Невозможное

      Ночь Охоты длится долго. Вернее, не так. Время будто бы останавливается, когда кроваво-красная Луна застывает в зените, оценивающе глядя на то, как на улицах Ярнама совершаются кровавые жертвоприношения в её честь.       День после такой ночи тоже кажется бесконечным. Для тех, кто пережил Охоту и увидел рассвет, день этот становится символом новой жизни. Очередной жизни… До следующего восхода красной Луны.       Жизнь, разорванная на клочки. А из разрывов кровью сочится алый лунный свет.       Ферн уже семь лет жил… такими обрывками. И в каждой новой жизни находил всё меньше и меньше себя самого – такого, каким он был до приезда в Ярнам. И, пожалуй, был только рад этому.       Впрочем, тот угрюмый, смертельно уставший молодой человек, который семь лет назад буквально сполз с коня перед воротами Соборного округа Ярнама и назвал страже своё имя: «Корнелиус Ферн», в любом случае уже не являлся тем, кто двадцать лет прожил в поместье Ламотт – любящим сыном и братом, окружённым любовью родных.       В каждом из этих кровоточащих «разрывов» терялась часть памяти о безвозвратно ушедших временах. И Ферн смиренно ждал, когда эти воспоминания исчезнут совсем. Ему и без них хватало тоски – в его теперешней жизни тоска была единственным чувством, за которое судьба не наказывала.       Остальное…       Поводов для радости и так было слишком мало. Познакомиться с приятным человеком да найти новую интересную книгу – больше ничего и не осталось, пожалуй.       Дружба… Какова цена? Сегодня ты привязываешься к человеку… а завтра стоишь у его могилы на Хемвикском кладбище. Чаще всего – у пустой могилы. И хорошо если это не тебе самому пришлось упокоить друга, обратившегося в зверя.       Любовь? Об этом даже подумать было страшно. Конечно, женщин в мастерской было немало. И многие из них были не только умны и прекрасно воспитаны, но и весьма хороши собой. И все они… Ведь все они тоже были Охотницами! А это означало, что их тоже часто приходилось хоронить.       В первый год Ферн ещё тянулся к людям. Привязывался к наставникам, проникаясь глубоким уважением к их терпению, отваге и мастерству. Заводил приятелей и друзей среди Охотников, тайком заглядывался на симпатичных Охотниц.       Сколько похоронных процессий ему пришлось сопроводить, чтобы избавиться от иллюзий по поводу того, что для него – для ярнамского Охотника – ещё возможна нормальная человеческая жизнь, неотъемлемой частью которой являются тёплые и дружеские отношения с другими людьми?       Не так уж много. Удары, особенно самые первые, оказались слишком болезненными.       И Ферн отдалился от людей. Никогда больше он не участвовал в дружеских посиделках в мастерской, никогда не соглашался после патрулирования прогуляться в компании молодых Охотников, провожающих Охотниц по домам. Его друзьями стали книги, которые, хоть и могли сгореть, рассыпаться на листы или прийти в негодность от сырости и плесени, всё же не кричали и не стонали, умирая.       Резкую перемену в его поведении в мастерской заметили не сразу, но после очередного, пожалуй, чересчур резкого отказа присоединиться к компании, направляющейся в пивную, чтобы расслабиться после тяжёлой ночи, один из недавно появившихся в отряде Охотников, приезжий, как и почти все они здесь, недоумённо вскинув бровь, смерил его взглядом и произнёс: «Farouche». Ферну понравилось это слово, хотя тогда он и не знал, что оно означает. Потом выяснил… И нисколько не возражал, когда оно пристало к нему как прозвище.       Почему он так резко ответил? Почему стал иногда казаться и заносчивым, и высокомерным, и грубым?       Он говорил себе, что его просто раздражают эти смешные попытки сделать вид, что они, Охотники, – обычные люди, которым доступны простые обывательские радости. Глупо! Глупо и опасно.       А на самом деле…       Нет, в этом он не мог, никак не мог себе признаться! Это ведь больно. И, пожалуй, даже стыдно.       Да, душа его отчаянно жаждала тепла. Но Нелюдимый Ферн уже слишком хорошо знал, что в Ярнаме тепло почти всегда означает близость погребального костра.              Агата, смотритель часовни Идона, был единственным существом, к которому Ферн позволял себе испытывать что-то вроде дружеской привязанности. Впрочем, к Агате невозможно было относиться иначе. Уродливый слепой служитель Незримого был самым хрупким и беспомощным существом из всех, кого Ферну доводилось встречать в Ярнаме, кроме разве что младенцев, и при этом очень добрым, очень робким и стеснительным – и, как ни странно, при всём этом бесконечно дружелюбным и оптимистичным. Ферн, как и многие другие Охотники, проходя через часовню, при любой возможности останавливался поболтать с Агатой, выслушивал новости и делился своими, подбадривал смотрителя и оставлял припасы и пузырьки крови. Агата оставался островком человечности в теряющем человеческий облик Ярнаме, и неудивительно было, что к нему со всего города стекались те, кому удалось сохранить рассудок.       Ферн несколько раз отправлял найденных в городе выживших в часовню Идона. Далеко не все из них, впрочем, в итоге появлялись там. Мало знать о безопасном месте – до него нужно ещё добраться по заполонённым чудовищами улицам. Поэтому Охотник больше не отделывался подробным объяснением дороги, а предлагал проводить горожанина до часовни, если не слишком торопился куда-то. Так он привёл сюда не меньше десятка испуганных мужчин и женщин, которые, переждав Ночь Охоты под незрячим «присмотром» Агаты, снова куда-то уходили – кто знает, долго ли они ещё жили после этого?       Ферн приучил себя не задумываться об их дальнейшей судьбе.       Но вот та девушка…       Он буквально выдрал её из пастей двух ликантропов. Разделался с чудовищами, вернулся к их жертве, безжизненно замершей на залитой кровью брусчатке моста, опустился на колени и, холодея, коснулся горла, где должна была биться жилка… Без надежды – слишком страшными выглядели раны, слишком много крови растеклось по истёртым камням.       И отдёрнул руку, задохнувшись. Уловив биение жизни – и на миг поверив в чудеса…       Но лишь на миг. Если девушка пока ещё не умерла от потери крови, это не означает, что она доживёт до лечебницы или другого места, где могут хотя бы как следует перевязать эти жуткие раны.       Ферн стиснул зубы и выпрямился. Глянул вдаль, поверх перил старинного моста, туда, где шпили зданий Соборного округа царапали пасмурное небо. Церковь Исцеления… Где же твои милосердные боги?       Девушка вдруг слабо застонала. Едва слышно, тоненько, как больной ребёнок. И стон этот словно стегнул по сердцу зубастым охотничьим хлыстом. Ферн, не давая себе времени задуматься о последствиях, выхватил из сумки на поясе шприц с исцеляющей кровью и вонзил иглу в бедро спасённой.       Заживление ран Древней кровью – неестественный для человеческого организма процесс. Это очень мучительно, отнимает много сил и само по себе вполне может убить. Ферн удерживал девушку, кричащую и корчащуюся от невыносимой боли, до тех пор, пока она не обмякла в его руках и не затихла, и только тогда по-настоящему испугался того, что сделал – если она умерла от инъекции, значит, это он убил её, даже не попытавшись отнести в лечебницу и лишив последнего шанса на выживание. Если же она выжила…       Древняя кровь. Это не тот препарат, который распространяла среди ярнамитов Церковь Исцеления. Кровь из лабораторий Хора, по слухам, тоже была не вполне безопасна, но всё же… Та кровь, которую применяют Охотники – добытая в птумерианских подземельях испорченная, проклятая Древняя кровь – для простого человека опасна безусловно. Тот, кому сделано хотя бы одно переливание, уже не может обходиться без неё. Он становится рабом Древней крови и чаще всего не имеет иного пути, кроме как стать Охотником. И как итог – жизнь его обычно заканчивается в пасти и когтях очередного чудовища.       Ферн вгляделся в бледное лицо спасённой девушки. Тонкие черты лица наводили на мысль о кейнхёрстском происхождении, но тёмно-каштановые, отливающие рыжиной волосы были не свойственны потомкам благородных господ из Ледяного замка. Такая хрупкая… Зачем она вышла на этот мост? Неужели она всерьёз надеялась отбиться от ликантропов этим смешным ножичком?       А ведь её, возможно, ждут дома… Волнуются, прислушиваются к шагам за порогом. Ферн поднялся с мостовой и взял девушку на руки. Придётся причинить ей немного неудобств – понести на плече. Хотя бы одну руку нужно держать свободной. Охотник подобрал меч и направился к лестнице, ведущей с моста в переулок. Ему предстоял долгий путь в часовню Идона, стоящую на окраине Соборного округа.              По дороге девушка очнулась, и Ферн со смесью облегчения и раскаяния передал её на попечение Агаты. И, как всегда, покинул часовню, мимоходом поздоровавшись с постоянными обитателями: с красивой и печальной «женщиной из тени» Арианной, с ворчливой старушкой по имени Флоренс, потерявшей во время Охоты сына и слегка повредившейся в уме, и даже с хмурым пожилым мужчиной, который никогда не отвечал на приветствия, враждебно косился на приближающихся к нему людей и что-то недовольно бурчал под нос.       Всех их, как и много десятков других горожан, когда-то привели в это безопасное место Ферн и другие охотники. Но на сегодняшний день в живых осталось лишь несколько человек, и теперь они возвращались сюда каждый раз перед началом Ночи Охоты, приветствовали друг друга, подбадривали, делились новостями и припасами. А сколько их товарищей по несчастью покинуло часовню на рассвете, чтобы пропасть на улицах Ярнама и никогда не вернуться! Что с ними сталось? Никто не смог бы ответить, но предполагать можно было лишь самое худшее.       Ферн уже давно не спрашивал имён и не запоминал лиц спасённых ярнамитов. К чему обременять память лишними ничего не значащими сведениями? Всё равно слишком высока вероятность того, что с этим человеком уже никогда не придётся встречаться и здороваться. А вот та девушка… Дочь обратившегося и убитого Охотниками книгопечатника, кажется, его фамилия была Лейтер. А её имя – Эмили. Верно ведь запомнил?       Конечно, верно. Эмили! Это имя не так-то просто забыть. Слишком сильно оно напоминает…       Нет! Нельзя об этом думать. Нельзя вспоминать!       Столько сил затрачено на то, чтобы уничтожить и похоронить воспоминания, и нельзя позволить какому-то незначительному эпизоду вновь выпустить на волю этих призраков.       Нет больше на свете Корнелиуса Ламотта. И Элис Ламотт тоже больше нет. А может, её и не было никогда?..              Довольно долго после этого Ферн не появлялся в часовне Идона – вспышка чумы Зверя в Хемвике, где и без того проблем хватало, вынудила фактически переселиться в тот район. О спасённой девушке он не вспоминал, как и о десятках тех, что были до неё. И сам удивился, какой радостью отозвался в сердце звук знакомого (неужели всё-таки запомнил?) голоса, встретившего сразу за порогом часовни: «Доброго дня вам, сэр…»       Она совершенно оправилась от ран. Похудела, лицо заострилось. Одежда хранила следы аккуратных, но многочисленных штопок. Ферн смутно удивился сам себе: к чему он подмечает такие детали в облике малознакомого человека?       Наивная просьба. Помочь привести в порядок трость-хлыст, чтобы Эмили могла выходить в город за припасами. Трость-хлыст… Ферн мысленно выругался. Он и сам не слишком хорошо умел обращаться с этим хитроумным инструментом для Охоты. Но никакое другое оружие из арсенала Охотников не подойдёт Эмили – по меньшей мере пока она не станет хоть чуточку сильнее: и пилы, и мечи слишком тяжелы для её тонких изящных рук. А значит, надо принести ей из мастерской трость, которую когда-то сделал Герман для подруги Марии – аристократки Генриетты: лёгкую и изящную, но от этого не менее смертоносную. Впоследствии Генриетта отлично управлялась с молотом-мечом…              Эмили оказалась старательной ученицей. Хотя приёмы давались ей не без труда, но всё же уже после первого полуторачасового занятия Ферн убедился, что вполне может оставить её на несколько дней без присмотра – пусть практикуется, оттачивает навыки, а он потом придёт и проверит. И ушёл – вновь нырнул в кровавый водоворот Охоты за порогом часовни.       А там почему-то не выходило полностью сосредоточиться на выслеживании и истреблении чудовищ. Неотвязно царапалась в сознании мысль: а не решила ли его новая ученица, что уже достаточно запомнила, чтобы вооружиться тростью и выйти на улицу?       Нет, не так уж она глупа. Никуда она не пойдёт.       А вдруг?.. Если у них с Агатой закончатся припасы… Насколько Ферн успел понять характер Эмили – она не задумываясь выйдет на улицу даже ночью, если ей нечем будет накормить укрывшихся в часовне детей или вылечить больную старушку. А это значит…       Не мог, никак не мог он позволить себе бросить всё и помчаться в часовню Идона! В кварталах, примыкающих к Соборному округу с противоположной стороны, творился настоящий кошмар. Ферн потерял счёт времени, убитым чудовищам… И погибшим товарищам. Судя по всплеску числа заражённых чумой Зверя, близилась Ночь Охоты. А она… а эта блаженная, возможно, в одиночку бродит сейчас где-то по улицам Ярнама!       Опасно, опасно… Во время Охоты нельзя отвлекаться на посторонние мысли. Ферн едва не пропустил несколько ударов, после которых он уже точно не смог бы добраться до часовни. Нет, надо как-то проведать, проверить...       Но не бросишь же товарищей!       Чудовищ на улицах ещё слишком много. А Охотников – с каждой минутой всё меньше и меньше.       Ферн с коротким рычанием бросился в очередную тёмную подворотню, где мелькнул силуэт ликантропа.              Когда всё было кончено, он сначала помог раненым товарищам добраться до мастерской. Сам он был невредим, даже шприцов с кровью ни разу не пришлось применять – всё раздал другим Охотникам, которым крепко досталось. Но на лечение всех раненых крови не хватило, и пришлось тащить нескольких человек на себе, то ругаясь, то молясь милосердным Великим, чтобы товарищи не умерли по дороге.       Убедившись, что все члены отряда в безопасности, Ферн, отмахнувшись от вопросов дежурного по мастерской, бросился по лестнице к переходу в другое здание, при помощи лифта связанное с самой часовней. Слава Идону, что тут недалеко!       И даже не подумал, какое впечатление произведёт его вид на обитателей часовни. Впору оказалось порадоваться, что Агата слеп – его, обладающего такой силой сострадания, точно хватил бы удар, когда Ферн, с головы до ног покрытый кровью, в разорванной и опалённой одежде вывалился из прохода, ведущего к лифту, и заозирался как безумный, тяжело дыша.       – Ферн! – зазвенел в гулкой тишине часовни отчаянный крик. Охотник с трудом сфокусировал взгляд на несущемся к нему силуэте – в дрожащем свете и дыму свечей перед глазами всё плыло. – Вы… Вы ранены? Вам нужна кровь? Сейчас, сейчас… – Эмили, резко остановившись перед Ферном, протянула к нему руки, но тут же крутнулась на месте и бросилась в угол, где стоял сундучок с запасами крови.       – Нет, нет, я не ранен! – поспешно сказал Охотник. – Это всё… Это просто кровь чудовищ. А вы… С вами всё в порядке?       Эмили так же резко развернулась в обратную сторону.       – А со мной-то что сделается? – тихим звенящим голосом спросила она. – Я сижу в часовне, носа дальше порога не высовываю, жду вас… А вы… Вы вваливаетесь сюда, больше похожий на разодранный в клочья труп, и спрашиваете меня, в порядке ли я?! – она отступила на шаг, прижав ладонь ко рту. Её карие глаза вдруг загорелись почти оранжевыми огоньками.       Ферн смутился – он только сейчас начал соображать, как его появление выглядело со стороны.       – Простите, – сокрушённо пробормотал он. – Я… Я просто спешил. Хотел убедиться, что у вас тут всё хорошо.       – У нас тут всё как обычно, – напряжённым голосом проговорила Эмили. – У вас, как я понимаю – тоже.       – Да, верно. – Охотник с беспомощной улыбкой развёл руками. – Я прямо с Охоты. У нас… Был тяжёлый день. И ночь. И предыдущие сутки. Простите меня великодушно, мисс Лейтер. Я что-то плохо соображаю. Пойду в мастерскую – приводить себя в порядок. – Он поклонился, развернулся и направился назад в проход к лифту.       – Ну и куда вы пойдёте в таком виде? – девушка цепко ухватила Ферна за пропитанный кровью рукав. – Вы на ногах еле держитесь! Вам не кажется, что разумнее будет сначала отдохнуть здесь, у нас, а потом уж возвращаться в мастерскую? Всё равно вы сейчас, уж простите, мало на что годны. – Она тихо вздохнула. – Когда я вас только увидела, то подумала, что вы смертельно ранены и сейчас умрёте прямо у меня на глазах. Я так испугалась… – Она отпустила руку Охотника и отвернулась. – Вы… Я знаю, что вы каждый день по много раз рискуете жизнью, это служба Охотника. Я всё это время гадала, увижу ли вас снова. И вот увидела... В таком состоянии. – Она замолчала, на мгновение плотно сжав губы, затем сделала приглашающий жест. – Идёмте, я дам вам сменную одежду, а пока вы отдыхаете, я почищу ваш костюм.       – Благодарю, мисс Лейтер. Не хочу вас обременять. Я сам позабочусь о своём костюме, покажите только, где и во что можно переодеться. – Ферну было нестерпимо стыдно – да в самом деле, как он мог заявиться сюда в таком виде?! А если бы тут сейчас находились дети? Они бы до смерти перепугались! Мало им ужасов за пределами часовни?       Вот что значит – потерять разум…       Ферн вдруг замер на мгновение и ошеломлённо уставился на девушку, которая вернула ему непонимающий взгляд.       – Что такое, господин Ферн?       – Н-ничего, – стряхнув оцепенение, Охотник через силу улыбнулся. – Ведите, я готов.       Он шёл за ней и едва заметно покачивал головой. Как же так вышло?       Он только сейчас осознал, что это всё может означать. И его жгучее беспокойство, мешавшее ему сосредоточиться в смертельно опасных ситуациях. И её волнение, когда она подумала, что он вот-вот умрёт… Точнее, её волнение как раз вполне объяснимо. Она – такой же добрый и сопереживающий человек, как Агата, она душой болеет за всех, кто приходит в часовню и затем возвращается на залитые кровью улицы. Это вполне объяснимая, нормальная реакция с её стороны.       А вот его собственная реакция на её реакцию…       Как забилось сердце, как потеплело в груди! Она ждала его, она беспокоилась…       «Так. Ферн, ты что, решил принять желаемое за действительное?»       «Стой-стой, погоди-ка. Какое ещё желаемое?!»       Нет уж. Ничего такого он не желает! Ему давно и хорошо известно: цена привязанности в их жизни – боль. Боль и смерть. Поэтому нельзя ни привязываться самому, ни допустить, чтобы она…       Ох, проклятье!       «Нет, нет, ничего страшного. Мне показалось. Она просто беспокоилась обо мне – так же, как и о любом из моих товарищей. А я… А что со мной не так? Был рассеянным, ошибался на Охоте? Ну и что, это просто усталость, я уже так давно не отдыхал как следует. Высплюсь – и всё пройдёт».              Эмили проводила его в комнатку под самой крышей, где стояли сундуки с одеждой. Ушла и вернулась минут через десять, постучала в дверь: «Могу я войти?»       – Да, входите, пожалуйста, – отозвался Ферн, который уже переоделся и разглядывал свой плащ, прикидывая, как отчистить с него кровь.       Эмили боком протиснулась в дверь, неся на дощечке миску, кружку и ломоть хлеба.       – Вот, перекусите, – сказала она. – Простите, у нас закончилось всё, кроме крупы.       – Спасибо огромное, – Ферн с благодарностью принял дощечку. – Умираю от голода.       – Когда поедите, оставьте посуду здесь, а сами можете отдохнуть в моей комнате, – сказала девушка. – Дверь напротив. Боюсь, это единственная комната, где есть что-то вроде постели, кроме лазарета, но там все тюфяки заняты…       – В вашей? – ошеломлённо переспросил Ферн. – А это… Удобно?       – А что такого? – удивилась Эмили. – Я всё равно до позднего вечера туда не пойду. Столько дел! Я или внизу, с Агатой, или в комнатах лазарета. Ох, – она развела руками, – я вот только сейчас сообразила: надо будет освободить ещё пару комнат для тех Охотников, кто захочет здесь отдохнуть. Горожане-то предпочитают не спать всю ночь, разговаривают, подбадривают друг друга…       – Я могу просто лечь на пол, – слабо возразил Охотник. Его и так уже давно клонило в сон, и он понимал, что после еды усталость просто свалит его с ног на месте.       – Не выдумывайте! – строго сказала девушка. – Здесь распоряжаюсь я – по крайней мере, по хозяйственной части. Так что, если я велела вам лечь спать в моей комнате – вы, как воспитанный человек, должны подчиниться! – Она нарочито сердито нахмурилась, улыбаясь глазами. – Послушаетесь же, не обидите хозяйку?       – Хорошо, хорошо, – Ферн не выдержал и с улыбкой поднял руки в жесте смирения. – Раз вы приказываете… – Тут он улыбнулся ещё шире. Это было так странно! Стеснительная Эмили, которая глаза на него поднять боялась – как она заговорила, когда речь зашла о его удобстве и безопасности!       «Нет, нет, это просто забота об усталом Охотнике. Ничего относящегося лично ко мне тут нет…»       «То есть она могла предложить переночевать в своей комнате любому?!»       «А что тут такого? Не в её же присутствии... Ох, проклятье! Хватит уже забивать голову всякой чушью. Есть, спать и возвращаться в мастерскую!»              Осторожно приоткрыв дверь комнаты напротив, Ферн увидел, что окон в ней нет, а на грубо сколоченном столике в углу горит кривоватая чадящая свеча. Выходит, Эмили не сомневалась в том, что он послушается её и придёт спать сюда, иначе не стала бы зажигать свет. Прикрыв за собой дверь, Охотник огляделся. Похоже, Эмили выбрала для себя самую маленькую из келий служителей часовни, размером примерно три на четыре шага. Здесь помещались только тюфяк на полу, стол, табурет и сундучок в изголовье постели.       Тюфяк был аккуратно застелен ветхим, но чистым и заштопанным одеялом. Ферн несколько мгновений нерешительно постоял рядом, затем всё же уселся на него. Погасил свечу и ещё некоторое время сидел, глядя на алый огонёк остывающего фитиля, пока тот не погас, оставив после себя запахи дыма, горячего воска и ладана.       Вытянувшись на постели, Ферн с наслаждением вздохнул, расслабляя мышцы. От постели пахло травами. Лавандой и чем-то, чему Охотник не знал названия. Не сладкий запах, не цветочный… Как сама хозяйка комнаты – чистый, тонкий, нежный… Но сильный.       Ферн соскальзывал в сон и видел себя лежащим на пригорке, поросшем душистыми травами. Запахи туманили голову, пригревало солнце, и чья-то рука лежала на лбу Охотника, прикрывая глаза, не давая рассмотреть, кто же сидит рядом с ним. Он хотел было убрать с лица чужую тёплую ладонь, но не мог поднять руки – они вдруг налились такой тяжестью, такой непреодолимой усталостью, что Ферну ничего не оставалось, как лежать неподвижно и вдыхать ароматы трав.       «Сон… Этот сон лучше, чем явь. Хотел бы я остаться в нём навсегда…»