как таяли холодные льды.

громкий стук в дверь постепенно растворяется в спокойной музыке, играющей в квартире даже ночью. лениво подходишь к двери, потягиваясь по дороге и шлепая босыми ногами по полу. что-что, а в помещении, черт возьми, прохладно. сильнее кутаешься в огромную мужскую рубашку, накинутую поверх домашнего белья, а потом проклинаешь безалаберного невежественного гостя, ибо априори знаешь, кто там. прокручиваешь замок два раза, после, немного приоткрываешь дверь, так, чтобы лишь небольшая щель впускала прохладу в квартиру. — быстрее. я мёрзну. — чуть раздраженно говоришь, когда из-за двери испуганно выглядывает серая макушка. тело успело покрыться мурашками, прежде чем осаму вошел, устраняя сквозняк. плечом подпираешь стену, глядя на парня снизу вверх, а точнее, на то, как он опускает глаза в пол. — здравствуй, блудный сын. зачем пожаловал? — с усмешкой, без капли яда, интересуешься, разглядывая растрепанные волосы, чуть жестковатые наощупь и приятно пахнущие мятой. он поднимает свои серые глаза, в которых заключен каждый уголок грозового неба, каждая темная тучка и молния, иногда проблескивающая в радужке. взгляд его действительно встревоженный, словно он чего-то боится, обветренные губы поджаты, а комкающие худи руки выдают всю его неуверенность. — привет. я скучаю и.. очень жалею о том, что наговорил тебе тогда. — на одном дыхании выдает саму, на шаг ближе подходя к тебе. ты не двигаешься с места, лишь уголки твоих губ слегка приподнимаются от осознания того, что он пьян в самые тартарары и, скорее всего, даже не понимает, о чем говорит. к слову, ты тоже. — и что же ты наговорил мне тогда, милый саму-чан? — лукаво протягиваешь, касаясь кончиками пальцев его руки, невесомо и нежно очерчивая выделяющиеся костяшки, венки, которые как ручейки разливаются под тонкой кожей, придавая некой болезненной эстетики всему его образу. младший мия замирает, словно боясь спугнуть тебя. до дрожи родной запах цветущей вишни накрывает его с головой, заставляя захлебываться воздухом, твои необходимые до боли прикосновения отдаются сладостью по всему телу, оседая сиропом спелой вишни на языке, который он готов смаковать всю свою жизнь, не чувствуя ничего больше. для жизни ему достаточно тебя. — я ошибался, сказав, что смогу без тебя. мне так тошно было просыпаться не от твоих поцелуев, а от будильника. так холодно и одиноко. я люблю тебя. — он сплетает ваши пальцы, своими, длинными и холодными обхватывая твою теплую руку. — ну, я даже не знаю. — ты обнимаешь его, утыкаясь носом в его грудь, пока легкие наполнял запах мяты. еле сдерживаешься от смеха, потому что понятия не имеешь, когда и что он успел сказать. да, недавно ты открыла для себя одну вещь – когда саму напивается, он думает, что вы расстались, и приходит извиняться. сначала это до жути раздражало, но теперь лишь смешит, а посему, ты не упускаешь шанса подтрунивать над ним. — пожалуйста, прости. — прижимает тебя сильными руками, так, что желанное тепло ощущается сквозь ткань, грея и талию, и душу. у него уже крышу рвет от твоей близости, до чертиков и до болезненно упирающегося в ткань джинсов члена. твой запах въедается в его разум, в его тело, в его воспоминания и не выводится даже самым едким пятновыводителем, оставаясь с ним навсегда, незаменимой частицей, без которой волейболист – не волейболист. — ну, ты же знаешь, что можешь сделать. — выдыхаешь ему в самые губы, приподнимаясь на цыпочках и подтягивая его голову за подбородок, поглаживая его большим пальцем, очерчивая контур сухих губ ноготком, играясь, словно кошка с мышонком. ты – чертова омега, слишком привлекательная и флиртливая, околдовавшая бедного малыша осаму своими любовными чарами. и сейчас ты вела слишком опасную игру, поддразнивая и провоцируя его, ветреными касаниями, лишь чуть задевая, проходилась по каменному стояку _своего_ альфы. — ты ходишь по тонкому льду, т/и. — рычит он, отчеканивая каждое слово, вжимая тебя в холодную стену, а у тебя дыхание спирает от сочетания разгоряченного желанного тела и холодной стены, от которой по спине гуляют мурашки. пожалуй, рисковать было твоим любимым занятием, посему, даже во время гона, ты всячески изводила мию, дразнила и, можно сказать, издевалась, с наслаждением выпивая последние капли самоконтроля парня. — да ну? а хотелось бы сидеть на толстом члене. — испускаешь короткий смешок, впиваясь в манящие губы и сминая их, когда пепельноволосый перехватывает инициативу, грубо вылизывая твой рот, покусывая тебя за язык и губы. ты трепещешь под его умелыми руками, становясь податливой, как размягченная глина. и он не смеет лепить из тебя что-либо, потому что ты самое настоящее произведение искусства такая, какая есть. настоящая, живая, яркая, шумная – изумительно прекрасная, несравнимая даже с великими произведениями да винчи или пикассо, такой он принимал и любил тебя. и сейчас, с нежностью подхватывая тебя под бедра и неся в спальню, осаму не переставал тобой восхищаться. он укладывает тебя на кровать, осыпая поцелуями пунцовые щеки, изящную и тонкую шею, переходя на ключицы и чуть задевая нежную кожу клыками, но не осмеливаясь ставить метку. зарываешься пальцами в короткие волосы на затылке, неглубоко впиваясь ноготками в кожу и до приятной боли оттягивая их. мия утробно рычит, стягивая с тебя рубашку и топ, оголяя грудь. прокладывает мокрую дорожку из поцелуев, обводя языком ореол соска и вбирая его в рот, посасывая и невольно прикусывая, правой рукой лаская вторую грудь, а левой стягивая белые трусики, играючи касаясь уже влажных складочек и комочка нервов, растирая его круговыми движениями, вырывая из твоих уст несколько рваных полуохов-полустонов. — прости меня, но я просто не могу сдерживаться.. — чрезмерно хрипло произносит, срывая с себя одежду и переворачивая тебя на живот, вынуждая принять коленно-локтевую и вскрикнуть от неожиданности, когда волейболист входит сразу на всю длину, заставляя глаза повлажнеть, а кулаками сжать простынь так, что даже сквозь нее ногти неприятно впиваются в ладони. успокаивающе выводит узоры на пояснице пальцами, разбавляя тихую мелодию тяжелым дыханием, шепча глупые милости и комплименты. большой ладонью накрывает твое бедро, слегка сжимая, когда ты сама насаживаешься на его член, до неприличия сильно сжимая внутри, так, что сквозь плотно сжатые зубы слышатся сдавленные стоны, которые осаму не в силах подавить. — двигайся.. глубже, прошу.. — рвано охаешь ты, буквально взмаливаясь о том, чтобы он двинулся хотя бы на сантиметр. и он никогда не мог тебе отказать. особенно, когда ты просишь в _таком_ положении. — ох, блять. — неожиданно вылетает из его искусанных влажных губ, когда парень начинает мягкие фрикции, еле удерживаясь от животного остервенения. на твои хрупкие плечи сразу же обрушивается град из мокрых и плавящих поцелуев, выказывающих всю интимность данного момента. они для тебя – глоток воздуха, которого с каждым толчком в бедра становилось меньше. и пусть ты лишишься кислорода полностью, лишь бы этот момент никогда не заканчивался. > твоя голова покоится на его плече, а тела до сих охватывает жар. вы не смеете менять положение из-за ебаного узла и космической чувствительности – казалось, если вы двинетесь хоть на сантиметр, то взорветесь от последнего из многочисленных оргазмов. сильные руки теплятся на твоей талии, а горячий нос обжигает нежнейшую кожу шеи. — но ты же понимаешь, что все равно придётся рассказать, о чем же ты наговорил мне при «расставании»?