Агент №13

      Коридоры медицинского отсека уже два часа как погрузились в темноту.       Обычное явление в ночную смену. Келли работала в медицинской службе Overwatch третий год и давно успела привыкнуть, что каждый день, стоит только часам добраться до девяти вечера, свет в медотсеке медленно угасал. Регуляторы яркости в коридорных лампах автоматически смещались с отметки «естественный дневной» на «сумерки», что лучше всего напоминало докторам и пациентам, если те по какой-то причине еще не спали, что их ожидает сладкое время отдыха. Часы отмечали девять, лампы гасли; в полумраке коридоров разговоры сами собой становились тише, редкие фигуры людей передвигались от двери к двери без прежней спешки и суетливости, и уже в пятнадцать минут десятого в медотсеке явственно ощущалось сонное спокойствие.       Келли в очередной раз подумала, что причиной тому была элементарная биология.       Келли любила так думать. Издревле человек развивался как стайный дневной охотник, стрелы и копья которого летели точно в цель благодаря лучам солнца; солнце поднимало человека из сна, давало ему силы, показывало ему добычу — и homo sapiens, человек разумный, становился частью биологического цикла жизни и смерти. Ритуал дневной охоты оттачивался столетиями эволюционных преобразований, выдержал проверку временем и так прочно вошел в жизнь человека, что высечь его из поведенческих моделей могло разве что уникальное воздействие извне. Без такого воздействия человек всегда будет считать солнце сигналом к действию, а ночь — временем драгоценного расслабления. В конце концов, активизироваться с наступлением темноты — удел ночных охотников, к которым человек никогда не принадлежал.       Биология, думала Келли. Человек не сможет противостоять собственной природе. Вот почему после девяти вечера в медицинском отсеке хорошо освещенными оставались только входы в занятые палаты, перекрестки коридоров и пост дежурного. «Естественный дневной» должен смениться «сумерками», солнце должно уйти за горизонт, чтобы на землю опустилась приятная тень покоя. Человек увидит ее. Человек ощутит ее легкое касание, и в подсознании, на уровне смутных предчувствий будет слышать голос ночи, что убеждает его отдохнуть.       Расслабься, говорит ночь. Остановись. Опусти копье, забудь обо всем. Ты в безопасности. Позволь себе присесть. Лечь поудобнее… твое сердце успокаивается, дыхание замедляется… ты закрываешь глаза…       Келли против воли зевнула.       Усмехнулась. Да, уж она-то противостоять своей природе точно не в силах! Но ей поможет один услужливый кофейный аппарат. Он стоит прямо напротив поста дежурного, на том конце перекрестка, и готов за два клика выдать чашечку чего-нибудь горячего любому желающему.       Подавив новый зевок, девушка откинулась на спинку кресла так, что оно заскрипело, и чтобы было сил вытянула руки над головой, пока их не стало чуть потряхивать. Поднялась и неторопливо обошла пост дежурного.       К счастью, сегодняшняя смена обещала быть скучной. Пациентов в медотсеке почти нет, а те немногие, кто сейчас лежал в палатах, находились на стадии послеоперационного восстановления, которое не потребует от Келли ничего, кроме наблюдения. Конечно, непредвиденные ситуации случаются всегда, и даже сегодня есть минимальный шанс, что одному из пациентов резко станет хуже и Келли потребуется спасать чью-то жизнь, но девушка не волновалась: всего четыре часа назад начальник медицинской службы сказал ей, что все пациенты будут выписаны уже завтра. Келли хватало трех лет работы в Overwatch, чтобы понять — если начальник медицинской службы, женщина мудрая, аккуратная и осторожная, прямо дает ей распоряжение подготовить пациентов к выписке, значит их жизням больше ничего не угрожает. По сверхъестественной причине, которая объяснялась разве что гениальностью, глава всех медиков Overwatch с одного взгляда безошибочно распределяла на выписку только тех, кто с минуты на минуту будет полностью здоров.       Поэтому сегодня — никаких смертей. Никаких чрезвычайных ситуаций. Сегодня на дежурстве девушка намерена коротать время чтением, смартфоном, горячими и желательно бодрящими напитками и всем прочим, что сможет изобрести ее ум для бессмысленного и беспощадного ничегонеделания. Сегодня Келли будет всеми силами бороться со скукой.       И девушку это полностью устраивало. Никогда и ни за что больше она не захочет, чтобы ее дежурство стало интересным.       Два с лишним месяца назад, когда на штаб-квартиру Overwatch напали террористы «Когтя», дежурство Келли стало интересным. Она помнила, как стены вибрировали от взрывов, как над головой выключился свет, а на входе в медицинский отсек слева от стойки дежурного вдруг показался черный солдат с красной линией на шлеме. В его руках был автомат; до сих пор Келли помнила свой страх, который заставил ее бежать по коридорам что есть сил, пока хватало дыхания. Биологическая программа выживания загнала Келли в первое же подсобное помещение, где она спряталась в груде грязных медицинских халатов и перестала дышать. Ей повезло выжить в тот день только потому, что солдат «Когтя» прошел мимо…       Келли вздохнула. И поймала себя на мысли, что так и стоит возле стойки дежурного, бездумно положив ладонь на ее гладкую прохладную поверхность.       Через силу девушка улыбнулась своим мыслям.       Снова биология. В каждом движении и каждой мысли человека, думала Келли, скрывается чистая биология. После трагедии сознание показывает человеку травмирующие воспоминания о чужой смерти опять и опять, чтобы человек не разучился ее бояться, чтобы он воспринимал смертельную опасность для себя или для других как нечто ужасное, ведь в этом — залог выживания человека и как отдельного биологического организма, и как целого вида. Вот почему после терактов объявляется траур, отменяются концерты и театральные представления, а люди забывают о чувстве радости. Люди просто не могут противостоять собственной природе. Такие события, как гибель семидесяти двух сослуживцев, обрекают выживших на болезненную серьезность, которая даже для бывалых сотрудников Overwatch иногда растягивается на недели глубокой апатии.       Которая со временем пройдет.       Ведь даже элементарная биология знает — иначе никак. Ни один организм не выдержит бесконечного стресса и печали, никто не сможет заботиться о своем биологическом виде, если ему бесконечно мнится гибель. Какой бы ни была трагедия, человек обязан пройти через нее и вновь поднять голову к солнцу — и это тоже часть его природы, которой он, дневной охотник, не сможет противостоять.       И поэтому сегодня иссушающая апатия больше не одолеет Келли. Сегодня она уже не простоит в одном положении полтора часа, раздавленная эмоциями. Она отнимет руку от стойки дежурного и шагнет прочь.       В конце концов, сейчас тревожиться не о чем. Вероятность того, что некий агент «Когтя» будет снова бежать за ней по коридорам, очень мала, так что как минимум сегодня трагедии не повторится. Сейчас у «Когтя» вряд ли найдутся силы на контратаку. Скорее всего, он еще долго будет зализывать раны после довольно чувствительных ударов: за последние два месяца Overwatch уничтожил уже четыре объекта «Когтя», и при этом по словам начальства на звание стратегически важных претендовали как минимум трое из них.       А сегодня ночью команда отправилась по адресу пятого. Поскольку в состав боевой группы вошла сама Ангела Циглер, Келли была спокойна: если кто-то из оперативников Overwatch в сражении будет ранен, к моменту посадки планолета в ангаре штаба Ангела наверняка успеет вылечить всех, так что сегодня работы не предвидится. А если что-то пойдет не так… что ж, смена Келли к тому моменту уже закончится.       Так что здравствуй, скучное дежурство!       Келли провела ладонью по стойке. Провела в другую сторону, постучала ногтями. Медленно осмотрелась. Лениво задумалась, что от поста дежурного и до кофейного автомата ей идти примерно одиннадцать шагов.       На пятом шаге из прогнозируемых одиннадцати она стояла точно на перекрестке.       Именно там она — скорее всего неосознанно — посмотрела в один из коридоров. И именно там, споткнувшись на полушаге, она внезапно поняла, что в самом конце коридора из неверного света «сумерек» на нее смотрит чья-то тень.       Келли моргнула.       Коридор был пуст.       Следующие десять секунд не происходило ничего. Келли лишь смотрела вдаль, силясь увидеть хоть что-нибудь, но с дурным предчувствием понимала, что не видит ровным счетом ничего. Когда глухая тишина вокруг стала невыносимой, она неуверенно шагнула дальше.       Ее каблуки стучали по плитке в три раза громче обычного.       Тщетно стараясь выбросить это из головы, Келли сосредоточилась на кофейном аппарате. Выбрала эспрессо. Ее рука потянулась к регулятору сахара.       — Не оборачивайся.       Келли вздрогнула. Ее рука замерла в воздухе. Три жуткие секунды девушка стояла без движения, а ее тело даже не думало ослушаться приказа.       — Где Ангела?       Голос звучал из-за левого плеча. Его можно было назвать красивым, не будь он таким пугающим: хриплый от долгого молчания, не выражающий никаких эмоций, безжизненный, говорящий о неумолимом убийце, который надвигается на Келли с ножом в руке…       Келли бросила взгляд на отражение в серебристой панели аппарата. Она увидела саму себя, свое испуганное лицо, а затем с трудом удержалась от вздоха: позади нее стоял призрак высокой черноволосой женщины с золотыми глазами, который весь персонал называл пациентом №13.       И смотрел призрак в то же отражение. Прямо Келли в глаза.       — Где она?       — Ее здесь нет, — быстро ответила Келли, опустив взгляд на пустые стаканчики. — Она вылетела на задание…       — Когда появится?       — В восемь утра. Ожидаем в восемь. Моя смена уже закончится, но я… я могу оставить ей записку, что…       — Ты боишься меня?       Келли запнулась.       На ней браслеты, - пронеслась в голове мысль. - На ней браслеты, которые ты защелкивала своими же руками, их не снять. Она тебе ничего не сделает.       Но Келли почему-то очень не хотелось отвечать.       — Считаешь ли ты «Коготь» своим врагом?       Язык упрямо не слушался Келли. Не решаясь затягивать паузу дальше, девушка медленно кивнула.       — Считаешь ли ты, что она совершила ошибку, доверившись мне?       Тон пациента №13 подсказывал: на этот вопрос Келли должна ответить. Чувствуя себя так, будто ей в лицо бьет луч прожектора, она едва слышно проговорила:       — Это сложный вопрос…       — Исходя из известной тебе информации обо мне, склоняешься ли ты к мысли, что она торопится с выводами относительно дела пациента №13 и совершает ошибку, доверяя мне? Ответь голосом.       — Нет, — полминуты спустя солгала девушка.       Тишина. По правому виску Келли сползла капля пота.       — Хорошо, — вдруг донеслось сзади. — Будь начеку. Предупреждай ее обо всем, что кажется тебе странным или неправильным. Если этот разговор кажется тебе странным или неправильным, предупреди ее и о нем. Если вдруг ты видишь, как я разговариваю с пустотой, сразу же сообщи ей. Кроме нее — никому. Никому. Ясно?       — Да, — бездумно выдохнула Келли.       И невольно бросила взгляд в отражение: призрака за ней уже не было.       — Подожди!       Келли ужасно не хотелось ее останавливать. Собиралась идти, так пусть уходит! Но доктор Циглер, милая и добрая Ангела Циглер предупреждала Келли о таком случае и дала совершенно конкретные указания. И что бы ни происходило, Келли не могла подвести своего начальника, даже если для этого придется говорить нечто непонятное и выглядеть невероятно глупо.       — Рубиновый закат на небе твоем, — проговорила Келли, — золотой рассвет на небе нашем.       Девушка замолчала, ожидая вопроса, но тишина ей так и не ответила. Постояв минуту, Келли медленно обернулась, обвела взглядом перекресток, зону медицинской стойки дежурного и поняла, что осталась одна. Еще двадцать секунд спустя она нашла в себе силы вернуться за стойку, правда, с пустыми руками. Так и не заказав себе кофе.       Биология, думала Келли. Ей уже не нужен кофе. Сейчас, после разговора с ночным охотником, бодрости в девушке хватит на всю смену до рассвета.              * * *              Кабинет главы медицинской службы Overwatch уважительно притих.       Замерший на столе компьютер был выключен. Клавиатура спряталась в закрытой выдвижной панели под экраном, все ручки и карандаши столпились в канцелярском стакане справа, а пачка бумаги для заметок лежала рядом, листочек к листочку, аккуратно выровненная по краю стола. Белый халат небрежно прикрывал спинку кресла, робот-чистильщик мирно спал где-то за под шкафом у дальней стены, и даже настенные часы ностальгически старого образца старались бежать как-нибудь потише. Идеально чистое стекло часов позволяло видеть время из любой точки кабинета, в том числе и из-за стола; стрелки показывали девять часов тридцать семь минут утра. Беглый взгляд на календарь, примостившийся прямо за листами бумаги, добавлял: то было двадцать седьмое августа две тысячи семьдесят шестого года, и в этот день, как и во многие другие, кабинет решил не шуметь.       Единственным его элементом, что выбивался из общего педантичного ряда, оказалась настольная лампа. Включенная на полную яркость, несмотря на довольно светлое утро, она по-змеиному выгнулась над столом так, чтобы осветить центральную его часть. В остальном кабинет оставался образцом спокойствия. Он служил высоким целям уже достаточно долго, чтобы сходу чувствовать — ни одной деталью ему не следует отвлекать красивую светловолосую женщину с небесно-голубыми глазами, что сидела за столом в кресле и думала о чем-то своем.       Откинувшись на спинку, доктор Ангела Циглер размышляла.       Ее левая рука вытянулась на свободном участке стола, спокойная и расслабленная. Рукав рубашки был закатан выше локтя, и в свете лампы Ангела с отстраненным выражением лица рассматривала собственную кожу.       На половине докторского предплечья возле локтя багровел огромный кровоподтек.       Раньше Ангела могла бы не обращать на него внимания. Как и каждый оперативник человеческой расы в составе Overwatch, который вылетал в поле хотя бы трижды, доктор Циглер в конце концов привыкла к тому, что ни один вылет не обходится без боевых трофеев. Незначительные ранения вроде сбитого колена, сетки полопанных капилляров, неглубоких царапин или ушибов в ассортименте — Ангела принимала их как должное, но если такие ранения вдруг причиняли доктору ощутимые неудобства (а сбитое колено в последнее время могло бы портить ей почти каждый вечер), то в распоряжении доктора Циглер были все ресурсы медицинской службы Overwatch, начиная от банального лейкопластыря и заканчивая стационарным модулем восстановления и системой исцеления в костюме «Валькирия» в придачу, чтобы это исправить. Хотя обычно исправлять ничего не требовалось. По примеру суровых вояк, которых она лечила, Ангела считала ниже своего достоинства тянуться за аптечкой при такой мелочи, поэтому все незначительные раны на ней, как правило, заживали самостоятельно.       Одного взгляда на синяк хватало, чтобы понять: эта «мелочь» заживет сама собой только недели через полторы.       День ото дня она будет менять цвета, от багрового перейдет к сине-фиолетовому, чтобы затем стать желтоватым и исчезнуть вовсе, а до той поры его увидят все, кто вообще может видеть. Джек Моррисон скосит на него глаза и поздравит Ангелу с новой «медалью за отвагу», Генри Нолдрейт скажет «оу», Джесси Маккри предложит запить боль хорошим виски и порекомендует High West Roy, что бы это ни значило, а доктор Циглер только посмеется в ответ. Она никогда не переживала из-за боли ушиба или косметической неприглядности своего тела. И не переживала бы, но с недавних пор ее раны видел еще один человек — тот самый, что не упускает случая взять доктора за поврежденную руку…       Ангела отъехала чуть назад. Нагнулась, открыла нижний ящик стола.       Может, хватит? Техника исцеляющего луча не должна использоваться по пустякам, ты же сама вписала этот запрет в инструкцию по его использованию…       Ангела держала в руке перчатку.       Ага, тебе плевать.       Укрепленные костяшки пальцев, мягкая эластичная ткань, щитки на внешней стороне ладони. Именно так должна была выглядеть часть боевого костюма Ангелы Циглер, в котором она влетала в самую гущу сражения; когда-то давно, разработав концепт костюма во время первого созыва Overwatch, Ангела разместила в нем только один модуль исцеления — на кадуцее, но как-то раз в одной из операций во время второго созыва Overwatch ее кадуцей перерубила очередь из пулемета, так что Ангела решилась на пару дополнений. Сейчас в ее костюме вместо одного модуля было целых три.       Отработанным движением Ангела натянула перчатку с модулем исцеления на правую ладонь.       Тебе доставляет особое удовольствие не слушать меня, да?       Доктор быстро сжала пальцы пару раз, на пробу крутнула кистью. Затем снизила интенсивность излучения до минимума. Задумалась на мгновение, но все же подняла ладонь, раскрыла ее над левой рукой. Соединила безымянный и средний пальцы.       С ладони заструился солнечный свет.       Невесомым туманом он окутал левую руку, и ее охватило тепло. За какие-то две секунды багровое пятно посветлело, уменьшилось в размерах — и вот Ангела уже смотрит на совершенно чистую кожу обычного телесного цвета, с какой засыпала позавчера вечером.       Словно и не было того взрыва слева от нее. Словно осколок камня не зацепил ее по касательной. Что ни говори, а даже обыкновенным светом в две тысячи семьдесят шестом году можно творить чудеса.       В следующий раз, — проворчал внутренний голос, — откажись от чудес и просто замажь пятно тональным кремом. Каждый твой выстрел из пушки по воробьям вызывает у меня сильное желание замолчать навсегда. Я этого не сделаю, конечно. Но желание сильное.       Ангела усмехнулась. Сняла перчатку, бережно сложила в ящик и ногой задвинула его в стол.       Ее внутренний голос будто бы и не знал, что тональный крем никак здесь не поможет. Да, он сможет обмануть почти всех ее коллег, если она встретит их в коридоре или на улице, но даже самый стойкий крем в косметичке доктора Циглер не удержится на коже, когда по нему гладящим движением пройдется сильная рука, особенно если от долгой физической активности в момент касания разгоряченная кожа доктора покроется потом. О нет, внутреннему голосу просто хотелось немного побрюзжать. Всю сознательную жизнь доктора Циглер он отвечал в ее голове за разумность и логические связи, поэтому неудивительно, что в последнее время находилось всё больше вещей, с которыми он с трудом мог согласиться. Можно радоваться хотя бы тому, что следующий пункт в плане Ангелы на сегодня он принял без возражений.       «Там же, где и всегда.»       Сообщение выплыло в строке уведомлений еще до того, как Ангела успела застегнуть коммуникатор на исцеленной руке. Доктор не утруждала себя ответом. Во-первых, этот собеседник ни разу не получал от нее ответа по коммуникатору и наверняка был морально готов к его отсутствию, а во-вторых, нечего тратить время на печатание, когда действие уже зовет тебя вперед.       Вперед, Ангела. Вытащи из среднего ящика стола медицинский планшет, зажми в нем несколько листов, захвати ручку — и на выход. Ты знаешь, где находится это «всегда».       И ты знаешь, что тебя там уже ждут.              * * *              Палата без номера оставалась всё той же, какой Ангела помнила ее с прошлого раза. Кресло, предназначенное доктору Циглер, устроилось в двух шагах от двери, перед ним — стеклянный столик с открытой пачкой бумажных салфеток и широкой коробкой с терапевтическим песком. По ту сторону стола расположилось еще одно кресло, где предлагалось сидеть уже пациенту — немного под углом к доктору, чтобы не вызывать чувство конфронтации. Мягкий материал позволял усесться в кресла с комфортом, при желании даже развалиться и подремать, но, к сожалению, пока что эти дары удобства остались невостребованными.       Пациент Ангелы ничтоже сумняшеся лежал на полу.       В довольно странной позе. Выглядело это так, будто пациент хотел сесть на пол и опереться спиной на стену, но случайно задумался и перепутал нужные плоскости местами: его скрещенные ноги были задраны вертикально вверх, на стену, а спина распласталась на полу. Казалось, звук закрывающейся за Ангелой двери его ничуть не потревожил. Закинув руку за голову, он лениво дергал носком ботинка, словно напевая про себя некий мотив.       И всё бы ничего, если бы рядом с его ногами, запрокинутыми вверх, не стоял стаканчик без крышки.       Стаканчик стоял на стене. Боком по отношению к полу. Как приклеенный.       И в нем, черт подери, был чай.       — Добрый день, директор Нолдрейт.       — Добрый день, доктор Циглер, — ответил Генри.       В стаканчике определенно был чай. И он определенно не выливался на пол, хотя должен был. В нарушение всех известных Ангеле физических законов жидкость удерживалась в емкости так, словно центром земного притяжения для нее стала стена.       Реплика удивления и восхищенное немецкое ругательство едва не сорвались с языка, но мысль их опередила. Мозг доктора быстро подсказал, что директор, чье пристрастие к тонкому английскому юмору уже проявлялось не раз и не два, наверняка только этого и добивается. Неизвестно как он это провернул, но он явно ждет, когда Ангела скажет нечто вроде «Mein Gott, директор, ваш чай игнорирует гравитацию!», чтобы потом обернуться, поднять брови и с аристократическим превосходством ответить «Я знаю, доктор…».       Не дождется.       — Как начался ваш день, директор? — буднично спросила Ангела, присаживаясь в докторское кресло справа.       — Знаете, прекрасно, — в тон ей ответил мистер Нолдрейт. — И не в последнюю очередь из-за совета моего лечащего врача, знаменитого доктора Ангелы Циглер. Я немного освободил расписание, перенес пару мероприятий на следующую неделю, и дышать действительно стало легче. Даже время на чай появилось.       Щелкнув ручкой, Ангела скосила глаза: директор жестом интеллектуала потянулся к стаканчику и аккуратно «поднял» его со стены. Поднес ко рту, наклонил и как ни в чем не бывало пригубил.       Плюющий на законы физики чай почему-то не вылился ему на лицо.       — С чем пьете?       Прихлебывание.       — С травами. Какой-то сумасшедший рецепт, которого я вообще не знаю.       — Разве Карла не назвала вам чай, когда подавала стаканчик?       — Карла? — хлюпанье откуда-то слева подсказало, что Генри отпил еще. — О нет, я не был в столовой. В последнее время я завариваю чай исключительно дома, просто вожу с собой термос в машине и нагло похищаю стаканчики из ваших кофейных аппаратов.       — Тогда это еще более странно. Вы завариваете чай сами, но не знаете, что именно?       Демонстративно громкое прихлебывание, растянутое на три секунды.       — Обычно знаю, — пояснил Генри. — Но конкретно сегодня я опрокинул стойку с сортами на свой кухонный гарнитур и случайно всё перемешал, а потом вспомнил еще один совет своего лечащего врача и позволил себе не наводить порядок. Правда, в отсутствие порядка мне пришлось заваривать получившуюся смесь как она есть…       — Фу. Такого я вам точно не советовала.       — …но вообще-то получилось неплохо, — Генри приподнял руку со стаканчиком так, что всё должно было расплескаться по сторонам, но физика опять не сработала. — Бодрит невероятно. Вон, на стену лезу.       — Вот это да, — скучным голосом отозвалась доктор. — Как интересно.       — Не хотите попробовать?       — Боюсь, мне придется отказаться, — бесстрастно ответила Ангела, не обращая внимания на очередной малоприятный звук. — Видите ли, я питаю стойкую страсть к чаю с перечной мятой, и он не поймет моего предательства, если я вдруг приму от вас…       — Да ладно!        Ангела подняла взгляд: вывернув голову, Генри смотрел на нее в возмущении.       — М-м?       — Вас что, это вообще не удивляет? — директор ткнул пальцем в стаканчик, который держал подчеркнуто опрокинутым. — Почему вы так невозмутимы, вы что, не видите? Да ведь мой чай игнорирует гравитацию!       Приподняв брови, Ангела со сдержанным достоинством ответила:       — Я знаю, директор…       Генри рассмеялся. Прикрыл веки, провел по лицу ладонью. Затем одним движением допил оставшийся чай и поднялся с пола.       — Один-ноль в вашу пользу, доктор Циглер. Обставили.       — Было нетрудно.       — Вот только не надо, — улыбнулся директор, отряхивая полы пиджака. — Я просто не успел подготовиться как следует. По изначальному плану чая не было вообще — это я должен был сам стоять на стене без опоры на землю, как будто вектор земного притяжения для меня изменился.       — Как вы это провернули? Нет, я в курсе, в современном мире возможно многое, но чтобы чай…       — Гравитон.       — Что?       — Гравитон, — повторил Генри Нолдрейт. — Я прилепил стабилизированную частицу гравитона к обратной стороне дна стаканчика, чтобы перекрыть силу земного притяжения. Отвечая на ваш следующий вопрос: Александра Зарянова. Отвечая на третий: да, мы с ней настолько большие друзья.       — И давно?       — Не то чтобы, — ответил директор, поднимая стаканчик повыше. — Может, пару месяцев. Мы подружились бы и раньше, если бы когда-то давно на званом обеде я додумался не предлагать ей борщ.       Ангела молчала, но Генри ответа и не ждал. Всё его внимание сосредоточилось на маленькой, не больше горошины, черной сфере, которую он достал откуда-то из-под стакана. Шарик потусторонней гравитационной силы едва заметно пульсировал, колебался; присмотревшись, Ангела заметила, что, пусть Генри Нолдрейт держит его в ладони, но кожи шарик не касается.       Директор зажал шарик указательным и большим пальцами, поднял на уровень глаз.       — Это самая слабая часть гравитонного импульса, который может сгенерировать пушка Александры и которую можно стабилизировать в нашей мастерской. Она понадобится мне сегодня для разговора с вами, но не сейчас. Сейчас я умолкаю. Ни к чему напоминать, что нам нужно соблюсти некоторые формальности, чтобы начать сеанс… как подобает.       — В таком случае, — Ангела кивнула, — предлагаю вам сесть.       И Генри уселся в кресло пациента.       Секунду они с Ангелой смотрели друг на друга так, будто вот-вот схватятся за пистолеты.       — Я, — звучно начал Генри, — директор Генри Нолдрейт, доверенное лицо Организации Объединенных Наций, обязуюсь на протяжении следующего сеанса провоцировать вас любым способом, какой только сочту нужным.       — Я, — отвечала Ангела, — доктор Ангела Циглер, начальник медицинской службы и разработок Overwatch, обязуюсь на протяжении следующего сеанса потерять к вам уважение в той мере, которую посчитаю приемлемой.       — Как пациент я самостоятельно выбираю тему для дискуссии…       — …как доктор я самостоятельно решаю, когда закончится сеанс…       — …но во имя плодотворного обсуждения, — торжественно закончил Генри Нолдрейт, — мы оба обязуемся соблюдать законы логики и вместе клянемся направить наш гнев на того, кто посмеет им противоречить. Формальности соблюдены. Да начнется сеанс!       И швырнул частицу гравитона в коробку с песком.       Хлопок. Пластик коробки треснул, вдавился, коробка закрутилась, а песок в ней завихрился маленьким смерчем и с шорохом разлетелся по всей палате. Выглянув из-за медицинского планшета, которым она только что закрыла лицо, Ангела пронзила Генри взглядом.       — Вы из ума выжили?       — Вопрос не ко мне, — парировал директор, сплевывая песок в сторону, — а к одному психопату, агенту «Когтя» с кодовым именем «Сигма», хотя докричаться до него вы точно не сумеете. По последним данным он скрывается где-то в африканском регионе и редко участвует в сражениях, но всякий раз, появляясь на поле боя, он постоянно бросает в наших оперативников вот такие гравитационные сферы.       — Не могли рассказать мне об этом словами?       — А демонстрация куда нагляднее, — осклабился Генри. — Стоит вам один раз увидеть, что делает с песком и коробкой самый малый гравитационный заряд, вы легко сможете представить, что куда более сильные гравитационные сферы Сигмы делают с людьми.       Молчание.       — Совершенно чудовищный способ убийства, — продолжил Генри, рассматривая смятую пластиковую коробку на столе. — Я видел покореженные тела, будто вдавленные сами в себя, и ни за что не покажу вам те фотографии, даже если вы попросите.       — Не попрошу.       — Правда? А я думал, вам как хирургу будет интересно.       — Я от души ненавижу эту тему разговора.       — А мы до разговора еще даже не дошли, — пожал плечами директор. — Это лишь присказка, аперитив, превью перед темой, что я сегодня выбрал для нас. Я готов озвучить ее. Сегодня, доктор Циглер, мы обсудим абстрактность науки с точки зрения морали и этики, и поможет нам в этом…       — …успокоительное?       — Екатерина Вольская.       Ангела взглянула на директора вопросом «чего?».       — Екатерина Вольская, — не теряясь, повторил Генри. — Вам знакома эта политическая сила?       — Насколько я помню, она директор в российском конструкторском бюро, производящем мехи для войны с омниками. Предполагаю, силы и влияния у нее достаточно, но с чего вдруг политическая?       — С того, что любая сила по достижении определенной отметки становится политической. Госпожа Вольская достигла этой отметки, когда давным-давно первая линейка ее мех смогла остановить омников под Волгоградом, и закрепила свой авторитет мехами нового поколения «Святогор», которые на текущий момент с успехом отбили Оренбург.       — И что в этой политической силе такого особенного, что вы решились потратить на нее целую дискуссию?       — А то, — Генри загадочно наклонился вперед, — что по какой-то странной причине один из наших агентов, вышеназванная Александра Зарянова, больше не хочет с ней работать.       Пауза.       — Александра служит России, — продолжал директор. — Даже сейчас, будучи агентом Overwatch, она всегда просит командира Моррисона отправлять ее именно в Россию, чтобы применить выдающиеся навыки на благо, как она говорит, ее Отечества. Нет, не подумайте, я не против, ведь у каждого из нас есть родина, которую мы будем защищать с особым пылом, и это прекрасно, но… почему вдруг Overwatch? Раньше Александра и так защищала Отечество в рядах своих сограждан. Еще при директоре Петрасе ее неоднократно приглашали занять место в наших рядах, но она всегда отказывалась, и только во втором созыве Overwatch решила присоединиться. Причем ее уже не приглашали! Призыв Уинстона не включал ее в рассылку, но тем не менее, сегодня она с нами. По своей воле. Почему? В чем причина такой резкой смены курса? И ее нового выражения лица — более… более вопросительного, задумчивого, словно она с затаенным сожалением вспоминает некий эпизод своего прошлого?       — А вам не кажется, что это ее личные мотивы — не ваше директорское дело?       — Не кажется, — мило улыбнулся Генри. — И остается только порадоваться, что я осознаю свой общественный долг и могу без смущения залезть рукой в самое грязное белье на свете. И больше всего меня смешит тот факт, что я сейчас буду размахивать этим бельем как флагом, а вы должны меня выслушать, поскольку тему для беседы на наших сеансах определяю единолично я. Едва ли вы станете нарушать свое слово.       — Но так же единолично я заканчиваю сеанс. Учитывайте это при наших расчетах…       — Александра Зарянова бисексуальна.       — Ч-что?       Генри улыбнулся шире.       — Ну, а теперь, когда вы охвачены любопытством достаточно сильно, чтобы забыть о своем праве прекратить сеанс в любую секунду, я смогу спокойно продолжить. Изволите выслушать?.. О да. Знал, что вы согласитесь. В таком случае устраивайтесь поудобнее — я не хочу начинать издалека, но с радостью это сделаю.       — Я не должна была этого слышать. Не должна. Это не моя тайна.       — Тайна — понятие относительное, — негромко сказал директор Нолдрейт. — И то, что в нее оказались посвящены именно вы, не причиняет Александре ровным счетом никакого вреда.       — Как раз-таки причиняет!..       — У нас другая тема разговора.       — Вы не можете без ее ведома!..       — У нас другая тема разговора, — с нажимом повторил директор Нолдрейт. — Неужели вы хотите отказать мне в моем исключительном праве ее определять? Может, вам напомнить о правилах ответственности за нарушение слова, на которые вы сами подписались?       — Я могу прекратить сеанс щелчком пальцев. Прямо сейчас.       — И уйти, так и не узнав мотивов Александры? Так и не дав своей сострадательной душе возможности пожалеть коллегу? Не смешите меня.       Короткий поединок воли. Наконец, Ангела процедила:       — Излагайте.       — Начнем с того, — директор довольно откинулся на спинку кресла, — что на текущий момент Екатерина Вольская — первая по значимости женщина в России. Ее иногда называют железной леди, что вполне заслуженно, ведь ее разработки полностью оправдали себя, защитив ее огромную страну от угрозы нескончаемого наступления роботов. Продолжим тем, что с момента своего блистательного дебюта конструкторское бюро Вольской не могло придумать новые прототипы в течение примерно десяти лет. А затем придумало. Россия вновь оказалась защищена, госпожа Вольская вновь оказалась на коне, только вот радости от этого не испытывала.       — Поясните.       — Презентацию первой модели «Святогора» крутили по всем российским федеральным каналам, и каждый из них считал своим долгом снять лицо госпожи Вольской крупным планом, так что я видел всё. Что-то тревожило госпожу Вольскую — поверьте мне, уж я-то хорошо знаком с этим чувством и прекрасно знаю, как оно отражается на лице. Что-то не давало госпоже Вольской сосредоточиться на успехе, причем отвлекало ее настолько, что для решения таинственной проблемы через некоторое время она пригласила к себе в кабинет Александру Зарянову. Прошу, не поджимайте губы, здесь никаких грязных подробностей не будет — она пригласила Александру совсем по другой причине, ведь проблема никак не касалась их романа. Екатерине срочно нужно было разыскать одного из агентов «Когтя», который угрожал ей, и только Александру госпожа Вольская могла открыто просить о помощи.       — Она согласилась?       — О, разумеется. Глубокие личные чувства попросту не оставляли ей выбора, так что она отправилась на свое личное секретное задание в одиночку, никому ничего не сказав. Далее я опущу ненужные подробности ее путешествия, но скажу лишь, что далеко за границей Александра-таки нашла того агента и смогла его разговорить, а затем — вернулась в Россию. Чтобы зайти в кабинет своей госпожи Вольской в последний раз. Александра не смогла примирить горящий внутри патриотизм с тем, что… ее железная леди, ее Екатерина Вольская, защитница России, оказалась способна на сотрудничество с врагом.       — …?       Директор подался вперед.       — Екатерина встречалась с омниками из числа радикалов. Тет-а-тет. Под покровом ночи. А через четыре месяца после встречи ее конструкторы внезапно поняли, каким образом можно модернизировать мехи, и, представьте себе, показали вполне работающий прототип. Если такого фактического ряда вам для вывода недостаточно, то я добавлю, что один из роботов-охранников на той встрече был взломан тем самым агентом «Когтя», который шантажировал Екатерину и за которым охотилась Зарянова. Робот и не чувствовал, что запись с объектива в его глазу пойдет совсем не в те руки, так что смотрел очень внимательно и не пропустил, как некий неустановленный омник-радикал передает в руки Екатерине Вольской новый образец энергетического сердечника, благодаря которому многие концепты проекта «Святогор» уже на следующий день могли бы стать реальностью.       — Откуда вы всё это знаете?       — Екатерина призналась. Не смогла выдержать молчаливого давления Александры, стоящей напротив в директорском кабинете. Сдалась ей. Видимо, надеялась встретить в родственной душе понимание, рассчитывала на поддержку, но ощутила лишь озноб и одиночество, когда Александра глухо отрезала, что братание с врагом равносильно предательству Родины. Вернее, Екатерина должна была это ощутить. Это было бы логично. А хотите знать, что было бы еще логичнее?       — Вы же всё равно скажете, даже если я отвечу «нет»…       — Согласие Александры Заряновой, — не обратив внимания, ответил Генри сам себе. — Или хотя бы ее готовность подумать над проблемой вместо слепого отрицания. Потому что подумать здесь есть над чем, в чем вам сейчас суждено убедиться лично.       Тон директора изменился так, что не осталось сомнений — грядет тот самый вопрос, ради которого он пришел сегодня в палату без номера. Наклонившись вперед еще сильнее, Генри пристально посмотрел на Ангелу Циглер.       — Можно ли считать злом некий научный результат, если он был открыт нашим врагом? Или нейтральной стороной, а, возможно, и союзником, но при массовых жертвах, посредством насилия или в ходе эксперимента, что полностью аморален? Должны ли мы сказать, что принятие или использование результата, полученного преступным путем, автоматически само считается преступлением? Давайте представим, что у нас есть некая гипотеза (например, что достаточно сильный заряд гравитона может сломать человеку грудную клетку), но мы не можем ее проверить, потому что прямой эксперимент очевидно станет бесчеловечным. Но вдруг мы узнаём, что наш враг уже провел такой эксперимент, что он обладает знанием — и получаем это знание от него, допустим, путем шпионажа или от одного из их ренегатов. Допустимо ли использовать знание, добытое преступником? Я бы мог привести вам пару ярких примеров такого знания, включающих омерзительного вивисектора Йозефа Менгеле, которого у меня язык не поворачивается назвать словом «врач», но на ум приходит гораздо более уместный пример, поскольку он знаком каждому из нас. Каждый день мы пользуемся шампунями, гелями, мазями, духами, косметикой — а сколько раз производители тайно испытывали всё это на животных, прежде чем поняли, что на этикетках надо написать предупреждения вроде «при попадании в глаза промыть большим количеством воды»? Без сомнения, мучения животных — порочный источник информации. Преступный. Мы должны порицать его, преследовать по закону, что и делаем во имя высших целей. Но должны ли мы во имя высших целей отказываться от результатов этих преступлений? От шампуня и косметики? От информации о количестве времени, за которое шампунь разъедает глаза живого существа, которая так удачно сама плывет к нам в руки? Эта информация уже есть. Она объективна. Злом или добром она станет в результате конкретного человеческого поступка, но сама информация ни добрая, ни злая. Так мы отвергнем ее, не пытаясь использовать ради доброго дела? Мы откажемся принимать новый образец энергетического сердечника из рук радикала, зная, что используем его как раз против таких радикалов? Мы не станем перелистывать записную книжку Сигмы с его секретными формулами гравитационных переменных, если вдруг нам повезет накрыть его лабораторию на одном из африканских рейдов? Мы не предпримем и попытки использовать всю эту информацию на благо человечества? Александра Зарянова решила эти вопросы для себя за секунду. Она не знакома с тактикой переговоров «double cross» и поэтому не видит во встрече с омниками и принятии их технологий ничего, кроме предательства Екатерины Вольской. Она слишком чиста идеалами, чтобы слушать плененного Сигму, даже если он вдруг начнет объяснять ей способы удерживать гравитацию под своим полным контролем. Она толкает вперед тележку с квадратным колесом, вспахивая им землю, а когда ты предлагаешь ей взять круглое, она только утирает лоб рукавом и перехватывает рукояти покрепче. Не знаю, как вы, доктор Циглер, но я склонен думать, что сие не есть правильно. На квадратных колесах тележка Overwatch далеко не уедет.       — Возможно, — опомнилась Ангела. — Но в любом случае дальше, чем вы думаете, и этого вполне может быть достаточно. Помимо Александры тележку толкаем мы все…       — Именно поэтому я здесь, — развел руками Генри Нолдрейт. — Именно поэтому я задаю вам совершенно конкретный вопрос. Как вы считаете, доктор Ангела Циглер, допустимо ли использовать научную разработку, которую мы не изобретали сами из-за норм морали, но которая стала нам известна от врага, на эти нормы наплевавшего? Вот мой вопрос. Я замираю в ожидании вашего слова, как в свое время замерла несокрушимая Екатерина Вольская, и очень надеюсь услышать ответ.       Столкнув в сознании несколько идей и взяв за основу ту, что не покрылась трещинами, Ангела собиралась ответить. Открыла рот.       А затем коммуникатор на запястье Ангелы громко запищал.       Взгляды доктора и пациента метнулись к нему, Ангела потянулась к экрану открыть сообщение, но Генри уже всё понял. Зажмурившись, он глухо простонал:       — Не-е-ет…       Сообщение открылось. Секунду не происходило ничего, но затем доктор Циглер ткнула в директора указательным пальцем и отчеканила:       — Сеанс завершен.       — Нет-нет! Я ведь…       — Сеанс завершен, — с нажимом ответила Ангела, в точности копируя манеру Генри. — Или вы хотите нарваться на меры ответственности за то, что нарушаете свое слово и мое право на завершение сеанса во всякое время? Хотите?       Директор Нолдрейт нехотя поднял ладони вверх.       — Ладно-ладно. Моё от меня не уйдет. Мы еще успеем договорить, особенно с учетом того, что эти идеи касаются вас гораздо больше, чем вы можете предполагать. Более не задерживаю. Если не секрет, кто вас?..       — А то вы не знаете.       — Видимо, срочное дело? — спросил Генри, глядя, как Ангела оглядывается в поисках телефона, а затем хлопком ладони по штанам находит его у себя в кармане.       — Не то слово. До встречи, директор Нолдрейт.       — До встречи, доктор Циглер. До скорой встречи в вашем медицинском…       Хотел ли Генри еще поупражняться в юморе или нет, он умолк. Возможно, потому что Ангела, вдруг замершая на выходе, впервые за весь сеанс смотрела на него несколько иначе.       — Вы должны понимать, — тихо начала она, — что это очень серьезно. То, что Александра Зарянова бисексуальна и в прошлом пережила негативный опыт — не тема для шуток или для разговоров с кем бы то ни было без ее разрешения, даже с вашим лечащим врачом. Причем безотносительно того, рассказала ли она вам об этом или вы догадались сами по косвенным признакам. Это ее личное дело. Законы этики обязывают вас молчать…       — Я понятия не имею, какой она ориентации, — перебил Генри.       — …и никому… что?       — Я всё наврал, — спокойно продолжил Генри Нолдрейт. — Нет, Александра действительно поругалась с Екатериной Вольской после ее личного секретного задания, и это повлияло на ее убеждения, но про ее сексуальные предпочтения, равно как и про их возможные отношения помимо товарищеских я ничего не знаю. Вообще. Конечно, судя по их поведению, такой поворот в их истории вполне возможен, и я могу представить себе соответствующий сюжет, как Екатерина и Александра встречаются где-нибудь украдкой… но доподлинно мне ничего не известно. И вряд ли будет известно, поскольку опускаться на такие глубины чужих ящиков с бельем я всё-таки не намерен.       — Так вы... вы умышленно выставили себя хуже, чем вы есть? Передо мной? Зачем?       — Чтобы сеанс не закончился еще раньше, — усмехнулся директор. — Едва ли что-то заставит вас дослушать меня, кроме жажды узнать, насколько же я темный и опасный. К тому же я ведь принял на себя обязанность провоцировать вас любыми способами, разве нет? По-моему, получилось весьма достойно. А лучшее в этом трюке то, что он сработает и на следующем сеансе — безотносительно того, знаете вы о моих намерениях или нет. Учитывайте это в наших расчетах.       — Какой же вы беспринципный и коварный тип.       Генри поднял брови и со сдержанным достоинством молвил:       — Я знаю, доктор…       Какую-то секунду они молчали.       А затем палата без номера услышала естественный, искренний смех двоих людей. Редко ему приходилось звучать здесь в такой компании, но сегодня он звучал — и заполнял палату на всем ее протяжении, от пола до потолка.              * * *              — Спасибо, что пришла так быстро.       — Пустяки.       — Отвлек от чего-то важного?       — Да не особенно…       — Вот и отлично, — пробормотал на бегу Джек Моррисон. — Потому что я в любом случае не собирался извиняться. Открывай.       Ладонь Ангелы легла на сенсорную панель, ввела код, и двери кабинета главы медицинской службы разъехались, позволяя доктору и командиру войти — практически влететь — внутрь. Наощупь Ангела включила свет. Повернувшись к шкафам, Джек сделал было шаг, но остановился.       — Который из них?       — Крайний левый, — откликнулась Ангела, огибая стол. — Большие кипы документов на открытой средней и нижней полке, скорее всего, на нижней. Ищи на корешках июль, с десятого по семнадцатое.       У шкафов зашуршало. Выбросив из головы образ гигантского хомяка в тактическом визоре, который молотит лапками по куче бумаги, Ангела стерла улыбку и открыла ящик в столе, нижний справа, затем средний.       Тихое металлическое звяканье подсказало, что Джек взялся за ручки закрытой нижней полки. Раздавшийся грохот — что он рывком распахнул дверцы, и все папки, втиснутые на полку как попало, вывалились на свободу прямо к нему под ноги.       — Проклятье, Ангела! У тебя же идеальный порядок на столе, во всем кабинете, откуда такая свалка в шкафу? Все папки выпали…       — Радуйся, что скелет не выпал.       — А что, был шанс?       — Нет, вчера перепрятала.       — Очень смешно, — проворчал Джек. Он наугад хватался за папки, высматривая даты. — Здесь ничего нет, одно старьё. Ты точно не хранишь стенограммы где-то еще? Ангела? Ангела!       Боковое зрение подсказало, что ее командир обернулся и смотрит на нее, но Ангела не торопилась с ответом. В ее руке развернулась небольшая бумажка — она только что достала ее из верхнего ящика справа и точно знала, что еще сегодня утром никаких записок в ящике не было.       «Рубиновый закат на небе твоем. Золотой рассвет на небе нашем.»       — На что это ты смотришь? — Джек поднялся.       — Попробуй поискать вон там, — доктор рассеянно ткнула пальцем куда-то за спину, складывая записку вчетверо. Села в кресло, подъехала к столу и без лишних слов потянулась к стакану с ручками.       Джек нахмурился, но ничего не сказал. Его шуршание где-то позади отвлекало, не давало сосредоточиться на правильных словах, так что Ангела дважды комкала испорченные листы и начинала заново. В третий раз ей повезло больше. Слова улыбались ей; она написала первую строчку и перешла ко второй, когда тишину кабинета вдруг прорезал командирский возглас.       — Есть!       Ангела повернулась: Джек держал на весу папку со стенограммами за период с десятого по семнадцатое июня и перечитывал в файле нечто, что его явно радовало.       — Джек, мы счастливы?       — М-м?       — Мы счастливы?       — Мы были бы счастливы, если бы Вдова сразу рассказала бы нам всё, - бросил Джек вполголоса. - Давно пора ударить по центральному штабу “Когтя”, а не разворовывать его склады, выдаваемые нам по одному...       — Командир, - Ангела интонацией выделила это слово, - мы ведь договорились. Не наседай на Вдову. Она расскажет тебе обо всём, что знает, как будет готова…       — Тогда сейчас мы счастливы лишь немного, - не смутившись, ответил Джек, возвращаясь к невидимому тексту. – Есть зацепка. Вдова действительно упоминала об этом адресе раньше, но вскользь, без всякой конкретики, обозначая его только как... вот, смотри... «недействующий склад». Возможно, так оно и было, но теперь, когда я вижу с нашего разведдрона колонну грузовиков без опознавательных знаков, что движется по вполне однозначному направлению, что-то подсказывает мне, что недействующий склад снова стал действующим. И мне просто до ужаса хочется посмотреть, что же везут эти грузовики… судя по логистическим схемам от наших аналитиков, это одно из двух, либо оружие, либо медицинское оборудование, но наверняка мы не знаем. А мне хочется. И капитану Амари тоже хочется. А поскольку долго сдерживать такие желания вредно для здоровья, уже сегодня мы с капитаном Амари вылетим на место и сами всё посмотрим. Через перекрестье прицела. С толпой оперативников.       Командир поднял запястье на уровень рта.       — Капитан Амари, приказы подтверждаю, координаты подтверждаю. Ворота номер три. Вылетаем немедленно.       — Я с вами, — сказала Ангела.       Опустив руку, Джек смотрел на нее.       — Но ты уже была сегодня на ночной операции.       — И? Разве у полевого медика есть ограничение по количеству вылетов в день?       — У полевого медика-то, может, и нет, — недоверчиво отозвался командир. — Но вот у медика, что получил ранения…       Он смотрел на ее локоть. Мозг Ангелы понял, почему он перевел взгляд и какими словами продолжит реплику, но момент для правильной реакции со стороны доктора уже ушел.       — Знаешь, я ведь был там, когда стена взорвалась, — продолжил командир. — Ты вскрикнула от боли, потому что один из осколков чуть не сломал тебе руку, и пусть я не врач, я хорошо знаю последствия такого удара. У тебя должен быть синяк. Здоровенный, кроваво-красный, такой, что я бы видел его даже через ткань твоей рубашки, но я его не вижу. Ты самоисцелилась?       — Джек, это мелочь…       — Какова концентрация?       — Джек…       — Концентрация. Сколько?       — Низкий уровень, — солгала доктор.       Джек приподнял брови.       — Врешь ведь всё, — протянул он. — Как пить дать врешь. И опять по благородной причине, да?       — Я полевой медик. Это моя работа.       — Врать?       — Сражаться, — качнула головой Ангела. — Я должна быть там, понимаешь? Слишком много людей уже погибло в ненужных боях, чтобы ваш агент поддержки и дальше отсиживался в штабе. А про концентрацию не беспокойся. Да, она уже среднего уровня, но ничего страшного. Просто пропущу следующий вылет, и всё.       — Обещаешь?       — Обещаю.       — Ворота номер три, — повторил Джек, поразмыслив полминуты. — Планолет номер восемь, готовность десять минут. Я пойду прямо сейчас и буду бежать на спринтерской скорости, так что если хочешь со мной, надевай крылья и старайся не отставать.       — Лучше я тебя догоню, — откликнулась Ангела. — Мне нужно кое-что дописать. Во сколько мы сегодня вернемся?       — Трудно сказать…       — Просто назови время.       — Полночь, — прикинул Джек. — Рассчитывай на полночь, не ошибешься. Мы раздавим колонну быстро и без шума и заберем весь груз подчистую.       — Уверен?       В серых глазах промелькнула молния.       — Полночь, — подтвердил командир. — Или я не Джек Моррисон.              * * *              Нетерпение.       Довольно необычное чувство. Неприятное.       Вдова не могла вспомнить, чувствовала ли она нечто подобное хоть когда-нибудь. Наверное, никогда; снайперское ремесло, вшитое в нее на уровень базовых поведенческих реакций, уже давно развило в ней прямо-таки змеиное хладнокровие. Вдова помнила, как на прошлых охотах ей доводилось лежать в одной позе по нескольку часов; она позволяла жертвам почувствовать себя в безопасности, обрести ложную надежду на жизнь и высунуть нос из бронированных лимузинов или обитых металлом дверей, после чего запускала в себе механизм, отработанный годами тренировок и тысячами пуль, попавших в яблочко. Фиолетовый палец сам собой находил спусковой крючок.       Выдох. Холодный, бесстрастный, контролируемый, он сменяется дыхательной паузой, и омытые кислородом мышцы ловят миг расслабления. И без того замедленное сердце уходит в минимум пульсации, и в вечности меж его ударами тело и винтовка замирают, объединяясь в сверхъестественной неподвижности, которая больше не дает цели хотя бы шанса спастись. Палец плавно тянет крючок на себя. Гремит выстрел.       Жертва падает наземь, а ее бесполезные охранники крутят головами.       Они всегда крутят головами. Всегда одно и то же дурацкое движение полного глупца, которому должно со всех ног бежать в укрытие, но в первые секунды они почему-то никуда не бегут и просто крутят головами, инстинктивно пытаясь увидеть стрелка. Но никого не видят. У них нет даже математической возможности увидеть стрелка, когда за дело берется Роковая Вдова…       Вдова тряхнула головой.       Она была не на крыше. Ее ладонь не обхватывала ласковым касанием рукоять знакомой винтовки. Никто не падал от ее пули в объятия смерти, и некому было высматривать ее в ночном небе. Она сидела в полном одиночестве на кушетке возле стены, а вокруг нее осуждающе молчал кабинет главы медицинской службы Overwatch.       Нависшие над ее головой часы показывали…       Вдова не знала, сколько они показывали. Вдова не тратила энергию тела на бессмысленный оборот головы, чтобы проверить время. Она бросила на часы один беглый взгляд, когда заходила в пустующий кабинет, и большего ей не надо — холодная вычислительная установка в ее голове с тех пор вела точный отсчет и знала, сколько минут и часов Вдова сидит без движения на больничной кушетке. Спросив себя, Вдова мигом ощутила ответ: она сидит на кушетке в одной позе вот уже три часа и двадцать семь минут.       По гибкому телу снайперши вдруг прошла волна гиперчувствительности. Вновь почувствовав в кулаке шершавый клочок бумаги, Вдова не удержалась. Медленно развернула его. Снова.        «Еще одна фраза завершена тобой, meine Liebe.       Еще одна награда найдет тебя, как только мы встретимся. В кабинете.В полночь.       Не могу дождаться.»       Слова в записке не изменились. Не то чтобы Вдова ждала, что они как-то поменяются, просто только это могло бы стать логичной причиной перечитать записку, которую Вдова уже прочла. Если слова остаются теми же, то с точки зрения логики перечитывать их нет смысла — записка была всего лишь носителем информации, и раз Вдова ее уже усвоила, то повторное прочтение записки станет всего лишь бессмысленной тратой ресурсов, как энергетических, так и темпоральных, а Вдова не станет тратить ресурсы зря. Ведь так? Ну разумеется. Ведь поэтому она и не смотрела на часы второй раз.       Но записка чем-то отличалась от часов. И, что с часами никогда не случалось, записка будто бы подталкивала Вдову прочитать ее еще раз. Вдова хотела прочитать ее еще один бессмысленный и нелогичный раз, будто бы значение записки не сводилось лишь к записанной на ней информации, будто бы в ней было что-то еще, что Вдове еще не открылось. Ощущая тайный смысл, Вдова не знала его, но знала одно — чем бы оно ни было, оно сокрыто во всех словах записки, и больше всего — в последних трех.       “Не могу дождаться.”       Эти слова привлекали ее внимание больше других. Но они же и слегка смущали. Слишком открытая формулировка. Слишком прямая. В них чересчур ярко светилась жажда близости, от которой Вдове вдруг захотелось нахмуриться, зажмуриться и отвернуться, лишь бы только избавиться от чувства неловкости и невольного стыда за чужое откровение, но в кабинете кроме нее никого не было, поэтому Вдова ограничилась тем, что просто смяла записку. Та скрылась в фиолетовом кулаке, сжатом сильнее необходимого, а Вдова пыталась думать о чем-то другом, отвлеченном и рационалистически-полезном. Но пыталась тщетно.       Интересный парадокс. Прочитав послание, она чувствовала укол смущения и сворачивала записку с глаз долой, но стоило ей это сделать, как она ловила себя на мысли, что было бы хорошо развернуть записку снова…       Вдова поджала губы.       Нет, это явно не к добру. Еще немного, и я застряну в поведенческом цикле “сверни-разверни”. Даже в моих мыслях это звучит странно… а миру вокруг и так хватает странностей, если уж на то пошло.       Она невесело усмехнулась: это уж точно. Окружающий мир всё чаще ощущается ею как-то неправильно, и если говорить серьезно, то вовсе не записка должна была стать поводом для глубоких размышлений. И сегодня, и вчера таким поводом оставалось только одно — чувство неправильности.       Вдова ощущала его. Стоило ей остановиться, заглушить мысли и прислушаться, она слышала звон неправильности происходящего. Он звучал не так громко и явно, как прошлой ночью, но всё же звучал. Каждая мысль о нем вновь возвращала Вдову к злокачественной тревоге, в которой не было и намека ни на что приятное, потому что уж это-то чувство Вдова знала как свою собственную винтовку.       Это чувство неправильности — не просто страх перед теоретической опасностью.       Это тревога о реальном враге.       Вдове уже случалось ощутить ее раньше. Однажды, когда Вдова залегала на удаленной снайперской позиции среди деревьев и камней, прикрывая по поручению “Когтя” эвакуацию оружейного комплекса в окрестностях Дорадо, ее посетило то же ощущение. Она чувствовала, как кто-то приближается. Она никого не видела, ничего не слышала, но стоило ей на секунду замереть, опустить винтовку, закрыть глаза и прислушаться к себе, как она тут же поняла — она больше не одна здесь, среди деревьев и камней. Сверхъестественное ощущение чужого присутствия заставило ее подняться, сбросить с себя маскировку и перейти к тактике “броска контратаки”, и потому, когда три омника Нуль-сектора вышли из-за деревьев и окружили ее маскировочное полотно, брошенное на землю, Вдова уже ушла на безопасную дистанцию и видела их в перекрестье своего прицела.       Прожили омники недолго.       А вот Вдова жива до сих пор. В ту ночь именно необъяснимая тревога спасла Вдове жизнь.       И, как считала снайперша вчера ночью, самое время обсудить эту тревогу еще с кем-нибудь разумным, кроме себя. С кем-то, кто достаточно хорош и компетентен, чтобы заметить врага там, где его не увидела сама Роковая Вдова… с кем-то, кто не должен умереть в этой войне, кто обязан выжить несмотря на все опасности, а потому должен узнать обо этих опасностях первый, раньше всех прочих.       Однако обсуждать было не с кем. Ангела ушла на боевой вылет, затем на еще один, и по прошествии суток Вдова успела успокоиться настолько, чтобы поставить свою идею под сомнение.       Поговорить с Ангелой о скрытом враге? А уверена ли Вдова в его наличии? Обычно Вдова не колебалась бы с ответом, потому что привыкла доверять своим инстинктам без сомнения, но сейчас… чувство неправильности говорило в ней как-то иначе. Сейчас, то есть уже по прошествии полных суток оно никак не могло пояснить Вдове, что именно ему не нравится в окружающем мире. Впервые за всё время ее охот, ее сражений со скрытыми врагами, что находили ее в темноте, Роковая Вдова до сих пор не увидела вокруг себя ни одного объективного признака, который указал бы на скрытого врага и дал бы чувству неправильности внутри нее реальную основу. Вчера и сегодня чувство неправильности пропустило этот этап, нарушило собственную логику, и Вдова к своему раздражению не понимала почему.       Возможно, потому что инстинкт Вдовы ошибается. Предает ее. Потому что ее навыки уже не те, что раньше, потому что она слабеет…       Вдова стиснула зубы. Дернула головой.       Нет, другим пока не нужно об этом знать. Лучше сначала перепроверить себя самой.       Вероятно, это и правильно. Стоит ли мутить воду зря, наводить панику по пустякам, всего из-за пары уколов тревоги? К тому же, если дело лишь в тревоге, то Ангела Циглер ведь и так избавит Вдову от этого темного чувства… Ее присутствие. Ее касания. То, как она заглядывает Вдове в глаза… Всякая тревога покидала Вдову, стоило ей разделить с Ангелой такой особенный взгляд, поэтому сегодня вечером и ночью они смогут обойтись и без разговоров. Как и обошлись в прошлый раз. Роковая Вдова забудет все новые печали и страхи, когда к ней вернется Ангела. Всего-то нужно дождаться ее со второго боевого вылета.       Дождаться…       Вдова не могла дождаться. Импульс нетерпения опять подпихнул ее в бок, но она взяла себя в руки. Волевым усилием успокоила сознание, задавила раздражающую и совершенно непрофессиональную жажду хоть немного подвигаться. Ей некуда спешить. Некуда бежать. Да и нет смысла бежать или спешить, думала Вдова, если желаемое чувство скоро найдет меня самостоятельно. Нет смысла уходить из кабинета, когда доктор Ангела Циглер уже в одном шаге от его двери. Она обещала прийти в полночь, а до полночи, думала Вдова, осталось ровно три минуты и сорок три секунды.       Сорок две.       Сорок одна.       Сорок… одна?..       * * *       Кабинет Ангелы Циглер встречал полночь в тишине и спокойствии.       Стрелки настенных часов ползли вперед, показывая всем желающим точное время. Точнее не бывает. И показывали они 23:54, то есть без шести минут полночь.       На кушетке под часами сидела высокая черноволосая девушка. Последние три часа она сидела практически неподвижно, с прямой спиной, подчас даже закрыв глаза, но сейчас она извернулась назад и смотрела прямо на часы. Смотрела с прищуром.       И вид у нее в точности такой, какой будет у человека, который только что был искренне уверен в своих подсчетах по времени, но вдруг ощутил неуверенность, перепроверил себя по часам и теперь зол на себя самого, потому что его расчет времени оказался неверным на целых две минуты. На две минуты с лишним.       Обычный человек не стал бы так злиться из-за подобной мелочи. Две минуты, пусть и с лишним — это вполне допустимая погрешность для любого, кто отмеряет время на глаз, то есть для любого нормального человека, поэтому любой нормальный человек остался бы спокоен. Но черноволосая девушка злилась.       Впрочем, кабинет этому не удивился. В конце концов, он был кабинетом главы медицинской службы и разработок Overwatch. Чему удивляться-то?       Нормальных здесь никогда и не было.              * * *              Послесловие:       Джек оказался прав. Планолеты действительно успели вернуться в штаб к полуночи.       А вот Ангела со временем ошиблась.       Осуждать ее за это? Не лучший вариант. Невозможно прийти на встречу вовремя, если планолет возвращает тебя с боевого вылета без сознания, а в твоем теле застряли три вражеские пули, одна из которых из-за турбулентной тряски до сих движется сквозь мягкие ткани и провоцирует внутреннее кровотечение. Нет, жизни Ангелы ничего не угрожало, больше ничего. Дрон-реаниматор и системы регенерации в костюме «Валькирия» непрерывно исцеляли ее весь полет обратно в штаб, а по прибытии уступили место команде хирургов, что с легкостью избавили тело своего начальника от всего лишнего металла.       Хирурги хорошо знали свое дело. Ангела недаром обучала их лично. Но какой бы ни была филигранной и быстрой их работа скальпелем, после операции Ангела всё так же оставалась без сознания, что никак нельзя изменить по суровым медицинским причинам, к которым отсутствие обеда или ужина, а затем и длительный изнуряющий бой не имеют никакого отношения. Потеря сознания — лишь малая часть платы за чудодейственный исцеляющий свет. Залечивая им собственные раны с превышением концентрации, будь готов долго и беспробудно спать.       Так долго, что на исходе ночи в кабинете главы медицинской службы уже никого не будет.       Так долго, что ночь сменится утром.       Так долго, что этим самым утром перед командирским столом Джека Моррисона выстроится высший офицерский состав, а сам командир, сидящий перед ними на своем командирском троне, будет говорить не самые приятные вещи.       — …приказа всего три, — говорил Джек Моррисон этим самым утром, — Приказ первый. Если полевой медик Ангела Циглер входит в вашу группу атаки, вы должны всеми средствами обеспечить ее безопасность. Приказ второй. Вы должны удерживать Ангелу от самоубийственных рывков, в частности, не позволять ей входить в помещения захватываемых объектов раньше вас. Приказ третий. Если Ангела хочет рискнуть собой и предлагает вам некий план, при котором она с высокой вероятностью попадет под пули раньше вас, вы должны сначала ответить «нет», а потом исполнить этот план без нее. Ясно?       Офицерам было ясно.       — Тогда выполнять.       Офицеры разошлись, нацепив маски недовольства. На месте осталась только капитан Амари. Среди всех офицеров высшего состава она единственная могла безошибочно читать глаза командира и видела, как он без слов просит ее пропустить всех к выходу, но не уходить. И она не ушла.       — Те приказы… — начал было командир.       — Не переживай, — сразу отозвалась капитан. — Всё сделаю в лучшем виде, больше она не пострадает. Считай приказы уже выполненными.       — Забудь о них.       — …?       — Забудь, — медленно и твердо повторил Джек. — Эти приказы для тебя отменяются. Лично для тебя. Вместо них я озвучу два других, персональных приказа, которые нужно хорошенько запомнить. Приказ номер один: если ты видишь, что Ангела меняется в лице и рвется в бой — не останавливай ее. Будь готова зарядить ее нано-стимулятором, чтобы она не погибла, но не останавливай. Приказ номер два: если тебя кто-нибудь спросит, ты ничего не знаешь о последних двух приказах. Для всех прочих агентов Overwatchты исполняешь первые три и защищаешь Ангелу по мере своих скромных сил. Ясно?       — Так точно.       В конце концов, капитан Амари слишком хорошо знала устав, чтобы сказать что-то другое. В ее сознании пронесся вопрос «что это было?», он же отразился у нее на лице, но пояснений не последовало. Глаза Джека Моррисона велели ей выйти. Всем своим видом командир подтвердил, что полностью серьезен, а затем подчеркнул окончание диалога поворотом своего кресла к окну. Он смотрел в окно; недоумевающая капитан Амари уже делала шаг за порог и не могла видеть его лицо, но, если бы видела, прочитала бы его мысли без слов и уже точно не удержалась бы от вопроса. Причем формулировка вопроса была бы гораздо более жесткой. Ведь Ане знакомо это выражение лица.       Именно с таким выражением лица Джек Моррисон обычно смотрел в окно, когда на него из ниоткуда падала большая удача.