***
«Если человек умер, его нельзя перестать любить, чёрт возьми. Особенно если он был лучше всех живых, понимаешь?» © Джером Дэвид Сэлинджер «Над пропастью во ржи» Холден Колфилд
1979 год. 17 апреля. Новолуние. Окраины Мельбурна. Кладбище. Австралия. Тихое старое кладбище с заброшенными могилами. Такое же старое дерево укрывало своими ветвями два надгробия, что покрылись лишайником и трещинами, из-за чего не знающий не поймёт, кому они принадлежат. Если вообще зайдёт сюда и поймёт хоть что-то. Место глухое и явно недоброе. Из тени вышел с виду молодой человек в деловом фиолетовом костюме и с зонтиком с узорами из анхов в руках, будто этой ночью пойдёт дождь или собрался на деловую встречу. — Хуже всего хотеть искать встречи с теми, кто не ждёт встречи с тобой, — он выдыхает дым из белой трубки, что казалась потёртой и немного украшенной ломаными узорами. В его руках она выглядела изящной и узорчатой, бледно сияя в свете полной луны. — Не могу поверить, что ты умер. Казалось бы, бессмертные не умирают, а вон оно как вышло, — его голос отдавал печалью, речь стала грубее от акцента. — Я всё верил, что ты, когда умрёшь, попадёшь ко мне, а ты не попал, здесь остался. Прости. Я всё хотел тебя спросить: действительно ли ты этого хотел? — он простирает руку в сторону главного дома Акеров. — Я действительно думал, что если оставлю тебя там, тебе будет лучше, ведь источника плохих воспоминаний не будет. Нам будет не так больно, — он говорил размеренно и задумчиво. — Когда я ответил на твой зов, ты даже этого не заметил, погрузился в себя, прокручивая в голове смерть дорогих тебе людей. Для меня это было незнакомо и непонятно, да и не желал я это выяснять: у меня было всё и ничего одновременно. Ты отлично себя знал, я же нет. Вот кто из нас бог лжи, а? Скорее, ты видел… Он затихает, дым становится гуще, живее. Ещё чуть-чуть, и дым выест воздух. — Единственный из призвавших меня, тот, которого я уважал и был даже признателен, попросил свою смерть. Я не понимаю тебя! Ты отомстил, занял хороший пост, но всё равно захотел умереть, отправиться во владения моей, как оказалось, ещё и не родной сестры, с улыбкой на лице, — его голос упал до шёпота, сливающегося с шелестом деревьев. — Я не мог отпустить тебя. Не хотел признавать, что это кончится так бессмысленно. Впервые мне захотелось иметь что-то по-настоящему драгоценное и быть хоть кем-то родственным тебе. Загадай ты мне хоть власть над миром, я бы тебе её вложил в руки. Пусть это и оказалось моей величайшей слабостью, которой не преминули воспользоваться мои дорогие братья и сёстры. Луна равнодушно освещала его холодным светом, звёзды прятались за редкими облаками, их почти не было видно. — В каком-то смысле заключение объединило нас и мы повлияли друг на друга, — незнакомец успокоился и вынул из крепления на руке что-то блестящее. — Это твой кинжал. Он был с тобой с той жизни, в нём есть некоторые доработки, но основу я трогать не стал… — он положил оружие на могилу друга. Лезвие мутно отражало луну. — Мне непонятно то, что ты вновь захотел умереть, возможно… — он прервал себя, в груди что-то сжималось, не давая вдохнуть воздуха. — Прими мой прощальный подарок и не прощай меня за это. Он растворился в тенях незаметно, будто его и не существовало ранее.***
Николетта, с силой закрыв свой рот ладонями, дрожала то ли от страха, то ли от холода, слыша этот монолог в пустоту от этого страшного дядьки, что снова пришёл сюда и каялся в непонятном, которое узнать хотелось сильно. Может быть, она бы узнала, если бы не страх. Дым этот странный, горький и слёзы вызывающий; в груди у неё сжимается что-то и хрипит в припадке. Как в детстве всё произошло: только не было такого дядьки, а был печальный человек, что здесь вино распивал из дорогущих бутылок. Страшный дядька ушёл, а печальный остался, подобрал неспешно кинжал, покрутил, повертел, выпады поделал и повесил на широкое, расшитое серебряными нитками и красными бусинами цвета крови, с подцепленными тонкими цепочками, специальное крепление сбоку. Он заметил её взгляд, приложил указательный палец к губам и скрылся в кустах пурпурных гладиолусов. Николетта кивнула, поправила своё платье в горошек и тихо пошла домой. Этот вечер она определённо не забудет.***
1986 год. Австралия, дом Акер. — Какие симпатяжки, в тебя пошли. Николь дают на руки рождённого ребёнка, она ласково его придерживает, поглаживая дрожащую спину. Присматривается внимательнее и внутренне обмирает. Акушерка, будто что-то почувствовав, ловко забирает из её рук ребёнка и передает нянечке, шепча еле слышно на ушко: — Никому ни слова, — свистяще, с угрозой.