Ты с ним.

Осаму вдохновлено рассказывает Ацуму об Окинаве, скидывая вещи в рюкзак, о море, в котором он обязательно поплавает, и об отеле, в который заселится, о том какие заведения посетит. Оживленный, почти такой же как бред сумасшедшего, монолог продолжается даже несмотря на испытывающий и всезнающий взгляд Ацуму, лежащего на кровати брата. Он терпит изо всех сил, но сдается ровно в момент, когда Осаму начинает перечислять знакомых, отдыхающих сейчас в Окинаве. —Саму, кому ты ездишь по ушам сейчас? Тон брата раздражает Осаму, который замирает с футболкой в руках. Он смотрит на неё и молчит, хотя в обычные дни она бы уже летела в Ацуму, который продолжает давить, не выдерживая паузы: —Ты же в первую очередь летишь туда к Икки. Для чего все эти истории про море, в котором ты не поплаваешь? —С чего ты…? —Ты не взял ничего для пляжа, кроме футболки и одних шорт, придурок. Осаму обреченно садится на пол перед рюкзаком, действительно собранному совсем не для Окинавы, в него просто закинуты городские вещи и зубная щетка. Он безнадежен. Даже сейчас, очевидно собираясь не на пляж, он продолжает уверять себя в том, что совсем не ставит в приоритет поездки встречу с подругой, которую не видел около пяти лет. Пять лет. Это кажется вечностью когда ждешь, но мелочью, если все это время ты бежал от встречи, боялся её, но где-то глубоко внутри мечтал, что она настанет. Только бы не разрушила его хрупкий мир. —Осаму, ты чего? Обеспокоенный Ацуму падает на пол рядом с братом, у которого трясутся плечи, это слишком непохоже на него и от этого все становится в разы сложнее. —Я боюсь, что встречу её и пойму, что всю жизнь живу неправильно. Ацуму, это единственный человек, которого я когда-либо… —А я? —Иди к черту! Конечно ты тоже, идиотская голова! Братья начинают смеяться, но Осаму на всякий случай утыкается в плечо Ацуму, зная, зачем тот разводит этот цирк. —Всё будет нормально, ты ещё молодой, чтобы думать, что твоя жизнь прожита и ничего нельзя изменить. —Надеюсь.

***

Уже в самолете его сердце панически выпрыгивало из груди и виды солнечных пляжей Окинавы, и красочная дорога до отеля вызывала приступы тревоги такие, что едва не доходило до тошноты. Как же было страшно увидеть человека, любовь к которому ты осознал в момент, когда тот уже был счастлив, когда ваши жизни устроены и понятны, когда цели прописаны в годовых планах и ничего нельзя вычеркнуть бесследно. Любовь, которая поймала в момент полного покоя, перед сном, тогда Осаму понял, что он все время бежал от истины. Он так любил эту девушку. Будучи подростками он никогда не выбирал её, но она всегда дожидалась, когда он, измученный другими, придет к ней и обнимет, скажет, что скучал. Она никогда не поправляла его, не указывала как жить, слушала и делилась с ним своими идеями. Икки всегда была яркой краской его жизни, которую он смог разглядеть только сейчас. Они договорились встретиться вечером в одном из пляжных баров, тихом и уютном, как сказала Икки. Грудь Осаму ныла от тоски по тому, чего никогда не было, в тревоге он дожидался вечера. —Осаму!—голос Икки заставил замереть.—Я тут! В легком голубом платье она стояла и махала ему у входа в бар, легкая и светящаяся, будто сделанная из лучей солнца. Осаму хорошо помнил эту улыбку и голос, они пугающе четко отпечатались в его памяти. Подойти к ней на негнущихся ногах—испытание; обнять её и почувствовать запах теплой кожи—крах. Он разрушился, прижав мягкое тело к себе и обняв Икки со всей тоской, Осаму едва не заплакал от ощущения, что сейчас он оказался там, где ему следовало быть почти всю свою осознанную жизнь. —Я так скучала по тебе, Осаму. Икки говорит тихо, обнимая в ответ крепче, сильнее, чем полагается той, которая уже давно не должна быть заинтересована в нём. Мягкие волосы щекочут нос и она списывает подступившие слезы на это. Когда хватает сил расстаться и войти внутрь, они ведут себя как хорошие друзья, неутомимо болтая обо всём, что было, смеясь и по-доброму шутя друг над другом. Только Ацуму знал, что так себя его брат способен вести только с ней. Хорошо, что его здесь нет. Но бар постепенно утихает, люди расходятся по домам, а на восходе виднеется рассвет, море манит вернуться к нему, и они поддаются импульсу, выходя из бара, игнорируя боль в руках, от того, что те не сплетены друг с другом. Это кажется интимным и страшным, жестом, способным разрушить всё, что есть у них в жизнях, кроме их самих. Пальцы покалывает от желания, а голову сдавливает рациональность, которую хочется смыть в океан. —Саму, ты же знаешь, что я тебя…—Икки садится на песок и говорит тихо, гипнотизируя горизонт. Мия слышит её, садится рядом, но молчит, кажется, что слова разорвут горло, если он попробует дать им волю. —люблю тебя много лет. Но ты никогда не выбирал меня.—девушка усмехается и переводит взгляд на лицо парня.—Ты хотя бы когда-нибудь чувствовал ко мне что-то? Вздох такой тяжелый, что кажется взорвется грудь, и этот взрыв должен уничтожить ком в горле и застывшее сердце. Неужели он так хорошо играл в дружбу, что она верила ему? —Всегда. Но мне страшно признаться в том, сколько ты значишь для меня, потому что это заставит перевернуться всю мою жизнь. —Что это значит? —Икки, если ты позовешь, то я брошу всё и прилечу с другого края земли. Если ты скажешь мне что угодно я сделаю это просто потому что. Я слаб перед тобой и мне страшно от этого. Девушка неуместно смеется, закрывая лицо руками, в её смехе напряжение и вырывающийся наружу крик, который похож на тот, что застрял в груди, замолчавшего, Осаму. —Тогда давай подождем ещё? У Икки сжаты кулаки на песке,но взгляд чистый, безлобный, и смотрит прямо на Осаму, который теряется снова. «Всё будет нормально, ты ещё молодой, чтобы думать, что твоя жизнь прожита и ничего нельзя изменить.» Слова брата ощутимо шумят в ушах и наконец-то уходят в голову. —Нет-нет-нет… Сколько можно? Я всю жизнь бегу от тебя, но я все равно никогда не уйду по-настоящему.—Осаму робеет, смотря на Икки не с надеждой, а с мольбой, он не уверен, что может спрашивать о таком.—Могу я остаться с тобой? Она снова улыбается и дотрагивается до руки парня, пронзая их двоих током. —Оставайся, пожалуйста, уже навсегда.