Невозможное

      Ферн сидел на полу в хижине рядом с телом Саймона и пытался заставить себя двигаться дальше. Он знал, куда ему следует идти; он знал, что ему осталось сделать в этом Кошмаре. Он не мог понять одного: почему он это делает? Как так вышло, что он смог убедить себя в том, будто погружается в Кошмар по своей воле и по своим причинам? Как он мог оказаться настолько наивным, чтобы хоть на мгновение поверить, что он сможет отыскать Эмили в мире снов?       «Кошмар бурлит и кружится без остановки!» – кричал, заливаясь смехом, один из добровольных пленников мира снов, Миколаш. Тогда Ферн не обратил внимания на его слова. А вот сейчас он вспомнил их, и смысл этой фразы открылся ему с безжалостной ясностью.       Кошмар нестабилен, он постоянно меняется, он – как река, в которую нельзя войти дважды. Полотно мира снов – не гладкий холст, а множество перевитых, перепутанных и как попало сшитых лоскутков. И если ты вошёл в один слой Кошмара, даже если кто-то ещё проник в него же прямо следом за тобой, – он попадёт уже совсем в другой Кошмар.       Окончательно убедиться в этом можно было только побывав здесь, но сейчас Ферн понимал: он всегда знал это. Знал с того самого момента, как осознал себя во сне, хозяйкой которого была Кукла, а добровольным пленником – Герман. И именно с тех пор для него не существовало мира яви: он будто бы постоянно жил внутри сновидений, засыпая то по одну, то по другую сторону барьера между реальностью и миром снов. И то, что Эмили слышала, как он разговаривал с Германом, тоже подтверждало догадку Охотника: просыпаясь в саду рядом с Куклой, он часто слышал от неё вопросы: «Как спалось, добрый Охотник? Те сны о девушке больше не беспокоят тебя?»       А Герман всё это прекрасно знает и понимает. В мире яви он давно умер, и его сознание живо только в мире снов, а это значит, что он так же, как и Миколаш, вполне способен отличить сон от яви. И зачем ему понадобилось морочить голову Охотнику, утверждая, что он сам, мастерская и Кукла реальны, а всё остальное, о чём рассказывает Ферн – всё, что связано с его женитьбой и Эмили, – это сон, да ещё и вредный и опасный сон, грозящий разорвать связь Охотника с реальностью?..       Ферн потряс головой. В это мгновение он отчётливо понял: он больше не может доверять Герману. Ни в чём. И его просьбе развеять Кошмар – в том числе.       Но сейчас Ферн в ином Кошмаре. Возможно, в своём собственном. Поэтому ничего не остаётся, кроме как поднять себя на ноги и отправиться завершать начатое дело. В память о Саймоне, который, как Ферн надеялся, всё же увидел рассвет. В память о леди Марии, Людвиге, Брадоре, Ямамуре…       Кошмар должен быть повержен.       Ферн решительно поднялся на ноги, проверил снаряжение и шагнул из низких дверей хижины под вечный дождь Рыбацкой деревни.       

***

      …Она была здесь. Неописуемо уродливое и невыразимо прекрасное, болезненно гармоничное существо из морских глубин. Мать Кос, Великая с нежным и грустным человеческим лицом. Она лежала на песке, вытянув руки вперёд, к воде, словно звала живущих в пучинах сородичей на помощь.       «Спасите моего ребёнка!»       Но никто не пришёл…       И он был здесь. Тощий и сморщенный младенец-старик, родившийся сразу в Кошмар, не увидевший свою мать живой, одинокий и страдающий. Он хныкал и стонал, озираясь по сторонам, обхватив себя тонкими руками, будто пытаясь согреться. Но кровь его была холодной, и согреть сам себя он не мог…       И снова это было сражение отчасти с собственной совестью: Ферну было искренне жаль беднягу, жаль причинять ему боль – он и так настрадался за одинокую вечность на этом берегу; хотелось поскорее завершить дело, подарить несчастному покой, но сирота сопротивлялся отчаянно, носился по всему берегу, отмахиваясь от Охотника чем-то вроде окаменевшей плаценты, извлечённой из тела матери. И не раз и не два приходилось возвращаться от лампы, и снова, так же как в бою с Людвигом, Ферн замечал в движениях противника всё больше признаков усталости.       Но рано или поздно всё должно было закончиться…              Мёртвое тело младенца Кос исчезло, будто его смыл с песка в море непрекращающийся дождь, а волны подхватили и, баюкая, унесли туда, где его ждал покой.       Ферн сидел на мокром песке и смотрел на Мать Моря. Великие, оказывается, так же бессильны, когда смерть разлучает их с детьми…       Над телом Кос вдруг поднялся столбик чёрного дыма. Он дрожал и изгибался, напомнив Ферну о том, как Сирота, пока ещё не видел Охотника, растерянно озирался по сторонам, будто ища кого-то взглядом.       «Это – душа Сироты?..»       Ферн поднялся на ноги и, пошатываясь, подошёл ближе к телу Великой. Столбик дыма качнулся в его сторону.       «Заверши начатое».       Один взмах меча – и дымок оторвался от бледного тела Кос и растаял в сыром солёном воздухе. Разом стало светлее, будто Ферн до этого смотрел на мир через эту чёрную дымку.       «О, милое дитя Кос, оно возвращено морю. Бездонно проклятье, бездонны моря. Они примут всё, ни на что несмотря», – зазвучал в голове чей-то усталый умиротворённый голос. Кто это? Тот волхв, что призывал проклятия на головы всех Охотников, извергов и убийц?..       «Надеюсь, я сделал всё правильно».       Ферн опустился на одно колено перед телом Матери Кос и склонился, будто в молитве. А поднявшись, глянул на небо – и увидел только невнятную размытую дождём голубизну, без жуткого порченого светила и без тяжёлых туч, мрачных и беспросветных, как судьба Охотников.       «Кошмар повержен».       Пора было возвращаться к Герману. И задать ему вопросы, которых у Ферна накопилось уже очень много.       

***

      – О, добрый Охотник… Я слышу, как спит Герман. В любую другую ночь он не находил бы себе места. Но сегодня он кажется таким умиротворённым. Возможно, что-то облегчило его страдания… Не буди его, если можно, прошу. Пусть отдохнёт. Он заслужил это.       Кукла умоляюще смотрела на Ферна, держа его за руку и нежно перебирая пальцы. Охотник едва сдерживался, чтобы не вырвать руку и не отойти на шаг.       – Хорошо, – сказал он наконец, избегая смотреть Кукле в лицо. – Я зайду позже. У меня есть ещё одно незавершённое дело.       Ещё одно дитя Великого обрело покой. Осталось последнее. Во всяком случае, о других Ферну известно не было.              И снова навстречу скользят безмолвные Тени, стражи птумерианской королевы. Что они делают здесь, в Кошмаре, выстроенном Амигдалами из обрывков сознания великого безумного учёного Миколаша? Чей покой они стерегут, так яростно атакуя пришельца?       Ответ нашёлся почти сразу. Призрак королевы, стиснув руки перед собой, поверх залитого кровью белого подвенечного платья, плакал перед башней с лифтовой шахтой, ведущей куда-то вверх.       В лунарий.       Ну конечно. Там отец может видеться с ребёнком. Небо и Космос едины.       Плач младенца звучал не так, будто дитя страдало от боли, голода или холода. Это был просто жалобный призыв: «Мама, где ты? Почему ты покинула меня?»       Но Великие не могли оставить ребёнка без присмотра. Они всегда заботятся о детях, которых находят взамен своих, потерянных.       Лишь только Ферн приблизился к коляске, стоящей посреди лунария, как с неба спустилось сотканное из тьмы существо и, угрожающе звеня десятками изогнутых клинков, двинулось на чужака. Охотник отступил к стене, ошеломлённо разглядывая кошмарную кормилицу, которую Идон приставил к своему ребёнку – Мерго. То ли сабли, то ли когти, по форме до странности напоминающие оружие Германа – Клинок погребения; чёрное одеяние покрыто перьями, как у Эйлин; под капюшоном – тьма, как у Теней Ярнам.       Настоящая Великая? Или всего лишь иллюзия, порождение Кошмара, зародившегося в воспалённом мозге Миколаша?       «Ночные ритуалы алчут дитя Крови. Найди ребёнка и прерви его истошные вопли», – вспомнилась найденная в Яаар’гуле оставленная неизвестно кем записка. Какие ритуалы Миколаш собирался проводить с ребёнком королевы Ярнам и Великого Идона? Или же гений-безумец, как и сам Ферн, как и многие, многие другие, оказался всего лишь марионеткой, и Великие его руками создавали такую реальность, в которой могло бы выжить хотя бы одно их истинное дитя?       Кормилица защищала ребёнка как настоящая мать, самоотверженно и бесстрашно. Ферн сражался немного рассеянно, пребывая в изрядном замешательстве – он понимал, что рано или поздно одолеет это странное существо; но что делать дальше? Убить младенца, лежащего в колыбели?! Нет, на такое он точно не способен, пусть хоть все люди и все Великие разом начнут убеждать его в том, что так нужно для блага самого ребёнка. Просто рука не поднимется, и ничего с этим не поделать. Он невольно вспоминал Элис и своего отца… Содрогался от ужаса и отвращения и пропускал удары свистящих клинков Кормилицы. И умирал, и приходил в себя у лампы, и снова бежал к лифту, возносящему его в лунарий, мимо плачущей королевы Ярнам, которая с мольбой протягивала руки ему вслед…       «Что же делать? Как будет правильно?»       К счастью, ему не пришлось делать этот ужасный выбор. Когда поверженная кормилица рассыпалась мириадами светящихся точек, будто бы развоплотилась иллюзия, сотканная Амигдалами из звёздной пыли, плач младенца сразу же смолк. Ферн, помедлив несколько мгновений, подошёл к коляске и с замирающим сердцем заглянул в неё.       Там было пусто.       Либо Мерго был незримым, так же, как и его отец, Идон, либо он исчез, как только развеялась иллюзия его кормилицы. Ферн в нерешительности застыл над коляской – и вдруг заметил краем глаза, что все окружающие предметы стали светлее, будто с них стряхнули тонкий слой сажи. Так было на побережье Рыбацкой деревни, когда развеялся Кошмар.       Охотник заторопился назад к лифту. Он чувствовал, что нужно спешить. Тот, кто видел этот кошмар, просыпается – и скоро эта реальность растает, как чёрный дым над телом Кос…       Королева Ярнам больше не плакала. Она с благодарностью поклонилась Охотнику и исчезла. Ферн в ответ поклонился её тающему силуэту и побежал к лампе.              Вернувшись в сад мастерской, Ферн не сразу нашёл Куклу: она прогуливалась по «верхнему саду», куда обычно не уходила, поджидая Охотника у ступеней лестницы или у вторых дверей домика. Услышав шаги, Кукла порывисто обернулась, но Ферн заметил, что в первый момент она вздрогнула и на мгновение застыла.       – О, добрый Охотник, – улыбнулась она… Чуть скованно, чуть неискренне… или это просто померещилось Ферну, который окончательно запутался в своих подозрениях? – Ты пришёл… Скоро настанет рассвет. Эта ночь и сон закончатся.       – Сон? – переспросил Ферн, подходя ближе. – Так, значит, всё-таки я сейчас в мире сна? Так почему и зачем вы с Германом до сих пор морочили мне голову?!       – Герман ждёт тебя у подножия Великого древа, – не обращая внимания на слова и резкий тон Охотника, сказала Кукла, и снова Ферну почудилось что-то странное в её интонациях… Сожаление?       Прощание?       – Это там, за калиткой? – уточнил Ферн, взглядом указывая в сторону кованой дверцы в углу сада, которая обычно оставалась закрытой. Кукла не ответила, только сложила руки на животе и наклонила голову.       – Вперёд, добрый Охотник, – наконец едва слышно проговорила она. – Не заставляй Германа ждать слишком долго. Он очень устал.       Ферн молча развернулся и зашагал по тропинке вдоль ряда ритуальных надгробий.              Он впервые оказался в этой части сада, хотя не раз поверх кованой ограды любовался колышущимся морем белых цветов. По сути, это было старое кладбище Охотников. Когда-то леди Мария ухаживала за пустыми могилами Охотников, которые находили смерть в птумерианских лабиринтах. Она сажала белые цветы, очищала от мха и опавших листьев надгробия. Этот сад был местом памяти – и местом, где для Германа его дочь была всё ещё жива.       Ферн заметил сгорбленную фигуру учителя в кресле на колёсах у подножия старого дерева, но не пошёл к нему, а медленно двинулся вдоль ряда надгробий, читая выбитые на них полустёршиеся надписи – имена, даты, простые слова памяти… И вдруг остановился и наклонился ниже, вглядываясь… Не может этого быть!       «Маргарет Мэйз. Тебя звали Рита, и ты была лучше, чем я».       Буквы выцарапаны неровно, будто не инструментом камнереза – мастера по изготовлению надгробий, а просто чем-то острым, но не слишком подходящим для такой работы. Ферн словно воочию увидел похудевшего, потемневшего Брадора, который, скорчившись у камня, раз за разом проводит по уже намеченным бороздкам утащенным из мастерской инструментом. Терпеливо, по несколько часов подряд, пока не стемнеет или пока сзади неслышно не подойдёт Эйлин, которую совершенно невозможно ослушаться, и нарочито сердито велит сделать перерыв, подняться в мастерскую и составить компанию ей и Герману за кофе…       «Брадор, Брадор… Надеюсь, ты увидел рассвет. И как было бы хорошо, если бы твоя ученица тоже проснулась под тем же самым утренним небом… Но я не нашёл её в Кошмаре, прости».       Ферн постоял у надгробия, развернулся и начал медленно подниматься по пологому склону к подножию Древа. Ароматное море белых цветов волновалось у ног. Мелькнула мысль: «Как красиво, наверное, выглядят на этих лепестках брызги крови…»       – Ты отлично справился, добрый Охотник, – приветливо сказал Герман, когда Ферн приблизился и остановился в нескольких шагах. – Близок конец ночи. Теперь я окажу тебе милость. Ты умрёшь, позабудешь этот сон и проснёшься в лучах утреннего солнца. Ты будешь свободен… От этого ужасного сна.       – А как же вы? – вырвалось у Ферна, хотя спросить он собирался совсем о другом. – Вас никто не освободит?       – Я – не пленник сна, – посуровев, ответил Герман. – Я – его хозяин.       И когда Ферн научился так хорошо распознавать ложь?..       – Вы такой же узник Кошмара, как и все старые Охотники, – сказал он, внимательно глядя на учителя. – Просто ваш Кошмар выглядит как уютное сновидение, похожее на грёзу. Но это лишь иллюзия, не так ли?..       – Что ты можешь об этом знать? Не рассуждай о том, о чём понятия не имеешь! – Герман повысил голос и закашлялся.       Ферн продолжал внимательно смотреть на него.       – Вы ведь не хотите, чтобы я принимал ваше предложение, – сказал он и удовлетворённо кивнул, отметив, как изменилось выражение лица Первого Охотника. – Вы надеетесь, что я откажусь. И тогда вы вынуждены будете…       – Ты согласен или нет? – Герман прожёг его взглядом.       – Нет, конечно. – Ферн был абсолютно спокоен. Он знал, что случится дальше. И был готов к этому.       «Я заслужил Кошмар. А вы все… Заслужили увидеть рассвет. Довольно этой несправедливости. Пора всё изменить».       – Ну и ну, что это было? – усмехнулся Герман, выпрямляясь в кресле. – Охота, кровь, а может, дурной сон? О, это не имеет значения. Наставнику Охотников постоянно приходится улаживать подобные дела. – Сухие старческие руки с узловатыми пальцами, лежащие на подлокотниках кресла, сжались с неожиданной силой. – Сегодня Герман поучаствует в Охоте!       Ферн, оцепенев, наблюдал за тем, как немощный старик, поднимаясь из кресла, преображается в уверенного в своих силах, опытного Охотника, готового вступить в бой с любым противником. Щёлкнул механизм, и изогнутый меч – Клинок погребения – превратился в длинную смертоносную косу. Первый Охотник Герман выпрямился и насмешливо и оценивающе глянул на ученика: «Не передумаешь?»       – Ну что ж – если так нужно… – сказал Ферн. И атаковал первым.              Да, бой с учителем не мог оказаться лёгким. Ферн просто не успевал отследить движения старика с деревянным протезом вместо ноги – это было неправдоподобно, нереально; такое могло происходить только во сне.       Ферн сражался так, как никогда и ни с кем не бился. Он понимал, что шанс у него только один: если Герман одолеет и убьёт его, то Ферн утратит связь со Сном и проснётся где-то под рассветным небом. А Первый Охотник продолжит коротать тихую тоскливую вечность в мастерской, ожидая новых Охотников и молчаливо беседуя с надгробиями со знакомыми именами…              Победа ученика над учителем – бесспорное свидетельство того, что этому ученику достался лучший из учителей. И проиграть в схватке означает опозорить наставника. А этого Ферн допустить не мог.       – Ночь и сон были долгими… – прошептал Герман, падая на примятый и забрызганный кровью ковёр из белоснежных цветов. Ферн рухнул на колени рядом и взял учителя за руку.       – Да воссияет над вами рассвет, мастер Герман, – сказал он и склонился в жесте почтения и скорби. А когда поднял голову, свет вокруг приобрёл багровый оттенок.       С трудом поднявшись на ноги, Охотник ошеломлённо уставился в небо. Здесь, в этом сне, всегда царила тихая ясная ночь, и полная серебристая Луна заливала сад молочно-белым светом. А сейчас с неба скатывалась, как огромная капля крови, жуткая багровая сфера. И из её чрева, будто из скорлупы, на свет выбиралось нечто отвратительное, очертаниями похожее на порождение самых диких кошмаров.       Значит, Красная Луна всегда присутствовала здесь, в этом сне, внимательно наблюдая за Германом и его подопечным. А Кукла – на самом деле служанка этого странного существа с голым позвоночником вместо туловища и обрамлённой пучками щупалец маленькой головой. И это существо – Великий. Юный Великий, которому нужна кровь, чтобы питаться, расти и набираться сил.       И Охота – это выкармливание младенца…       Ферн с отстранённым спокойствием наблюдал, как существо неуклюже спускается на поляну, покрытую белыми цветами, как ковыляет к Охотнику, как тянет к нему тонкие руки, обхватывает, будто стремясь обнять…       «Добрый Охотник! Ты… ты ведь не бросишь меня одного? Ты останешься со мной?»       «Ночь Охоты никогда не закончится…»       – Конечно, я останусь с тобой. – Ферн высвободил руку из цепких, но не жестоких объятий юного Великого и осторожно коснулся странного безглазого «лица». – Не бойся, малыш. Всё будет хорошо.       Лунный ребёнок счастливо вздохнул, совсем как человеческое дитя, согревшееся в заботливых руках няни. И прижал Охотника к себе. Сильно, но осторожно.       Алый свет померк.