Агент №13

      …красивое лицо француженки приобрело вроде бы даже заискивающее выражение, как если бы ей было действительно неудобно. В фарс верилось до тех пор, пока золотые глаза не признались в обратном.       — Доктор, я могу вас побеспокоить?       Золотые глаза смеялись — всесильно, всезнающе, аристократически сдержанно, не оставляя сомнения в том, что их обладательница прекрасно понимает правила игры, как и тот факт, что эти самые правила сегодня подчиняются ей целиком и полностью. Каждое движение Амели Лакруа этим вечером, когда она ступала в кабинет главы медицинской службы, когда якобы нерешительно подходила к столу Ангелы, говорило — в кабинете разворачивается великолепная таинственная пьеса, которую Амели пишет своей же рукой в угоду своим же королевским желаниям. С первым ее шагом по кабинету пьеса подчинила себе окружающую реальность. Пьеса невидимой рукой схватила взволнованную Ангелу Циглер под локоть и вытолкнула на сцену, в спешке забыв выдать ей текст.       — Доктор?..       К счастью, текст в таких случаях появлялся из ниоткуда сам собой.       — Удивительное совпадение, я как раз очень занята, — бесстрастно ответила Ангела, все так же сидя в кресле и окинув француженку, что переминалась с ноги на ногу по ту сторону стола, ничего не значащим взглядом. — И поскольку под «занята» понимается огромное количество важных дел, буду вынуждена вам отказать.       Заискивающее выражение лица Амели Лакруа уже можно было назвать умоляющим.       — Доктор, прошу вас. Помогите мне, и я… я буду очень благодарна вам.       — Очень? — Ангела оценивающе прищурилась. — Насколько очень?       — Пока не знаю, — нехотя призналась Амели, теребя край рубашки. — Но я что-нибудь придумаю, обязательно! Я… я наслышана, вы не заинтересованы в дорогих подарках или материальном вознаграждении, но…       — Откуда вы знаете?       — Я…       — Вас предупредил дежурный? Тот самый, которого вы только что подкупили этими возмутительными взятками, чтобы пройти ко мне вечером без записи?       Амели потупилась. Законы пьесы заставляли ее молчать.       — Невероятно, — бросила Ангела. Незримая сила подняла ее с кресла; доктор медленно обходила стол, ее глаза смотрели на Амели не отрываясь, а в голосе звучало нарастающее осуждение. — Феноменально. Невообразимо. Знаете, я не могу назвать вашу наглость другими словами. Вы подкупили моего дежурного, не потрудились оформить карту, ворвались ко мне в кабинет без приглашения, отвлекли меня, вы нарушили очередность приема пациентов и спровоцировали множественные нарушения регламента медицинского отделения со стороны его сотрудников!..       (Конечно, где-то там, за пределами театральной игры Амели наверняка выяснила, что у Ангелы нет действительно срочных дел на вечер, поэтому в реальном мире все нарушения регламента остались сугубо формальными, но Ангела не могла учитывать факты реальности. Их пьеса не видела факты реальности. Пьеса отводила Ангеле роль раздраженного доктора, несговорчивого и жесткого как старая подошва, и реагировать на происходящее такой доктор мог только одним способом.)       — Вы вообще представляете, каких трудов мне стоило согласовать с начальством этот чертов регламент?!       — Я… — опять запнулась Амели в прекрасном облике беспомощности, — пожалуйста…       — А дежурный вам не сообщил, что разжалобить меня не выйдет? Что я обычно сурово наказываю нарушителей порядка, не терплю неповиновения? — спросила Ангела подчеркнуто спокойным тоном, подступая ближе. — Следовало бы выяснить это прежде, чем вы вошли в мой кабинет.       Пьеса столкнула их, стерла грани личного пространства. Неведомым образом Ангеле удалось проигнорировать разницу в росте и посмотреть на «непрошенного визитера» сверху вниз, а золотые глаза только смеялись…       — Но ведь в-вы сами впустили меня, доктор…       Золотые глаза смеялись над Ангелой. Они точно знали, о, они знали, насколько раззадоривающим и соблазнительным было показное бессилие Амели Лакруа и что доктору Циглер всё труднее удерживать себя в рамках действия. Возможно, именно поэтому мудрая и милостивая госпожа Лакруа позволила Ангеле занять в текущей пьесе именно роль силы — роль, что допускала многие вольности в практически любой момент. Особенно с уклоном на властность.       Ангела обхватила пальцами подбородок Амели.       — Не смейте переводить на меня фокус обвинения. Я впустила вас, потому что не могу отказывать в помощи просителю, но разве это как-то отменяет вашу вину передо мной? Нет. Это как-то отменяет тот факт, что теперь вы обязаны мне? Нет. В сложный переплет вы попали, мой дорогой проситель… и лучше бы у вас была веская причина. Иначе переплет станет куда сложнее. Это я вам гарантирую.       Француженка отвела взгляд в сомнительной застенчивости.       — Ваше тело вздрогнуло, — с жестоким равнодушием отметила Ангела. — Вы дышите чаще, не смотрите мне в глаза. Вам правда нездоровится?       — В том-то и дело, — выдохнула француженка. — Иначе бы я не осмелилась…       — Говорите яснее.       — Меня мучают странные ощущения. Вот здесь тянет, вот здесь чувствую легкую боль, а вот сюда отдает, если позволите выразиться, щекочущим, даже вибрирующим теплом.       — Да вы что.       — Все так и есть. Уже минимум два дня.       — Интересно… — протянула Ангела, невольно отметив, с каким небрежным изяществом Амели расставляет ей приятные намеки: в последний раз они виделись как раз два дня назад. — Придется мне осмотреть вас… поближе. Так, спокойно. Не дергайтесь, я всего лишь расстегиваю рубашку.       — Но ведь это моя рубашка…       — Кто здесь доктор — вы или я?       — Но… разве вам позволено… вот т-так… м-меня?..       — Я главврач, мне можно. Где, вы сказали, болит? Здесь?       — Д-да, доктор… здесь побаливает…       — А вот здесь тянет, верно я поняла?       — О-о-оу…       — А в этом месте чувствуете щекочуще-вибрирующее тепло, да?       — …       — Больная, я не слышу, что вы там шепчете по-французски. Откройте глаза и помогите мне вам помочь. От касания ощущения проходят или нет?       — Я… не успела понять…       — Тогда я коснусь еще раз.       — О-о-оу…       — Я буду касаться столько раз, сколько потребуется.       — …       — По вашему судорожному вздоху могу заключить, что ощущения не проходят. Верно?       — Да, доктор… Вы полностью, вы просто абсолютно правы… только усиливаются…       — Хм. Очень интересный случай. Никогда такого не встречала. А если сделать вот так?       — М-м-м!..       — Кхм. Кхм! Это действительно редкое недомогание, чрезвычайно редкое.       — Что со мной?..       — У вас острая ласкательная недостаточность.       — Насколько… все серьезно, доктор?..       — Хорошо, что вы сразу обратились ко мне, — деловым тоном сказала Ангела, демонстративно сняв халат и бросив на стол. — Я о вас позабочусь. Ласкательная недостаточность отлично лечится курсом мануальной терапии… и ради вашего блага нам придется провести первый сеанс прямо сейчас.       — О Боже, да-а…       На этом текст Амели Лакруа в пьесе заканчивался. Теперь с ее стороны должны были звучать только подобия слов — нечленораздельные звуки, сдавленные восклицания, вздохи, неслышный шепот и даже стоны удивления, когда Ангела даст себе волю во всем, когда прижмет ладони француженки к столу и прикажет той не двигаться, когда заберет ее горячие губы нетерпеливым поцелуем…       Ангела дала себе волю во всем.       Поэтому и не заметила, что в пьесе вдруг появляется новая глубина. Не заметила, что проситель перед ней становится выше ростом, а его голос понижается еще сильнее, чем его понизили сила и страсть, пока этот новый голос не прошептал ей на ухо:       — Тебе нравится?       Ангела заметила.       Секунда шока — и доктор Циглер отпрянула назад, ее спина ударилась о стену кабинета, руки поднялись выше и сжались в кулаки в бездумной попытке защититься, но проситель, кажется, плевать на это хотел.       — Мойра, — выдохнула Ангела.       — Я нуждаюсь в вашем лечении, доктор, — торжествующе молвила Мойра О’Доран. Она позволила расстегнутой рубашке соскользнуть с плеч и легко повела ими, словно танцуя. — Прошу, не оставьте меня без помощи! Я, ваш смиренный проситель…       сон       — …буду вам очень благодарна…       всего лишь сон       — …буду вам ОЧЕНЬ БЛАГОДАРНА!..       Лампа над головой лопнула, посыпались искры, темная фигура Мойры изломалась в пространстве, сверкнула разноцветными глазами и бросилась вперед, ее когтистая рука уже сомкнулась на левом запястье Ангелы…       …но «Ангела» уже уловила истину. Вокруг нее только сон, а она сама — лишь нематериальная персонификация разумной части Ангелы Циглер, спящей где-то в ином мире, и под таким углом зрения выход из кошмара стал более чем очевидным. Запрокинув воображаемую голову к воображаемому потолку кабинета, «Ангела» представила, как стены вокруг нее рушатся.       Потолок устремился ей навстречу…              * * *              …и ее тело содрогнулось. Она приподнялась над кроватью рывком утопающего, распахнув невидящие глаза, раскрыв рот, а через секунду нервной тряски тяжело упала обратно, на сбившуюся простынь.       Стены были на месте. Потолок не двигался. Он был обычного белого цвета нейтральной яркости, какими были все потолки в личных покоях агентов Overwatch, и совершенно точно не собирался падать никому на голову. На фоне белого потолка проступало нечеткое темное пятно; доктор дважды моргнула, и пятно проявилось — стало лицом красивой черноволосой женщины, что склонилась над кроватью и без каких-либо эмоций всматривалась в Ангелу.       Ангела неслышно вздохнула.       Не так она хотела начать это утро, но ладно. Срывая стоп-краны в подсознании для аварийного прекращения сна, будь готов привлекать нежелательное внимание.       Вдова приподняла бровь.       — Порядок, — хрипло ответила доктор Циглер. Она уже почти отдышалась. — Не стоит… беспокоиться. Просто плохой сон, но он уже закончился…       Золотые глаза просканировали ее с головы до пят. Затем еще раз. По-видимому, Вдова не обнаружила иных поводов поволноваться и выразить новый вопрос, потому что молча закончила анализ и вышла из спальни. Проводив взглядом ее удаляющуюся спину, Ангела уронила голову на смятую подушку и снова вздохнула. На этот раз громче.       Не так она хотела начать это утро…       А мы ожидали чего-то другого? — риторически спросил внутренний голос. – Мне не хочется это говорить, но результат закономерен. Готовься быть особенно деликатной сегодня… чтобы это самое «сегодня» не рвануло еще сильнее.       За окном начиналась суббота.       Календаря перед глазами не было, но то было двадцать девятое августа две тысячи семьдесят шестого года.       Операция «а давайте устроим налет на грузовики и узнаем, что там внутри» была в четверг двадцать седьмого. В четверг, то есть два дня назад Overwatch одержал очередную победу, успешно разгромил колонну грузовиков «Когтя», к чему приложила руку и Ангела Циглер, но, к несчастью, судьба взяла кровавую плату — когда бойцы «Когтя» бросились в самоубийственную контратаку, Ангеле не повезло получить несколько серьезных ран, причем таких, что по возвращении в штаб она отправилась с борта планолета сразу в лазарет. К полуночи четверга, в тот самый момент, когда Вдова ждала ее в кабинете, Ангела лежала на больничной кровати– полностью здоровая, с залеченными ранами и без чужих пуль в организме, только без сознания. Она физически не могла оставаться в сознании той ночью, пока ее тело переживало так называемую регенеративную кому.       Никто не мог бы остаться в сознании. Внутреннему голосу даже не нужно было повторять, что результат закономерен, ведь Ангела и так знала регенеративную кому как свои пять пальцев. Еще бы! Именно доктор Циглер в свое время ввела в использование Overwatch технику исцеляющего света и потому первая узнала о ее малоприятном, хотя и допустимом побочном эффекте. В разговорах с коллегами-врачами и на инструктажах в родном медицинском отсеке Ангела привыкла объяснять его сложными предложениями, в которые включались такие слова как «угнетение», «симпатическая нервная система» и «мелатонин», но для простых смертных по небрежной просьбе Джека Моррисона, который однажды ни черта не понял, находила и более понятные формулировки. В том числе и образные сравнения.       Исцеляющий свет оседает в организме так, как дым оседает в легких курильщика. Он выветривается из тела полностью только на восьмой день после исцеления, а если исцеление регулярно повторяется — будет накапливаться, благодаря чему организм начнет ощущать возрастающее желание спать. Фактически человек будет терять свою бодрость тем сильнее, чем больше ранений ему снимут светом за последние восемь дней.       Как правило, именно в этом месте Ангелу просили обрисовать практический пример для «ну знаешь, большей наглядности». Что ж, к сожалению или к счастью, но ей, полевому медику в костюме «Валькирия», для этого даже не приходилось напрягать свое воображение. Наглядных примеров было полным-полно в ее собственной жизни.       В четверг утром она сняла себе обширный синяк на локте. Если бы это было ее единственным исцелением за последние восемь дней — сонливости бы не чувствовалось вообще. Синяки, царапины и другие косметические повреждения обычно проходили максимум за десять-пятнадцать секунд света, и потому целительная концентрация в таком случае осталась бы низкой, в пределах двух часов светового воздействия. На сленге медиков из Overwatch — «в двух часах света».       Для средней концентрации нужно превысить два часа света за восемь дней. Самый простой способ — зазеваться на боевом вылете и получить какое-нибудь сложное и опасное ранение вроде повреждения грудной клетки или перебитой артерии, что потребует вмешательства дрона-реаниматора, а в отдельных случаях и хирурга с последующим восстановлением в медицинском модуле. Другой способ чуть посложнее — вместо одного опасного ранения можно получить многочисленные повреждения поменьше, скажем, поверхностные ушибы и мелкие переломы от падения с обрыва. Или от серьезной драки. Или от серьезной драки после предварительного падения с обрыва. Вариантов масса, и оперативники Overwatch умудрялись находить уникальные комбинации ранений, включая сломанные мизинцы на ногах от удара об уголок тумбочки, так что не стоит удивляться тому, что средняя целительная концентрация встречалась в рядах миротворцев достаточно часто.       И в этот четверг доктор Циглер не стала исключением. До синяка Ангела уже исцелила себе три пулевых ранения в плечо (получила на одной миссии в понедельник), рассечение брови от удара прикладом (из той же миссии), а еще сломанную лодыжку от неудачного приземления под очередью из пулемета (отличная тогда вышла миссия). После всего этого веселья в понедельник концентрация стала средней, ведь в теле доктора уже накопилось больше двух часов света. Три часа и тридцать одна минута, если точнее. Одни только пули в плечо дорогого стоили — сначала костюм «Валькирия» залечил пулевые раны прямо в бою, чтобы избавить хозяйку от потери крови, а затем по прилете доктору пришлось вновь разрезать собственную кожу, извлекать сами пули и исцеляться второй раз. Именно поэтому в понедельник и вторник Ангела сполна ощутила эффекты средней целительной концентрации: к вечеру обоих дней на нее накатывала столь мощная усталость, что доктор готова была прилечь где угодно, пусть даже на плитке коридорного пола — холодного, местами пыльного, во всех отношениях неудобного, и плевать, как на это отреагируют окружающие. В среду концентрация немного снизилась, и Ангеле стало чуть легче. Вечером ее уже не тянуло лечь прямо на пол, хотя сон за столом в своем кабинете с пачкой документов вместо подушки всё еще продолжал казаться довольно неплохой идеей.       Но за столом Ангела больше не спала. При средней концентрации света организм оставался в сознании и сохранял способности к высшей мыслительной деятельности, так что Ангела могла переборот усталость, взять себя в руки и дойти до кровати. Благо, в жизни доктора Циглер вот уже два месяца как появились приятные стимулы дойти до кровати, так что даже среднюю концентрацию в понедельник, вторник и среду Ангела перенесла со спокойной душой. Но и без таких стимулов она бы всё равно сильно не тревожилась. После стольких лет сражений в своем боевом костюме, после стольких вылетов и миссий на подпитке непрерывного исцеления от «Валькирии» в бою Ангела…       …как бы это сказать помягче…       …немного привыкла.       Расслабилась.       Она перестала считать превышение концентрации большой проблемой. В четверг днем, глядя на Джека Моррисона у себя в кабинете и напрашиваясь на еще один боевой вылет, Ангела не видела большой проблемы в том, что возможные новые ранения поднимут ей концентрацию еще выше. Что там еще будет, пара царапин? Новая ссадина? Не беда. Чувство усталости лишь чуть-чуть усилится под вечер, думала Ангела, и я справлюсь с ним, как справлялась и раньше. А когда внутренний голос мягко напомнил, что ранения могут внезапно оказаться куда тяжелее, доктор Циглер отмахнулась от предчувствий мыслью «таких ранений не будет».       Жаль, что в итоге именно они и были.       И был дрон-реаниматор с его мощным зарядом исцеления по грудной клетке.       И был костюм «Валькирии», лечащий Ангелу вместе с дроном на пару.       И был стационарный модуль в медотсеке Overwatch, который омывал тело доктора Циглер исцеляющим мерцанием все время, пока хирурги доставали из ее груди пули.       К тому моменту Ангела уже была без сознания и не могла соответствующе выругаться, как и назидательно напомнить себе, что высокая целительная концентрация начинается с четырех часов света и делает сонливость попросту неконтролируемой. Стоило только выключить свет после сессии исцеления, как исцеляемый моментально впадал в регенеративную кому: засыпал беспробудным сном минимум на час, а максимум… что ж, максимальный предел регенеративной комы не существовал. Длительность сна зависела только от длительности лечения, правда, в геометрической прогрессии. Любая дополнительная секунда исцеления сверх четырех часов добавляла времени сна больше, чем предыдущая.       Вот почему в четверг в полночь, когда свет в теле Ангелы добрался до отметки в семь часов и двадцать минут, регенеративная кома вырубила недальновидного доктора на двадцать три часа подряд. На всю пятницу двадцать восьмого августа.       И вот почему сегодня за окном начиналась суббота.       Ну ладно, — утешающе пробормотал голос разума. — Взглянем на это с хорошей стороны. За сутки регенеративного отдыха и минувшую ночь мы хотя бы замечательно выспались. Силы понадобятся нам, когда мы потянемся, посмотрим вправо, а потом начнем новый день так, чтобы отработать и пропущенный старый.       Прикрыв глаза, Ангела потянулась.       Медленно приподнялась. Посмотрела на прикроватную тумбочку с правой стороны.       На гладкой белой поверхности лежал один-единственный предмет — слегка помятый клочок бумаги.       Встав с левой стороны, Ангела обошла кровать, на ходу поправив одеяло, и взяла бумажку в ладонь — аккуратно, словно поднимая упавший с букета лепесток розы, стараясь не смазать пальцами чернила. Двинулась было на выход, но перед самой дверью замерла. Мельком оглядела себя, легко пригладила ночную рубашку.       И только потом шагнула из спальни.              * * *              Гостиная встретила ее яркостью горящего утра.       Личные покои командующего состава располагались на третьем этаже в западном крыле штаба, но с восточной стороны, окнами во внутренний двор, так что наблюдать рассвет из них всегда было проще простого. Через широкое окно на правой стороне гостиную равномерно освещало солнце, позволяя увидеть уютный диван на двоих, стоящий прямо под окном, а чуть подальше — книжный шкаф под потолок, забитый художественной литературой и теми научными журналами, в которых Ангела еще не разочаровалась. Возле шкафа примостился небольшой круглый столик для неторопливого чтения или работы за ноутбуком, окруженный двумя стульями. Сразу за ним, у стены напротив спальни стоял еще один книжный шкаф, в котором покоилась литература потяжелее — из любой точки гостиной можно было заметить, что шкаф заставлен толстенными медицинскими справочниками так, что некоторые верхние полки даже немного прогнулись. Слева от шкафа виднелась дверь к маленькой кухне и ванной комнате, а в стене по левую сторону гостиной гладко обозначался проход в прихожую. Свободного места в гостиной оставалось ровно столько, чтобы два человека могли пройти по ней в противоположные концы и не зацепить друг друга локтями.       В самом центре этого свободного пространства сидела Роковая Вдова.       Она сидела на чуть прохладных панелях пола гостиной, сидела спиной к Ангеле, сложив ноги в позе полулотоса и опустив руки на колени. Из одежды ее прикрывали лишь белая майка без рукавов и белые же штаны, которые она без спросу взяла из запасов доктора Циглер, пошарив по ее гардеробу пару месяцев назад. Плечи Роковой Вдовы медленно поднимались и опускались; Ангела не видела ее лица, но знала — снайперша прикрыла веки и только дышит, стараясь поймать медитативное расслабление и прочувствовать его как можно полнее.       Догадаться было нетрудно: это ведь доктор Циглер посоветовала Вдове медитацию, когда они впервые вдвоем зашли в личные покои Ангелы как доктор и пациент. Ангела не считала себя экспертом в медитативных практиках, поскольку до Overwatch обдумывала их только поверхностно — ее ученое сознание инстинктивно отказывалось размышлять об эзотерических теориях всерьез, правда, скептицизм Ангелы тут же испарился, стоило ей вступить в Overwatch, побеседовать с Текхартой Дзенъяттой во время одного из его редких гостевых визитов в штаб и провести пару часов в комнате отдыха за отдельным столиком с Гэндзи Шимадой, который как-то раз пригласил Ангелу на чай. За сомнительной эзотерической практикой внезапно нашлось интересное ментальное упражнение, что подойдет любому существу, способному осознать себя; когда-то давно Ангела даже испытала его сама в порядке научного эксперимента, так что в нужный момент не раздумывая предложила его и Вдове. Вдова же, однако, с экспериментами не торопилась. Выслушав Ангелу, снайперша только приподняла бровь, так что со временем предложение забылось, пока примерно две недели назад Ангела не проснулась утром и не обнаружила, что ее пациент медитирует в гостиной.       Тогда, как и сегодня, Роковая Вдова успокаивала свой ум ровным дыханием, сидя в неудобной позе посреди комнаты. Тогда она впервые попробовала изучить себя медитацией сразу же после своего личного разговора с Текхартой Дзенъяттой… видимо, прислушавшись к нему больше, чем к Ангеле.       Ангела моргнула. Нашла в себе огонек ревности и быстро затушила его.       И вдруг к ней пришло понимание, что Роковая Вдова, которая всегда вставала к семи утра, этим утром могла медитировать уже больше часа. Скорее всего, она сидела в гостиной и до того, как услышала странный шум из спальни, и просто на минуту вскочила проверить состояние Ангелы, после чего вернулась к прерванной медитации. Она вернулась к занятию, на которое упорно тратила свое время и которое наверняка считала важным, только сперва удостоверившись, что ее Ангеле ничего не угрожает…       Ангела слабо улыбнулась.       Огонек этого чувства тушить точно не следовало. Доктор Циглер представила, как протягивает в нему руки, скрывает ладонями, а огонек горит тепло и ровно, как пламя свечи… пока внезапная тревожная мысль не задула его ледяным ветром, а в руках доктора не осталось ничего.       Сквозь кошмар ты могла выкрикнуть что-нибудь компрометирующее, — подсказывала мысль. — Например, какое-нибудь имя, которое нам не хочется произносить даже мысленно. Думаю, мне не нужно напоминать, что, когда Амели сквозь сон вспоминала Жерара, первой твоей реакцией всегда была боль, даже если потом выяснялось, что сны Амели значили лишь ее чувство вины перед ним, а не остаток подавленных желаний. Как думаешь, какой будет первая реакция Вдовы с учетом того, что она не знает вашей с Мойрой предыстории? С учетом ее психического типа? Ты натура мягкая и реагировала болью, а Вдова натура агрессивная и потому…       Вдова будет злиться.       А если добавить сюда тот факт, что ты не пришла в четверг в полночь в свой кабинет, как обещала ей в записке…       Вдова будет в ярости.       Теперь Ангела рассматривала ее спину куда пристальнее.       Она надеялась зацепиться за малейший признак скрытых эмоций, но с опасливой надеждой осознавала, что не видит ничего подобного. Спина снайперши оставалась такой же неподвижно прямой, как и в прежние медитативные сессии, она дышала равномерно и спокойно, белая футболка плотно охватывала ее торс, выставляя на всеобщее обозрение стройность тренированного тела, и какая-то часть разума Ангелы с многозначительной улыбкой отметила, что это, кстати, чертовски привлекательное зрелище…       Вдова вдруг повернула голову. Чуть-чуть.       Недостаточно, чтобы назвать это явным знаком внимания к стоящей позади Ангеле, но всё же по направлению к ней.       — Чувствую твой взгляд.       В ее тихом низком голосе не слышалось ни холодной ярости, ни опаляющего гнева. Впрочем, Ангела не ощущала особой уверенности в этом, поскольку никогда не могла распознать эмоции Вдовы до конца — ее подопечная уж слишком хорошо контролировала себя. Этим утром в спальне она не сказала Ангеле ни слова, что на невербальном языке должно означать «ты передо мной виновата», но сейчас гнева не было, и как это вообще, verdammt, прикажете понимать…       Ангела тряхнула головой.       Нет смысла размышлять попусту, когда на лучший способ взаимодействия с Роковой Вдовой это всё равно никак не повлияет. Доктор Циглер и так знает, что делать. Ей даже не нужно слушать улыбающиеся части своего разума и тонуть в предлагаемой ими нежности, чтобы вспомнить следующий пункт ее обязательной утренней программы.       Ангела шагнула вперед.       Легким скользящим шагом, с вкрадчивым шорохом босых ног по полу, доктор Циглер подошла к Роковой Вдове со спины, согреваемая лучами утреннего солнца через окно справа. Представив, как лучи проникают к ней под кожу и наполняют тело светом, который никогда не грозил регенеративной комой, Ангела медленно опустилась на колени сзади снайперши.       Села себе на пятки.       Как кошка, что устраивается поудобнее, подобралась ближе к Вдове. Пропустила ее иссиня-черные волосы сквозь пальцы. Бережно переложила их через плечо вперед, пригладив их ладонью и как бы ненароком коснувшись шеи Вдовы, ее ключицы и верха груди. А после Ангела подалась к ней — и очень медленно прижалась к ее спине. Всем телом.       Время замедлило бег.       Время всегда замедлялось, когда они сидели вместе вот так, когда Ангела догадывалась присоединиться к медитации Вдовы и развить ее таким прикосновением — волнующим, глубоко интимным касанием, вызывающим у Ангелы мимолетную улыбку… смущения? Да, поняла Ангела. Смущения. Потому что в обществе, да даже в женатых парах не принято так явно выражать свою нежность к кому-либо, во всяком случае, принято отнюдь не всегда. Люди прячут искреннее чувство за коротким «рад встрече», люди скрывают «я уже скучаю по тебе» в простецком «ну давай, еще увидимся», люди отказываются признаваться в любви снова и снова, потому что «ну я же тогда сказал, пока ничего не изменилось». Реальные человеческие эмоции замазываются выцветающими, скучными фразами, и люди защищаются ими от чувства неловкости, подсознательно боясь открыться друг другу, и лишь немногим из них повезло узнать, что оно того стоит. Что спустя мгновение смущающее чувство оставит их и больше не потревожит, а наградой за смелость станет счастье большее, чем можно было представить. Только поддерживай близость, пока улыбка смущения на твоих устах не погаснет.       Улыбка смущения на устах Ангелы погасла. Ее губы приоткрылись. Бездумно ткнувшись носом в фиолетовую шею перед собой, она неторопливо выдохнула через рот, обдавая ее теплом. Ангела держала руки на своих коленях, не прикасаясь к Вдове, чтобы от недостатка контакта присутствие снайперши рядом ощущалось только острее — и оно ощущалось острее, ощущалось сквозь тонкую ткань ночной рубашки, сквозь майку Вдовы, а больше между ними не было преград, не было ни одной.       Наслаждаясь каждой секундой, Ангела сомкнула губы и прижалась ими к основанию шеи Роковой Вдовы. Замерла. Зная, что Вдова чувствует и отслеживает каждое ее движение, привнесла свои ладони на ее бедра, мягко сжала.       Снайперша приподняла голову, откидываясь к Ангеле навстречу. Ее ладони фиолетового оттенка сдвинулись по ткани штанов ближе к ладоням Ангелы, чтобы соприкоснуться с ними пальцами.       Какое-то время они просто слушали дыхание друг друга.       — А что чувствуешь сейчас? — повинуясь настроению, спросила доктор.       — Тепло. И тебя.       — Я люблю тебя, — вырвалось у Ангелы. — Прошу, не отвечай, мне просто нужно было это сказать. Ответ я могу услышать и позднее, да и хотела бы позднее. Мне не хочется смешивать в тебе разные эмоциональные состояния и провоцировать ответную фразу, когда ты зла на меня.       Вдова чуть шевельнулась.       — Значит, — проговорила она спустя полминуты, — ты распознала, что я злюсь на тебя.       — Вообще-то было нетрудно.       — Как?       — Во-первых, ты не сказала мне ни слова в спальне, когда я проснулась…       — Это не показатель. Я немногословна.       — …а во-вторых, у меня в голове до сих пор крутятся навязчивые мысли о твоих негативных эмоциях и о том, какие именно чувства ты скрываешь в своем молчании, а дыма без огня, как ты знаешь, не бывает.       — Домыслы.       — Интуиция, — парировала Ангела. — Она меня неоднократно спасала в разговорах с тобой, с Джеком, с Генри, да и вообще — на удивление много раз. Я не верю ей без оглядки, но прислушаться, пожалуй, стоит.       — До-мы-слы.       — Ну, а в-третьих, у тебя есть повод. А теперь скажи, что это не так.       Молчание. Где-то за окном беззаботно чирикнула птичка. Вдова ничего не говорила, что можно было принять за стопроцентное согласие, но и Ангела не продолжала. Нечего извиняться сразу, когда у тебя есть как минимум два повода, и ты не знаешь, о каком из них пойдет речь. Причем вполне вероятно, что никаких выкриков сквозь сон не было, и у Вдовы нет причин ревновать Ангелу к внезапно приснившейся ей Мойре О’Доран, так что…       — Ну и о каком же поводе идет речь?       В голосе Вдовы пролегла тень. Ангела выругалась про себя.       Этим простым вопросом Вдова подвела разговор к перекрестку, дороги от которого идут в кардинально разных направлениях в зависимости от того, как много она знает. Если Ангела не называла сквозь сон никаких нежелательных имен, то у Вдовы есть только один повод для злости — нарушенное обещание. В таком случае ее вопрос — риторический; так суровый родитель будет спрашивать «ну и кто это сделал?», хотя уже точно знает, кто и в чем виноват. Обычный вопрос перестает быть средством поиска информации, но становится трамплином для злости обиженной стороны, он — предвестник гневной тирады, которая только-только набирает вес. В таком варианте реальности нужно говорить о нарушенном обещании и ни в коем случае не упоминать свой кошмар.       А вот если Вдова действительно услышала в метаниях Ангелы имя Мойры, то поводов уже два, и вопросом Вдова может проверять, в чем именно Ангела предположительно готова покаяться. В этом случае лучше как можно скорее прояснить ей, что Мойра снилась Ангеле не в эротическом контексте, пока Вдова с присущей ей подозрительностью не придумала чего лишнего и не расценила молчание Ангелы о своем кошмаре как желание скрыть фантазии о прошлом от своего настоящего…       Верно, она подозревает всё и всегда, это факт, — отметил разум Ангелы. — И поэтому у нас есть и третий вариант.Вдова может злиться на тебя за нарушенное обещание, но на всякий случай проверяет, нет ли у тебя за душой еще чего-нибудь. Просто проверяет. При таком раскладе ты не имеешь права говорить о Мойре, если не хочешь причинить ей боль и заставить полдня сгорать от невольной ревности.       Ангеле хотелось расхохотаться. Три линии рассуждения вели к двум взаимоисключающим моделям поведения, выбрать одну допустимо только исходя из осведомленности Вдовы, но о ней Ангеле ничего не известно. Вдова уточнить не пожелала, а спрашивать ее прямо нельзя. Может, схитрить? Вряд ли. Вдова — не обычный человек. С обычным человеком Ангела могла бы свалять дурака, с деланным недоумением ответить «а поводов что, больше одного?» и перебросить обязанность конкретизации на собеседника, только с Вдовой такое не сработает. Она почует фальшь и тут же поймет, что Ангела что-то от нее скрывает, и если про сон с Мойрой Вдова до сей поры не догадывалась, то начнет расспрашивать и почти наверняка узнает…       Желание расхохотаться стало сильнее.       Время на обдумывание заканчивается, — предупредил внутренний голос. — Молчание затянулось, это равносильно признанию, что поводов несколько. Нужно отвечать, сейчас!       Была не была.       — Двинь левой рукой, — шепнула Ангела. — Ближе ко мне. Накрой мою ладонь так, словно пытаешься меня защитить, и получишь ответ на свой вопрос.       (Строго говоря, формулировка «словно пытаешься меня защитить» в таком разговоре совсем необязательна, но Ангела просто не могла удержаться, не могла не добавлять маленькие приятности в почти каждую реплику в разговоре с Роковой Вдовой. Как бы между делом раскрашивать диалог мимолетными намеками об их душевной связи — о, как же это сильно напоминало ей их прежние отношения с Амели Лакруа…)       Ангела почувствовала легкое касание. Прохладная ладонь осторожно накрыла ее собственную и вдруг наткнулась на клочок бумаги, до сих пор зажатый между пальцами доктора Циглер. Бумажку потянули на волю — и Ангела расслабила пальцы, позволив ей выскользнуть.       Шорох подсказал, что Вдова развернула записку одной рукой. Легкое движение мышц ее спины, которое Ангела ощутила прижатой грудью — что Вдова подняла записку к глазам.       — «Еще одна награда найдет тебя, как только мы встретимся. В кабинете. В полночь», — прочитала снайперша. — Я поняла. Ты нашла эту записку скомканной в углу своего кабинета, когда я тебя не дождалась, и сделала безошибочный вывод, что я злюсь на тебя. Принимается. Ну и зачем мне сейчас эта бумажка с пропущенными сроками?       — Затем, что награда должна найти своего героя, — просто ответила Ангела. — У меня не вышло наградить героя в четверг, но сегодня я здесь, я обнимаю его со спины, и нам с ним никто не мешает. Вот почему я предлагаю пересмотреть условия в записке и провести награждение сейчас. И если герой думает горделиво ответить мне, что он в этом не заинтересован, то пусть знает — я ему ни за что не поверю.       — И почему же?       — Потому что в противном случае он уже уничтожил бы записку. Но сегодня записка лежала на его прикроватной тумбочке.       Вдова молчала.       — Да, прошлой ночью, когда я очнулась от регенеративной комы и пришла в кабинет, — говорила доктор Циглер в шею Вдовы, — записка и правда лежала на полу. Под больничной кушеткой, скомканная. Я даже могу представить себе, как в позапрошлую ночь герой ждет меня в кабинете, понемногу теряя терпение, не видит меня к оговоренному времени, тратит впустую несколько часов и в конце концов раздраженно отбрасывает бумажку прочь. Скажи мне, почему герой отбросил бумажку прочь? Что он хотел выразить этим действием?       — Отказ от награды, — проговорила Вдова. — Он отказался от награды в отместку за нарушенное обещание. Награда нужна ему как обещано — или не нужна никогда.       — Верно, — согласилась Ангела, ведя кончиком носа по фиолетовой коже. — И как можно вообразить иное, ведь герой такой гордый… такой сильный… преисполнен внутреннего достоинства… разумеется, он откажется идти на уступки, если заподозрит, что к нему относятся с пренебрежением, без должного уважения. Только вот у меня нет и никогда не было таких целей. Меня задержали объективные обстоятельства, с которыми я старалась справиться как можно быстрее, но не смогла, но это не значит, что я не хочу наградить героя. Я хочу. Именно поэтому вчера в полночь я подобрала записку с пола, пришла к нам в спальню и, пока герой спал, положила ее на прикроватную тумбочку справа, и знаешь, что? Сегодня утром записка была на месте. Герой всегда просыпается раньше меня, и, если бы он не хотел награды, он бы уже выбросил ее снова. Но записка лежала на месте. Целая.       — И из-за этого ты думаешь, что герой на тебя больше не злится?       — Я лишь говорю, что это небольшое недоразумение, — примирительным тоном прошептала Ангела, — которое я вполне могу исправить. Герою нужно только попросить… Записка у него в руке. Герой знает наш ритуал. Пусть герой вернет мне записку, пусть скажет «я желаю награды» — и я покорно исполню его желание…       — Дай мне ножницы, — велела Вдова звенящим голосом.       — Ч-что?       Вдова напряглась.       Момент интимного единения двух душ лопнул, как мыльный пузырь. Снайперша дернулась, сбрасывая с себя ангельские руки, быстро расплела ноги, поднялась и развернулась. Оцепенев, Ангела продолжала стоять на полу на коленях, но теперь она словно преклонила их перед Вдовой, как слуга перед монархом.       — Ножницы. Они на твоем столе впереди. Принеси мне их.       Голос Вдовы не потеплел, и доктор вдруг с тревогой поняла, что та убийственно серьезна. Одного взгляда на ее желваки на скулах хватало, чтобы увидеть, как она зла, но зачем ей ножницы?..       И тут до Ангелы дошло.       Вдова собирается раскромсать бумажку на кусочки. Демонстративно, у нее на глазах, полностью и безоговорочно отказываясь от довольно жалкой попытки загладить вину, потому что именно вокруг бумажки как материального объекта и строился их ритуал награждения. Именно в записке воплощалось право «героя» потребовать «награду»: покажи записку, произнеси кодовую фразу — и награда станет твоей, и человек приступит к исполнению твоих желаний забыв о всех своих делах, когда ты того захочешь. Уничтожь записку — и право на награду исчезнет. Сейчас Вдова слишком разозлена, что просто откинуть бумажку подальше. Для полного морального удовлетворения она хочет полностью уничтожить ее, чтобы отказаться от награды навсегда и наглядно показать Ангеле, что в подачках не нуждается.       Если подумать, ножницы ей даже не требовались. Она вполне могла просто разорвать записку, но это не подходило драматизму ситуации. Посылая Ангелу за ножницами, Вдова наказывала ее, заставляя ее самостоятельно подать снайперше орудие убийства. Вдова — палач, и по ее приказу Ангела обречена сама вложить ей в руки топор, а затем беспомощно наблюдать, как один из ее любимых ритуалов общения с Вдовой будет жестоко обезглавлен.       — Как пожелаешь, — услышала Ангела свой голос.       Она медленно поднялась на ноги, чуть поморщившись, возможно, от боли в коленях. Подошла к столу, взяла ножницы из стакана с канцелярией; голос разума предложил несколько вариантов для снижения градуса конфликта, но Ангела почувствовала в себе странную отрешенность. Если Вдова хочет отказаться от своего права на нежность — пусть отказывается.       — Воля твоя, — проговорила она тихо, протягивая снайперше ножницы. — Знай только, что я понимаю тебя. И мне жаль, что я не успела.       Губы Вдовы вдруг скривились. Она швырнула записку через плечо, раскрыла ножницы, зажала их в кулаке и сказала:       — Ничего ты не поняла.       И выдернула ножницы из кулака, рванув лезвием по коже.       — Нет!       По фиолетовому запястью потекла кровь.       — Ты в своем уме?! — воскликнула Ангела, хватая Вдову за руку.       — А тебе не нравится, да?       — Издеваешься?! Естественно, нет!       — Ну так исцели меня, — протянула Вдова сквозь зубы. Она бросила ножницы и притянула доктора к себе как для поцелуя. — Достань из своего тайника, где бы он ни был, исцеляющую перчатку и вылечи мою рану! Это ведь как раз то, что делаешь со своими ранами ты сама, разве нет?       Тишина. Под влиянием врачебного инстинкта сжимая края раны, Ангела смотрела на Вдову во все глаза.       — Одна перчатка в кабинете, — продолжала снайперша угрожающим тоном. — Другая здесь. Спрятана. Чтобы исцеляться после своих бессмысленных вылетов так, чтобы я не видела. По прилете в штаб ты связываешься с дежурным, и, если я жду тебя в кабинете — ты сначала исцеляешься здесь. Если жду здесь — ты сначала исцеляешься в кабинете, и лишь потом осмеливаешься предстать передо мной, когда ран на тебе уже нет.       — С чего это вдруг? — нашлась Ангела пару секунд спустя. — Если ты забыла, мой костюм исцеляет меня еще раньше, чем планолет приземлится в штабе…       — Не делай из меня дуру, — плюнула Вдова. — Твой костюм реагирует на значительное падение уровня твоего здоровья и не станет исцелять всякую мелочь вроде синяков и царапин, потому что обдает тело светом целиком и слишком сильно повышает то, что ты когда-то при мне назвала целительной концентрацией. Конечно, ты могла бы снимать костюм и пользоваться только его перчатками для точечного воздействия света по телу — ты так и делала раньше, когда хранила костюм в своем кабинете, но теперь ты хранишь его в другом месте. После прилета ты оставляешь свой костюм в раздевалке рядом с вашей оружейной комнатой, куда мне, о совпадение, хода нет. Ты скрываешь от меня костюм, чтобы я не видела его повреждений?.. Смотри мне в глаза. Да, так я и думала. А поскольку теперь костюма и его перчаток под рукой нет, ты хранишь запасные перчатки в двух локациях, чтобы снимать мелкие раны перед встречей со мной — и всё для того, чтобы держать меня в блаженном неведении.       — Да зачем мне это делать?       — А это ты мне скажи.       — В твоем объяснении кое-что не сходится. Почему бы мне просто не пользоваться перчатками от костюма сразу в раздевалке по прилете, а? Я могу…       — Не можешь, — торжествующе-сердито шептала Роковая Вдова, — потому что твои соратники не должны видеть, как ты балуешься с перчатками. Потому что чрезмерное исцеление у вас запрещено. Поэтому тебе нужно сперва дойти либо до покоев, либо до кабинета, где тебя никто не увидит. А теперь попробуй опровергнуть мои предположения прямым текстом, включающим формулировку «ты неправа» и при этом не соврать.       Золотые глаза видели ее насквозь. Переведя дух, Ангела нехотя ответила:       — Ладно, ты права. Всё в десятку, меткая ты снайперша.       — Не меткая. Глупая. Я не заметила, что цирк, который вы называете «боевыми вылетами», заканчивается не так хорошо, как меня уверяли раньше. Хотя, если подумать, никто и не говорил мне прямо, что всё заканчивается хорошо — мне просто позволяли заблуждаться, и я, глупая снайперша, не догадалась проверять всё самостоятельно…       — Не кори себя попусту.       — Не указывай мне, что делать.       — Заткнешь мне рот поцелуем? — поддразнила Ангела, опустив взгляд на сжатые губы Роковой Вдовы. — Потому что если нет, то я всё же закончу — наши вылеты действительно заканчиваются хорошо. Мы разносим объекты «Когтя» один за другим, захватываем его документы и агентов, и заблуждаться тут не в чем, ты всё прекрасно знаешь сама. Единственный терпимый минус — мы иногда встречаем… скажем так… ожесточенное сопротивление.       — Именно это, — взгляд Вдовы потяжелел, — для меня «нехорошо».       Ангела собиралась было что-то сказать, но остановилась. На полное осознание слов Вдовы у нее ушло целых пять секунд.       — Подожди-ка… Так ты злишься на меня за это? Не за нарушенное обещание, а лишь за то, что я часто исцеляю себя от ран…       — Их много. Слишком много! Как Overwatch вообще допускает такие раны, он что, ставит тебя в первый ряд в каждом бою? Ты возвращаешься раненая слишком часто, наверняка, ведь если признать, что каждое твое опоздание на десять-двадцать минут после того, как планолет приземлится в штабе — это сеанс исцеления, о котором ты мне ничего не говоришь, то… почему это ты на меня так вытаращилась?       — Mein Gott, это беспокойство обо мне.       — Что?       — Ты беспокоишься обо мне!       — Ты подставляешься под пули. Ты небрежна в работе!       — Пожалуйста, скажи это другими словами, — улыбнулась доктор Циглер. — Хочешь, помогу? «Ангела, я волнуюсь за тебя. Я хочу, чтобы с тобой всё было хорошо, потому что ты мне очень дорога, я жду тебя с вылета каждый вечер, беспокоясь»…       — Иди к черту, — прошипела Вдова. — Для тебя всё это игры, да? Будешь играться в них в одиночестве, дрянная девчонка, потому что мне пора.       Она вырвала руку из ладоней Ангелы так, что кровь долетела до стены, и рывком развернулась. Ангела, постаравшись стереть ухмылку на лице, схватила ее за плечо.       — Отвяжись!       — Исцелю тебя, — успокаивающим тоном проговорила доктор, — и иди куда пожелаешь. Но я должна сначала исцелить тебя. Если в коридорах тебя увидят с окровавленными руками, возникнут ненужные вопросы. Ненужные и неудобные, куда более неудобные, чем если бы я баловалась с перчатками у всех на виду. Вдова… Твое согласие с этим не будет значить, что ты мне в чем-то проиграла, ну пожалуйста…       Пауза.       — Ладно, — процедила Вдова.       Без лишних слов Ангела подошла к шкафу. На одной из верхних полок ее рука нашла толстую книжищу с названием «Лекарство от смерти», вытащила из ряда, а затем раскрыла…       — Мне стоило догадаться, — донеслось откуда-то сзади.       Ангела достала из книги, которую она недавно сама же переделала в шкатулку-тайник, перчатку с исцеляющим модулем и легко, как и всегда, натянула на руку. Вдова смотрела на нее с тем же недовольством, но порезанную ладонь всё же протянула.       На пол закапала кровь. Рана была глубже, чем казалось на первый взгляд.       — И зачем было так делать, — ворчала Ангела себе под нос, запуская на перчатке модуль исцеления на минимальную яркость. — Других вариантов что, не было? Если бы хотела выяснить, здесь ли я храню перчатку и не пытаюсь ли скрывать от тебя повреждения, достаточно было просто спросить прямо, ты же почувствуешь ложь! Один вопрос, Вдова, всего один — «ты хранишь перчатки с модулем исцеления в кабинете и в личных покоях?» — и всё, истина твоя! Но не-е-ет, надо разрезать себе ладонь, чтобы вынудить меня достать перчатку. Действительно, почему бы и нет. В следующий раз попробуй сразу в окно выйти, может, тоже блестящая идея…       — А ничего, что вообще-то это я злюсь на тебя, а не наоборот?       — Раньше надо было эту карту разыгрывать, - отбила доктор Циглер. Она соединила средний и безымянный пальцы перчатки, и с ее ладони на рану Вдовы полился свет. - Ты ударила меня ножницами прямо по сердцу, и не факт, что я смогу такое простить.       — Извиняться не собираюсь.       — Я в курсе. Просто хотела сказать тебе, что прекрасно тебя понимаю — после такой выходки извиняться не буду и я.       — А стоило бы.       — Я полевой медик, meine Liebe. Возвращаться в штаб с ранами — естественно для меня.       — Настолько естественно, что даже приемлемо?       — Чем больше будет успешных вылетов у Overwatch, чем лучше я выполню в них свою работу, пусть и получив несколько ударов — тем быстрее мы победим “Коготь”. Прямая зависимость совершенно очевидна. Тебе бы лучше смириться с этим.       Вдова покачала головой. Без вызова, без ожидаемого гнева. Ангела взглянула на нее и заметила, что Роковая Вдова смотрит в пространство отсутствующим взглядом, словно бы куда-то внутрь себя.       Задумавшись над этим, Ангела вдруг поняла, что модуль исцеления погас — она случайно разъединила средний и безымянный пальцы, и свет больше не согревал рану Вдовы. Ангела подняла глаза: Роковая Вдова смотрела на нее вновь осмысленным взглядом, но молчала.       Ангела приподняла брови. Чуть качнула головой вверх.       Казалось, Вдова вот-вот что-то ей скажет, но нет. Секунды шли, но снайперша лишь молчала.       — Ну же, — как можно мягче попросила Ангела. Врачебный инстинкт настойчиво подпихивал ее в бок, призывая снова включить свет на ладони и долечить рану пациента, но Ангела останавливала себя, чувствуя, что разговор вокруг нее вдруг почему-то стал важнее лечения.       — В этой войне не всё так просто, — наконец ответила снайперша. — Здесь не всё просто. Я чувствую это.       — Ты чувствуешь… что?       — Тревогу, — тихо ответила Вдова. — Тревогу. Без повода. Вокруг нас что-то происходит… и я не могу понять что.       — Мы ведь это уже проходили. Тревожность в твоем состоянии вполне естественна, помнишь? Чувство смутного страха, беспокойства, ощущение, будто за тобой наблюдают, что кто-то тебя преследует… я встречала такое у людей с психическими отклонениями. Пост-травматическое расстройство, мании преследования, синдромы навязчивых состояний и многое другое — всё это может иметь место в твоем случае, как бывало и у прочих пациентов за время моей практики.       — Ты сама говорила, что мой случай беспрецедентный.       — Верно. Ни у одного из моих пациентов не было шизофрении твоего уровня. И пусть некоторые из них слышали голоса, всё же ни у кого из них не было внутри реального темного нечто с собственной злой волей, которое стремилось бы перехватить контроль над их телом ради конкретной абстрактно осознаваемой цели… Ты у меня такая одна. И поэтому только тебе я могу дать новое объяснение: ты заточена для бесконечного боя, а потому в мирное время всё твое тело чувствует себя не в своей тарелке. Оно воспринимает мирное время как нечто инстинктивно неправильное. Оно пытается привычным способом обнаружить врагов, но врагов нет; твое тело не желает признавать это и считает, что враги просто лучше прячутся, из-за чего держит тебя в постоянном тонусе, который уже не получается контролировать. Можно только снимать напряжение постоянной перепроверкой местности, можно упорно искать черных кошек в темных комнатах… или… кхм.       — Или? Или — что?       — Или можно просто поверить своему лечащему врачу, — подмигнула Ангела. — Который напомнит тебе, что темное нечто внутри тебя не поднимало голову вот уже два месяца. Который скажет, что приятно удивлен тем, как быстро ты светлеешь. И который может ускорить это процесс еще сильнее… дать тебе больше света. Тепла. Спокойствия. Легкости в теле. Который может избавить тебя от темных мыслей. Закрыть от тревог собой, своим телом, спрятать тебя в своих руках… О, поверь своему доктору. Он знает множество способов снять твое… напряжение. И воспользоваться ими проще простого, достаточно всего лишь сказать… слушаешь?       — Ну, удиви.       — “Я желаю награды”.       — Хорошая попытка.       — Сработала?       — Хорошая, — уточнила Вдова. — Не лучшая. А мне пора.       — О, естественно, — мило улыбнулась Ангела. — Рана полностью затянется еще через пятнадцать секунд, и потом ты можешь выйти в прихожую, накинуть халат и покинуть мои личные покои, но… станешь ли ты это делать?       — Глупый вопрос…       — У меня еще семь секунд объяснить тебе, почему нет. Видишь ли, когда мы закончим, я пойду в спальню, к гардеробу. Я заменю ночную рубашку белым бельем, темными колготками, черной юбкой-карандаш, белой рубашкой — словом, всем тем, что тебе так нравится с меня снимать, — а затем сяду на столик позади меня, возьму пачку документов и стану читать.       Модуль на перчатке перестал светиться. Рана на фиолетовой ладони пропала бесследно.       Вдова не двинулась с места.       — Я буду читать, — продолжала Ангела, неторопливо снимая перчатку и даже не глядя на Вдову. — Мне очень, ну просто очень нужно прочитать эти документы, и я буду поглощена ими так, что перестану замечать вообще всё, что происходит вокруг меня. В течение пяти минут по таймеру я буду воспринимать только документы. Что бы со мной ни происходило, кто бы меня ни трогал — я проигнорирую всё, я буду читать страницу за страницей, и ничто не отвлечет меня от моего занятия… Погляди, а мы ведь уже закончили. На твоей прохладной коже нет повреждений, а значит, я могу пойти переодеться, потому что, знаешь, мне ужасно хочется сесть и почитать. Оставляю тебя наедине с твоими планами и мыслями, но от души надеюсь, что теперь мой вопрос уже не кажется тебе таким уж глупым.       Ангела подмигнула золотым глазам второй раз, уже с нескрываемым нахальством. Бросила перчатку на диван сбоку и ушла в спальню, где, оставшись без надзирающей за ней Вдовы, постаралась одеться так быстро и тихо, как только могла.       Через две минуты и сорок три секунды, полностью одетая согласно правилам игры, Ангела вошла в гостиную снова. Роковая Вдова ждала ее в центре комнаты, но доктор Циглер не удостоила ее даже взглядом, поскольку на ближайшие пять минут Роковой Вдовы для нее не существовало. Существовали только они — документы. Толстая пачка листов с мелким шрифтом, которую Ангела запланировала на выходные. Сев за стол и притянув листы к себе поближе, Ангела положила телефон подальше и стукнула пальцем по экрану.       5:00…       4:59…       4:58…       Ангела всегда добросовестно выполняла свою работу. Всегда вычленяла в документах главное, всегда находила способы оптимизировать процессы и читать быстрее, даже утром в субботу, но только не сегодня. Сегодня утро субботы стало особенным. Сегодня ее глаза успели прочитать в нормальном темпе только один вступительный абзац, пока за ее спиной не послышались подступающие шаги…       …а реальный мир не попытался отвлечь ее от чтения.       Зрачки Ангелы расширились. Небесные глаза уставились в одну точку, в бессмысленное слово «операция», они пытались начать второй абзац снова и снова, но сбивались, не дойдя даже до первой запятой. Реальный мир вне документов, на который она по правилам игры не должна была обращать внимания, отвлекал ее всё сильнее. Он гладил ее плечи, он коснулся ее бедер, зацепил край юбки и, словно проверяя границы допустимой наглости, задрал его выше. Ловкими пальцами он расстегнул рубашку доктора и нетерпеливо распахнул ее, чтобы найти белый лиф и поскорее ощутить его ладонями. Он схватил Ангелу за подбородок, собственническим жестом повернул ее голову вправо, затем и влево, он поймал губами мочку ангельского уха, дерзко намотал ее светлые волосы себе на кулак, а затем, глянув на таймер, потерял всякое терпение и просто стащил ее со стула на пол.       Ангела упала на прохладные панели пола, упала в собственной гостиной. Она вцепилась обеими руками в лист бумаги и упорно пыталась дочитать второй абзац, словно от этого зависела чья-то жизнь, а реальный мир продолжал раздевать ее, трогать ее, целовать ее тело так, будто веками не видел женщин. Чья-то рука грубо расстегнула ей юбку, рванула вниз, чьи-то ногти оцарапали ей бедро, а чей-то язык, теплый и влажный, легким росчерком лизнул ее оголенный живот, послав по всему телу дрожь предвкушения. Руки Ангелы тряслись, и она приподняла документ повыше; ее глаза едва могли сфокусироваться на знакомых буквах, но уже через полминуты на процессе чтения был поставлен жирный крест, потому что реальный мир…       Реальный мир оседлал лежащую Ангелу и неотвратимо склонился к ней. Реальный мир схватил ее за шею, закрыл обзор ворохом иссиня-черных волос и впился в чуть приоткрытые, неподвижные губы Ангелы Циглер жадным поцелуем.       Документ отлетел куда-то в небытие.       Ничего, доктор Циглер. Потом дочитаешь.              * * *              После того как пять минут по таймеру растянулись на сорок семь и истекли, Роковая Вдова обнаружила себя стоящей в коридоре.       Прямо перед ней была стена. Справа и слева — одинаковые коридоры, ведущие к одинаковым перекресткам. Сзади в спину ей смотрела дверь личных покоев доктора Циглер. Та самая дверь, что только что закрылась за выходящей Роковой Вдовой после того, как Вдова вдоволь развлеклась с безвольным, не сопротивляющимся телом якобы читающей Ангелы Циглер.       Мозг безучастно отметил, что Ангела не засекла ее ухода. Сознание доктора, разбитое эмоциональным всплеском, еще долго будет купаться в приятном послевкусии, так что минимум десять минут доктор проведет в кровати с закрытыми глазами, прежде чем встанет, осмотрится, попробует привести себя в порядок у зеркала и наконец ощутит, что в гостиной чего-то не хватает. Хотя вряд ли она будет этим недовольна. Уже давно было пора привыкнуть к тому, что Вдова любит независимость и еще больше любит ее демонстрировать. К тому же Ангела наверняка в курсе, что для поиска всех оставшихся фраз Роковой Вдове необходимо время от времени бывать одной.       Вдова хмыкнула. Эти фразы…       Ангела по-своему понимала задачу, стоящую перед Роковой Вдовой. Местами это даже забавляло. Если попросить доктора Циглер сформулировать общую идею развития ее пациента, то Ангела ответит нечто вроде «она должна вернуться к свету». Если попросить доктора перефразировать идею, раскрыть ее чуть подробнее и без патетики, то Ангела не теряя терпения ответит…       Ты должна закрепить эмоциональную и поведенческую свободу в качестве основы своей личности. Вольный выбор предпочтений, отказ от слепого послушания кому бы то ни было, поиск любых чувственных триггеров, которые заставят тебя улыбаться, но при этом желательно не связанных с убийством — пусть всё это станет фоном твоего существования. Живи, делай несвойственные тебе вещи, улыбайся, социализируйся — и посмотри, как много интересного о твоем прошлом и настоящем тебе расскажет такая жизнь.       Как видно, полностью без патетики у доктора Циглер не получилось. Впрочем, Вдова не обращала на это внимания — сразу же после красивых фраз о жизни Ангела Циглер набросала ей план с вполне конкретными упражнениями, которые действительно могли принести пользу, так что сознание снайперши тут же приняло их в разработку.       Игра «завершение фразы» шла в очереди первой.       Ангела придумала ее как раз для социализации Роковой Вдовы. Всего фраз оказалось около двадцати, и все они состояли из двух частей, словно военные пароли. Первая часть каждой фразы была записана у Вдовы на листочке и прямо сейчас лежала в ее прикроватной тумбочке в личных покоях доктора Циглер. Вторую часть каждой фразы Вдове предстояло найти путем долгожданного личного поиска, и полем такого поиска стал весь штаб Overwatch.       Ангела подговорила многих агентов Overwatch (по совместительству своих друзей и коллег) поучаствовать в этом сумасшествии и для грамотного исполнения ролей сообщила каждому из них ту или иную фразу целиком, вместе с второй ее частью, которую они пообещали запомнить. Когда Вдова спросила доктора Циглер, сколько ей пришлось потратить на подкуп всех участников игры, доктор только усмехнулась, ответила «нисколько» и пояснила, что одной из черт настоящей дружбы становится готовность участвовать со своим другом в бесполезных, бессмысленных и беспощадных авантюрах, единственной целью которых видится приятная эмоция, благодаря чему все ее друзья присоединились к затее с фразами забесплатно. Далее Ангела выразила смелую надежду, что Вдова ощутит истинность этого утверждения на собственном опыте, ведь в рамках игры «завершение фразы» ей предстоит оно — личное общение. Очень много личного общения.       Вдова не знала хранителей фраз. Хранители фраз поклялись Ангеле ничем себя не выдавать и растворились в рядах сотрудников Overwatch всех принадлежностей и званий, и правило для таких подсадных уток устанавливалось только одно — сообщить Роковой Вдове фразу целиком, если Роковая Вдова сама подойдет к ним, сама завяжет разговор и будет поддерживать его как адекватный человек хотя бы минуту. При таких вводных суть игры сводилась к простому факту: если Вдова хочет выиграть, ей придется начать общение со своим окружением, так или иначе взаимодействовать с ним, чтобы постепенно собрать все двадцать фраз полностью.       А поскольку для асоциальной Вдовы это означало определенные неудобства, Ангела добавила в игру дополнительный пряник в виде системы наград. Каждая завершенная фраза давала Вдове право на награду, которое и фиксировалось в записках от Ангелы Циглер, передавалось Вдове, а затем предъявлялось Вдовой Ангеле с довольным «я желаю награды». В любое время. В любом месте.       По итогам четырех завершенных фраз Вдова могла сказать с уверенностью — ей хотелось доиграть до конца. Всё-таки она уже «пожелала награды» и на боковой лестнице в медотсеке, и в лифте, в котором им то и дело пришлось прерываться и усиленно делать вид, что они просто ехали с этажа на этаж, и даже в припаркованной в гараже карете скорой помощи, так что Вдова была отнюдь не против продолжить. Вообще ее не покидала мысль, что если бы она как следует попросила Ангелу, то та бы и сама, без всяких наград согласилась провести с ней время где угодно, хоть на закрытой смотровой площадке на крыше…       Только Вдова не просит.       Вдова требует. И система наград послужит ей в этом. Со временем оставшиеся шестнадцать фраз будут найдены, а оставшиеся шестнадцать наград – истребованы, и Вдова завершит игру с блеском, как завершала каждое свое боевое задание. Затем за первой игрой от Ангелы последует вторая, за ней следующая, а если Ангеле не хватит воображения придумывать игры, то и без них Вдова найдет свой способ требовать от мира положенные дары. Ну а если для этого требуется говорить с кем-то, кроме Ангелы Циглер, то Вдова это сделает. Нет причин увиливать от личного общения с сотрудниками Overwatch, особенно с учетом того, что ей и так пришлось бы общаться с народом в штабе, раз уж она решила проверить их на вшивость.       Голова Вдовы опасно наклонилась вперед. Против воли она бросила взгляд в конец коридора, но никого не увидела.       Как и всегда…       Ангела могла называть это возвращением к свету, социализацией, кристаллизацией, медиацией, какой-нибудь диверсификацией, да чем угодно, но она понимала цель Роковой Вдовы всё же по-своему — и не совсем правильно. Оглядываясь по сторонам, пробуя воздух кончиком языка, всматриваясь в лица людей, что всеми силами старались вести себя в ее присутствии как обычно, Вдова за последние два дня осознала свою цель иначе. Это не назвать целью ее жизни; эта конкретная цель гораздо меньше, но обязательно должна быть достигнута, потому что в ином раскладе никакой дальнейшей жизни у Вдовы может и не быть, так что… прости, Ангела. Возвращение к свету подождет. Этим субботним утром интуитивное ощущение настойчиво говорило Вдове, что сегодня ради истины ей придется всматриваться в тень.       Подняв руку, Вдова коротким нажатием включила наушник в правом ухе.       «Добрый день, пациент №13.»       — Афина, проверь мой уровень допуска в архиве Overwatch.       «Уровень допуска: базовый. Вам допускается входить в архив и просматривать файлы без грифа «секретно» и «совершенно секретно», зарегистрированные в системе до третьего мая две тысячи семьдесят второго года».       Вдова кивнула своим мыслям.       Ей разрешено просматривать общие документы до даты, когда закончилась ее прежняя жизнь. Судя по рассказам Ангелы, информацию об Амели Лакруа следует искать в период примерно от шестьдесят пятого до семьдесят второго, так что разрешенный Вдове период истории Overwatch придется очень кстати. Но когда-нибудь потом.       Потому что сегодня она будет искать в архиве не себя. И заглянет гораздо дальше шестьдесят пятого года.       — Афина, проводи меня в архив.       «Принято. Вывожу последовательность поворотов на экран. Следуйте стрелкам на вашем коммуникаторе».       Интуитивное чувство оформилось планом движения: коммуникатор вел снайпершу кратчайшей дорогой на четвертый этаж, где располагался архив организации Overwatch, и Вдова тут же шагнула вперед, к ближайшему перекрестку. Больше она не колебалась. Когда сегодня утром Ангела забилась в кошмаре и вдруг сквозь сон прошептала странно знакомое женское имя, Вдова колебалась, но сейчас колебания исчезли. На смену им пришли понятные и упоительно четкие ориентиры, которым снайперша была полна решимости следовать до конца.       Вдове нужно выяснить, не было ли в рядах Overwatch когда-нибудь сотрудника по имени «Мойра».       Еще больше ей нужно знать, что могло объединять Мойру с Ангелой Циглер.       Но самый главный ориентир Роковой Вдовы звучал иначе. Ей нужно понять, почему, стоило ей только услышать имя “Мойра”, как ее чувство неправильности вдруг дало резонанс. Краткий, легкий как молния, но такой же мощный и пугающий, он уколол Вдову в грудь так, как не кололи ее и две последние ночи, заставив Вдову со вздохом выпасть из утренней медитации. Само тело крикнуло ей, что с этим именем что-то не так, заставило вскочить на ноги, но прежде чем Вдова придумала следующий шаг, крик ее тела уже угас. Снова.       Вероятно, чтобы прозвучать как-нибудь потом. Снова…       Снайперша ускорила шаг.       Часы в ее коммуникаторе показывали без пяти десять утра.              * * *              Ровно в десять утра Роковую Вдову нашли в отсеке личных покоев без сознания.