как таяли холодные льды.

атсуму был обольстительным странником, о коем слагались легенды и слухи. по нему воздыхали сотни, если не тысячи женщин, плененных его сладкими речами и столь же приторными устами, с которых часто слетали комплименты или чарующий смех, что пробирался в недры даже самого неприступного сердца, в такие моменты трепещущего лепестками цветов или изумрудными травами на ветру. однако каждый его вечер оканчивался не разделенными с девицами постелями, а очередным письмом его горячо обожаемой т/и, что была за сотни песен, дюжину ветров и десяток цветочных полей от него. ты же радовалась каждой незамысловатой и простенькой строчке, что неизменно пахла свободой и прохладными ветрами. радовалась, но признавать отчего-то не хотелось. перечитывала даже по несколько раз отдельные строчки, будто граммофон любимую затертую пластинку. от твоих писем пахло цветами и привычным теплом, так присущим твоей улыбке и нежным рукам. мия бережно хранит каждую твою рукопись, словно книгу из них собирает, и ни единой душе не позволит увидеть и слова, адресованного лишь ему. слишком много в твоих письмах было того, чем юноша не готов (не хотел) делиться. в отношении тебя он жаден и скуп, как старик, что чахнет над своим златом и сокровищем, ведь именно так и было. во скольких странах и государствах не побывал бы блондин, сколько песен не спел бы, сколько сокровищ не получил бы взамен — ни красочные улочки, ни палитра огней переулков стран не могла отразить все краски твоих завораживающих омутов, что как губка впитывали оттенки самых изысканных и редких цветов, вбирали в себя блеск каждой звезды, напитывались картинной красотой заката и озорством полыхающих вечерних костров странствующих путников. сколько песен не спел бы атсуму — ты уверена, ни в одной из них не было тех манящих ноток его голоса, что владели твоим сердцем и по сей день, и ты, околдованная, трепетно хранила в закутках своей памяти каждую хрипловатую нотку его утренних серенад, пока путешественник готовит вам завтрак. сколько бы золотых сокровищ не получил мия — ничто не сравнить с искусственным золотом его волос, что на ощупь были как колосья пшеницы: слегка жестковатые и непослушные. каждый волос — златая нить, что приятно опутывает пальцы и не выпускает. хочется трогать, ощутить, казалось, что если коснуться копны волос странника — можно очутиться в пшеничном поле и уловить слабый-слабый, лишь легкий шлейф одуванчиков. стоит только тебе прикрыть глаза, как еле ощутимые нотки касаются носа, и в этот раз это не просто воспоминания — громоздкие ладони укладываются на твои плечи, а нежного шелка щеки касаются сухие губы. — атс– тебя лишь разворачивают и затыкают нежным, но требовательным поцелуем, олицетворением всей вселенской тоски, что пропитала естество юноши в разлуке с тобой. однако, он сохраняет свое озорство — дразнит нижнюю губу зубами, прикусывает, пока не ощутит вкус железа на своих устах, а после зализывает — жадно, словно это не кровь, а нектар. упивается поцелуем как в последний раз, с остервенение вторгается языком в твой рот, проходясь по небу и исследую каждый миллиметр, превращая невинный, практически детский поцелуй в развратное блядство. возлюбленный бесцеремонно хватает тебя за подбородок и ухмыляется сквозь поцелуй, посасывая твои горячие и влажные уста с горящим желанием в глазах, да таким, что ноги подкашиваются, а колени начинают дрожать от предвкушения сладкой истомы. тсуму резко прерывает поцелуй, оставляя между вами тянущуюся ниточку слюну и любуясь твоими зардевшими щеками. ты смотришь ненасытными глазами и капризно тянешься за еще одной порцией поцелуев, но получаешь лишь целомудренный и эфемерный чмок в уголок губы. мерзавец. рука блондина крепко и слегка грубо ложится на талию, небрежно притягивая к себе как совсем податливое и разомлевшее от умелых ласк тельце. старший мия ловким движением усаживает тебя на стол, напрочь сбрасывая все бумаги на пол, пока правая его рука крепко сжимает твое бедро до красных отметин, большим пальцем вырисовывая непонятные узоры. пальцы левой руки невыносимо медленно идут вверх от колена, поддразнивают и распаляют тебя неторопливыми поглаживаниями по внутренней стороне бедра, едва задевая край намокшего нижнего белья, и вызывая удовлетворённый смешок юноши. ты готова кончить лишь от одного его блестящего взгляда, когда влажный от смазки клитор обдает горячим дыханием. — ну же, скажи «добро пожаловать, любимый атсуму».