Рассвет

-Вы обвиняетесь в предательстве, — скучным голосом один из помощников Скиллара (им легко было потерять счёт, так они были одинаковы), повторял одно и то же. -А вы обвиняетесь в дурном вкусе и отсутствии логики, — в тон ему ответил заключённый. Заключённый выглядел жалко и страшно. Его приковали жестокими грубыми цепями к двум вкопанным столбам, и он не мог пошевелиться и даже отвести голову в сторону. Всё, что он видел — стол перед собой и свитки. Маленький стол и двух-трёх помощников. Одежда заключённого истрепалась, разорвалась, где-то была залита кровью… Волосы у этого человека спутались, лицо вытянулось. Глаза горели насмешливым огнём, а губы растягивались в привычной полуулыбке, призванной скрывать маленький шрам в уголке. -Франсуа, не упорствуйте! — призвал помощник натянуто дружелюбно. — Я хочу вам помочь… признайте свою вину, и ваше наказание смягчится. -А я не хочу смягчения! — полуулыбка превратилась в усмешку. — Накажите меня по всей строгости. Он говорил тяжело и надрывно. Голос иногда уходил в хрипоту, но молчать этот человек не мог. Ему казалось, что чем дольше он будет издеваться над своими тюремщиками, тем вернее будет его ответ на заданный когда-то Эвелин вопрос: «как ты сыграешь комедию жизни?» Просто так уходить с признанием Франсуа не желал и, хотя расплачивался он за свои издёвки регулярным недоеданием, недосыпом, шрамами и ударами…он не жалел. Ожидание своей участи, зловещее молчание Габриэля терзало его сильнее. И темнота… пропитанная кислой вонью темнота была хуже. От неё не было спасения, как и от холодных каменных стен подземелья, как и от ужасающих стонов из соседних камер, как и от лязгов цепей, звона металла и тяжёлых шагов. Находясь в тюрьме, Франсуа отчётливо понял, почему Эвелин выдала Асфер комфортную камеру-покои. Мысли сводили с ума сильнее любых ударов и пыток. И это в тюрьме… Что же должна была испытывать молоденькая девушка, которую взяли по обвинению в покушении и поместили не в подземелье, но в комнаты пристойные? Её лишили мученического венца, не приходили, не объясняли, не угрожали… И когда появилась Эвелин…надо полагать, у девчонки просто случился выплеск сознания. Она была рада уже умереть, лишь бы избавиться от терзаний. От мыслей. -Франсуа, признайтесь… -Франсуа, будьте благоразумны… -Франсуа, к вам пришли… Что? Не за ним пришли? К нему? Кто? Заключённый не сразу обернулся к посетителю, скрывающемуся в темноте камеры в тёмном же плаще. Лишь когда лязгнула дверь, оставляя гостя и пленника наедине в абсолютной темноте, Франсуа почувствовал во мраке движение и узнал шаги… -Эвелин! — он не верил её приходу, не верил себе… -Да, — раздался шёпот и кто-то сел рядом, зажигая магический шар света. От Эвелин пахло смертью… от Габриэля только — не иначе. Весь дух её мерцал будто бы для человеческого мира тёмным полотном безжизненности… -Как…как ты? Что с тобой было? — вопросам был потерян счёт. Франсуа хотел столько всего узнать, разведать. В какой-то момент он даже забыл о своих собственных бедах — так был потрясён. Нарочито весело Эвелин повела свой рассказ, деликатно избегая острых углов. Она не стала распространяться на тему Абигора и сути своего плена, хотя, несомненно, поняла её. В рассказе ведьмы внимание уделялось двум фактам: её коварно, подло пленили и она…сбежала. По совету ли Габриэля, по своему ли наитию — но Эвелин решила солгать милому другу, Франсуа. Так было вернее на её взгляд. Он не понял бы всей игры Абигора. Единственное, что не учла советница — связь Франсуа с Рудольфом. Сейчас же министру финансов не было особенного дела до обстоятельств выпуска Эвелин из плена — больше тревожила его то, что советница жива и здорова. Пусть она мрачна, бледна и явно встревожена. Пусть в глубине её глаз чёртики пляшут свои немыслимые танцы огня… это неважно. -А ты как в это влез? — она не переходила плавно с одной темы на другую. Рубила словами. Как всегда… -Да, — Франсуа неопределённо пожал плечами и поморщился от боли. Это не укрылось от встревоженной Эвелин. Мгновение или два она вглядывалась в него, словно бы читала и покачала головой: -Зря. Зря, Франсуа, ты полез узнавать обо мне. -Я беспокоился, — равнодушно отозвался осуждённый министр. — Габриэль же ничего не делал. Кто-то должен…должен был. -Ты же ничего не знаешь! — советница обхватила руками колени и застонала. — Франсуа, милый друг, ты же ничего не знаешь! О… святой Луал-заступник. Помилуй душу его. Спаси его… Как в трансе, на все лады и тона она умоляла Луала и девять рыцарей адептов Его спасти своего давнего друга, и отчаянно звучали её молитвы. Боги не слышали и не отзывались давно на проклятый людьми голос Эвелин. -Полно, Эвелин, — ласково заговорил с ней министр финансов. — Моя песенка давно спета. Вопрос о моём уходе давно уже висел в воздухе. -Почему? — ведьма серьёзно взглянула на друга, и тот едва сдержал смех. -Ты так и не поняла? — тихо спросил он и, видя по взору советницы недоумение, продолжил, — О, Эвелин! ты ведь старше меня на века…ты ведь знаешь Габриэля лучше, чем я! Неужели ты так и не поняла? Он никогда…слышишь меня? никогда не позволит он тебе собрать вокруг себя верных друзей и сторонников. Он боится твоего усиления, боится твоей власти, боится тебя саму и считает тебя своей… Эвелин странно взглянула на Франсуа, но тот продолжал. -Эвелин, ты живёшь им. Его это устраивает. Он не позволит тебе жить иначе, питаться чьими-то идеями, кроме своих… Она вскочила, словно её вдруг ожгли. Оскорблённые чёртики в глазах, блеск слёз… Франсуа вдруг кольнуло новое понимание — она знала. И боялась своего знания. Пока знала лишь она одна, покой царил в её мятежной душе. Теперь же, когда понял её друг… Кто мог понять ещё? Едва ли Эвелин хотела знать ответ на этот вопрос. Мелькнули ткани её одеяний, лязгнула дверь, и она выскользнула в коридор тенью. Верной тенью своего господина. Франсуа остался один в темноте.