как таяли холодные льды.

— ринтаро-чан, ты разве не устал? — чуть удивленно вскидываешь бровь, глядя на то, как парень раскладывает документы на заднем сидении. в твоем тоне сквозит и искреннее изумление, и гордость, и восхищение. даже после выматывающего мероприятия суна выглядит презентабельно и свежо, будто только собирается на торжество. чего, конечно, не скажешь о тебе. пусть внешне ты и оставалась прекрасна, словно полотно райского сада с запретными плодами, но твоя «батарейка общения» разряжена до тринадцати процентов, готовая сказать «адьос, амигос» прямо сейчас, оставив немой рыбой до завтрашнего обеда. м-да, ты не бокуто. слух парня неприятно режет твое «чан», словно насмешливое, но суна знает, что это не так, а посему, цокает и сдерживается, цедя воздух сквозь зубы. — у меня куча работы, госпожа т/и. но я очень рад, что вы обо мне беспокоитесь. — на одном дыхании, в своей привычной ринтаровской манере выдает, даже не поднимая взгляда хвойных глаз, что сейчас бегают по строкам. лишь украдкой перемещаются на твое декольте, и тогда парню приходится прикрывать пах стопкой бумаг или папкой, а галстук на шее расслаблять еще больше, но воздуха так мало.мало.мало, что, кажется, вскоре понадобится аппарат искусственного дыхания, а ты станешь неизлечимой болезнью ринтаро. если еще не стала, в чем тот очень сомневается, опираясь на свои чувства, что так и грозились вылиться через край, словно реки после дождя. он пытался сдержать эти мнимые берега, давно размытые потоком чувств. и получалось из рук вон плохо, если быть до конца честным. — иногда мне кажется, что ты просто не оттаял после ледникового периода, но под метром льда скрывается буйная белка! и я расколю этот лед щекотунчиками! — ты заговорщически понижаешь тон, расплываясь в лукавой улыбке и хищно прищуриваясь, пальцами играя некую «волну». ловким движением перебираешься на колени опешившего шатена, начиная свои щекоточные пытки, но запястья оказываются перехвачены и плотно сжаты чужой властной ладонью. — вы играете с огнем, госпожа. — слишком серьёзно предупреждает суна, ещё сильнее стискивая нежную кожу пальцами, оставляя яркие отметины, словно лепестки алых роз на белом снегу. — не называй меня так, рин. знаешь же, что выводит. — ты недовольно шипишь, когда живые браслеты покидают твои руки, а затем опускаешь слегка грустный взгляд куда-то на грудь парня. на красный галстук с принтами лисичек, сделанный специально на заказ; рассматриваешь пуговицы, уже широкую и мужественную грудную клетку, а в твоей неприятно давит, колет миллионами ножей и раскаленными прутиками выжигает абсолютно нелепые слова, которые даже ты разобрать не в силах. устало укладываешь свой подбородок на его плечо, шмыгая, а тоска почему-то с головой съедает, грызет острыми зубами и выпивает кровь с наслаждением, как хороший виски. — сейчас поймаю тебя в сумку, и сверкать ты будешь в ней.. — шепчешь ему на ухо, напевая строчки любимой вами песни еще с детства. когда все было легче. — мне так хочется, чтоб стала ты моей.. — выдыхает, когда руки укладываются на твою спину и прижимают теснее. и ты почему-то уверена, что это не просто строка из песни. > самым худшим ответом на признание в любви был зов тишины в пустой комнате. самым худшим последствием этого признания была ты. твои мягкие черты лица так идеально, словно тетрис, складывались в мозгу ринтаро, заполняя, наверное, все пространство и вытесняя ненужные бумажки, папки и рутинные будни. парень просто хотел вернуться в детство, когда у тебя не было ни назойливого управления компанией, ни усталости и ненавистных тобою встреч с выгодными партнерами по бизнесу. он хотел вернуться в то время, когда мог пропускать твои волосы сквозь пальцы, словно потоки воды, приятно обволакивающей сухую кожу, грея и даря забвенное спокойствие. о котором он сейчас только мечтал. суна хотел вернуться в это сказочное и детское тридевятое царство, в котором он был _твоим_ рыцарем, а ты _его_ принцессой. до дрожи в мозолистых пальцах хотел, до пересыхания во рту и сдержанных слез, что комом в горле вставали. и он пытался не думать, истребить, уничтожить до самой малейшей детали всё о тебе, но, как бы прискорбно это не звучало, пытаться не думать о чём-то – то же самое, что прокручивать это в своей голове постоянно. и это постоянное терзание старых ран приводило шатена к выводу, что он стал забытой, когда-то любимой тобою игрушкой, теперь пылившейся в мрачном сундуке на чердаке обветшалого домишки. и не понимал, почему все сложилось _так_. так – это его горькие слёзы и жгучая ревность. так – это твои нервные срывы, панические атаки и теплые объятия, всегда для него открытые, несмотря ни на твое состояние, ни на обстоятельства. так – это отложенные в глубины памяти _ваши_ сказки, где еще малыш рин трепетно клялся защищать и любить тебя до самой своей смерти, жениться на тебе и ни за что в жизни не смотреть на других. впрочем, выполнил он два пункта из трёх. а ты? ты, наверное, любила ринтаро до комет перед глазами и сияющих бликов. любила каждый его шрамик, особенно тот, на правом предплечье, когда он пытался достать твоего воздушного змея, но сорвался и зацепился рукой за сучок. в тот момент он действительно выглядел как благородный рыцарь, жертвующий собой ради маленькой дамы сердца. в тот момент ты жертвенно клялась выйти за него замуж и любить до того момента, пока у поэтов не кончатся рифмы, а все, до единой, реки не высохнут, превратившись в жалкие глубокие ямы; клялась быть рядом всегда, даже если он будет тонуть в кисельной реке или переест мармеладок и будет обниматься с белоснежным другом. ты тоже выполнила две из трех клятв. но еще, для себя ты давала клятву никогда и ни от кого не зависеть, потому что считала это проявлением слабости. а ты и так была вдоволь ею наполнена. и ты, пожалуй, считала, что времени на отношения у тебя нет. но мысли о губах суны назойливыми мухами жужжали в твоей голове, а любопытство, каковы же они на вкус, брало верх. и сказать, что это желание было просто взаимно – ровным счётом ничего не описать. оно было взаимно до тугих узлов внизу живота, багряно-влажного румянца и имени твоего, застрявшего в зубах, в трещинках сухих раскрасневшихся и зацелованных губ, в искорках глаз, а главное – в сердце. но сейчас аккуратные прикосновения губ к чужим завораживали и забирали все твое внимание, словно сухая земля долгожданную влагу. и плевать было на недостаток времени, сил, опыта, в крайнем случае прочитаете книгу «идеальные отношения для чайников» и худо-бедно построите крепкий союз. уже построили. давно, еще с детства. принцесса и рыцарь выросли в королеву и ее телохранителя. вы сплетены сосудами сердец и дыханием в унисон, и стоит этой связи оборваться – оба канете в лету. а потом ринтаро укрепляет ее, обвивая твои запястья черным толстым ремнем, скрепляет их на автомате, настолько умело, что становится любопытно, где он такому научился. и, блять, завидно тому, на ком учился. и хищная ухмылка его настолько острая, что, кажется, вся твоя одежда давно разрезана на части, и сейчас шатен полоснет по коже и заберет сердце, оставляя тебя ни с чем, словно куклу. но для него смотреть на то, как ты тягуче медленно, как мед с ложки, теряешь рассудок от блуждающих по твоему телу рук – подобно цветению. и, как и все люди, хочет растянуть этот момент как можно дольше. если честно, тянул бы всю жизнь, как жвачку, но такая роскошь непозволительна, поэтому парень просто впитывает глазами всю палитру твоих эмоций – пьянящий эликсир, жадно срисовывает зрачками лицо, желая запечатлеть все в памяти настолько отчетливо, что вспоминая, можно было ощутить тепло твоей молочной кожи и остроту обнаженных ребер, на которых покоились его руки. и он влюблен в каждую неровность кожи, каждую ранку искусанных пухлых губ, каждую странную родинку или изгиб подбородка. влюблен во влажные длинные ресницы, придающие твоему взгляду особого шарма и томности, влюблен в слегка подрагивающий кончик искусно вылепленного природой носа. твой телохранитель добровольно пал под твоими чарами, сдавшись без боя, потому что ему хотелось сохранить все эти очаровательные мелочи, из которых ты соткана. вся твоя натура пропитана излишними мягкосердечностью и добротой, под которыми скрывался титановый стержень, и он восхищался твоей неоднозначности. хрупкая и отважная, сильная и беззащитная, ты всегда рвалась защищать других, не сильно заботясь о своей безопасности. и ты была поистине великолепна, потому что твое величие и могущество чувствовалось даже в мягкой, но уверенной поступи. в каждом жесте или манере, чрезмерной эмоциональности, что и выделяла тебя среди других, искренности и безоговорочной честности. ты, как шелковое полотно, соткана из отважных романов и научных статей, из рукописей о изящной картинности и благолепии фиалок, живописи юных художников, изображающих залитые солнцем цветочные поля во всем их великолепии, словно те – райские сады эдема с запретными плодами. и ринтаро мог до бесконечности долго расписывать, на что похожа твоя красота, если бы ты не была тем самым запретным плодом, если вкусить который – окажешься навеки зависим и одурманен медом вкуса твоих губ, сравнимых со спелостью вишен. но сейчас стерты понятия можно-нельзя, важно-неважно, ведь твоя кожа пылает от мокрых поцелуев в тонкую шею, а спина прогибается как тонкая леска или глина в руках умелого мастера. и тусклый свет танцует вальс в твоих волнистых волосах, пока вздымающуюся грудь покрывают россыпью хаотичных поцелуев, в которых ты растворяешься, как кристаллики сахара в теплом молоке. — рин.. пожалуйста.. — слишком непристойно выдыхаешь ты, когда средний палец парня невесомо ведет по твоей промежности сквозь хлопковую ткань нижнего белья. шатен отвлекается от ласк твоей груди, усмехаясь тому, насколько ты изнываешь по нему одному. он не собирается удостаивать тебя сегодня чем-то большим, чем своими пальцами, но тебе, кажется, и этого достаточно, чтобы захныкать от лёгкого шлепка по промежности. — скажи моё имя. скажи, кому отныне ты принадлежишь целиком и полностью. — опаляет дыханием ухо, второй рукой ведя воображаемую дорожку от ребер до изящной шеи, по-хозяйски укладывая ладонь на девичье горло и несильно сжимая, но так, что у тебя в уголках глаз неприятно защипало, а зрение перекрыло пеленой соленого водопада. — р-ринтаро суна.. — голос непривычно тихий и колеблется дрожью вместе с телом от одной гаденько-удовлетворенной полуулыбки шатена. рефлекторно сводишь колени вместе, когда чужой язык по-свойски врывается в твой рот, небрежно и мокро исследуя, будто эта «экспедиция» решает будущее человечества; дразнит нёбо и водит по губам, словно змея, нарочно не замечает твоих рваных движений бедрами, лишь поддразнивая и распаляя твое исступление безобидными узорами на животе, а тебе уже рыдать охота от того, что терпение на пределе. ты, кажется, готова кончить от малейшего касания к разгоряченной плоти, поэтому довольно выстанываешь имя возлюбленного, заполняя мелодичной серенадой все пространство и заволакивая пеленой дурмана все естество бедного рина, когда он отодвигает мокрую насквозь ткань трусов, с хлюпающим звуком вводя в тебя сразу два блядски длинных пальца, нащупывая чувствительную точку и стимулируя ее вместе с небольшим комочком нервов, вверх-вниз до чертиков перед глазами отточенными и умелыми движениями, без зазрения совести крадя у тебя сладкий голос, которым ты до напрягшегося члена правильно срываешься со стонов на крик, словно в бреду произнося его имя. растягивает сочащуюся смазкой дырочку, до невозможности нежно и в то же время небрежно, настолько властно, что ты понимаешь – твое тело запомнит его. надолго. и никем ты его не заменишь, лишь суну будешь вожделеть до развратных водопадов по бедрам, до искусано-кровоточащих губ и до ноющего зуда в груди, жадного желания снова ощутить грубоватую кожу его ладоней на сосках, чтобы он оттягивал их пальцами, терзал, а ты лишь наслаждалась пьянящим пленом. он с нескрываемым ликованием наблюдает за твоим непристойным выражением лица, заботливо убирая пряди спавших волос с него же, одновременно втрахивая тебя в матрас и мурлыча комплименты. неудивительно, что через несколько фрикций фалангами твои ладони сжимают белоснежные, пропахшие похотью, простыни в кулаках, сотрясая воздух в сиплом имени своего сладострастного мучителя, на самом деле, смакуя его, как любимую конфету, а поясница прогибается настолько, что ты, кажется, сейчас сломаешься, пока левая рука парня буквально врастает в твою талию до багровеющих отметин и последующих синяков – приятных напоминаний о случившемся, а пальцы правой забирают с собой чувство заполненности, о которой до этого ты могла лишь мечтать во влажных фантазиях. суна с огромным удовольствием слизывает твои соки со своих пальцев, после, накрывая твои губы своими и позволяя упиваться собственным любовным нектаром. хвойные глаза – непроглядный малахитовый лес, до сих пор снуют по твоему лицу: заглядывают в затуманенные глаза под полуприкрытыми веками, наблюдают за подрагивающими ресницами и здоровым румянцем на веснушчатых щеках. он бы писал с тебя картины, но для того, чтобы делиться такой красотой был слишком жаден, поэтому, лишь сильнее жмется к тебе, носом утыкаясь в ключицу и обещая вновь оставить следы своей любви. как только эти сойдут, конечно.