрещала, и теперь ошметки одежды беспорядочными голубыми обрывками висели на учителе.       — Тебе нравится, тварь? Сейчас ты увидишь, что Достопочтенный делает с ним.       — Очнись, с кем ты говоришь?! Да прекрати же! Ах!..       Мо Жань повалил его на кровать, срывая последние лоскуты, оставляя Ваньнина обнаженным. Тот пытался ударить Императора коленом в бок, но Достопочтенный подхватил его за ноги, подтаскивая ближе. Почему-то, Ваньнин сегодня решил проявить редкостную несговорчивость.       — Нет, прекрати! Ты снова обезумел, как животное! Когда ты научишься контролировать себя?!       Мо Жань подтащил бедра учителя к краю кровати, вынуждая раздвинуть ноги. Как же приятно быть сильнее своего врага.       — Нет! — Ваньнин забился под ним сильнее, когда ощутил приставленный к проходу эрегированный член. — Прекрати!       Это было последнее, что он успел воскликнуть, потому как Достопочтенный рывком насадил его на себя, и Ваньнин почти взвыл, закусывая губу и давя крик. Тасянь-Цзюнь с удовольствием ощутил, как плотно тело любовника сжалось вокруг его члена, пульсируя от боли.       — Не дергайся…       Ваньнин ответил лишь сдавленным вздохом, зажмурившись и комкая в руках края его рубашки Императора. Тасянь-Цзюнь подхватил его под ягодицы и начинал жадно трахать. Юйхэн снова поджал губы и отвернулся, пока тот со всей силы начал долбиться в него, ударяясь бедрами в его тело так, словно хотел окончательно сокрушить.       — Смотри, смотри, что именно я с ним делаю. Ну как, тебе нравится?! Нравится смотреть на него с разведенными ногами…       Еще удар бедрами. Ваньнин ахнул, то ли от омерзения, то ли боли. Он обхватил Мо Жаня за шею, чтобы не опрокинуться на постель, и откинул назад голову. Размеры Императора делали каждое соитие болезненным, хотя когда Достопочтенный был в настроении, он заботился об удовольствии учителя. Но не сейчас. По крайней мере, сегодня Мо Жань не пытался его травмировать, ему просто хотелось показать свою власть над телом своего учителя, словно пометить его, как свою собственность.       — Ну как тебе, нравится как он вздрагивает подо мной?       Эти безумные речи заставили Ваньнина крепче вцепиться в черную рубашку Достопочтенного и снова зажмуриться, ощущая последние резкие толчки. Когда плоть полностью выходила из него и с влажным шлепком врывалась обратно, вызывая боль в нижней части живота. Он понял, что Тасянь-Цзюнь вот-вот кончит.       Кровать заскрипела. Ваньнин уже с трудом сдерживал крик. Несмотря на грубое начало, Император так чувственно прижимал его к себе, что его тело начало поддаваться этой страсти. Горячая жидкость заполнила живот, и ладони Императора сильней сжались на его обнаженных ягодицах. Император кончил в него и с облегчением выдохнул. Ваньнин замер, старательно подавляя возбуждение, которое разжигало тело. Глубокий вздох. Еще один.       Достопочтенный отпустил его бедра, и Чу Ваньнин смог опустить онемевшие ноги, ставя босые стопы на пол. Мо Жань стоял неподвижно, закрыв глаза и слушая тяжелое дыхание учителя, вдыхая аромат его тела. Когда учитель нервничает, он особенно приятно пахнет. Запах секса и страсти.       Ваньнин смотрел в угол комнаты, все еще сжимая пальцами ткань на плечах Императора. Напряженные мышцы предательски вздрагивали, хотя он всеми силами пытался скрыть свое состояние. Он уперся ладонями в грудь Мо Жаня и отодвинул его от себя.       Если бы Император знал, чего ему стоит вот так легко предоставлять ему свое тело. Достопочтенный утолял свою страсть и отбрасывал его в сторону, словно использованную вещь, а Ваньнину доставалась неутоленная страсть, смешенная с омерзением, порой болью, и ощущение, что он грязный. Опустошение.       Император открыл глаза. Прям перед ним было бледное лицо учителя. Даже трах не добавил в его лицо красок. Ко лбу прилипли пряди волос, голубое красивое ханьфу было разорвано на лоскуты, даже нижнее белье оказалось в неприглядном виде.       — Мо Жань, отпусти меня…       Тот выпустил его из рук, отступая назад и поправляя одежду. Учитель свел ноги, хоть те с трудом его слушались.       — С кем ты говорил? Кто здесь? — голос хриплый. Ваньнин уже понял, что разговор шел с голосами в голове Достопочтенного. Но это еще ужасней. Так с кем говорил ученик?       — Никого.       — Но ты говорил с кем-то. — настаивал Юйхэн, хмурясь.       Император не обратил внимания на эти вопросы. Он потянулся к его ногам…       — Не трогай. — Чу Ваньнин резко откинул от себя его руки.       — Все в порядке?       — Сперва делаешь, а затем спрашиваешь? Не трогай меня. Лучше дай что-нибудь надеть. — учитель в который раз отпихнул от себя Достопочтенного и попытался собрать воедино разорванное ханьфу. Недовольно откинув от себя голубые лоскуты, он принял из рук Мо Жаня его черный шелковый халат. Когда ученик вышел, Юйхэн с омерзением раздвинул ноги, вытер вытекающую из него сперму голубыми лоскутами, затем бросил в сторону испачканную тряпку и закрыл лицо руками.       Как же мерзко. В голову приходили самые отвратительные и не лестные сравнения. Но, похоже, волна безумия ученика спала, как и бывало в таких случаях. Секс помогал ему на какое-то время прийти в себя. А тело учителя служило для… утоления желания. Но что вызвало эту вспышку гнева?       — Ваньнин? — Император утолил жажду и вернулся в комнату. Увидев, что учитель все еще на кровати, он подумал, что снова сделал Ваньнину больно. Но учитель отпихнул его от себя. Ладно, раз у него есть силы сопротивляться так упорно, значит цел.       — Я приказал позвать Лю, тебе принесут одежду. Достопочтенный завтра уезжает, до моего отъезда тебе запрещено покидать мои покои. Ты понял, учитель?       Чу Ваньнин вцепился в край своего халата, кусая губы и глядя перед собой. После некоторого молчания он все же ответил.       — Ты не говорил, что уезжаешь.       Судя по голосу, учитель недоволен.       —Достопочтенный не должен отчитываться. Отдыхай. Этот Достопочтенный вернется вечером. — он приподнял его лицо за подбородок и поцеловал.       Странно, но учитель не протестовал, а даже приоткрыл губы, позволяя ученику языком проникнуть в рот.       Когда Император выпустил его, Ваньнин выглядел чуть смущенным. Это пришлось Тасянь-Цзюню по вкусу. Черные ресницы Юйхэна так заманчиво трепетали, когда он прятал взгляд. Он сидел на краю кровати, кутаясь в черный халат, волосы растрепались, он стащил с кончика прядей белую ленту, которой до этого собирал прическу. Вокруг, словно яркие лепестки, были раскиданы лоскуты его прежней одежды. Достопочтенный вспомнил. Совсем недавно он подарил это голубое ханьфу учителю. Ему было совсем не жаль дорогую ткань — он купит своей наложнице еще лучше.       Юйхэн избегал встречаться с учеником взглядом. Он поджал под себя обнаженные ноги и распутывал узелок на ленте. Неплохо бы остаться с Ваньнином, но, прочтя письмо Сюэ Мэна, в котором тот в непозволительных выражениях поливал первого Императора бессмертных грязью, Мо Жань принял решение уехать мгновенно. Воскресив в памяти пару фраз, которыми молодой Феникс обращался к нему, лицо Императора искажалось гневом и отвращением. Брови сошлись на переносице.       — Любой, кто встает на пути Императора Бессмертных, обречен на гибель. Они еще не знают, как Этот Достопочтенный был добр с ними ранее! Я дам этим псам почуять запах собственной крови.       Гримаса гнева изуродовала его черты. Тасянь-Цзюнь широкими шагами вышел из спальни, громко хлопнув дверью. Ваньнин перевел дыхание. Это был не первый раз, когда ученик вспыхивал, как демонический огонь, но после любой такой вспышки гнева, следовало опустошение и боль. Учитель знал все это и уже мог предсказать, что будет вечером.       Чу Ваньнин заставил себя встать. Ноги немели и предательски подгибались после яростного соития. Как ни странно, сегодня Император был в бешенстве и груб, но особой боли не причинил и не нанес увечий.       Ваньнин собрал голубые куски материи с пола и кровати и кинул все в небольшую чашу с углями. Тао и Лю с ним с самого первого дня, когда он согласился на сделку. Император велел принести одежду, и опытный Лю принесет даже исподнее, заставляя Юйхэня снова краснеть. Но убирать последствия их совокуплений Ваньнин старался сам, когда были силы подняться с кровати.       В комнате ужасно воняло удушливыми благовониями, хотя ни одна лампа не дымила. Ваньнин распахнул единственное окно, которое было в спальне Императора. В обычное время, днем, комнату освещали лишь редкие лучи солнца, бьющие сквозь дорогие ставни из красного дерева. То, как проводит время Император, не позволено видеть обычным смертным.       Чу Ваньнин вернулся в кровать и с облегчением упал на нее лицом вниз, сворачиваясь на боку. До вечера у него была возможность отдохнуть и прийти в чувство, готовясь снова предоставить свое тело для похоти Достопочтенного.       Он не любил эти покои. Кровать, застеленная красными простынями, красные свечи, узорная дорогая мебель из темного дерева, скорее красивая, чем удобная. В этой комнате было невозможно расслабиться. Домом Старейшины Юйхэн когда-то стал Павильон Алого Лотоса. Ученик тоже предпочитал проводить время с Чу Фэй именно там. Но временами, сидя за чашкой чая или вином, Тасянь-Цзюнь смотрел на пруд, поросший лотосами и говорил, что там он, словно в загробном мире. Это больно задевало учителя. Ведь в этом загробном мире жил именно он.       Дверь спальни приоткрылась, и вошел Тао с одеждой. Чу Ваньнин забрал стопку белья и немедленно отослал юношу прочь, велел принести ему чай и книги из Павильона. Приведя себя в благопристойный вид и отмыв ноги от глины из пруда, Ваньнин завязал волосы в высокий хвост. Покидать покои было бессмысленно. Вечером ученик ворвется сюда, как огненная буря, и, не застав учителя, еще больше выйдет из себя. Ваньнин не в первый раз оказывается здесь, запертым с мечущимся, как дикий зверь, Императором.       Ожидая, пока принесут горячую воду для чая, он вышел из спальни в приемную в покоях. Здесь было светлее и не так душно. Внимание его привлекло стол, что сегодня был просто завален новыми письмами, часть из которых была разбросана по полу. Слугам запрещено убирать рабочий стол Императора. Тот опасался, что кто-то подглядит в документы и прочитает лишнее. Но себя уборкой не утруждал.       Чу Ваньнин начал подбирать с пола свитки. Не читая, один за другим складывал их на стол. Иногда он и вправду копался в бумагах ученика. Ему было безразлично, разгневается на это Император или нет. То, что он там находил, обычно, ранило учителя в самое сердце. Самым ужасным были не прошения о помиловании, не донесения о голоде и бунтах. Самым ужасным были заметки о тайных техниках, оставленные учеником. Тасянь-Цзюнь прекрасно владел первой запретной техникой Вэйцы Чжэньлунь, Чу Ваньнин точно знал, что и вторую технику ученик тоже освоил. А вот заметки о третьей вызывали в нем неподдельный ужас. Врата Жизни и Смерти. Ученик был готов на все, даже самые ужасные эксперименты, чтобы вернуть из мира мертвых утраченного возлюбленного.       Перебрав заголовки писем и не найдя ничего интересного, Ваньнин оглянулся и заметил в углу еще один. Смятый комок бумаги. Он развернул его и сразу безошибочно различил подчерк своего ученика. Глаза жадно пожирали строчку за строчкой. Если бы Бессмертный Бэйдоу знал, что благопристойный Сюэ Мэн может выражаться такими словами, он выпорол бы его Тяньвэнью без всякой жалости! Подумать только, как молодой юноша может так сквернословить!       Дочитав письмо до конца, Ваньнин смял его обратно и положил на прежнее место. В нем боролись смешанные чувства. Ему хотелось отругать ученика за то, что тот так грязно выражает свои мысли, хотя в душе теплилась благодарность, что несмотря на ужасное воплощение, мысли Сюэ Мэна были направлены на заботу о нем. Но как можно так необдуманно глупо и импульсивно кидать обвинения в лицо самого опасного человека, чья ярость не знает преград? Понятно, почему Тасянь-Цзюнь вышел из себя. Как теперь загладить глупость ученика и отвести от него беду?       Ваньнин сел на табурет Императора и вздохнул. Лучше Сюэ Мэну никогда не узнать, как сейчас живет его учитель. Юный Феникс вознес своего наставника на алтарь и был готов отдать жизнь за его чистоту и непорочность. Наложница Императора, грязный снаружи и внутри учитель, допустивший роковую ошибку, которая стоила сотен жизней, и в будущем будет, скорее всего, стоить жизни его собственного возлюбленного. Разве человек, совершивший такие ошибки, достоин уважения?       В коридоре послышались шаги. Несколько слуг, весело переговариваясь, распахнули двери и замерли, видя как Наставник Чу в безукоризненно белых одеяниях медленно поднимается с кресла Императора. Юноши застыли с подносами в руках, не зная, стоит ли им кланяться этому человеку. Положение учителя Императора было самым ничтожным. С одной стороны, он — пленник, лишенный всяких прав, однако, он не раз разговаривал с Достопочтенным на равных, имел право не падать перед ним ниц и неизменно приглашался в императорские покои для составления писем или прислуживать Достопочтенному за столом. Ему принадлежал прекрасный Павильон Алого Лотоса, он носил самые дорогие одежды, но Император источал яд при одном упоминании имени своего наставника.       — Что вы принесли?       — Его Величество приказал… Прошу прощения, Наставник Чу, мне неизвестно, что там. Его Величество возьмет это в путешествие. — слуга все же поклонился, хоть и не очень низко, и поставил шкатулку на стол.       — А там что? — Чу Ваньнин указал на другие два подноса.       — Это подарки Императору. Нам приказали…       — Хорошо, поставьте сюда и ступайте.       К ногам Юйхэна поставили несколько подносов с дарами, завернутыми в шелка, и торопливо удалились. Оставшись один в комнате, учитель задумчиво поднял шелковую ткань и осмотрел содержимое. Они спали с Императором в одной кровати, ели из одних тарелок, все его тело давно растворилось в Мо Жане, поэтому он совершенно не испытывал стеснения, трогая его вещи, а тот злился, только если считал, что Чу Фэй снова пытается лезть в государственные дела.       В прошлой жизни Юйхэн не мыслил, каково это — касаться чужих вещей без спроса. Но, оставаясь в покоях Императора, он столько раз был вынужден ходить в его одежде, брать его расчески, полотенца. Достопочтенный никогда не протестовал, временами даже сам требовал, чтобы учитель разбирал ворох покупок и демонстрировал их ему. Изысканная работа. Ваньнин не был пристрастен к дорогим вещам, но не мог не оценить талант и изящество мастеров.       Он вытащил одну из белоснежных чашек, лежащих на алом шелке. Тонкий фарфор пропускал свет и был совершенно невесомым в руке. Ваньнин примерил чашку к руке и снова оценил превосходное качество. Вернув все на свои места, он открыл еще несколько шкатулок. Кинжал, масла, чай, золоченые фонарики. Ничего интересного.       Взгляд его обратился к самой первой шкатулке, которую поставили отдельно на стол. Мо Вэйюй решил взять это с собой в поездку. Что же это?       Шкатулка отличалась от других. Простое черное дерево, покрытое лаком, без единого украшения. Он откинул крышку и онемел. Плоды линчи. Пять плодов аккуратно покоились внутри, каждый обернут тонкой бумагой для сохранности.       Письмо Сюэ Мэна. Гнев Мо Вэйюя. Плоды Линчи.       Ваньнин прикрыл глаза, выдохнув и чувствуя как в груди все сковало болью. Плоды, способные убивать в течение долгих месяцев, истязать тело, поддерживая в нем жизнь, тем самым продляя нестерпимые муки. Самая ужасная казнь из всех, что существовали в мире заклинателей. Неужели сердце Мо Жаня настолько черно, что он выбрал такую участь для своего двоюродного брата?       Он принял решение в ту же секунду. Направившись в спальню, Чу Ваньнин схватил полотенце, лежавшее за ширмой, и вернулся к столу. Он развернул ткань, выложил на середину полотенца плоды и обмотал их. Бросив сверток на пол, учитель со всей силы стал топтать его ногой, растирая в жидкое месиво.       — Наставник Чу?       Евнух Лю тихо вошел в покои и поклонился, затем, увидев Наставника за странным занятием, озадачился.       — Наставник, что-то случилось?       — Господин Лю, Императору не нужно это знать. — Ваньнин захлопнул шкатулку, поднял полотенце, старательно пытаясь впитать в ткань весь сок, что пустили плоды. Отнес сверток к жаровне и кинул в огонь. Мокрая ткань зашипела, наполняя комнату странным кислым ароматом.       — Наставник, Императору не понравится это, пощадите себя, Наставник… Он снова разозлится и накажет вас.       — Господин Лю, некоторые вещи важнее жизни. И уж точно важнее гнева Императора. — Он прошел мимо евнуха и сел перед чайным столиком с совершенно невозмутимым видом. Ледяное спокойствие и уверенность в себе. — Господин Лю, вы, наверное, принесли воды для чая?       Евнух вздохнул и замотал головой, словно старая игрушка, направляясь к учителю. Этот человек в белом вызывал у него неподдельное уважение. Он не раз видел Наставника изможденным, больным, истерзанным. Даже когда Юйхэн мечтал бы, чтобы его не видели, слуги все равно не могли не повиноваться Императору и не зайти в покои. Евнух отлично знал, как страдает этот человек, но несмотря на боль, всегда прятал свои чувства. Даже падая без сил, он все равно утверждал, что с ним все в порядке. А еще старик видел тоску в глазах Наставника и заботу, которой тот окутывал своего ученика. Разве кто-то еще осмелится спорить с Императором? Но бывший старейшина ни разу не воспользовался привязанностью Достопочтенного ради своей выгоды или обогащения. Такая забота и самоотречение не могли не вызывать уважения и почтения.

      ***

      Достопочтенный вернулся только ночью. Ваньнин не решался лечь, не дождавшись его. Письмо, которое он нашел, не на шутку встревожило учителя. Он хотел добиться от Мо Жаня ответов хотя бы на главные вопросы до того, как они отправятся в постель.       Тасянь-Цзюнь широкими шагами прошел по комнате, глядя на сидящего в стороне учителя, изучая, как всегда, словно в первый раз. Белые одежды Юйхэна словно бросали вызов алому, черному и золотому цветам Императора. Прямая спина, тонкая шея, надменный взгляд, до чего же этот старейшина высокомерен временами. Никогда не встретит Достопочтенного, не скажет что-то ласковое, как это делает Императрица.       — Ваньнин? Ты не хочешь подняться с места, когда Достопочтенный тут. Поприветствуй его.       Ваньнин прикрыл глаза ресницами, но все же встал.       — Мы сегодня уже встречались, если ты не забыл. — голос учителя мягкий, мелодичный, он, словно луч света, пробивал тьму в душе Тасянь-Цзюня. Только присутствие учителя вносило в этот мир непонятную гармонию и равновесие. Этот человек всецело его. И эта власть доставляла Императору огромное удовольствие. Он подошел к Ваньнину и поцеловал его в лоб.       — Мо Вэйюй, я хотел спросить…       Император не дал Ваньнину закончить, он прижал учителя к себе и заткнул поцелуем, проталкивая язык во влажный теплый рот. В этот момент его окатило неизменное желание. Вкус губ так манил, они были такими мягкими и теплыми… Но Чу Ваньнин своенравно уперся ладонями в его грудь.       — Подожди… — Он все еще хотел что-то сказать, но Достопочтенный снова отмахнулся.       — Если ты не ужинал, пусть принесут еду.       — Мо Вэйюй, почему ты не слушаешь меня?       Император знал, что вопросы учителя наверняка будут связаны с отъездом и не собирался на них отвечать. Выпустив Ваньнина из объятий, он вышел в соседнюю комнату к столу с бумагами. Он хотел собрать свой цзянькунь еще вечером, чтобы не заниматься этим рано утром.       Покои наполнял странный кисловатый запах. Тасянь-Цзюнь перебирал одну бумагу за другой, пока память его не вырвала вспоминание. Он знал этот запах. Он вспомнил, где чувствовал его раньше. Мо Жань распахнул черную шкатулку. Ничего. Пусто. Он молниеносно обернулся и увидел учителя. Тот стоял в дверях и напряженно следил за ним. Их взгляды встретились.       Мгновения хватило, чтобы осознать все. Ваньнин видел плоды, догадался об их назначении. Император застыл, словно перед лицом всех демонов ада. Сердце сжалось в комок, не смея стучать.       Юйхэн отвернулся, пытаясь спрятать выражение глаз, как вор, пойманный на месте. Ваньнин совсем не умел врать.       По спине Императора пробежал холод. Ужас. Неподдельный ужас вцепился когтями в грудь.       Ваньнин съел плоды?       Из-под ног вырвали опору. В желудке все свернулось, и к горлу подступил ком, мешая дышать. Руки онемели, не в силах удержать свитки. Перед глазами сразу промелькнули картины. Уже через два дня он увидит Ваньнина, кричащего от ужасной боли. И эта боль закончится только с… его смертью? Ваньнин умрет? Его больше не будет? Ваньнин умрет?       Все тело свело судорогой от этой мысли. Почти бегом Император кинулся в комнату, хватая учителя за руку и разворачивая к себе.       — Что ты наделал? Что ты сделал? Зачем?!!! — дыхание срывалось, ему было сложно произнести даже самые простые слова. Лицо Тасянь-Цзюня настолько было искажено, что учитель сперва ничего не понял, решив, что Достопочтенный сердится за его проступок.       — Отпусти меня, Мо Вэйюй. Неужели ты думал, что я позволю тебе убить людей такой ужасающей смертью?       — Тогда почему ты выбрал ее для себя?       Тасянь-Цзюнь прежде уже использовал линчи для казни изменников. Эта смерть, ужасающая, убивающая мучительно медленно, яд, по капле растекающийся по телу. Никакие муки ада не сравнятся с болью тех, кто принял такую смерть. Перекошенные лица, изогнутые тела, бьющиеся в конвульсиях, пытаясь найти способ избавиться от страданий, ужасающие крики и мольбы избавить их от боли… И все это предстоит вынести Ваньнину? Через сколько он ощутит первые симптомы? Через пол дня? Через час? Больше не будет звука его голоса. Не будет этого взгляда упрямых глаз, теплых рук и поцелуев. Он не увидит Ваньнина, сидящего за низким столиком в Павильоне и не ощутит, что баланс в этом мире все еще существует, потому что в нем есть учитель. Самое неизменное, постоянное и необходимое.       — Ваньнин, Ваньнин, что же ты наделал?!!! Ты совсем ума лишился? Зачем?!       Император отпустил его и остался стоять, как вкопанный. И без того светлая кожа Достопочтенного стала белее бумаги. На висках выступил ледяной пот. Император, наступающий на бессмертных, был в ужасе. Нет. Нет. Паника охватывала его, а по коже головы бегали холодные мурашки.       Мир без Ваньнина? Как это возможно? Этого не может быть!       Ожидание неминуемого почти лишало способности трезво думать.       Способ был только один. Император твердо принял решение. Учитель не возмущался, не сопротивлялся, когда Достопочтенный подхватил его на руки, относя на кровать и начиная срывать с него одежду. Второй раз за день.       Юйхэн, за несколько лет привыкший к выходкам Императора, замер, предоставляя снова властвовать над своим телом. Он давно догадался, что сегодня вечером насилие повторится, и совсем не был удивлен. Но что-то странное заставило его вглядеться в лицо ученика. Сперва он решил, что Мо Жань снова хочет близости. В таком случае, кинуть на кровать, разорвать одежду — было вполне в привычках Тасянь-Цзюня. Но затем он увидел, как бледно лицо ученика, как трясутся его руки, высвобождая его из метров ткани.       Что с Мо Жанем? Его действия не походили на похоть. А выражение лица пугало.       — Ваньнин, сними это. Давай же. — голос был низкий, хриплый. Движения нервозные, немного неловкие, а пальцы ледяные.       Чу Ваньнин был готов к вспышке гнева за то, что он уничтожил эти плоды, к насилию, но почему Мо Вэйюя охватило состояние, близкое к панике?       Только распахнув нижнее ханьфу Юйхэна и добравшись до обнаженной кожи на его животе, Император застыл, пытаясь считать темную магию, идущую из нутра. Плоды уже могли начать свое страшное дело.       Пальцы Мо Жаня нажали на обнаженный живот, немного вдавливая внутрь. Аура его силы играла вокруг них удушливым теплом. Мягко, привлекая весь опыт и совсем не грубо, он исследовал желудок, весь кишечник. Он изучил и проверил все. Плоды еще не дали ростки. Значит, Ваньнин съел их совсем недавно. Шанс есть.       — Что ты… Что с тобой? — Ваньнин напряженно следил за его действиями. Он не мог понять, что движет учеником и пытался привстать, но его вернули обратно на красное покрывало.       Достопочтенный достал свой кинжал. Теперь настала очередь Чу Ваньнина бледнеть от ужаса.       — Ваньнин, не дергайся. Я знаю, будет больно, но моего уровня совершенствования достаточно, чтобы удержать в тебе жизнь при любой ране. Я вырежу плоды, пока они не проросли. — видя, что учитель настойчиво пытается встать, он снова вернул его на место. — Не дергайся. Потерпи, я не дам тебе умереть, тем более так. Я знаю, что делать, я не первый раз буду резать живот.       Он осматривал тело Ваньнина, прикидывая, как лучше сделать надрез. Юйхэн онемел. В себя его привело только острие кинжала, направленное в его тело.       — Мо Жань! — Он схватил Императора за кисти рук.       — Прекрати учитель, не бойся. Я ведь могу наложить на тебя парализующее заклятье. Вцепись в подушку. — Тасянь-Цзюнь упорно пытался вернуть его на место. В какой-то степени он понимал, что это невероятно неприятно, когда тебя режут живьем и потрошат. — У нас нет времени спорить. Потерпи, я все сделаю, не бойся, Ваньнин. Ты должен жить.       — Остановись!       — Ваньнин, если я это не сделаю, ты умрешь, понимаешь? В муках! Зачем ты вообще трогал эти плоды, твою мать?! Лежи смирно, я попытаюсь спасти тебя.       — Мо Жань, нет! Не трогай, я не ел их, не ел!       Он поймал бледное лицо Тасянь-Цзюня в свои ладони и поднял его к себе. Совсем бледное, фиолетовые темные глаза распахнуты. Тот застыл, смотря на учителя.       — Я не ел их. — добавил Ваньнин тише.       Тишина настолько оглушительная, что биение двух сердец было громче дыхания. В глазах Мо Жаня непонимание, потом радость, а затем гнев сменяли друг друга. Внезапно он оттолкнул от себя Чу Ваньнина и сделал несколько шагов назад. Теперь вором, пойманным с поличным, предстояло стать ученику. Он растерялся, словно мальчишка, застуканный на запретном.       Только что ты, Император, наступающий на Бессмертных, признался своему пленнику, что не вынесешь его смерти, что ты бережешь его, что одна мысль о его смерти вселяет в тебя ужас.       Мо Жань откинул свой кинжал, словно ядовитую змею. Еще шаг назад. Человек, которого ты ненавидишь, который сломал тебе жизнь и, наконец, был сломлен уже тобой. А сейчас ты почти пал перед ним ниц, моля, чтобы он жил? Достопочтенный сам не понимал, как опустился так низко.       Ваньнин в растерянности сидел на кровати. Он также смотрел на ученика, почти не веря своим ушам. Мо Жань… Так заботился о нем? Да, он не убил его на коронации, но оставил в живых лишь затем, чтобы продлить муки. Император брал его тело, говорил пошлости, от которых стало бы стыдно даже шлюхе. Но разве не Достопочтенный раз за разом повторял, как ненавидит учителя, как тот ему омерзителен? Разве станет Достопочтенный бороться за жизнь обычной нелюбимой наложницы, ненавистного учителя, которому желает исключительно зла и боли?       Ваньнин потряс головой. Логика подсказывала самое очевидное, но страх, который уже сроднился с сущностью Ваньнина, запрещал верить. Самый очевидный ответ лежал на самой поверхности, но Чу Ваньнин боялся даже осознать эту мысль.       Он дорог Мо Жаню. По-настоящему дорог. Где-то там внутри, в потайных уголках сознания еще не отравленных Проклятьем.       — Мо Жань. — он встал и протянул к нему руку.       В душе разливалось тепло, которое теперь было не стереть всеми грязными оскорблениями, которые на него изливал Тасянь-Цзюнь год за годом. Все обвинения, ненависть, — все отошло на задний план. Теперь Ваньнин совершенно четко осознал главное. Он дорог настоящему Мо Жаню. Учитель нужен своему ученику. Ненависть Тасянь-Цзюня лишь морок, вызванный отравляющим душу ядом.       Новые силы, уверенность, все возрождалось в Ваньнине.       Если бы истинный Мо Жань ненавидел его, как Тасянь-Цзюнь, разве кинулся бы он спасать свою наложницу? Разве охватил бы его такой ужас, как сейчас, от мысли о смерти учителя? Разве искал бы утешения именно с ним? Разве доверял бы ему свое мнение и секреты, искал бы его общества в обход жены, советников и новых друзей? Даже застилая ядом глаза ученику, этот Проклятый цветок не мог…       — Мо Жань. — Ваньнин не решался произнести в слух свои мысли.       Он дорог ему. Мо Жань. Его Мо Жань. В душе ученика есть еще уголки, до которых не добралось Проклятие. Его Мо Жань.       Но Император дернулся, словно ошпарившись.       — Не смей прикасаться. — прорычал Тасянь-Цзюнь, не в силах победить охватившие его ярость и отчаяние перед лицом победы учителя.       Достопочтенный прикрыл глаза. После смерти Ши Мэя он прошел неимоверно долгий путь. Сперва ему самому приходилось льстить, строить интриги, прокладывая себе дорогу выше и выше, идя по головам. Сперва он убивал ради эксперимента, потом — чтобы отточить навыки, а после — чтобы достичь власти. В этом кровавом хаосе он приобретал уверенность в своей правоте, силу, с которой не сравнится ни один из живущих заклинателей.       Великий замысел Императора Бессмертных.       Именно он поднял все живое и мертвое, привлекая на свою сторону в войне. В этом вихре скрежета и хаоса лишь один человек вышел с ним на бой. Его учитель. Виновник всех несчастий, который хотел уничтожить своего ученика. Учитель снова встал на его пути, не в силах принять, что именно этот заурядный мальчишка с дурным характером способен чего-то достичь.       Мо Жань не понимал, почему его так не любили. С самого рождения он так жаждал любви всех окружающих, но ни для кого он не был на первом месте. У других всегда был кто-то более ценный, чем он.        Даже его мать с радостью не родила бы сына. Одинокой танцовщице так проще выжить и найти нового покровителя.       Дядя взял его на пик Сышэн лишь из чувства стыда и долга.       Никто не любил Мо Вэйюя.       Маленький мальчик изо всех сил пытался заслужить любовь каждого из них, но каждый отворачивался. Каждый, кого Мо Жань пытался любить, ненавидел, презирал его. А этот человек в белом? Его учитель. Ученик так восхищался им, пытался быть достойным его! И что он получил? Боль и презрение!       Мо Жань раз за разом вспоминал, как восхищение переросло в ненависть, как с каждым ударом ивового прута он ощущал весь вкус науки учителя. В очередной раз его надежды найти взаимность и поддержку в этом мире разбились на куски. Ни единого доброго слова, ни единого доброго взгляда.       Единственный, кто согрел сердце Мо Вэйюя — это Ши Мэй. Его улыбка, его забота. Но этот человек был уничтожен Старейшиной Юйхэн, который перешагнул через его труп, даже не дрогнув.       Никто не важен был для Старейшины Бэйдоу на пути к его сияющему ореолу чистоты и непревзойденности! Этому мерзкому человеку всегда нужно было доказать собственную правоту, силу и при этом — непогрешимость и чистоту.       И вот белый демон сломлен, растоптан, унижен. Император развратил его тело, испачкал, втоптал в грязь. Раз за разом он стремился уничтожить все, что делало учителя Старейшиной Юйхэн. Осквернить каждый уголок его тела, низвергнуть с блистательного пьедестала и не оставить ничего, что напоминало бы о прежней силе и власти. Уничтожить его золотое ядро. Сделать своей наложницей. Вырвать из него крики желания. Заполучить себе, обладать, располагать им, как вещью!       А сейчас Достопочтенный кинулся к нему, пытаясь спасти жизнь этой никчемной твари? Мучения этого демона были для него невыносимы? Да он радоваться должен, что учитель сам по глупости съел плоды и праздновать победу! Но почему его охватил такой ужас?! Император понял, что сегодня проиграл. Как можно было так… унизить себя, признаться в глаза этой сучке, что…?       — Убирайся вон, дрянь! — он резко взмахнул рукавом, что ткань одежды задела лицо учителя, словно пощечина. — Вон! Убирайся, или я сотру тебя в порошок! Достопочтенный не желает тебя видеть больше!       Но учитель не уходил. Он стоял рядом, а в его персиковых глазах читалась такая нежность.       Боль в груди Императора стала невыносима, как и ощущение собственной никчемности и одиночества. Он так наивно старался добиться любви тех, кто рядом. Но никто. Никто. Чем он хуже других? Чем он хуже Сюэ Мэна, которого все любят и которым восхищаются? Сколько бы он не задаривал дарами других, в душах этих насекомых звучало лишь «еще». Никто не ценит, не любит Мо Вэйюя, как человека. Он нужен им только как источник благ, Император.       Весь мир опустел в один момент. Он один. Совсем. Он никому не нужен. Нет в этом мире в живых ни одного человека, кому он мог быть дорог. Даже простой крестьянин в своей лачуге более счастлив, чем Повелевающий миром Бессмертных. Одиночество. Пустота. Холод. Какие бы великие дела не совершал, он обречен быть один. Нет никого, кто ждет его, кто искренне любит.       — Убирайся… — почти бессильно произнес Император. Он, словно в тумане, прошел к постели и сел на край, хватаясь за голову, сбрасывая неудобный головной убор. Сейчас он ненавидел все и всех. Почему он так брошен всеми?       — Мо Жань?       — Ты все еще здесь?       — Я могу что-то сделать для тебя?       — Ты уже все сделал! Ты уничтожил все! Все уничтожил! Видишь, у меня ничего нет. Посмотри, разве ты не видишь? Тебя наверняка это радует. Все золото и драгоценности — лишь картинка. Меня ненавидит каждый из живущих на Пике Сышэн и за его пределами. И ты тоже.       Ваньнин опустил голову и прикрыл глаза ресницами, а ученик продолжал.       — Я всегда был один. Всю жизнь слушал только лесть и обман, а ведь я просто надеялся, что кто-то сможет любить меня! Меня, меня самого, а не Императора! И был только Ши Мэй, только ему я оказался дорог в этом гребаном мире! А ты убил его! Убил и даже не оглянулся на него умирающего! А он так обожал тебя. Из-за тебя у меня никого нет. Никто не ждет меня, не скучает, не думает обо мне. Только лживые прихвостни, которые, как паразиты, стремятся нажиться за мой счет. Омерзительная иллюзия, за которую я хватаюсь, в попытке утешить себя вином и шлюхами. Я один, ты доволен старейшина Юйхэн, я один! Ты ненавидел меня всегда и стремился доказать миру, сколь никчемен твой ученик! Каждое мое горе было для тебя в радость! А на самом деле я самый одинокий человек в этом мире! Меня все ненавидели с момента моего рождения и ненавидят по сей день. Но чем я заслужил это? Разве я не пытался… не пытался заслужить любовь других? Даже твою, учитель! А ты презирал меня. Всегда. Как и все остальные. Ты рад? Думаю, что ты рад. Сколько живу, столько не в силах понять, почему я хуже других? Других могут любить просто за то, что они есть! Сейчас каждый сочтет честью и счастьем во сне перерезать мне глотку! Только у них не хватит сил! Я возвысился над ними и мне не страшны их ножи и яды. Это единственное, что у меня есть. Возможность мстить им всем! Всем и тебе в первую очередь! Убирайся прочь! Ты все равно не поймешь, Старейшина Юйхэн. Я сомневаюсь, что в тебе вообще есть чувства и человеческие желания. Убирайся, Достопочтенный не желает видеть тебя сегодня!       Тасянь-Цзюнь закрыл лицо руками. Больно. Зачем он живет? Получится ли у него вернуть Ши Мэя? Который год, проливая реки крови, испытывая этот разлом времени, он так и не получил ничего, кроме комка мяса! Скольких он убил? Сколько тысяч?       В первые годы он экспериментировал убивая сотнями, не смотря в их лица, чтобы не запомнить, не слушая крики. Женщины, дети, старики. Он всех бросал в пролом, пытаясь получить нечто живое. Сперва ему казалось, что, может, он ошибся, и животное просто не способно пережить перемещение. Надо попробовать на людях. Но все равно не получил ничего. Только не способные жить окровавленные куски. В тот раз Император вернулся на Пик Сышэн и пытался найти утешение в объятиях Ваньнина. Возможно, он больше никогда сможет увидеть Ши Мэя.       Мягкие шаги рядом. Мо Жань напрягся всем телом, готовый защищаться. Ему было невыносимо думать, что учитель видит его боль, его унижение и ликует. Как же он ненавидел Юйхэна в этот момент.       — Мо Вэйюй, прекрати. Ты не маленький.       — Убирайся…       Ваньнин не уходил.       Впервые Мо Жань в открытую высказал всю боль, что копилась в нем. Одиночество, ненависть. Цветок уничтожил все добро, что было в жизни Императора, оставляя только самые дурные воспоминания об обидах и унижениях. Даже страшно представить, что должен чувствовать человек, у которого из светлого в этом мире осталось лишь воспоминание об умершем возлюбленном.       «Никто не ждет меня» — слова снова резанули душу учителя. Ведь Мо Жань, не объясняя причин, всегда требовал, чтобы он встречала его, и обижался, когда Ваньнин этого не делал. А ученик… был просто одинок. А ты, учитель, снова отталкивал его, не в силах переступить гордость.       — Мо Жань…       Молчание. Император сам не понял, как его окутало тепло и аромат яблони. Руки Ваньнина обвили его. Достопочтенный замер, не в силах дышать. Юйхэн, старейшина Бэйдоу, сам влез верхом к нему на колени и обнял, гладя по голове.       — Ну, все, успокойся. Ты не ребенок.       А ведь он так хотел утешения. И какая ирония — это утешение пришло от… учителя? От… Чу Фэй? Сперва, не в силах решиться, Достопочтенный крепко обнял Ваньнина за талию, прижимая к себе, утыкаясь в его плечо, целуя через ткань. Ваньнин. Какой-то осколок этого мира, который все-таки принадлежит ему. Становилось немного спокойнее.       — Ты ненавидишь меня.       — Глупый.       Учитель все еще гладил его по голове. Он выпрямился и посмотрел в его лицо. Ваньнин бледный, немного растерянный и смущенный, но в глазах нет насмешки. Боль в груди Мо Вэйюя отступала. Он поймал кисть учителя, убирая ее со своих волос. Почти физически Император ощущал пустоту, одиночество. Внутри все сгорело, было выжжено до тла. Ему хотелось не лести, не пустословия окружающих. Он пресытился заискиваниями придворных, золотом и властью. Ему хотелось любить и быть любимым. Почувствовать себя нужным. Представить, что такое возможно.       — Я знаю, что это снова будет ложь, но я хочу, чтобы ты сказал это. Ты можешь сказать это еще раз?       Ваньнин все также мягко улыбался кончиками губ, заглядывая в его лицо.       — Что ты хочешь услышать? — голос тихий, такой приятный и убаюкивающий.       — Что ты любишь меня.       Учитель дернулся. Выражение лица сразу сменилось, становясь похожим на испуганного ребенка. Губы вздрогнули. Снова эта пытка? Ком встал в горле не позволяя связать пару слов. Снова сказать это? По спине пробежал холод. Чу Ваньнин уже выучил, что секс успокаивает ученика, и сейчас осмелился предложить ему свое тело и ласку, чтобы утешить. Внутри он содрогался от осознания вульгарности того, что он делает: сидит верхом на ученике, прижимает его к себе. Разве так он стал бы утешать его в прошлом? Но раз за разом жизнь преподавала учителю суровый урок, — единственное, что он мог дать Мо Жаню — это свое тело. Но сегодня Император снова потребовал бросить к его ногам и всю душу, все чувства, все сокровенные мечты.       — Ты меня так ненавидишь, что даже соврать без афродизиака не можешь? Да?       — Нет.       Ваньнин все еще застыл, глубоко дыша. Больше всего он хотел, чтобы ученику не было так отчаянно больно. Хотел погасить боль в его душе. Пару месяцев назад он уже произнес эти слова, потеряв голову от похоти и отчаяния. А сейчас, в тишине комнаты, они застыли лицом к лицу, и это совсем не выглядело игрой. Застарелый страх сковал тело. Хотелось вырваться и убежать в Павильон Лотосов, закрыть уши и зажмуриться, лишь бы снова не переживать этот кошмар. Как загнанный зверь, он смотрел в фиолетовые глаза ученика, такие суровые и испытывающие.       — Я все понял. — Император поджал губы и оскалился.       — Ты не понял. — Ваньнин нашел последние силы, вобрав в себя больше воздуха. Всегда решительный Юйхэн заставил себя. — Я люблю тебя.       В ответ молчание. Темные глаза Императора смотрели так строго, осуждающе, неприязненно. Ваньнин разглядывал ученика. Лицо поразительное красивое, точеное. Упрямо сжатые губы, напряженные скулы, нахмуренные брови. Он коснулся его бледной щеки. Все нутро свело до боли в напряжении.       Мо Жань. Самое дорогое, что есть у учителя. Этот юноша ворвался в его душу, и Юйхэн так и не смог вырвать его из своего сердца, даже увидев зло, которое тот творит. Еще не зная о Проклятии цветка, видя, как Мо Вэйюй, заливаясь смехом, одним взмахом руки уничтожает сотни людей, Чу Ваньнин продолжал любить. Ни с кем другим он бы не согласился провести вечность, ублажая его в постели, а в первый раз, когда ученик обнял его, он еще осмеливался мечтать о понимании и любви. На что он надеялся, кроме унижения?       Сердце учителя годами истекало кровью. Но все равно он осмеливался надеяться и мечтать. О чем? О том, что Мо Жань вдруг опомнится полюбит его? Смешно. Кому нужны твои чувства, Юйхэн? Кому ты сам был хоть когда-то нужен и дорог?       В задумчивости он гладил ученика подушечками пальцев по щекам и заглядывал в глаза. Как же сильно, глубоко, чувственно учитель любил его. Как хотел разделить с ним это чувство и как отчетливо понимал невозможность осуществления своей мечты. И сказал признался в любви, но так фальшиво, вынужденно. Разве это может принести утешение?       Мо Жань. Измученный болью и ядом проклятья. Каждый день преследуемый демонами.       Мо Жань, который доверился ему, став учеником. И которого он подвел.       Любимый мучается одиночеством, а ты, Юйхэн, даже обличить свои чувства в слова не способен! Снова гордость? Она кому-то принесла пользу?       Внутри сломалась последняя грань, причиняя физическую боль. Из груди вырвался крик, словно выплескивая копившиеся годами страсть и боль. Вырывая их из груди, словно часть себя. Все, что в нем есть, принадлежит уже не ему. Он весь, его душа, мысли, все принадлежит Мо Жаню.       — Я люблю, люблю тебя, люблю, дурак, люблю! — он не выдержал и ударил Мо Жаня ладонью по плечу, почти срываясь на плач. — Люблю тебя, люблю, Мо Жань, слышишь, ты, люблю! Люблю!       Он осекся. Чу Ваньнин зажмурился, и тихо и болезненно выдохнул. Он вжал голову в плечи, словно опасаясь удара. Пусть не физически, но словами Достопочтенный мог ранить больнее. В ушах звенел собственный голос. Натянутый, как струна, он ждал. Тасянь-Цзюнь не сможет не различить искренности в этом бессильном крике. Он зажмурился сильнее. Тишина была слишком угрожающей. Еще пару мгновений, и он не вынесет…       Все, он отдал все. Сломал последние грани. Обнажив тело, он обнажил и душу, не оставляя себе ничего. Еще мгновение, и он услышит насмешки, сердце пронзит очередная боль.       — Я тоже люблю тебя, Ваньнин.       — …! — учитель вскрикнул и распахнул глаза, переставая дышать. В горле встал ком, не давая сглотнуть.       Любит? Не в силах осмыслить сказанное, он смотрел в лицо Мо Жаню. Любит? Надежда… Такая робкая. Лицо онемело от напряжения, и тепло разливалось в груди. Любит? Все застыло в его сознании, а сердце стучало в ушах. Мо Жань… любит? А как же…? Миг ожидания, самый прекрасный миг в его жизни. Когда весь мир вдруг упал к ногам старого и некрасивого Юйхэна, замеревшего, не в силах дышать и осознать, не в силах верить…       Он… Любит? Разве это возможно? Возможно ли?!       Надежда, робкая надежда на огромное счастье. Все погорячело в груди. Он ослышался? Это ему сказали? Что это? Мо Жань любит его? Он осмелился вздохнуть. Все сознание сконцентрировалось на ученике, ожидая… Что это было? Он ослышался? Как его могут любить? Так тепло в груди, так приятно…       — Я люблю тебя, Ваньнин. — Император коснулся его щеки. Голос бархатистый, хриплый, спокойный. — Пусть сегодня все наши слова ложь, но я хочу этой лжи. Сегодня я хочу именно так. Еще никогда я не был в постели с тем, кого люблю, и вряд ли в этой жизни когда-нибудь буду. Я просто хочу понять, как это, когда любишь ты и когда любят тебя. Ты… Ты хочешь, или снова скажешь: «Не хочу, не трогай»?       Лед. Поражение. Ваньнин прикрыл глаза, но не осмелился отстраниться от рук Императора. Остановившееся на этот прекрасный миг сердце снова застучало, медленно, размеренно. Никому не нужное.       Только ложь. Игра. Краски вновь погасли, хотя еще секунду назад эта комната сияла словно наполненная ярким дневным светом. Темно. Не стоит ждать прекрасного. Но как же тот короткий миг был прекрасен. Ваньнин снова вспомнил огонь, вспыхнувший в груди. Наверное, именно этот огонь и греет двоих, когда они искренне любят друг друга. Этот огонь лишь на секунду горел и в нем, секунду, когда весь мир сиял новыми красками ради Старейшины Юйхэна. Но теперь ничего не было, лишь комната, освещенная алым светом свечей, руки Императора. Его дыхание.       Наложница Чу.       — Да, Мо Вэйюй… да…       Он услышал свой голос и не узнал его. Он пал окончательно. У него нет ничего. Все было отдано этому человеку. Что еще он мог отдать? Только свое тело. Сильные руки бережно подхватили его и опрокинули на постель.       — Скажи еще.       — Я люблю тебя, Мо Жань. — Ваньнин пытался откинуть с лица ученика черные пряди. — Люб… любимый.       Голос сбивался и дрожал, как и он сам. Мо Жань бережно уложил учителя на подушки. Внутри все выло от боли, кровоточило и истекало кровью.       Мысли же Императора были куда более приземленные. Что бы он делал, если бы и вправду любил Ваньнина? Странно. Но именно сейчас это было не так трудно представить. С другими Достопочтенный не решился бы играть в подобное. Любая шлюха, наложник, Императрица, на следующее утро разболтали слугам обо всем, что было ночью, кто с насмешкой, кто с гордостью, кто с притворной скромностью, прося советов на будущее. А к обеду весь дворец знал бы, что Император отчаялся так, что ищет любви там, где ее никогда не будет. Только Ваньнин никому не скажет. Этот человек никогда не обсуждал свои чувства и отношения с другими. Никто не узнает о слабости Достопочтенного. Только с Ваньнином он мог довериться и расслабиться настолько, чтобы врать… о любви?       Они лежали на кровати, прижавшись друг к другу, ловя дыхание на коже. Потом Император перекатился, чтобы оказаться сверху, желая рассмотреть выражение лица Ваньнина. Тот дрожал. Чего он боится всегда, словно в первый раз?       Пальцы Юйхэна так приятно гладили его по щекам. Его тело приятное и теплое, заманчиво гибкое и сильное, покорно принадлежало своему Господину. Достопочтенный прикрыл глаза. Он никогда не задумывался, как провел бы первую ночь с любимым человеком, будь он у него. Ту же Императрицу он берег, старался не причинить ей боль и позаботиться об ее удовольствии, но весь процесс не возбуждал его. Он нетерпеливо дожидался ее пика блаженства, чтобы покинуть ложе.       Не раз Мо Жань мысленно рисовал их с Ши Мэем. Но это была больше платоническая любовь, не связанная ни с чем телесным. Ши Мэй был слишком чист, слишком непорочен, что Мо Вэйюй даже представить его обнаженным в постели не мог, не говоря о том, чтобы овладевать им раз за разом, наполнять своей спермой и видеть, как затем она вытекает из его тела. Другое дело учитель. В памяти Достопочтенного всплыла та ночь, когда он пришел к учителю, предложив сделку. Что дальше? Стоило Юйхэну сказать «Да», он сорвал с него одежду.       Тасянь-Цзюнь старательно попытался вспомнить лицо Ваньнина в тот момент, когда тот впервые обнаженный предстал перед ним. Ужас? Боль? Страх? Он точно также дрожал. Когда Мо Вэйюй привлек его к себе, он был уверен, что Ваньнин вскрикнет от страха и неожиданности, но тот молчал. И все же ему удалось вырвать крики в ту ночь. Учитель плакал и просил прекратить пытку.       — Ваньнин, — Император всматривался в его лицо и поглаживал по подбородку.       Человек, лежащий рядом, почти доверчиво смотрел ему в лицо. Если бы он любил Чу Ваньнина, чтобы он сделал в ту ночь?       — Ваньнин, Достопочтенный сделает все, что ты хочешь. Ты можешь пожелать все, что есть в этом мире Бессмертных, и я дам это тебе. Скажи, чего ты хочешь?       — Свет. — сердце учителя забилось чаще, и он опустил ресницы, пряча выражение глаз.       — Что?       — Потуши свет.       Какая смешная малость. Свечи потухли одна за одной, повинуясь силе Императора.       — Ты поцелуешь меня, Ваньнин?       Смущение учителя вспыхнуло с новой силой. Какой потерянный вид у Чу Ваньнина, когда ему приходится действовать самому.       Ваньнин приподнял голову с подушки, потянувшись к Достопочтенному и его губы мягко обхватили губы Повелителя.       Когда учитель целовал сам, он никогда не использовал язык. Почти не разжимал губ. Эти поцелуи, такие наивные и детские очень нравились Достопочтенному. Если же хотел, остальное он мог сделать и сам.       Глаза начали привыкать к темноте. Император видел в бледном свете лицо учителя. Его глаза закрыты. Напряженный, вздрагивающий от малейшего касания, Ваньнин, как всегда, не мог расслабиться в момент любовных игр. Но сейчас он выглядел таким… искренним. Мо Жаню вдруг очень захотелось, чтобы хоть раз этот человек перестал бояться своих желаний. Неужели он настолько неопытен, что не сможет сдержать себя и доставить удовольствие и себе и учителю этой игрой? Неужели у него нет умений сделать эту ночь приятной и для Ваньнина? Император был мастером притворства, а еще он имел хороший опыт плотских утех. Он сам затеял игру, удивительно приятную игру, которая все больше затягивала Достопочтенного.       Ваньнин.       Учитель выглядел очень соблазнительно с растрепанными волосами, в распахнутой одежде. Его белая кожа и белое ханьфу выделялись в темноте на темно-алой кровати. Юйхэн продолжал робко целовать губы Императора, стыдливо, мягко и приятно. Этот Даос никогда не демонстрировал похоть, но в этих поцелуях было нечто большее, чем просто исполнительность наложницы. Слишком искренне.       Тасянь-Цзюнь совсем не ожидал услышать этот крик, похожий на крик отчаяния: «Я люблю тебя, дурак!». Учитель тоже самый настоящий мастер лжи? Никто бы не сыграл более достоверно эту роль. В какой-то миг Достопочтенный и вправду подумал, что Чу Ваньнин его любит!       Император все еще задумчиво гладил его по щеке, а ресницы учители щекотали ладонь. Ваньнин. В душе снова заныла старая рана. Тебе только и остается, Император, что играть в любовь. Большего не будет в твоей жизни. Только эта иллюзия, построенная на лжи, когда ты делишь ложе с самым мерзким человеком. Но ты настолько одинок, что никого, кроме собственного врага, у тебя в этом мире нет. Это насколько надо быть одиноким, чтобы искать утешение в объятиях самого ненавистного в человека? Только Ваньнин, такой притягательный, прижимающийся к нему. Он совсем не казался ему чем-то мерзким. Захотелось успокоить его, почему Ваньнин все еще дрожит?       — Что-то не так? — шепот Ваньнина прервал мысли.       Мо Жань не ответил. Он привлек его к себе на долю мгновения, судорожно и крепко, вдыхая аромат тела Ваньнина и опрокидывая на подушки. Достопочтенный почувствовал как поддалось ему это тело, ни доли сопротивления. Покой. Ласка.       Они продолжали страстно целоваться, и учитель был так близко. Без слов, пошлых шуток. Впрочем, Достопочтенный не хотел сейчас ни того ни другого. Он старался быть как можно более терпеливым. Вспомнить все, что нравится учителю. Глупость, но за несколько лет Тасянь-Цзюнь лишь относительно отмечал, что то или иное нравится Ваньнину. В будущем этому надо уделять больше внимание.       Сперва ласкать языком шею. Юйхэн путался в рукавах, пытаясь упереться ладонями в грудь ученика и тяжело дышал, откинув назад подбородок. Ласкать руками его бедра, лизнуть ту самую родинку и потянуть сладкую мочку зубами. Их языки снова переплелись в поцелуе. Ваньнин отвечал так робко, все не решаясь показать себя.       Влажные губы Императора спустились ниже. Проведя по белой коже языком, он прикусил сосок, а затем начал ласкать шрам на левой части груди. Как же хотелось просто взять ягодицы Ваньнина в ладони и сжать, но он продолжал медленные распаляющие ласки по внутренней части бедра.       Учитель решился и расставил ноги шире. Достопочтенный всем звериным нутром ощущал его смущение и нарастающее желание. Он запустил язык в его пупок, а потом оставил длинный влажный след посередине груди, довольно отметив, как пальцы учителя вцепились ему в волосы. Ваньнин был достаточно возбужден, он сумел расслабиться. Император не собирался останавливаться.       Горячие поцелуи. Мо Вэйюй нетерпеливо избавился от своей верхней одежды. Учителя он и так почти раздел, оставалось только откинуть на пол белые тряпки. Распаляя медленно, не давая опомниться и задуматься над происходящим, Тасянь-Цзюнь вел свою игру. Он почти стянул с учителя нижнее белье как…       — Ааах!!! Да! — Ваньнин выгнулся ему на встречу и громко застонал, хватаясь за плечи Императора. Его бедра изогнулись навстречу мучжине, словно призывая…       Только большой опыт помог Императору самому не дернуться в этот момент. Этот крик наслаждения. Стон, не замутненный действием афродизиака. Столько лет он пытался получить полную власть над этим телом. Но сколько бы он не овладевал им, не мог получить главное — осознание того, что Ваньнин полностью его. Он может взять его силой, но… Всегда было «но». Такое болезненно щемящее и обидное. Грань, которую не мог преодолеть Тасянь-Цзюнь. Император никогда не мог быть уверен, что хоть тело учителя реагирует на ласки, тот и вправду этого хочет. Сколько он бился с ним, сколько старался вырвать признание. Угрозами, скандалами… Иногда Ваньнин смягчался, и его поцелуи были так восхитительны. Но ни разу эта крепость не сдалась. А сейчас, пробив маленькую брешь в стене, Император испытал огромное облегчение. Хоть на секунду он искренне мог верить, что его желают. И это было так… необходимо и приятно. Не победа над врагом. А счастье, словно добился признания от… нет, лучше не думать.       Странная приятная тяжесть в груди, нечто теплое, согревающее. Похоже, Достопочтенный ошибся выбрав не ту тактику в общении с учителем. Каждый раз, приходя к нему по ночам или приглашая в свою спальню, Тасянь-Цзюнь хотел лишь унизить Ваньнина, удовлетворить свою страсть, обладать своей наложницей. А Ваньнин сперва сопротивлялся или возмущался, потом отворачивался, или с отрешенным лицом принимал все желания Достопочтенного. Как часто Император видел слезы своей наложницы? Как часто не выпускал ее из рук до тех пор, пока тот не начинал плакать от бессилия или кричать от боли? Если бы с самого первого раза он действовал иначе? Разве не был бы Старейшина Бэйдоу унижен еще больше, если бы Достопочтенный вынудил его… влюбиться в него? Но момент упущен навсегда.       Ваньнин часто и сбивчиво дышал рядом, мягко гладя Императора по спине. За столько лет в постели даже этот чистый даос сумел кое-чему научиться, и сейчас учитель видимо, искренне пытался ответить ласками, хотя все они были так примитивно наивны. Достопочтенный точно обучал его самым откровенным техникам любви, но Ваньнин явно не собирался выучивать урок.       Но в этот миг Император понял, что учитель хочет его. Пусть ложью, но он сумел вырвать признание, которого добивался столько лет. Как никогда Императору хотелось беречь учителя, отблагодарить за это признание, сделать его счастливым.       Ваньнин протяжно выдохнул, когда горячая плоть вошла в его тело. Мо Жань не спешил. Если бы он любил Ваньнина? Как же он хотел его сейчас. Целовать, ласкать каждую клеточку его тела. Учитель сильно похудел, но все равно его тело было безукоризненно своими изгибами, соблазнительно.       Чу Ваньнин прикусил губу и снова громко выдохнул, когда Император начал двигаться в нем. Тасянь-Цзюнь сдерживал свои звериные желания как мог. Он упорно решил, что сегодня не причинит ни капли боли учителю. Он ушел с головой в игру, которую придумал, окутал себя фантазиями и почти верил в свои чувства. Горячее дыхание Юйхэна обжигало. Император плавил его ласками, как металл в печи. Их тела двигались вместе. Каждый был на пределе, но сдерживался. Один от смущения и неуверенности, другой чтобы доставить удовольствие второму.       Как же трудно пересилить себя. Хотелось вдавить податливое и расслабленное тело в простыни и начать входить в него на всю длину, чтобы учитель снова закусил губы от боли… Но руки Ваньнина играли с волосами Императора, а тело, томясь от желания, против воли выгибалось, когда он так бережно овладевал им.       — Ваньнин…       Учитель вцепился в подушку. Достопочтенный бы сейчас сказал, что наложница очень хороша, что Достопочтенный соблаговолит и ей доставить удовольствие в этот раз. Но вместо этого он поцеловал учителя который даже в темноте пытался зажмуриться.       — Ваньнин, посмотри же на меня…       И Ваньнин не стал пререкаться. Он открыл глаза. В них такая щемящая нежность, что Императору стало больно. А есть ли эта нежность? Может, Достопочтенный заигрался и выдумывает все себе?       — Скажи…       — Я люблю тебя. — ноги учителя крепче обхватили Достопочтенного. Юйхэн покраснел так, что даже шея и кончики ушей горели огнем.       Император обнял своего учителя. Казалось, что они на самом деле любят друг друга. Достопочтенный в этот момент был очень счастлив.

***

      Утром Тасянь-Цзюнь не стал звать слуг. Когда-то у него не было дворца и толпы придворных. Мо Вэйюй, ученик с Пика Сышэн, все умел делать сам.       Чу Ваньнин спал так, как его оставил Император, вылезая из кровати. Спокойный, расслабленный, спутанные волосы, которые еще пару минут назад перемешались на подушке с волосами Императора… Достопочтенному не хотелось будить его. Обычно, спящий учитель выглядел так щемяще одиноко, сжимаясь в комочек в углу. Сейчас Ваньнин спал расслабленно, а на лице…       Достопочтенный замер.       На лице Ваньнина играла улыбка.       Учитель улыбался ему во сне.