Когда цветут ирисы

      Изуна открыл глаза и ничего не увидел. Тело отказывалось двигаться, а в ушах звучал будто бы голос Аямэ, но он был уверен, что ее рядом нет. Он не чувствовал ни одного живого существа, лишь холод и липкое чувство страха. Внезапно юноша ощутил, будто бы лежит в какой-то луже, и вне всякого сомнения это была кровь, настолько отчетливо врезался этот ненавистный терпкий запах ему в ноздри.       Он был слаб и напуган, и не было сил попытаться закричать, даже когда он понял, что кровь начинает доставать до его лица, заливается в уши, попадает в нос — ничего не мог сделать. Это было похоже на Гэндзюцу, в которых он устраивал мучения для своих противников, и вот сейчас сам страдал от своих же пыток.       «Что со мной?.. Что я здесь делаю?.. — мысли его были разрозненными, и Изуна мог бы поклясться, что в этот самый момент он не помнит, кто он сам. Но отчего-то вспомнил свою жену. — Где Аямэ? Что стало с Аямэ? Аямэ здесь нет…»       Когда он услышал где-то там в отдалении до боли знаковый голос своего брата, то смог вспомнить и его. Мадара звал Изуну по имени; кажется, касался его, но несчастный юноша не мог ответить. Время от времени он снова терял свои мысли, и опять задыхался в луже крови, затем мучительный морок понемногу смог рассеяться, и взамен адскому кошмару пришел тихий сон про его прошлое.       Вот они сидят с Аямэ на террасе, он мастерит колыбель для их малыша, а его жена шьет крошечную рубашечку. Они улыбаются друг другу, разговаривают о чем-то между собой, и сердце наполняется таким теплым чувством. Но внезапно Изуна замечает, как белоснежная рубашечка его будущего ребенка постепенно окрашивается к багровый цвет. Аямэ читает непонимание в глазах своего мужа и опускает свой взволнованный взор вниз, стараясь осмотреть свое чрево. Из него брызжет кровь. Супруга лихорадочно старается остановить кровотечение, но тщетно. Вязкая бордовая лужа расползается все дальше, и Аямэ начинает плакать, молить ками спасти их ребенка, но оба несчастных родителя понимают, что все тщетно.       Не в силах более быть немым свидетелем всего этого кошмара, Изуна просыпается, с усилием раскрывая отекшие веки.       — Изуна, ты очнулся… — слышит он вздох облегчения Мадары, и медленно разворачивает голову в сторону брата.       Какое-то время юноша блуждает по обстановке своей спальни глазами, а затем встречается с мрачным мутным взором Мадары. Изуне кажется, что он замечает в брате что-то новое, но не может понять, что именно.       — Я жив? — спрашивает шиноби, дабы удостовериться, что не попал в очередную иллюзию собственного сознания. И Мадара сбивчиво рассказывает ему о том, как нашел его и Аямэ при смерти, и тотчас передал в руки ирьенинам. Оказалось, что катана, пронзившая грудь Изуны, не причинила смертельного повреждения, попав в ключицу. И жизненно важные органы оказались не задеты. — А Аямэ? Она жива?       — Жива, — мрачно ответил Мадара, и выражение его лица стало еще более нахмуренным. — Ирьенины все еще занимаются ее состоянием.       — Жива, — на выдохе повторил Изуна, глотая вставший ком в горле. — Жива, это главное… — стараясь прийти в себя, он вспомнил, и про Таджиму. — А отец?       — Отец умер, — отчеканил глава клана. Ни один мускул на его лице не дрогнул, но Изуна знал, как ему больно. — Вчера захоронили. Извини, что не смогли дождаться твоего пробуждения.       Изуна не оскорбился, понимая, что в тех условиях, в каких они жили, об этике стоило вспоминать в самом крайнем случае. И недавнее происшествие не было таким случаем. Он мог себе представить, сколько людей они потеряли в тот день. К слову, сколько времени прошло?       — Три дня, — был ответ.       — …И все это время я спал, ничего не зная, — тихо молвил Изуна. — Не ведал, выжил ли хоть кто-то. Удалось ли отстоять наше селение. Мадара, как же получилось одолеть шиноби Страны Ветра? Только чудо могло помочь нам справиться…       Старший брат помедлил с ответом. Затем задумчиво протянул:       — В каком-то роде это действительно было чудом. Новая сила помогла мне.       — «Новая сила»?       Мадара поднялся на ноги, словно не заметил в вопросе брата нетерпения, взял кувшин с водой и налил немного в чашку, присев рядом с братом снова.       — Выпей немного, — приподнял он его голову.       Изуна послушно отпил, и улегся на подушку обратно, продолжая сверлить взглядом выражение лица старшего брата. Вскоре тот принялся объяснять свои слова, сказанные ранее.       — В тот момент, когда я увидел, что отец, ты и твоя жена лежите без движения в луже крови, со мной произошло что-то странное, — начал свой рассказ Мадара, стараясь в деталях воскресить в памяти все ранее нахлынувшие чувства. — Сперва я закричал и упал на колени у тела отца, и понял, что он мертв. В глазах у меня потемнело, а виски пронзила такая сильная боль, которая не идет ни в какое сравнение с любым из ранений, что я получал ранее во время сражений.       Зрачки Изуны расширились, по коже невольно пробежали ледяные мурашки.       — Что это была за боль? — спросил он тихо.       — Боль обретения новой силы, — был ответ лидера клана.       Внезапно на лице старшего брата загорелся Шаринган, но Изуна отчетливо видел, что он не тот, что прежде. Теперь черные завитки томоэ растянулись неестественно сильно, и это было свидетельством того, что рассказ Мадары — не результат фантазий. С ним действительно что-то произошло.       — Брат, твои глаза… — молвил Изуна, стараясь приподняться.       — Я слышал, что Шаринган может видоизменяться, делая носителя в разы сильнее, но не знал, каким образом это происходит, — продолжал свою мрачную исповедь брат. — Теперь мне стало ясно, — Мадара коснулся ладонью своего лица, прогоняя со своих глаз жажду убийства и ненависти, и продолжил свой рассказ, временами казавшись Изуне обезумевшим, или неуместно возбужденным, затем он снова вспоминал о том, что горячо любимый отец умер, и лицо его опять становилось непроницаемым и холодным. — Силы этих глаз хватило для того, чтобы в один миг убить всех шиноби Страны Ветра.       — Всех до единого? — не веря, произнес младший брат.       — Всех до единого, — повторил Мадара. — Ты не можешь себе представить, на что стали способны эти глаза! Когда я смог защитить всех выживших Учиха под покровом своей силы, и размазал противников, лишь глянув на них, я понял, что это было тем, чего мы с тобой так отчаянно искали всю жизнь, младший брат. Тем, ради чего тренировались и сражались, не щадя своих сил. Тем, ради чего наш отец старался соединить силу Шарингана и Бьякугана. Он уже не узнает, что человеком, ставшим обладателем самых сильных глаз, которые смогут спасти наши ничтожные жизни — будут принадлежать мне.       Изуна с замиранием сердца слушал своего брата, и не мог себе представить, какова же эта сила, которой теперь владеет его старший брат, раз говорит о ней со столь нескрываемым восхищением. Однако одна мысль очень беспокоила его.       — Не знаю, сулит ли такое могущество что-нибудь хорошее, старший брат… — неуверенно молвил Изуна, но Мадара поспешил разуверить его.       — Ты поймешь меня, когда увидишь, на что я теперь способен. Эта мощь не имеет недостатков, — самозабвенно молвил глава Учиха, и затем сказал едва слышно, будто бы самому себе: — Больше никто из моих родных не умрет такой смертью, как отец…       Изуна хотел было сказать Мадаре, что Таджима был уже так стар и болен, что просто чудо, что он смог жить еще целый год после своего возвращения со Страны Ветра, но Мадара опередил его доводы.       — Если бы только Аямэ послушалась меня, и увела отца в лес. Но она сделала по-своему, и теперь… — старший брат был по-настоящему зол, и он бы еще сказал в адрес Хьюга парочку уничижительных мыслей, вертевшихся в голове, но его младший брат вдруг мучительно заерзал, явно прилагая все силы, чтобы приподняться. Из-за большой потери крови ему это удалось с большим трудом. — Изуна, тебе нужно лежать.       — Нет, я должен увидеть ее, — кряхтя, произнес он с усилием.       Он говорил об Аямэ, Мадара сразу понял это, как и то, что его уговоры младший брат проигнорирует.       — Она у себя в комнате? — спросил Изуна, пока старался подняться, опираясь о брата.       — Нет, в госпитале.       — Я понял. Нет, оставь. Я пойду один, — одернул свою руку Изуна, и Мадара решил пойти ему навстречу. Он примерно воображал, что будет представлять из себя момент встречи несчастных супругов, и понимал, что будет там лишним.       «Я иду, Пухлые Щечки…» — мысленно взывал к своей жене Изуна, медленно пересекая метр за метром на пути к маленькому госпиталю, где содержались больные, которым нужен был более внимательный присмотр. Думы его были охвачены Аямэ и его ребенком настолько сильно, что он даже не удосужился хотя бы немного осмотреться и обратить внимание на то, какой урон вражеские шиноби оставили селению Учиха. То тут, то там валялись обломки разрушенных зданий, черной каймой выглядывала сгоревшая изгородь. Ничто его не волновало. Все потом. Пока он не увидит ее живой, пока не коснется ее, не вымолвит хотя бы слово — остальное не так важно.       — Моя жена здесь? — прерывисто вздыхая от слабости во всем теле, спросил Изуна у ирьенина, что вышел к нему навстречу из домика, который использовался как госпиталь.       — Да. Я провожу, — молвил медик, узнав посетителя, но когда Изуна постарался обхватить дверной косяк, дабы взобраться в гэнкан, ирьенин неуверенно остановил его, указывая ладонью куда-то за угол здания. — Нет-нет. Аямэ Хьюга не здесь. Чуть дальше.       — На улице? — не понял Изуна, пробираясь за своим сопровождением по стенке.       — Да. Туда…       Изуна посмотрел в сторону, куда указала ладонь медика, и увидел свою супругу, сидевшую на корточках на пороге черного выхода, и укачивала в руках белый маленький сверток. В первую секунду сердце Изуны охватила радость, ведь он вообразил себе, что ирьенины спасли не только его супругу, но и сумели извлечь младенца — ведь он знал о случае, когда у одной из куноичи их клана ребенок появился именно таким способом, через разрез в животе, когда она не смогла родить своим ходом. И оба смогли выжить тогда. Почему же его жена, будучи достаточно сильной, не смогла выжить, оказавшись в похожей ситуации? Ведь так?..       — Пухлые Щечки, — позвал он девушку, приблизившись почти вплотную, ожидая увидеть ее спокойные жемчужные очи, но она не сразу обратила на него свое внимание. Все продолжала задумчиво укачивать сверток в руках, мурлыкая какую-то песенку. Когда Изуна позвал ее снова, ручки ее зависли в воздухе, и девушка рассеянно подняла на него лицо, полное горя и отчаяния.       Юный шиноби сразу понял, что его надежды были ложными. Их ребенок мертв.       — Изуна… — дрожащим голосом прохрипела Аямэ. Связки ее сорвались от стенаний, и теперь она могла говорить лишь таким глухим полушепотом. Но ее муж мог бы понять ее и без слов. — Изуна… Ты очнулся… Какое… счастье…       Зрачки ее безумно дергались, губы дрожали, как будто бы она готова была разразиться слезами в любую секунду, и держалась из последних сил. Изуна застыл, как изваяние, ноздри жадно вдыхали и выдыхали воздух, и несмотря на миллион вопросов в голове — не мог проронить ни слова.       — Я ждала, когда ты очнешься, чтобы показать тебе его. Нашего мальчика, Изуна.       Из глаз Изуны потекли слезы, а Аямэ продолжала бессвязно лепетать, склонив свою головку с свертку на своей груди:       — Мне сказали похоронить его, но я все равно решила ждать, когда ты очнешься, Изуна. Чтобы ты увидел, какой он чудесный.       Изуна упал на колени подле Аямэ, обняв ее одной рукой, а мертвого ребенка другой. В тот же миг оба они заплакали навзрыд, прижавшись друг к другу, не понимая, как справиться с их болью. Стоило ли описывать, насколько сильна была эта боль, разрывающая им сердце, пожирающая души. Тот, кто хоть раз терял своего ребенка, мог бы понять. Но тот, кому посчастливилось никогда не испытать этого, не поймет даже при очень большом усилии.       — Прости меня, Изуна! Прости! — стенала девушка, не в силах вдохнуть воздуха полной грудью. — Как же я виновата!       — Нет! Я сам не смог защитить вас!       Изуна обнимал свою несчастную жену, прижимался к ней губами, бессознательно гладил сверток на ее груди, и снова терял себя от горя, не зная, как они смогут жить дальше, понимая, что не защитили это несчастное дитя. Думая о том же, Аямэ вдруг сказала, обращаясь к малышу, который все равно не смог бы их услышать:       — Прости, малыш, мы бы все равно не смогли быть тебе хорошими родителями.       Хьюга будто бы надеялась, что душа ее сына, вернувшаяся в чистый мир, смогла бы что-то почувствовать. Смогла бы понять, как сильно они с его папой любили его, и очень старались, чтобы он родился, жил, окруженный их теплом и заботой, стал их отрадой и гордостью. Но судьба снова не пожалела их.       — Не говори так, Аямэ! Мы потеряли нашего сына, но в следующий раз…       — Изуна… — прервала его Аямэ, и голос ее приобрел металлические нотки. — Я больше никогда не смогу иметь ребенка…       — Ты не… — ее муж вздрогнул, не понимая, как ками мог быть к ним еще более жестоким. Их горе стало действительно непосильным.       — Этот малыш останется моим единственным… — погладила сверток Аямэ, окропив его слезами. И Изуна, видя это, решил собраться. Без его поддержки Аямэ не выдержит. Ему, конечно, тоже непередаваемо горько, но какова сила отчаяния женщины, которой не позволили стать матерью, когда счастье было так близко? Женщине, которую никто и никогда не назовет «мамой».       Положив свою горячую ладонь на ее дрожащую ручку, он сказал очень уверенно:       — Так тому и быть.       Аямэ непонимающе воззрела на него, безмолвно плача, и Изуна продолжил:       — Наш сын — особенный, самый лучший во всем мире. Мы с самого начала знали, что ему не смогло бы найтись равного хоть в чем-нибудь. То обстоятельство, что больше у нас никогда не будет возможности повторить своих попыток — только доказывает это, — он сжал ладонь жены в своих руках крепче, и она горько всхлипнула, прижавшись лбом к свертку. — Нам не надо другого сына. Этот ребенок — навсегда один единственный для нас с тобой. И мы любили его всем сердцем. И всегда будем любить.       Изуна прижал их двоих к себе так сильно, что Аямэ не усомнилась в его искренности ни на грамм. И была готова разделить любую его реплику.       В таком положении они сидели еще очень долго, нежно поглаживая своего малыша, говоря о том, как любят его и какое это было счастье, ждать его появления на свет. Ни он, ни она не замечали, как смотрят на них жители селения, и те, смутно понимая, что они переживают, не думали их беспокоить. Лишь ближе к закату Изуна, взяв своего мальчика к себе на руки, погладил обессиленную потрясениями жену, которая теперь уже заметно успокоилась под влиянием действий и слов своего мужа, и сказал:       — Теперь давай проводим нашего малыша в последний путь. Вместе.       — Да, — кивнула ему Аямэ, и они не без труда поднялись на ноги.       Изуна вел ее за руку, и нес у груди сверток, на автомате приближаясь к их разросшемуся кладбищу на окраине, в сопровождении печальных опустошенных взглядов членов клана Учиха, которым удалось выжить в недавней бойне.       — Похороним рядом с отцом? — предложила девушка, потянув своего мужа к крайней свежей могилке. — Чтобы он присмотрел на нашим сыном, пока нас не будет рядом.       — Хорошо, — согласился Изуна, и передал мальчика супруге. — Я принесу лопатку и доски. Подожди немного.       Аямэ послушно осталась на месте, и вскоре Изуна возвратился с коротенькими дощечками для маленького гробика, и небольшой лопатой. Вскоре все было готово для прощания.       — Ты знаешь, Изуна, — несмело сказала девушка, когда пришла пора класть их малыша в аккуратно сколоченную коробочку, — я совсем недавно выучила такую красивую колыбельную…       — Спой ему. Наверняка его душа все еще где-то поблизости. Он сможет услышать, — предложил Изуна.       Аямэ благодарно ему кивнула, принявшись покачивать ребенка в своих дрожащих руках, стараясь напеть, пусть голос ее постоянно срывался:       — Крепко усни, мой свет,       В доме, где света нет,       Где по колено снег,       Где остановлен век.       Крепко усни, малыш,       В мире — мильоны крыш,       А с колыбельной слит       Листьев осенних всхлип.       Вытянись во весь рост,       В небе — мильоны звезд,       Завтра одна звезда       Вылетит из гнезда,       Ночь в голубом плаще       Смотрит в дверную щель,       И, по пятам за ней,       Мир заметает снег…       Крепко усни, мой свет,       В доме, где света нет,       Где по колено снег,       Где остановлен век…       — Я думаю, что ему очень понравится эта колыбельная, — сказал Изуна, небрежно стирая своим рукавом слезы. Аямэ печально улыбнулась и, поцеловав своего мальчика через белоснежную ткань, передала его в протянутые руки супруга. — Спи спокойно, наш сын, — он тоже поцеловал его и аккуратно уложил к гробик, пригладив рукой. — Вот, — вдруг высунул из рукава маленькую резную лошадку Изуна. — Я сделал эту лошадку, чтобы он играл, когда ему будет одиноко. Давай положим рядом с ним?       — Хорошая идея, Изуна, — погладила Аямэ мужа по плечу, и вскоре крышка навсегда закрыла от их взора маленького несчастного ребенка, которому не суждено было увидеть этот полный горестей мир.       Игнорируя слезы, Изуна медленно поставил коробочку на дно вырытой им ямы, и вяло зарыл холодной могильной землей, на поверхность которой тотчас упала Хьюга в истерике, едва ее муж закончил с погребением.       — Лучше бы я умерла вместе с ним!       Изуна задрожал всем телом, резко дернув супругу на себя, встряхнув в руках ее безвольное ослабевшее тело.       — Что ты такое говоришь?! А как же я? — взывал он к ней, пока девушка глядела ему в глаза, обливаясь слезами. — Так получилось, что ками отнял у нас нашего сына. Но оставил нас. Разве не понятно, что это значит, Пухлые Щечки?       — Что же?..       — Что мы не сможем жить друг без друга!