Когда цветут ирисы

      Аямэ уже закончила свой ужин и перешла к хозяйственным обязанностям, которые, к слову, решила взять на себя почти сразу, едва стала в поместье Учиха главной хозяйкой. Вернее, как раз тот факт, что девушка без особых приглашений взялась за готовку, уборку, стирку и штопку, — показал всем, что она тут и впрямь госпожа. Кагура смеялась над этакой домовитостью в совершенно чужом жилище, акцентировала внимание Изуны на том, что в отличие от Аямэ, она жила здесь пять лет и, само собой, многое разделила вместе с ними, и это важнее, чем показательные старания Хьюга, но не могла не заметить, что её возлюбленный доволен инициативностью и хозяйственностью новоявленной женушки, пусть и не выражал своего мнения открыто. Когда две недели назад Аямэ подошла к нему с предложением не приглашать стороннюю девушку в их дом помогать по хозяйству, а перепоручить все в ее руки — Изуна даже не нашелся, что ответить.       — У нас не так много денег, чтобы содержать горничную. Поэтому я могла бы все делать сама, — такова была ее рекомендация.       Изуна не думал, что Хьюга опустится даже до того, чтобы драить за ними полы, стряпать и тем более — стирать. И подумал было, что девушка просто мается от безделья. Но увидев со стороны, как ловко она управляется в домоводстве — не мог не похвалить ее. Про себя, конечно. Однако, одна его сторона желала помучить девушку, и время от времени он подходил к ней, дабы поглумиться.       — Вот, постирай, — протянул он Аямэ грязные вещи, подавляющее большинство из которых было исподнее и обмотки. Он хотел унизить ее этим поступком, но в итоге сам немало смутился, когда девушка спокойно на него глянула, поднесла увесистую корзину и протянула в его сторону.       — Клади сюда. И если у твоего брата и отца тоже скопились вещи — попроси их принести.       Изуна неторопливо сгрузил вещи в плетенку и с недоверием уставился на супругу, которая уже перестала обращать на него внимание и опять приступила к тому, чтобы начищать гладкую поверхность кухонной столешницы до блеска.       — И ты… действительно будешь стирать? — решил уточнить он.       — Если будем выкидывать испачканные вещи — нам просто не в чем будет ходить, Изуна, — раздраженно молвила она, не поворачивая головы. Даже когда девушка и впрямь все выстирала, высушила и разложила по полкам гардеробных — юноша все равно не мог поверить, что Аямэ не чурается подобной работы. Видимо, эта Хьюга привыкла к этому, раз так спокойно воспринимает подобное, подумалось Изуне. Молодой человек ни разу за время ее пребывания в поместье не был у нее в спальне, но видел, как по вечерам она вышивает в тишине, пока ее очерченный на полупрозрачных седзи силуэт, подсвеченный лучиной, наталкивал его на мысли о том, что так она и будет сидеть у себя днями и ночами, стараясь не высовываться. Не тут то было. Он не задавался вопросами, почему Кагура никогда не занималась домом, а спрашивал себя, почему Аямэ не дает себе сидеть без дела. Размышлял об этом и сейчас, когда их короткий ужин кончился, и супруга послушно отложила свое шитье, чтобы подать мужу и его наложнице чай. Как только это было сделано — Аямэ снова уселась поодаль на террасе, не обращая внимание на холод, принялась штопать темно-синий сокутай, который, строго говоря, даже не принадлежал ее супругу — а был вещью Мадары.       — Эй, ты, — окликнула ее Кагура, и иголка Аямэ остановила свой проворный ход. Пусть лицо Хьюга не поменялось, но Изуна тотчас почувствовал, как ей не понравилось подобное обращение. И юноша тоже ощутил неприятное чувство от того, что Кагура позволяет так себя вести, как откровенная хабалка, стараясь возвыситься над его женой столь грубыми дешевыми способами. К сожалению, она сидела от него слишком далеко, чтобы он мог тихо ущипнуть ее за ногу под столом, дабы пресечь подобное поведение. Кагуре было все равно. Она все еще не забыла угрозу, озвученную Аямэ в ее сторону в темнице, когда соперница прижала ее к стенке, в полном смысле этого слова. Пусть сама Хьюга уже давно забыла об этом, не собираясь и впрямь тратить свои силы на мнимое отмщение, понимая, что ничего этим не добьется, но зато ненависть юной Учиха становилась с каждым днем лишь сильнее. — Не думай, что изображая из себя служанку — заслужишь уважение. Девушка должна знать себе цену. И соответствовать определенному уровню.       — Когда наложница мужчины старается принизить его супругу, в первую очередь это должно быть плевком в его лицо, — сказала она будто бы в никуда, и Кагура злобно усмехнулась, довольная оттого, как она отреагировала, надеясь, что смогла обидеть Хьюга. И девушка никак не ожидала, что Изуна встанет на сторону своей жены.       — Она права, Кагура. Ты должна быть вежливее, иначе Аямэ Хьюга подумает о том, что ты не умеешь вести себя достойно.       Он защищал Аямэ не только потому, что Кагура и впрямь вышла за рамки. Все-таки его супруга безропотно обслуживала их всех, и не потому, что Изуна, или кто-либо еще, ее заставил. Девушке было сказано, что лишних денег нет, пищи мало, жизнь Учиха — не самая раздольная, и юная Хьюга сделала все, чтобы экономия стала их кредо, но при этом никто не смог упрекнуть ее в неряшливости или попытке отравить их. Для этого Аямэ показательно ела из общих тарелок первая, а уже потом остальные члены семьи без опаски принимались трапезничать, и все говорило о том, что у этой девушки любая мелочь была на подхвате, все лежит на своих местах, при этом в идеальном состоянии; и все они могут хоть вечность относиться к этому подозрительно — она все равно будет делать ту работу, которую считала отныне своей. И не жаловалась.       — Изуна! Я думала, что ты захочешь посмеяться над ней. Что может быть нелепее, чем Хьюга наперевес с грязной тряпкой? — возмутилась Кагура. — Не ты ли все время говоришь мне, как эта девка тебя раздражает и все такое?       Юноша снова краснел от несдержанности своей возлюбленной, а Аямэ спокойно интересовалась:       — Изуна, тебя раздражает, что я мою полы?       — Нет.       — Я могу делать это, когда тебя нет дома, раз так.       — Нет, меня не раздражает, — слегка мотнул он головой, недовольно покосившись на наложницу. — Кагура, прекрати это. И… извинись.       — Что?! — вот уж чего юная Учиха не ожидала, так именно этого. — С чего это я должна извиняться?!       — Аямэ готовит для нас и ведет хозяйство. И твои усмешки в этом случае неуместны, — пояснил Изуна, понимая, что если он позволит Кагуре травить свою супругу — это перерастет в открытый конфликт и спровоцирует Аямэ к чему-нибудь.       — Может быть, ты еще скажешь, чтобы я брала с нее пример? — подскочила Кагура со своего места, ожидая, что Изуна возьмет свои слова обратно. К сожалению или к счастью, он был не таким человеком. — Прекрасно! — теперь ей ничего не оставалось, кроме как выскочить из гостиной, обиженно поджав губы. Ну почему она ведет себя, как ребенок?! Нет, чтобы показать этой Аямэ, что она ничуть не хуже, и ведь Изуна и впрямь считал ее самой лучшей. Но теперь все недостатки его наложницы заявляли о себе с особенным усердием. Не лишенный достоинства молодой человек, вроде самого Изуны, не мог опуститься до бездумного невежества. Это было ниже его чести, о которой он не забывал ни на минуту.       Какое-то время они с Аямэ сидели в тишине. Изуна думал обо всем вышесказанном, его жена продолжала штопать балахон. Как обычно бывало у молодого Учиха в такие минуты — голос его ворвался в отягощенное раздумьями пространство комнаты, и ушей девушки коснулась безмерно тоскливая старинная песня:       — Все пророки ведут       Верноподданный люд       На надёжную лестницу в небо.       Нужно золото нам,       Чтоб спасения храм       Появился, как корочка хлеба.       О, где же лучшая лестница в небо?       Девушка снова отвлеклась от своего занятия, и, сидя к нему спиной, принялась слушать. Изуна не задавался вопросами, нравится ей то, что она слышит, или нет, но если бы она сидела к нему лицом, он бы увидел, как губы ее сжались, а глаза наполнились слезами. Строчки тронули ее сердце.       Учиха же ожидал, что Аямэ попросит его заткнуться, чтобы не отвлекал своими заунывными песнями от работы. Возможно, он посчитал таким образом, потому что его Кагура просто терпеть не могла эту песню. Как и подавляющее большинство других его песен, если они не были дурацкими частушками. Но когда юноша замолчал, Аямэ слегка выпрямилась, устремила свой взгляд в продрогшую зелень сада, и продолжила петь уже за него:       — Каждый вечер на бис       Гаснет солнечный диск,       Наши души стремятся куда-то.       И туман над водой       Нас зовёт за собой       В негасимую вечность заката…       Третий куплет они уже пели вместе:       — Я смотрю на закат,       И на сердце тоска,       И рыдает душа, рвясь на волю.       Наяву, как во сне,       Кольца дыма в листве,       Голоса и глаза с давней болью.       Изуна заметил, что ручка девушки коснулась лица, и понял, что Аямэ старалась скинуть слезы. Она еще более ранимая, чем он думал о ней ранее, пронеслось в его голове. Но он все равно не мог бы допустить мысли, что девушка становится ему симпатична. В подкорке слишком прочно засела мысль о том, что все, кроме соклановцев, — враги, и относиться к ним нужно соответственно. Но случайный дуэт, что получился между ними, приятно его удивил.       — Не думал, что ты тоже знаешь эту песню, — сказал он, нацепив на лицо привычную его холодности слабую улыбку.       — Ты красиво ее поешь, — отозвалась Аямэ, снова опустив голову на шитье, но возобновить работу было непросто. — Быть может, стоило бы податься в певцы, а не в шиноби?       Ее язвительность развеяла нотки очарования и загадочности в воздухе, и Изуна сумел прийти в себя. Но не успел он парировать чем-нибудь едким со своей стороны, как в гостинную вошел Таджима Учиха.       — Отец, — поклонился Изуна, и краем глаза увидел, что Аямэ развернулась на главу, дабы склонить голову в свою очередь. Надо же… Она настолько хорошо воспитана, что и к врагу относится с таким завидным почтением. Хотя этот старый шиноби еще как вымораживал Изуну время от времени, и юноша мог себе представить, что такая, вроде Аямэ, будет чувствовать к нему.       — Желаете поужинать? — спросила девушка ровно, без скрытой ненависти, будто бы интересовалась трапезой главы клана Учиха с рождения.       — Да. Спасибо, — кивнул в ответ Таджима, и едва девушка принесла отцу скромное, но вполне себе сытное угощение, Изуна деловито поднялся из-за стола, сославшись на дела, и вышел. Он был готов заняться чем угодно, только чтобы не составлять компанию отцу за столом, потому что в таких случаях трапеза заканчивалась ссорой. Особенно напряженными их отношения стали после того, как Таджима заставил своего младшего сына взять в жены урожденную Хьюга.       Аямэ проводила мужа глазами, слегка склонив голову в его сторону, и осталась со свекром, ибо оставить главу семьи было невозможной грубостью. А она, как читатель уже мог понять, не позволяла вести себя недостойно, какая бы ситуация не была. Однако, нельзя было бы сказать, что встреч с Таджимой Учиха эта Хьюга боялась, как огня. Его старшего сына она сторонилась куда сильнее, хотя тот ей за две недели и слова не сказал: ни плохого, ни хорошего. Будто бы ее и не было. Таджима вел себя иначе.       — Очень вкусно. Аямэ, — сказал он, и пока глава клана обедал — даже не пытался отвести свои глаза в сторону. Так и продолжал сверлить глазами девушку, что теперь была членом их семьи.       — Еды сейчас не очень много, но я постаралась сделать наш рацион настолько разнообразным, насколько это было возможно, — ответила она, снова возложив на колени сокутай Мадары, и теперь Таджима разглядывал иголку в ее тонких белых пальчиках.       — Ты очень добра, Аямэ. И то, как ты ведешь хозяйство — заслуживает всяких похвал, — он сказал это, и юная Хьюга подняла свои глаза, впрочем, не позволив себе взглянуть в лицо свекра, и взор ее остановился где-то в области щетинистого подбородка, а затем снова опустился вниз, на свои колени. — Мне жаль, что тебе приходится заниматься этим. Такая девушка, как ты, заслуживает иную жизнь.       Аямэ хотела бы посмеяться над тем, что он сказал, но при этом человеке она не осмеливалась язвить, как делала в присутствии Изуны.       — Так можно было бы сказать про любого человека, — молвила она тихо, не зная, что ожидать за этим вкрадчивым приглушенным тоном голоса.       Таджима, глядя на нее, снова улыбался. Но улыбка эта не была вымученной, искусственной, как у Изуны. Будто бы он понимал, что уже слишком стар для того, чтобы лукавить и притворяться. Аямэ нравилась ему — и он желал показать это.       — Про Кагуру я бы не мог сказать пободного, даже если бы учел то, что она Учиха. И возлюбленная моего сына, — усмехнулся он, и продолжил пить чай. — Когда я искал партию своим детям, я надеялся найти кого-нибудь, кто будет хотя бы отдаленно напоминать мою супругу. Стоит ли говорить о том, каково было мое разочарование, когда я понял, что мой младший сын увязался за легкомысленной и глуповатой куноичи с очень посредственными способностями, а старший - …       Он не мог сказать вслух то, что его старший сын вообще не интересовался женщинами, ни в какие времена. Но Таджима знал, что Аямэ была достаточно сообразительна и наблюдательна, чтобы самостоятельно понять это. Как и учтива. Потому что Хьюга тотчас постаралась перевести тему их разговора в другое русло, заметив, что глава клана встал в тупик.       — Какой была ваша супруга?       — Она была такой, как ты, — без преамбул молвил Учиха, и тем самым немало смутил девушку. Она даже забыла о том, что зареклась не смотреть в его черные мутные очи, что пробирали до мурашек за одну лишь секунду, и уставилась на него в непонимании, что свекр хочет этим сказать. Таджима милостиво пояснил: — Едва я увидел тебя — мое сердце на секунду перестало биться. Как похожа на Канну, подумалось мне. Только цвет глаз твердил мне о том, что ты — не она. А когда ты кинулась на меня с кулаками — я снова подумал об этом поразительном сходстве. — Аямэ рассеянно внимала словам шиноби, что уже давно закончил свой ужин, но все равно не спешил ретироваться. Беседа с девушкой слишком явственно доставляла удовольствие, пусть Хьюга и не говорила столь много, как он. — Мне кажется, что даже твоя готовка — это ее рук дело. Вот насколько вы похожи.       — Слушая вас, невольно начинаешь задаваться вопросами, быть может реинкарнация и впрямь существует? — безлико ответила она, не зная, как еще нарушить повисшую в воздухе тишину. Но нельзя было сказать, что разговор ей не нравился. Она была смущена, но только лишь от осознания того, что глава клана Учиха видит в ней свою почившую возлюбленную, и это было даже приятно.       — Хотел бы я в это верить. Уже в тот самый первый день, как ты появилась здесь, я подумал о том, что ты могла бы стать хорошей парой моему Изуне. Я верил, что вы сможете сделать счастливыми друг друга, как мы были счастливы с Канной, упокой ками ее душу. Только вот… жаль, что вам обеим пришлось родиться в такие тяжелые времена. Глядя на то, как усердно ты штопаешь — я не могу не чувствовать укол совести. Хотя погоди секунду, — сегодня Таджима Учиха был чересчур порывистым. Ибо теперь он уже не восседал за низким столиком, а суетливо подскочил на ноги, приблизившись к одному их шкафчиков, что располагались прямо тут, и изъял с самой нижней полки небольшой бумажный сверток. — Когда-то это принадлежало моей супруге. Ее выходное кимоно и украшения, это фамильные реликвии — я хочу, чтобы ты пользовалась ими. А взамен выброси какую-нибудь совершенно непригодную для но́ски вещь, — покосился он на старую, испещренную заплатками мрачную ткань на коленях Аямэ, не сумев разглядеть в ней балахон своего сына. Девушка не стала разубеждать свекра, что штопает не себе, а Мадаре, ибо не хотела портить момент, и с благодарностью приняла дары.       — Я буду беречь эти вещи, — только и могла сказать она, поклонившись. Теперь она посчитала, что может удалиться под предлогом примерить кимоно, и глава клана отпустил ее.       Аямэ еще долго думала обо всем этом у себя в комнате, разглядывала немногочисленные заколки с вкраплением жемчуга и серебра, и гладила непревзойденный шелк подаренного кимоно, пусть он и был темно-синего неприметного цвета — все равно понравился Хьюга.       Однако думать о Таджиме Учиха не было времени. Вскоре ее должен был навестить непосредственно супруг, впервые за все это время. Первое декабря было отмечено зеленой тушью в том календаре, что она отдала Изуне еще в первую несостоявшуюся брачную ночь, и это должно было сказать юноше, что сегодня он ночует у нее. Но за спокойным вышиванием прошел один час, затем другой, а он все не появлялся. Наконец где-то заполночь Аямэ услышала, как седзи в ее комнату неуверенно раскрылись.       — Что это на тебе? — это был первый его вопрос, едва он окинул глазами супругу.       — Кимоно твоей матери. Отец подарил мне, — ответила девушка, пресекая следующий его вопрос. — Что-то не так? — поинтересовалась она, видя его недоумение.       — Однажды мой отец высек меня, когда я, будучи мальчишкой, хотел достать мамино кимоно, дабы вспомнить о ней хоть что-то. Я подумал тогда, что он сделал это потому, что эти вещи очень ему дороги. Однако он отдает их чужачке-Хьюга. Занятно…       Про себя он подумал, уж не влюбился ли его отец в свою невестку, но посчитал, что эти мысли слишком абсурдны, дабы произносить их вслух. К тому же, Аямэ может расценить это, как отголоски ревности, — этого ему еще не хватало. Особенно после того, как в другой комнате он потратил целых три часа, дабы утешить Кагуру и убедить ее в том, что с Аямэ у него будет лишь грубое удовлетворение физических потребностей во имя рождения ребенка, не более. Но ему и самому было невыносимо представить, как это будет происходить. Он чувствовал себя предателем по отношению к той, что, как сама она говорила, принадлежала ему без остатка, но и игнорировать Аяме и приказ отца он не мог.       — Давай не будем тратить время на разговоры. Покончим с этим — и я лягу спать, — поднялась она на ноги от вышивального станка, и будто бы уверенной походкой направилась к супругу. Но Изуна заметил, как дрожал подол кимоно. Осознание того, что ей тоже все это неприятно и отвратительно, расстроило его еще больше. — Целоваться будем? — спросила она с усмешкой, зная, что он откажется.       — Ложись на футон, — скомандовал он, и лицо его было еще более хмурым, чем обычно. — И перевернись на живот. То есть встань на четвереньки.       Девушка неторопливо выполняла его приказы, не понимая, зачем она позволяет так собой верховодить? Может, вспороть ему брюхо и убежать? А куда? Домой, к идиоту-братцу? Такая себе альтернатива… Тут ей хотя бы не пытаются придумать самоубийственные миссии, с которых она маловероятно вернется домой в целости и сохранности, как ни странно.       — Ты что, уснул? — повернулась на Изуну Аямэ, осознав, что стоит на коленках уже достаточно долгое время, а он так и не удосужился даже раздеться, в то время как юная Хьюга вынуждена была продолжать удерживаться в этом крайне унизительном положении, еще и нагишом.       — Я не могу.       Аямэ прикрылась кимоно и, усевшись на простынь, развернулась к супругу, видя, что он и в самом деле не может.       — Ты болен?       — Нет. Я просто не хочу тебя.       Аямэ раздраженно вздохнула, не зная что делать. Его еще и поуговаривать надо, чтобы он соизволил сделать то, что должен?       — По-твоему я не привлекательна?       — Дело не в этом. Я не могу заставить себя спать с той, к кому кроме ненависти ничего не чувствую.       — А ты просто представь, что я одна из тех девок, что ты насилуешь во время миссий.       — Я никогда так не делал.       — О, милый святой Учиха Изуна, — это был явный сарказм.       — Можешь думать как хочешь, но я всегда был верен Кагуре.       Прозрачные очи Аямэ слегка заметно округлились, и она почувствовала себя еще более неловко.       — Тогда давай не будем делать этого ребенка. Мне все равно.       Изуна шумно выдохнул, опустив голову, как провинившийся мальчишка. Какое-то время они так и молчали, пока Аямэ не решила сделать попытку разбудить в нем страсть самостоятельно. Неторопливо откинув кимоно в сторону, она позволила супругу заскользить глазами по ее округлой соблазнительной груди и впалому животу, пока острые коленки не прижались к телу, пряча за стройными лодыжками ее лоно. Теперь она приподнялась и неспеша приблизилась к Изуне, что боролся с тем, чтобы не отшатнуться от нее, и нервно сглотнул, позволяя пальцам супруги коснуться его груди и медленно поползти вниз.       — За эти годы, проведенные на поле боя, кто только не приказывал мне встать перед ним на четвереньки, — горько молвила она. — Я привыкла к грубости и насилию — это не то, что может заставить меня плакать, — сказала она тихо, нехотя раскрывая свою душу перед ним. Ручка ее тем временем коснулась пояса и временно застыла там. — Но когда я слышу, что мужчина не в силах переступить через себя, чтобы изменить любимой… Я словно начинаю обретать утраченную веру в людей, — она воззрела на него, рассматривая сдвинутые брови, четко очерченную верхнюю губу, и в глазах у нее и впрямь блестели слезы. — Ты не нравишься мне. И я презираю тебя так же, как и ты меня. Но сейчас я подумала о том, что родить ребенка от человека, что, несмотря на свою жестокость, все равно дорожит чужими чувствами, — не так уж и плохо. И, быть может, этот раз будет не таким невыносимым, как обычно. Давай попробуем.       Теперь она коснулась его паха, и смогла ощутить нечто твердое, пусть еще какое-то время пришлось просто стоять и продолжать массировать его. Изуна закрыл глаза, стараясь отзываться на ее ласки, а Аямэ бесплотным ударом «Мягкого кулака» в сторону лучины погасила свет, чтобы им обоим стало легче. Теперь ее супруг соизволил скинуть одежду, и юная Хьюга снова заняла привычную позицию на корточках на футоне.       Юноша еще какое-то время помешкал, но в итоге просто отключил все свои эмоции, и на автомате принялся делать то, ради чего затевался их с Аямэ брак. Впервые он чувствовал от соития такую тоску и разочарование. Из-за отца он сделал несчастными сразу обеих женщин, одну — которую любил; другую — что вынуждена будет стать матерью его ребенка, а сейчас, стиснув кулаки, сдерживала стоны мучений и неприязни. Это было самое настоящее насилие. Причем совершалось оно сразу над обоими участниками сношения. Аямэ всхлипывала, дрожала под ним, и Изуна не знал, как он сможет кончить при таких обстоятельствах. Он с завидной легкостью оттачивал на девушке свое Тайдзюцу, но это была борьба честная, лицом к лицу. А сейчас он ощущал себя подлецом, просто трусом.       — Развернись на меня, — приказал он снова, и Аямэ не сразу подчинилась.       — Не надо.       — Это будет хоть немного по-человечески.       Аямэ кивнула, и легла на спину. Теперь она могла видеть его лицо и поначалу девушка даже запаниковала. Было ощущение, что она просто донельзя беззащитна, однако, когда Изуна накрыл ее своим телом, наоборот, ощутила себя будто бы в безопасности в его руках. Вялые толчки продолжились, и, помимо всего прочего Хьюга почувствовала, что боль пропала. Она впервые занималась любовью в этом положении, плюс ко всему Изуна старался быть аккуратным, не вдалбливался в нее, как ошалелый, и даже соизволил обнять, подарив тепло. И Учиха тоже почувствовал себя более уверенно после смены их положения. Аямэ заметно расслабилась, и теперь юноша мог хотя бы не чувствовать себя животным.       — Тебе… не больно?.. — у него язык не поворачивался спросить, приятно ли ей, ибо ему и самому было невтерпеж закончить это.       — Нет. Все хорошо, — она осмелилась положить ладони на его плечи, а Изуна приподнял бедра супруги повыше, чтобы усилить проникновение. Все шло и вправду более-менее неплохо. Учиха понял, что сможет кончить в таком режиме. И вскоре это и впрямь получилось.       Едва он излился в нее — отринул в сторону, как ошпаренный, и вытер белым предплечьем мокрый лоб и щеки. Аямэ порывисто набросила на себя кимоно, прячась с головой. Пусть она и сказала, что к насилию у нее выработался своего рода иммунитет, но Учиха понял, что это была неправда. Она будет плакать, и едва ли держится, чтобы дождаться, когда он уйдет и оставит ее одну. Молодой человек не стал тянуть с этим. Не зная, что можно сказать ей, он собрал свои скинутые в кучу вещи, и воровито выскочил из комнаты в коридор, будто покидал спальню не своей жены, а все еще чужой незнакомки.