Когда цветут ирисы

      Изуна стоял на промозглой террасе, перебирая каждое сказанное Кагуре слово, стараясь понять, не совершил ли он ошибку, решив высказаться? Не разменял ли он любовь на нечто незначительное? Молодой человек не знал ответа, но он был уверен в том, что не хотел потерять Кагуру. Она сильно его разочаровала, но ведь это неизбежно — испытывать сомнения и задаваться вопросами, он искренне в это верил. Однако, неприятное чувство от ее неразумного поведения все еще не отпустило. Изуна понял, что просто стоя во дворе, в темноте окутавшей селение Учиха ночи, легче ему не станет. Душа тянулась в маленькую комнатку, обитую изнутри старой рисовой бумагой, где проживала его супруга Аямэ Хьюга.       Неспешно подойдя к ее седзи, он убедился в том, что она все еще не спала, и девушка почти всегда ложилась поздно, самой последней, и, как ни странно, вставала раньше всех.       — Все равно мне негде сегодня ночевать, если не в ее комнате, — тихо сказал сам себе Изуна, и просунул пальцы в маленькую щелочку деревянных створок, что с небольшим шорохом позволили заглянуть внутрь.       Аямэ привычно смиренно восседала у своего станка с вышивкой, однако почти сразу подняла глаза на раздвинутые седзи, встретившись взглядом с супругом. Обычно молодой человек входил в ее спальню без спроса (которая, строго говоря, была их общей брачной комнатой), но сегодня его поведение слегка отличалось от предыдущих посещений. Как и его взгляд и голос.       — Я могу войти? — спросил он, и лишь дождавшись ее кивка, шагнул внутрь.       — Сегодня не тот день, Изуна, — сказала девушка задумчиво, на всякий случай проверив свой маленький календарик с отмеченными датами. Все говорило о том, что Аямэ не ждала в эту ночь гостей к себе в комнату.       — Я знаю, — откликнулся Изуна, неспешно прохаживаясь по спальне, спрятав руки за спину, боковым зрением замечая, что его супруга снова развернулась в полотнище своего рукоделия, будто бы давая понять, что не против нахождения на ее территории молодого человека, что являлся ей мужем.       — От тебя веет ночной прохладой, — сказала Аямэ, когда Изуна прошествовал мимо нее, а затем и вовсе уселся рядом. Внезапно она ощутила несвойственное ей смущение от того, что он оказался так близко просто так.       — Да, я был во дворе только что. Дышал свежим воздухом, — сказал он, не разворачиваясь к ней, просто рассматривал цветки блеклых одуванчиков, вышитых рукой своей супруги на квадратном полотнище. — Одуванчики? Почему не ирисы? — с добродушной усмешкой спросил он, замечая, что отвлек девушку, и очередной стежок лег не совсем ровно. Но Аямэ не разозлило его вторжение, просто слегка смутило. Он редко позволял себе общаться с ней на отвлеченные темы, и по-семейному.       — Ирис — слишком благороден, чтобы позволять любоваться собой простым смертным, стоя в вазе, или расположившись в вышивке, сделанной рукой жалкого человека, — ответила девушка.       — Куда девалось твое высокомерие, Пухлые Щечки? — поразился ее ответом Изуна, воззрев на супругу с определенной долей интереса, не ожидая, что она хоть когда-нибудь отзовется о себе, как о ничтожном человеке.       — Думаю, что моя гордость так же никуда не делась. Но понимание того, насколько глупо было верить в то, что хоть кто-то из нас мог быть лучше других — дало мне понять, что я столь жалкая и наивная. Как этот одуванчик, — коснулась она ладонью своей вышивки, и Изуна постарался понять, о чем именно она пытается сказать ему. Но, видимо, напрямую ей было никак не признаться. — И почему мои родители назвали меня Ирисом, а не Одуванчиком?       — Учение Дао определяет ирисам значение мудрости и одновременно бесконечной молодости — жизни, незнающей старости, — голосом знатока ответил Изуна, немало удивив девушку своими познаниями в икебане. Но то, что он ей поведал — даже немного развеселило.       — Мне всегда казалось, что понятие мудрости находится от меня очень и очень далеко, — с усмешкой покачала головой Аямэ, — а «жизнь, незнающая старости» в среде шиноби означает лишь одно — смерть во время исполнения миссии в ранние годы. Как ни крути — жизнеутверждающего мало.       Она с улыбкой развернулась на супруга, столкнувшись с его задумчивым, печальным выражением лица. Какое-то время он блуждал по ней глазами, и позволял Аямэ рассматривать себя в ответ, затем взял прохладную руку девушки в свою, уложив к себе на колено.       — Я не позволю тебе умереть в ранние годы, Аямэ.       — Изуна…       Ее тихая улыбка растворилась под действием его тона голоса и таких непривычно нежных слов, и все ее естество неосознанно потянулось навстречу этой странной, внезапно выраженной заботе о ней. В какой-то момент Учиха почувствовал, что она по-настоящему очарована им и его признанием, и ощутил смутное желание поцеловать ее.       Они ни разу не целовались прежде. Изуна не знал, хотелось ли ей этого хоть когда-нибудь во время их кратковременных встреч здесь, в этой спаленке, на этом футоне, что лежал на полу рядом, но сам не желал касаться губ той, которую не любил. А сейчас он перевел угольки своих опечаленных глаз с ее очей на мягкие бледно розовые губы, и понял, что не справится с соблазном коснуться их, попробовать на вкус и, конечно же, узнать ее реакцию.       Девушка заметила его намерения, и не ощутила отвращения, когда представила, что он поцелует ее. Внизу ее живота что-то сжалось, но не от страха и нежелания, а от предвкушения. Аямэ немного потянулась вперед. Изуна, получив ее немое одобрение, прерывисто выдохнул и наклонился чуть ниже, неспеша уменьшая дистанцию между ними, пока их губы не соединились — мягко, нежно, невинно. Их прикосновение было едва ощутимым, но у Аямэ вдруг так сильно закружилась голова! Сердце забилось, как пичужка в клетке, и она даже испугалась, что потеряет сознание и рухнет, до того сильным оказался всплеск эмоций, подаренный ее супругом. Изуна продолжал неуверенно целовать ее, стараясь понять свои ощущения, но чем дольше продолжались его ласки, тем сильнее он хотел продолжения. Супруга положила свои ладошки ему на плечи, и будто бы по-наитию старалась прижаться к нему ближе, и Изуна помог ей в этом, сперва переместив свои ладони ей на талию, а потом и вовсе погрузил в охапку своих рук, страстно прижав к себе. Невесомый невинный поцелуй превращался в нечто большее с каждой секундой.       Как и сказала Аямэ, сегодняшний день был не подходящим для зачатия, но сейчас, неистово сминая плечи друг друга, они об этом не вспомнили. Когда Изуна наигрался со сладкими податливыми губами в достаточной степени, он неспеша отстранился, желая узнать, не хочет ли его супруга продолжения. Он в самом деле был готов отступить, если бы Аямэ оттолкнула его, или скривилась в отвращении. Но лицо ее пылало от смущения, глаза сияли, боязливо уставившись навстречу ему, но все же выражали трепет от происходящего. Даже когда Изуна коротко глянул на футон, а затем снова перевел взгляд на нее — Аямэ не воспротивилась, и продолжала мягко сжимать ткань ночного кимоно на его плечах.       — Я бы хотел остаться сегодня на ночь с тобой, — сказал он тихо, коснувшись ее лба своим       — Останься, пожалуйста, — слегка кивнула юная Хьюга, и уже в следующую секунду супруг прижался губами к ее шее, не собственнически, а будто бы захотел изучить ее получше. И все его касания были несмелыми, будто бы он все еще ждал, что она отвергнет его. Но вопреки его предположениям, Аямэ не просто позволяла целовать себя, а наслаждалась этим. Так же смущенно, несмело демонстрируя свою чувственность тому, кому решила довериться. Теперь Изуну ничто не останавливало подхватить девушку на руки, переместив на поверхность футона. Она решила, что близость со своим мужем уже давно не пугала ее и была даже привычна. Иногда девушка испытывала определенное удовольствие от их соития, но именно сейчас она впервые в своей жизни по-настоящему хотела мужчину.       Аямэ не рискнула спросить, почему Изуна предпочел ее компанию Кагуре, но решила думать, что ему просто захотелось разнообразия. Возможно ему нужна была какая-то разрядка, пусть юноша не ставил перед собой цели переспать с ней сегодня, посетив ее спальню. Так получилось, что желание накрыло его с головой, едва они начали свой тихий отстраненный разговор о цветах. Доказывало ли это тот факт, что теперь он и вправду разлюбил свою Кагуру? Изуна решил пока не думать об этом. Слишком мало в его жизни было нежности и ласки — истинной, не фальшивой. Было бы ошибкой оградиться от этого.       Лучина продолжала гореть, давая возможность Аямэ в упор рассматривать лицо супруга. Он прервал их зрительный контакт всего лишь раз, когда освободил от плена халата сначала жену, затем и себя, и неспеша вошел в нее одним уверенным плавным движением. Сперва девушка могла сдерживать свои стоны удовольствия, но когда губы Изуны снова поймали ее уста для поцелуя, потеряла голову окончательно. Нетерпеливо обвила его шею руками, и принялась отвечать на ласки и даже двигалась навстречу. Разумеется, Изуна видел разницу между тем, как это у них происходило обычно, и тем что случилось между ними сейчас. Особенно когда жена вдруг обхватила его туловище своими ножками и с тихим стоном достигла апогея в их обоюдном удовольствии. Это было по-настоящему исключительно. Учиха никогда не думал, что он хоть когда-нибудь будет чувствовать с этой Хьюга такое упоение. Разумеется даже после того, как он устало улегся сбоку от нее, заметив, что лучина в углу их комнаты уже потухла, погрузив пространство во мрак, — собирался остаться с ней рядом до утра.       Аямэ почти сразу уснула, уткнувшись лицом в подушку, и размеренно посапывала, не зная, что ее муж лежит совсем близко, и продолжает любоваться ей.       — Все же ты ирис, а не одуванчик, Аямэ, — сказал он тихо, но девушка его не услышала.

***

      Наступила осень, день сбора урожая в крестьянских селениях завершился не самым удачным образом, насколько было известно, но шиноби клана Учиха надеялись пережить эту зиму с учетом кое-каких запасов, заготовленных с лета. Глава клана сказал, что знавал и более тяжелые годы. Но затянуть пояса все равно стоило настолько сильно, насколько только каждый из них был способен.       Поначалу так они и жили, не жаловались, старались надеяться на лучшее, при возможности могли купить что-нибудь на деньги, вырученные с миссий, но работы было не так много. С приходом осени, жизнь на континенте будто бы замирала. Суда не нуждались в охране, чиновники не планировали крупных операций по оспариванию территории, и, соответственно, бесценные способности шиноби не пользовались спросом. Но это вовсе не значило, что эти бравые войны могли себе позволить отдых и праздное существование. Когда не хватало еды — начинались стычки между кланами, особенно теми, что были не так богаты, как те же самые Сенджу и Узумаки, и вынуждены были влачить практически нищенское существование. Учиха относились к последним. Однако они были не самыми обделенными в этом вопросе, раз время от времени к ним в селение наведывались представители чужих враждебных кланов, дабы урвать хотя бы то малое, что они имели. Стоило ли говорить, что тем самым эти войны сами себя превращали в бандитов, но когда желудок сводит от голода, голова не слишком сильно печется о чести.       Мадара только лишь за четыре последних дня одними своими руками попереловил и уничтожил с десяток лазутчиков, что попытались выкрасть зерно из амбара. И все равно набеги не прекращались. Его отряд чередовал дозор с отрядом Изуны, и в момент, когда пришла очередь следить за сохранностью запасов младшему брату — кто-то из противников, осознав, что украсть запасы Учиха не удастся, просто поджег склад с провизией. Удалось спасти совсем немного зерна. Селение шиноби охватило отчаяние.       Не зная, как еще спасти своих людей от вымирания, Таджима решил уйти в довольно опасную и затяжную миссию в Страну Ветра, добывать информацию для Дайме, а Мадара остался охранять то немногое, что осталось от их склада с пропитанием. Изуна же совершенно растерялся и не знал, чем может помочь.       — Изуна. Быть может, я поговорю со своим братом, Сабуро, и он поможет нам хоть чем-нибудь? — предложила Аямэ, пока они с супругом и его наложницей сидели за столом, проводя время за своей крайне скудной трапезой. Изуне ее предложение не пришлось по вкусу.       — Тогда нам придется выполнять для Хьюга услуги. При условии, если они и впрямь нам помогут, — Изуне не хотелось унижаться перед Хьюга, но если существовала опасность умереть с голода — он был готов пойти на это.       — Я сама поговорю с братом. Может он согласится и просто так, — принялась строить догадки девушка, и Изуне стало приятно, что его жена старается помочь его клану.       — Пока дождемся возвращения отца. Если его миссия завершится благополучно — денег хватит, чтобы купить пропитания.       Супруга кивнула на это предложение и покосилась на Кагуру, что сидела с недовольным и обиженным лицом, и это выражение не менялось у нее уже как несколько месяцев. Юная Учиха не выражала своего мнения, не вносила ответных предложений. Все, на что была способна ее натура — лишь жаловаться и привлекать к себе внимание.       — Это невыносимо! — воскликнула Кагура, истерично дернувшись вперед. — Сколько еще мы будем влачить такое жалкое существование? — приподняла она краешком пальчика маленькую вяленую рыбку на своей тарелке. — Прими мои поздравления, Изуна! Я стала такой же безнадежной пессимисткой, как и ты! Ты же этого хотел? — Девушка улеглась боком на обеденный стол и принялась канючить, как малый ребенок: — Я такая голодная!..       Изуна устало вздохнул, принявшись успокаивать девушку.       — Я вовсе не хотел этого, Кагура. Я желал бы, чтобы ты не чувствовала нужды, но по-другому не выходит, ты же видишь, — он опустил голову, не зная, чем утешить расстроенные чувства наложницы, и, поломав на две части свой скромный обед, одну часть переместил на тарелку Кагуре, а другую положил для Аямэ.       — А ты, Изуна? — округлившимися глазами воззрела на него супруга, не торопясь съесть его часть трапезы.       — У меня сегодня нет аппетита, — разумеется, это была ложь. Он хотел есть, и еще как сильно. Но понимал, что в первую очередь должен позаботиться о тех, за кого был в ответе. — Пойду соберу отряд. Может быть удастся поймать кого-нибудь в лесу. Хотя мы изловили всю дичь еще в начале весны. Даже тех, кто должен был принести потомство к этой осени; следовательно, еды в лесу не будет.       На этом он ушел, оставив девушек трапезничать в одиночестве, и Кагура без зазрения совести съела преподнесенный ей обед своего возлюбленного и, вполне довольная, скрылась с глаз. Чувство вины ее не мучило. Наоборот, она была довольна тем, что произошло. Разве Изуна не получил по заслугам? Пусть поголодает, ему это пойдет лишь на пользу! Это будет его наказанием за то, что не смог добыть еды, а ведь это его прямая обязанность. Аямэ же не могла так просто позволить своему мужу остаться голодным, особенно если сейчас он решил пойти на охоту.       — Изуна, прошу, поешь, — принесла она свою тарелку прямо в комнату, где он переоблачался, и заставила юношу впасть в ступор. — Тебе понадобятся силы, если ты пойдешь охотиться. Если ты умрешь от истощения — лучше уж точно никому не будет.       Аямэ протянула тарелку к его лицу, удерживая ее двумя руками, и достопочтенно склонила голову, стараясь убедить его, что не делает супругу этим одолжение, а, наоборот, будет очень рада, если он пойдет навстречу. Ее поведение растрогало юношу просто до глубины души. Он уже давно подозревал, что Аямэ воспринимает его не так, как прежде, и стала относиться к мужу с настоящей теплотой; но ее поступок говорил о том, что она желает разделить его тяготы, и это было настоящим доказательством ее привязанности. Изуна едва ли сдержался от слез, глядя на свою добрую несчастную жену.       — Прости меня, Пухлые Щечки, — выдавил он из себя, съедая часть жалкого пропитания с тарелки.       — Тебе не за что просить у меня прощения, — убежденно молвила она, но Изуна несогласно покачал головой.       — Что же это за жизнь? — устало спрашивал он риторически, понимая, что ответа не последует. — Мы стараемся родить на этот свет дитя, хотя сами ни разу в жизни не наелись вволю.       Аямэ скорбно поджала в губы, смиренно соглашаясь с его точкой зрения. Но, желая подбодрить мужа, сказала следующее:       — А я недавно подумала о том, что все равно хотела бы стать матерью.       — Правда? — выражение лица Изуны стало более мягким, и девушка, видя, что ее реплика произвела должный эффект, поспешила развить свою мысль.       — Да! Помнишь, как на одной из миссий, когда нам надо было следить за отпрысками Дайме, я целый день нянчилась с теми маленькими милыми девочками? Ну, так вот, мне это даже понравилось.       — Ха-ха! Раз так, думаю, что вскоре мы и впрямь сможем стать родителями. Я тоже готов стать отцом. Уже основательно.       Аямэ лучезарно улыбнулась, и сумела расстаться с супругом на такой вот позитивной ноте. К вечеру отряд ее мужа и впрямь принес немного еды, пойманной непойми откуда. Зато ее хватило для того, чтобы продержаться до того момента, пока Аямэ наведается в селение своего брата и решит вопрос с деньгами. Сабуро отказался одолжить финансов или своих запасов, но хотя бы позволил девушке забрать некоторые материнские драгоценности, которые, по сути, теперь принадлежали Аямэ по праву. В этот же день все заколки, браслеты и нефрит были разменены в столице на несколько возков с зерном и вяленым мясом. Ситуация в клане Учиха снова стала стабильной.       Но к сожалению этого же нельзя было сказать о взаимоотношениях Аямэ и Изуны с Кагурой. Юная Учиха, видя, что уже не только глава клана, но и Изуна проникся к Аямэ определенным уважением, после ее поступка признал ее уже окончательно — просто потеряла голову от злости и негодования. Она всегда знала, что Мадара недолюбливал свою невестку, но даже он, после того, как эта Хьюга спасла клан Учиха от голодного вымирания — стал относиться к ней с большей внимательностью, заставив себя считаться с девчонкой, и отныне учитывал ее мнение. А как же она, Кагура?! Разве она мало сделала в свое время для клана?! Хьюга всего-лишь лишилась каких-то дорогостоящих реликвий! А она столько раз рисковала жизнью ради Изуны — и вот какова его благодарность? Однажды ее ярость от подобных мыслей приняла такой невероятный оборот, что она не выдержала, и высказала своему возлюбленному все, что думает об этом.       — Кагура! Прекрати это! Если бы не Аямэ — мы не пережили бы зиму! Ты — в том числе, — старался образумить ее Изуна. Но девушка не желала слушать. — Ты должна быть благодарна ей за это! А как ты ведешь себя?! Мне стыдно за твои постоянные истерики и недовольство.       Кагура ощетинилась, и не думая идти на попятную, особенно после таких оскорбительных слов. К тому же, из-за ее криков все поместье было в курсе их разговора, и Аямэ с Мадарой тоже вышли в холл узнать в чем дело, став свидетелями экзекуции.       — Просто признайся, что больше не любишь меня! Что я тебе надоела, а теперь, когда ты, то есть, твой папочка, нашел мне достойную замену — ты просто создаешь все условия, дабы выжить меня из твоего дома! — принялась обличать она Изуну в тех грехах, что он не совершал. А теперь еще и приплела главу клана. Изуна мог относиться к своему отцу как угодно, но не мог допустить, чтобы другие члены клана отзывались о нем хоть сколько-нибудь неуважительно. Так же он явственно видел, как сильно это возмутило Мадару, и теперь у него просто не было иного варианта, кроме как отреагировать на ее поведение определенным образом.       — Имеет любовь к этому отношение, или нет — но тебе не следовало жаловаться на главу клана, Кагура! — пригрозил Изуна рукой своей наложнице. — Мой отец до сих пор не вернулся с миссии — мы даже не знаем, вернется ли он! И все ради того, чтобы спасти наш клан от вымирания. Ты не смеешь говорить о нем с пренебрежением!       — Плевать! Решается моя судьба, мое будущее под вопросом, до остального мне нет дела! Только одно имеет значение — любишь ты меня или нет?!       — …Люблю, — пусть он и сказал это твердо, но далеко не сразу.       — Тогда решай! Или она, — Кагура, не глядя, ткнула пальцем в сторону прислонившейся к колонне Аямэ, — или я! — и теперь девушка показала на саму себя.       Нет, ставить подобные ультиматумы ему, Изуне, этот юноша никогда бы никому не позволил. Даже девушке, которую он в самом деле любил когда-то. Но не теперь. Изуна выдержал небольшую паузу, будто старался подобрать слова, что скажет Кагуре в ответ на ее заявление, но, судя по его выражению лица, остальные присутствующие поняли, кого он выбрал.       — Я думал, что ты умнее, Кагура. Жаль, что у нас все так закончилось, — не глядя ей в глаза, хмуро отчеканил юноша.       — Изуна! — Кагура не могла поверить, что он выбрал не ее.       — Ками свидетель — я верил, что мы будем вместе всю жизнь, несмотря ни на что. Но теперь…       — Нет!..       — Тебе лучше вернуться в дом своего отца.       Кагура вскрикнула, прижав ладони к лицу, не веря, что он говорит ей все это! Он в самом деле так просто от нее отказался?! Как же так! Немыслимо!       — Изуна! Неужели ты и впрямь выбрал ее, эту чужачку?! Я не верю! — ее вопли не отражали на лице ее возлюбленного должной реакции. Он так же безучастно слушал ее упреки, почти никак не реагируя. Тогда отчаявшаяся девушка развернулась к его старшему брату, что, сложив руки на груди, стоял сзади. — Мадара, ты же сам говорил, что Аямэ не место среди нас, почему ты не заступишься за меня?! — Мадара тоже отвернулся, не удосужившись ответить. И Кагура поняла, что окончательно проиграла. — Вы все, вы все предали меня! Я вас ненавижу! Я прокляну вас! Никогда вы не будете счастливы, никогда!.. Ах!..       Тотчас она убежала в свою спальню, принявшись поспешно собирать вещи, и из комнаты ее время от времени доносился плачь и проклятия. Таким образом закончилось пребывание Кагуры Учиха в доме ее возлюбленного — человека, что по стечению обстоятельств так и не смог стать ей мужем. Вероятно, к счастью.       Но мысль о том, что он, Изуна, своими собственным руками выгнал девушку, о которой поклялся заботиться, которую любил когда-то — не давала ему вздохнуть полной грудью. Он ощущал просто смертельное чувство вины. И даже успокаивающее присутствие рядом Аямэ не могло утихомирить его метающуюся душу быстро. Ему нужно было время. Аямэ видела его страдания, и не знала, как помочь. Девушка не была уверена в том, что возвращение Кагуры было бы правильным решением, ибо с тех пор, как она ушла, прошла пара месяцев, и в доме их за все это время не случилось ни одного скандала, чего Аямэ вообще не помнила за все время пребывания в доме Учиха. Но если бы это утешило Изуну — не стала бы препятствовать. Поэтому сама решила предложить мужу подобный вариант, пусть это и было достаточно непросто сделать, и пересилить себя.       — Изуна, быть может Кагура успокоится, и сможет вернуться обратно, — сказала она, ласково поправив упавшую челку супругу за ухо, пока он лежал на футоне, глядя в одну точку. — Я не была бы против.       — Нет. Она больше не член нашей семьи.