Родственник

      Фёдор аккуратно взял в руки эту ветошь, испытавшую на своём веку всё, что может испытать рукописная книга учёного мужа, естествоиспытателя и гения, непонятно правда в чём. Именно такие звания были приписаны автору книги, попавшей ему на руки по воле случая или по великой задумке замысловатых небесных старцев, отринувших всё мирское и давно не ступавших на эту землю.       Склефарий Ифалк писал необычные для того времени вещи. Но увы, нынешнему поколению уже неинтересные. В книге не было содержания и нумерации, как и интуитивного порядка, по которым эти заметки и черновики можно систематизировать. У автора был бисерный угловатый почерк и по нему видно, что слова вдавливали так, чтобы наверняка остался след, чтобы прощупать истину на бумаге. Видно, что занятный человек.       Книга досталась от друзей на круглую дату — двадцать лет. В момент вручения в их глазах гуляли бесы, а улыбки, казалось, ослепляли предвкушением.       Осторожно открыв книгу, видит записку от друзей.       «Если ты это читаешь, то уже взялся за перевод. Чекни его Кире, он нам уже все уши прополоскал этим Склефарием и его творениями, что даже нам стало интересно. И зайди уже в чат в ВК, мы тебя ждём.»       Раз так, дорогие вы мои, то этот Фёдор с радостью утолит ваше любопытство в своей манере.       Мозг набирает обороты в закоулках памяти и…       Он погружается в безумные миры, выведенные твёрдой рукой автора на постаревшей от времени коже какого-то животного. Там безжалостная пустыня с опасными жителями и спящим богом погребения, безжалостные в своей жестокости к чужакам жители, неприкосновенные молохаи, быстрые шуду и медлительные вейхи. В том мире никто не умирает окончательно, скатываясь в самое начало пути, лишаясь всего, кроме запечатанных воспоминаний.       Лишь ночь является временем видимого перемирия со своими опасностями. Мир во сне, сон в мире.       Ему жутко и очень интересно, тихий шелест умиротворяет, подталкивая продолжать.       Прекрасные сады — сосредоточие наибольшей концентрации неведомой силы. Высокий раскидистый дуб, под которым растут прекрасные теневые цветы, манящие едва сладковатым запахом и кислым осадком на языке. Красота при приближении мрачна и печальна. От неё веет холодом и злобой. Если нечаянно сломаешь хоть травинку, то твоей участи никто не позавидует.       Потеряв счёт времени, Фёдор просидел всю ночь и утро за книгой, переводя без перерыва незнакомые слова, ища значение выражений в разных сборниках и словарях. Глаза щиплет и они ноют от усталости, но упрямство толкает вперёд наперекор препятствиям.       В итоге Фёдор вырубился за рабочим столом, обняв словарь по латыни, положив голову на лист тетради с переводом. Завтра он определённо обнаружит чернила на лице, но сейчас это не волнует.       — Фёдор, я хотел…       Стайлз оглядывается: комната двоюродного брата выглядела так, будто пережила смерчи, бури и ураганы по вине своего хозяина, что сейчас преспокойно отдыхает за столом, совершенно не заботясь о себе. Подросток вздохнул, в этом весь брат. Порой он думал, что всё это ложь, из-за чего ему было трудно принять Фёдора частью семьи и братом.       Стайлз видит перед собой человека, способного отдавать тепло другим, не оставляя даже крох себе самому. В другие входит только семья, и о ней он заботился. Ему стыдно, что порой он вёл себя очень проблемно, не веря его словам и действиям. Несмотря на его поведение, странное, но не необычное в его возрасте, Фёдор вёл себя непринуждённо и свободно, словно перед ним его ровесник, а не девятилетний мальчишка, что он очень ценил в нём.       Он мог прийти за Стайлзом после школы, по пути объяснив хулиганам, что приставать к малолеткам нехорошо и выслушивая его учительницу и директора о плохом поведении кузена. Всё это с непроницаемым лицом и лёгкой улыбкой. В следующий раз она убедительно просила прийти его отца, но вместо него всегда приходил Фёдор со словами, обращенными к Стайлзу: «А зачем ему сейчас тратить свои нервы, когда можно и потом? Мне очень понравились родительские собрания, а с директором готов говорить хоть часами!» — после чего улыбался, как тот улыбчивый синигами из аниме.       Хотя первое время он с месяц не выходил на улицу после приезда, обитая дома и питаясь исключительно молочными продуктами, потому что они провернули пищевую революцию и теперь его отец ест исключительно полезную для его здоровья пищу. Они приготавливали блюда по совету подруги Фёдора, что сейчас училась в Калифорнии на врача, правда, какой специальности, она так и не сказала брату. Тот проговорил, что ей ни к чему отдельные специальности, она сама как специальность.       Она очень странная. Когда ему было одиннадцать, она приехала к ним с большой коробкой книг, перевязанной зелёной лентой, которую передала с рук на руки брату и проводила его до комнаты. После чего оттуда раздавались странные звуки. Наверное, играли в приставку. Она вышла через полтора часа, потрепала его за щёчку и дала шоколадку и наставление быть милым лисёнком. Согласитесь, очень странная.       Бывает, брат сам отлучается ненадолго и проходит глубоко разочарованным какими-то рыбками. К чему тут рыбки и зачем им крошки, Стайлз так и не понял.       Когда комиксы стали совсем клишированными, Стайлз завёл себе доску со странностями брата, которая расширялась с каждым проведённым вместе годом. Пока что она спокойно помещалась под кроватью, но брат показал на примере, что это не самое надёжное место в мире. При уборке он наткнулся на неё, задумчиво похмыкал, покусал палец и вернул на место. Стайлз начал дышать только через минуту, а перестал гореть со стыда через неделю. Верно писали русские писатели про стыд и расписывали его тоже верно. Когда же он подошёл к Фёдору просить прощения, он не принял извинений, а начал вытирать слёзы из глаз платочком с вышивкой «DC» в уголках, а после послал думать дальше.       Думание головой привело к странным выводам:       1. Прятать информацию лучше отдельно и по разным гнёздам.       2. Стыд — жуткая вещь, но любопытство ещё жутче.       3. Нужно самому делать для себя пробковые доски.       Дома было не скучно. Можно и почитать, и быть детективом на деле, шеф-поваром на кухне, изучать более глубоко мифологию и сказания — всё можно. Дома свободно.       В школе же любое отхождение от образа губительно и заканчивается выговорами и снижением святого — оценок. Тюрьма какая-то, а не учебное заведение. На Скотта Стайлз уже надежды не возлагал, тот его банально не воспринимал без школьного образа и не понимал большую часть времени, ещё клевещет на Фёдора, мол подозрительный опасный тип, его соседи боятся. Это неприятно слышать от друга. С чего он так на него взъелся, пока непонятно, но тоже взято на карандашик.       Соседи, конечно, его не боялись или отлично притворялись, непонятно. Стайлз добавил их в свой объёмистый список дел на раскрытие, как и того дядьку в коме, к которому ходит каждые вторник, среду и четверг брат.       Стайлз пищит от восторга, столько всего ему предстоит раскрыть странного и непонятного на первый взгляд.       Мама права — в этом мире есть странные люди и их безрамочное поведение.       Но, если бы мама знала, какие они интересные и загадочные, то она бы с ним согласилась.       Сейчас Стайлз застал Фёдора в который раз за переводом очередной старой литературы, которую он ласково называет прелестью. Стайлз закатывает глаза. Ну не манят его старые фолианты, что ж поделать, зато у него есть сундук с разнообразной литературой, которую надарили друзья брата в праздники или в немногочисленные приезды. Взять, например, «Дубровского», которого он прочитал за три дня и две ночи. Стайлз никогда не признается, что испытал трудности с примерным переводом. Эти окончания сводили его с ума вместе с многочисленными падежами и вопросами к ним. В конце концов всё кончилось посильной помощью брата в этом нелёгком деле. «Дубровский» сильно удивил. Восхитил. Теперь его примерное фото висит на стене рядом с другими восхитившими.       И да, он почерпнул много для себя интересного. Например, что семья имеет очень причудливые корни, что даже она сама не знает, какие именно. Зато в ней прочно затесались поляки, австралийцы и русские, а сейчас и американцы.       Стайлз в раздумьях кусал костяшки пальцев. Пусть брат и не одобряет, но он видел следы укусов на его руках, так что ему тоже можно. Успокаивает мысли. Вечер пятницы перестал быть томным, да и проект о наследственности и привычках в семьях сдвинется с теоретической точки. Он бодро вышел из комнаты, прихватив с собой чистые листы и заумную книгу по цитологии. Брату сейчас явно не до неё.