Родственник

      К Питеру он решил сходить под вечер. Но сейчас он стоял тут, на крыльце. Засунул руки в карманы, не зная, что делать со своей изменившейся картиной мира. Ветер дул из небольшого леска, состоящего из почти ухоженного парка и худосочной искусственной речушки. Было прохладно и приятно, что холодок, который появляется всегда от холодного влажного воздуха, гонимого ветром. Лёгкая, почти синтетическая футболка оверсайз легко задевается и задувается ветром, иногда прилипая к острым разведённым лопаткам, вычерчивая их весьма чётко для стороннего наблюдателя. Интересно, — он задрал голову к небу, — в Питере сейчас слякотно и холодно или вовсе дождь? Скрипнули вредные, старые и добрые половицы, оповещая о госте, которого он впрочем и так знал.       — Харош рефлексить, — в руку ему тычется стащенный из одного бара стакан с трубочкой и чем-то тёплхудосочной       Сам Фёдор буквально пылает снаружи, в нём бушует болезнь, но внутри пустынно, холодно, как в Питере или у его далёкого дома в Австралии: в тот редкий, единственный на его жизни раз, когда там пошёл снег, а он всё смотрел и смотрел на него, не в силах глаз отвести и хоть как-нибудь отвлечься. Щурит глаза на серые комковатые тучи, что засасывали перистые и никоим образом не подавали знака, что собираются излить осадки.       В стакане Гоголь-моголь с перцем, клубникой и корицей, довершает всё мята.       — Для тебя специально добавила одну из своих настоек безалкогольных… — на его плечи накидывают кожанку, согревая уже озябшие плечи и спину.       — Ум… — что-то невнятное, хотелось бы ему всё сказать, открыться, хоть как-то выразить все свои чувства, однако голова его ныне не в состоянии хоть что-то переваривать, в груди что-то обломалось, встряли механизмы, язык вывернут, слова проглочены. Понемногу рушится он сам. Однако, его язык лишь ворочает трубочку, щёки втягивают огненный напиток, желтящий золотом, обжигающий сначала рот, пищевод, а затем огненным комком оседающий в желудке, опаляя всё чего касается. В носоглотке ядрёный запах, казалось, смешивается с кислородом настолько крепко, будто он дышит им. Фёдор смаргивает слёзы, закрывает глаза, и делает глоток, снова и снова.       — Эх, тебя так всё расстроило. Честно, ситуация «выхода нет», да? — в наушниках Шарлотты он слышит строчки Палайе.       Моя жизнь не значит для меня так много,       Так что я живу для тебя,       Да, я живу для тебя,       А ты видеть меня не можешь.       Так в чём смысл этой       Грёб*ной катастрофы?       Я жду, когда начнется моё время,       При этом растрачивая его,       Растрачивая его.       Я глотаю эти таблетки, чтобы убить немного времени,       Ведь я поник,       Я поник.       Пел знакомый голос, уставший и больной, с неизвестным надрывом и наверное пустотой в голове, которая бывает при моментах жёсткой атаки прожитой жизни, а особенно чувств.       — Честно говоря, знаешь, мне давно стало трудно это выносить, так давно, что я даже не помню, когда это началось, — она болтала ногой в белом кожаном кроссовке на голую ногу, при этом явно не испытывая никаких неудобств, свой неизменный джинсовый комбез она так и не сменила на привычные джинсы с клешем. Она попробовала немного свой Гоголь-моголь и прикрыла глаза, переживая кадры ощущений, ловко развалившись на периллах, не падая. Был бы здесь метафорический хвост, он бы змеёй кружил бы по её бёдрам. И это бы его чертовски соблазнило.       Он не спрашивает: «И ты…?» Понятно без слов. Вместе прошли… Вместо этого говорит информацию про себя:       — Я всё узнал, — наверно это того стоило. Какой у неё взгляд красивый, светящийся, с эмоциями. Переживает. Он втягивает часть в себя, хранит бережно, где-то в груди, нежно укрывает серыми крыльями, пока может. На губах его, он может с этим поспорить, ломкая улыбка, слабая, но ей много говорящая. Так, как он открылся ей, он не откроется больше никому. Может, Стайлзу, но оно ему не надо. Ему интересен лишь внешний фасад, который он хочет разобрать по полочкам. Хех. Как знакомо.       — Это дер*мо сносит мне крышу,       Единственный известный мне дом — это моя кровать.       Я слишком ленив для самоубийства,       Я просто смотрю, как проходят дни, в надежде умереть.       — Знаешь, а балки тут хорошие… — тянет она, смотря снизу вверх на вечернюю худую луну с неловкими ломающимися в закатном свете звёздами.       — Хлипые они, Шарл, — он бы достал сигареты, но теперь не хочется ничего делать кроме как пить Гоголь-моголь, согревающий его холодное нутро. Возможно, если бы тут была ментальная медскорая, его бы тут же отвезли к ментальному хирургу, он повозился с его таким же ментальным, как у всех жителей телом и покачал бы головой в маске, говоря невнятный диагноз: неизлечимо болен, ничем не можем помочь…       — Что с тобой?.. — вяло интересуется Шарлотта.       Он говорит невесело, усмехаясь с выдохом, сквозь зубы:       — Неизлечимая дыра в сердце.       Напрягает себя и спускает всех своих бесов с поводка, выглядя измученно и почти счастливо.       Шарлотта всё-всё понимает. Порой ему хочется сказать: «Чёрт, Шарл, не понимай всех подряд, оно того не стоит». Иногда он слышит как стучит молоток по дубу, но не поймёт где он. Однако, ничто не мешает догадаться.       С тоской всё оглядев, он вспоминает тот напев. И галантно подаёт Шарл ладонь.       После них остается Гоголь-моголь на стенках барных стаканов. И тени их присутствия в доме.       Одинокий (перевод dark_ksen)       Надоело, устал быть один,       Всем пока, прощайте, я сам по себе.       Прости, мама, мне нужно идти,       Я вырыл себе могилу и называю ее домом.       Моя жизнь ничего особо для меня не значит,       Я живу ради тебя, да, ради тебя.       И ты не выносишь моего вида,       Так в чем же смысл этой греб*ной трагедии?       Я жду, когда начнётся моё время,       Трачу его, трачу.       Глотаю эти таблетки, чтобы убить время,       И забываюсь, забываюсь.       Это дер*мо выносит мне мозг.       Единственный дом, что у меня есть — это моя кровать.       Слишком лень совершать суицид,       Я просто наблюдаю, как проходят дни, в надежде умереть.       Надоело, устал быть один.       Всем пока, прощайте, я сам по себе.       Прости, мама, мне нужно идти,       Я вырыл себе могилу и называю ее домом.       Размышляю о своих похоронах, Например, о том, кто придет, наверняка никто.       Эй, пап, а сейчас ты бы пришел?       Просто похоронить своего мальчика.       Ты сильно огорчил меня, когда меня бросил.       Я всё ждал и ждал.       Я всё ждал и ждал.       Глотаю эти таблетки, чтобы убить время,       И забываюсь, забываюсь.       Это дер*мо выносит мне мозг.       Единственный дом, что у меня есть — это моя кровать.       Слишком лень совершать суицид,       Я просто наблюдаю, как проходят дни, в надежде умереть.       Надоело, устал быть один,       Всем пока, прощайте, я сам по себе.       Прости, мама, мне нужно идти,       Я вырыл себе могилу и называю ее домом.