Цикл "Неправильные сказки"

*** Принц, конечно, слышит вопль рыжего мальчишки с берега: «Ваше величество!» – но и без того мгновенно узнает эту тонкую фигурку в королевском одеянии, светлые волосы, золотистой лентой взметнувшиеся за спиной, бледную, как мел, кожу. Она падает в воду с тихим всплеском, что кажется атаману странным – с такой высоты ведь сорвалась, брызги даже до него должны были долететь, – и море смыкается над ее головой хладнокровно и сыто. Он чувствует, как что-то в нем самом срывается в никуда вслед за принцессой, которая давным-давно уже королева; ему совершенно не нравится боль, вонзившая когти в грудь. Принц понятия не имеет, как выглядит со стороны, и наверное, это к лучшему – ему вряд ли понравилось бы зрелище: полубезумный взгляд, застывшее побелевшее лицо и руки вцепились в куртку, словно он собрался разорвать ее в клочья. Он дергает за плотную ткань, стягивает верхнюю одежду и рубаху через голову, цепляясь за воротник, прыгает в воду следом за сумасшедшей девчонкой так стремительно, что сам не может понять, зачем делает это. Но она ведь не может умереть! Только не так, только не у него на глазах – и не от его руки! Море холодное, он выдыхает сквозь зубы, когда чувствует, как его тело почти мгновенно превращается в неповоротливую ледышку. Но куда холоднее ее тонкие руки, какая она маленькая и внезапно тяжелая – тянет за собой на дно. Принц раздраженно смотрит на нее – как будто инфанта может его услышать, узнать, почувствовать, – собирается с силами, мучительно осознавая, как мало у него времени, сгребает ее в охапку и устремляется вверх, к солнцу, к воздуху. Море не желает возвращать его во владения ветра и света, и принц сражается с ледяной водой, смертью, тянущей к принцессе исколотые иглой руки, и страхом, сражается так долго, что почти умирает сам… Но мир – тот, что лежит выше уровня воды, – обрушивается на него внезапно и безжалостно, заставляя жадно дышать и грести одной рукой к кораблю, где есть вино и одеяла. Море не отпустит того, кто уже однажды побывал на границе его сокровищницы душ, только принц об этом не знает, а дикие крики юнги, барахтающегося в волнах неподалеку от них, никто и слушать не станет. – Принцесса! Ваше величество! Принцесса! «Перестань орать, дурень», – думает принц, с излишним раздражением стукнув кулаком по шлюпке, прежде чем забраться в нее. – «Она, быть может, уже никогда тебя не услышит. И меня… не услышит». Инфанта лежит на его руках, безжизненно откинув голову назад; точеный профиль стал еще острее, светлые локоны потемнели от воды, кожа бледна до синевы… Он мрачно ухмыляется: только попробуй не очнуться! Только попробуй! Целое мгновение принц уверен: уголок ее губ потянулся вверх, копируя его кривую улыбку. Он даже встряхивает ее, готовясь раздраженно процедить: «Ну? И чего ты добивалась?» Но миг срывается в море вслед за его выдохом и исчезает без следа. Ничего не меняется. Время тянется, издеваясь над ним, стекая с их тел каплями морской воды. Он прижимает ее к себе еще крепче; его сердце стучит, разгоняя кровь по телу, бьется ей в грудь, яростно, зло, отчаянно. Проснись! Он теряет голову, медленно поддаваясь панике. Прикасается губами к шее принцессы там, где кровь еле заметно стучится в стенки сонной артерии. Улыбается против воли, уступает тому, чего нет. «Открой глаза!» – просит принц едва слышно. Время уходит, пульс принцессы замедляется, а он только и делает, что шепчет ей что-то горячо и сбивчиво. Этот принц никого не спасает – разве не было понятно с самого начала? Шлюпка вдруг ударяется о борт и переворачивается, выбрасывая их на палубу. – Ты что, совсем идиот? – кричит оборотень, вырывая хрупкую девушку из объятий друга. – Больной, да? Чего ты ждал? Что она умрет на твоих руках и больше никогда не будет будоражить твою память? Принц молчит. Его мало-помалу начинает трясти. Глядя на свои чуть заметно подрагивающие руки, он понимает: оборотень в чем-то прав. Но мысль о том, что эта своенравная девчонка больше никогда не очнется, железной рукой сдавливает горло. Он задыхается. – Я спрашиваю, чего ты ждал? – голос оборотня больше похож на рык, в котором с трудом угадываются слова. Он спешит. Растирает руки, делает искусственное дыхание, ритмично надавливает на грудную клетку принцессы – кости хрупкие, того и гляди сломаются. Ну же, девочка, давай! Принц следит за его движениями, вцепившись пальцами в собственные плечи. Зрачки его расширены от ужаса, однако он не отводит взгляда, словно любуется отточенными движениями друга, пытающегося спасти ту, которая его оставила. Он проглатывает панику и глухо бормочет в ответ: – Не… Я не знаю. Оборотень хрипло смеется, в последний раз пробуя запустить сердце юной королевы. Ее плечи приподнимаются и опадают в такт его движениям, но пульса больше не чувствуется: он либо слишком слаб, либо… Принц отказывается принимать это. Только попробуй умереть, я сказал!.. – Нет! – вопит позади него неизвестно как тут оказавшийся рыжий оборванец. – Попробуйте еще раз! Долговязый и нескладный, он бросается к своей королеве, тянет к ней руки… и падает навзничь, отброшенный мощным ударом в челюсть. – Даже не пытайся приблизиться к ней! – голос принца похож на хриплое срывающееся карканье. Он машинально потирает костяшки пальцев и обращается уже к оборотню: – Ну? Тот наклоняется к лицу принцессы, все же пробует еще раз наполнить ее легкие воздухом, осторожно давит чуть выше сердца… Ничего. – Ты ждал слишком долго! – огрызается оборотень, нервным жестом взъерошивая светлые волосы. – Я сделал все, что мог. Прости. Принц не знает, что должен сказать. Смотрит на нее и не может наглядеться, впитывает в себя каждую мелочь, начиная от невесть откуда взявшихся золотистых веснушек на носу и заканчивая тяжелой роскошной оковой на безымянном пальце левой руки. Он прощается с ней и не желает этого – злость горячими темными волнами прокатывается по телу. Она опять его провела! Он ведь хотел, чтобы встреча прошла в предрассветном сумраке, таинственном и наводящем трепет. Принцесса была бы испуганной и сломленной… или наоборот, дрожащей от ярости, исполненной гордости. Тогда он бы подошел к ней, тяжело ступая в доспехах, намотал длинные волосы на кулак и… Реальность всегда оказывается так неинтересна. Принц неохотно признается себе, что понятия не имеет, какие чувства должен испытывать. На палубе воцаряется тишина, густая и мешающая дышать. И тут она заходится в кашле. В ужасном, выворачивающем наизнанку кашле, пугающем даже чаек, опустившихся на борт корабля в ожидании кусочка хлеба, которыми птиц частенько балует кок. Этот хриплый звук словно рубит надвое повисшее в воздухе молчание, но ему пока никто не осмеливается верить. – О, Мироздание… – выдыхает оборотень, разжимая кулаки. – Это невероятно. Все вокруг, словно разбуженные его словами, понемногу выходят из оцепенения. Время снова пускается по спирали в привычном ритме; принц вдруг замечает, что оборотень не успел даже подняться на ноги. Прошло всего несколько минут с тихого и безнадежного «Прости», но атаман словно успел прожить сотню лет. Он падает на колени рядом с другом, отталкивает его и наклоняется над принцессой. Она все еще кашляет, выталкивая воду из легких; ресницы ее подрагивают, но глаза закрыты, румянец не желает возвращаться на соляную белизну холодных щек. Принц придерживает ее голову, дрожит вместе с ней, замерзшей и полуживой, смотрит на принцессу, надеясь, что вот-вот встретит ее взгляд. Кашель понемногу сменяется хриплым дыханием. Рыжий вздыхает с облегчением за спиной принца, надежно удерживаемый твердой рукой оборотня. Принц ждет. Солнце горячим лучом касается его спины, обжигая сквозь мокрую одежду. Кто-то укрывает принцессу парой одеял. Предлагает согреться и ему. Он отталкивает руки, все так же вглядываясь в белое лицо. Выжидая. Все кружится вокруг него, сливаясь в мутную разноцветную карусель. *** Все кружится перед глазами, мелькает пестрыми всполохами, ослепляет светом. Она поспешно зажмуривается вновь, прячется от солнца, заставляющего гореть холодные щеки, задерживает дыхание – воздух врывается в легкие, царапая горло. Ее подташнивает от резкого запаха соленой морской воды, и принцесса немного жалеет, что ее спасли – там, на глубине, свежий аромат хвои щекотал кожу, свет исчезал так же, как в чаще, запутавшись в широких еловых лапах, длинных гибких ивовых ветвях… Инфанта хочет домой. Зачем они вытащили ее… куда? Где она? Вторая попытка открыть глаза оказывается более удачной. Солнечные лучи, полоснув сияющей белизной, вскоре отступают. Она видит синее небо и сероватые облака, рваными комьями заслоняющие чистую лазурь. Облака передвигаются быстро, жадно заползая друг на друга, сливаясь. Парит так, что солнце расплывается перед глазами, теряет контуры, течет, словно кусок масла на сковородке. Под спиной – доски. Скользкие от воды. Неудивительно – с ее платья, должно быть, целые реки натекли. Понемногу становится холодно, на грудь давят мокрые колючие одеяла, которыми ее кто-то укрыл. Кто? Ответ здесь, на поверхности, но принцесса упрямо смотрит только в небо, гонит его прочь всеми силами, что еще в ней остались. Возможно, корабль торговый, это купцы… и сейчас они увидят, как она растает под одеялами и впитается в трещины дощатого пола. Слабость так сильна, что юная королева почти уверена в своем скором превращении в морскую пену. Дышать все еще больно, но после двух осторожных хриплых выдохов она рискует спросить: – Где я? Голос так тих, что наверняка никто не услышит. Принцесса тянется вверх всем телом, вот только оно не повинуется ей вовсе, даже пальцем не пошевелить, головы не поднять. Сил нет даже разозлиться на себя и попробовать снова. Она хочет повторить вопрос, но только кашляет. В горле колючей проволокой сворачивается боль. Но ее все-таки услышали, и темная фигура, загораживающая особенно безжалостные солнечные лучи, наклоняется ближе. Берет ее руку в свои, горячие, покрытые тонкими шрамами – принцесса узнает прикосновение раньше, чем фокусирует взгляд на лице, узнает и приходит в ужас. Его пальцы скользят по ладони, растирают, ласкают, согревают… А королева цепенеет под прожигающим насквозь взглядом, полным ярости, ненависти, растерянности – контраст настолько резкий, что ей хочется съежиться, стать маленькой и незаметной, растаять наконец-то. Не получается. Принц смотрит так… жадно, ищет в ней что-то, не находит и злится еще пуще. С волос его капает вода, и она улыбается про себя, глядя на заметно отросшие светлые пряди. Запах полыни и крови, горький, причиняющий боль, окутывает ее с головы до ног, успокаивает, зовет в прошлое. Инфанте хочется расплакаться, но вместо этого она шепчет ему на выдохе, хрипло и устало: – Здравствуй… Он вздрагивает и отшатывается, будто принцесса неожиданно ударила его по лицу. Бледнеет, щурится, хищно скалится, пытаясь спрятать мелькнувшие во взгляде эмоции – тоску, страдание, злость. Она снова пугается его – такого родного, так изменившегося. – Очухалась, значит? – ухмыляется, выпуская ее руку. Вытирает ладонь об одеяла, потом о собственные брюки. – Мы уж хоронить собрались, а ты такой праздник испорти… Оборотень бьет его коленом в спину, прерывая жестокие речи. Принц поводит плечами, выдыхает сквозь зубы, чтобы не подать вида, что ему больно – и от удара, и от только что произнесенных слов. Поднимается на ноги – не собирается он рядом с ней на коленях стоять! – снова ухмыляется, надеется задеть. Принцесса растягивает губы в улыбке – то, что она уже на себя накликала, не идет ни в какое сравнение с этими детскими выпадами. – Извини. Не хотела. Можешь… – инфанта вновь собирается с силами, которые почему-то возвращаются слишком медленно. – Можешь бросить меня в море еще раз, теперь точно получится. – Закрой рот! – кричит принц так громко, что все отшатываются. – Заткнись! Слышать тебя не желаю! – Не кричи. Пожалуйста. Не кричи. – Я еще и не начинал! Что ты себе позволяешь вообще? В жертву решила поиграть? Утопиться на моих глазах? Ненормальная! Никто бы и не расстроился, никто, никто, сколько тебе повторять! Ей кажется, что еще немного – она оглохнет, потеряет сознание. Принцесса не может заметить сочувственных взглядов, которые бросает банда на своего главаря, ей не увидеть из-за слепящего света его побледневшее, искаженное яростью лицо. Она слышит только срывающиеся крики, тяжелые шаги, от которых подрагивают доски палубы. Слышит и понимает его. Она это затеяла. Она выдумала себе славную сказочку про то, чего нет. Так и встречают глупых, замечтавшихся девчонок-предательниц. – Очухалась – пусть убирается! Вон с моего корабля! Принцесса горько улыбается и пытается сесть, отталкиваясь руками от скользких досок. Кто-то уводит принца, крепко держа его за плечи и осыпая бранью. Она начинает замечать других людей – как же их здесь много! – другие голоса, шаги, силуэты. Он точно ее не простит. Никогда. Она на его месте поступила бы так же. Весна наступила. Он в порядке. Все правильно. Все хорошо. *** Марен все еще не может понять, как его сердце не разорвалось от испуга. Ледяное, жадное до человеческих душ море дотянулось-таки до королевы. Оно не могло не почуять пламя, тлеющее в ее груди, не позвать к себе, обещая исполнение всех желаний под толщей воды. О, рыжий юнга знает, как море умеет завлекать – блеснув золотом в песке, молочной белизной жемчуга в изящной двустворчатой ракушке, пообещав новые страны и города за кромкой горизонта… Марен помнит, скольких бескрайние воды уже забрали туда, откуда не возвращаются. В его деревушке нет ни единого дома, не отмеченного морем; каждая женщина носит на шее маленькую ракушку, в которой гудят ветра, унесшие с собой ее мужа или сына, отца или брата. Море ненавидит женщин: оно жжет их натруженные руки солью, режет босые ступни острыми камнями дна, крадет их молодость, стирая красоту с измученных и встревоженных лиц. Оно уносит с собой их сердца, потому-то жены моряков и стоят подолгу у кромки воды и глядят вдаль, ожидая корабль или лодку – как ни горько признавать, чаще всего тщетно. Море ненавидит женщин. Но даже оно, видимо, не может остаться равнодушным к ней. Юнга знает свою королеву намного лучше, чем она могла бы ему это позволить. Замечает в каждом ее взгляде и жесте вспыльчивость, гордость, печаль. Принцесса горит собственными идеями, мечется между долгом и чувством, которые выдумывает и навязывает себе заново каждое утро. Она жертвует собой вовсе не там, где это нужно, строит предположения и страстно верит в них. По-детски наивно и беззаветно принадлежит первому впечатлению, мастерски не замечает очевидного и не умеет любить, не причиняя боли. Марену нравится ощущать себя ее старшим братом: эта роль ему привычна, и он точно знает, как ей соответствовать. Если бы он был морем, тоже никогда бы не пропустил эту мятущуюся душу, разглядывающую свой черно-белый мир в разбитых зеркалах. Рыжий паренек знает все о своей королеве, любит ее всем сердцем – он не может ее потерять. Не может отдать другому. Никто не будет заботиться о ней так же трепетно, никто не видел тайных закоулков ее души… никто, кроме него. Когда-нибудь его правительница тоже это поймет. Юнга умеет видеть и подмечать детали – отец учил его, как старшего, выживанию в их непростом мире, рассказывал, как выходить победителем из большинства ситуаций, – и первый раз в жизни готов проклясть эту способность. Когда принцесса срывается с утеса и раненой чайкой летит к воде, он что-то кричит вслед и тут же цепенеет от ужаса. Не успеет, не спасет, не сохранит… Море таких не отпускает, рыжий знает точно – но тот, сумасшедший, не имеет ни малейшего понятия, поэтому ныряет с корабля прямо в ад, в сине-зеленые волны. Не раздумывая, не понимая, что делает, он бросается в объятия стихии, предлагает себя в обмен на юную королеву. Нельзя так искушать высшие силы – они предпочитают не выбирать. Марен прыгает следом – юнга мгновенно узнает в спасителе атамана грозной лесной банды, что который год держит в страхе соседнее королевство. Он уверен: никого другого и не могла избрать принцесса, никто больше не хранит в себе столько разрушающего пламени, а что еще может быть нужно мятежным вихрям и ведьминым огням, бушующим в душе этой девушки? Марен хочет успеть первым, он плавает лучше, он знает, чего нужно опасаться, он хотя бы сможет отыскать тело… Но принц выныривает в десяти метрах от него, жадно хватает ртом воздух, поднимает инфанту над водой так высоко, как только способен в эту минуту, и плывет к шлюпке, которую уже успели спустить на воду. Юнга встречает его взгляд, понимая, что никого и ничего, кроме хрупкой девушки, белой тенью парящей у самой кромки воды, этот вовсе не благородный разбойник сейчас увидеть не способен. Паника плещется в темных, как ночь, глазах атамана; несущие смерть и сомнения лесные пожары, что составляют его сущность, вырываются на поверхность. Она называет его принцем, замирая от нежности, раз за разом вскрывающей все еще свежие раны, незаметные человеческому глазу – Марен готов ей верить. Атаман покрыт с ног до головы теми же следами, рыжему парнишке хватает мимолетного взгляда, чтобы ужаснуться боли, ужасу и неверию, наспех спрятанным за звериной злобой. Искалеченные, истерзанные люди, разрушившие свои жизни собственными руками… Чего им не хватало? Он никогда не сможет понять. Марен залезает в ту же шлюпку, что и главарь банды, ожидающей их на корабле. На него никто не обращает внимания – это к лучшему, можно и дальше наблюдать, как море проникает в них, заражает собой, чтобы когда-нибудь, очень скоро, вновь позвать к себе. Рыжий не может смириться с глубиной собственной трусости – этот безумный отвоевал ее у стихии, а он и не попытался бы! Пусть даже почти мертвую, выхолощенную соленой водой и опустевшую, как треснувший сосуд – но отвоевал же! Море шумит в ушах, впитывается в кожу, ставит метки. Оно является хозяином здешних мест и душ, и Марен воспитан на благоговейном ужасе перед разноцветными волнами, которые на самом деле – он точно знает! – были на самом деле чьими-то судьбами, мечтами, кровью и желаниями. Поэтому юнга бы никогда не рискнул соваться в воду без приглашения. Атаман – не сын воды, ему решительно наплевать на поверья и страшную силу волн. Он ничего не боится и в то же время страшится слишком многого – в том и заключена его притягательная сила. Что бы юнга ни делал, чтобы завоевать свою королеву – все впустую, она не принадлежит никому, кроме бесстрашного молодого человека, держащего сейчас ее на руках. Хотя, возможно, вовсе никому. Пустая, беззащитная, заблудившаяся… Рыжего рвут на куски черная зависть и тягучая опасная ревность, взявшиеся из ниоткуда – море постаралось. Он держится из последних сил, запечатав глубоко в сердце желание разорвать самовлюбленного павлина – о, Марен видит его насквозь! – самозваный принц даже себе не готов признаться, что боится потерять инфанту. Что ж, тем хуже для него… и лучше для единственного друга молодой королевы. Юнга впервые в жизни мстительно ухмыляется, повинуясь тому, что шепчет ему море, и ждет. Если бы еще этот болван сообразил, что объятиями делу не поможешь!.. Она все-таки умирает. По крайней мере, так атаману говорит его штурман, щуря зеленые, совершенно кошачьи, глаза. Марен на миг срывается с крючка, орет дружку сумасшедшего попробовать еще, рвется к своей королеве – и получает в лицо. Главарь отпихивает рыжего, опускается на колени перед инфантой, поворачиваясь спиной к своей шайке – они его еще и жалеют, только посмотрите! – берет ее за руку. Юнга так зол, что не способен понять: море получило свою жертву, только это не принцесса и ее самозваный принц. Однако он нутром чует, что паршивый кошак солгал, и испытывает почти болезненный приступ радости, когда его правительница начинает кашлять. Открывает глаза. Оживает. Море дотянулось до нее, отметило и вернуло – в первый раз с сотворения мира. Правильно, кричи на нее, делай ей больно… Когда ты решишь, что добил ее, тогда и придет время Марена. Королеве нужна поддержка, плечо мужчины рядом – и это уж точно будешь не ты… Рыжий парнишка солнечно улыбается, поддерживая свою королеву, помогая ей сесть. Она привыкла видеть его ребенком – что ж, пусть так и будет; юнга готов стать кем угодно, лишь бы быть ближе к ней, опекать ее подобно старшему брату, он ведь ничего больше не умеет. Марен обнимает инфанту за плечи, позволяет себе мимолетно усмехнуться и тихо говорит: – Как вы себя чувствуете? Море беснуется в его глазах, но принцессе не дано этого видеть; она замечает только знакомый прозрачный серый взгляд с отсветами синевы и невольно успокаивается, расслабляясь в руках друга. – Немного жалею, что выплыла. Под водой так спокойно. А здесь спине холодно, лицу жарко… Никогда такого не испытывала. – Я так волновался. Вы же погибнуть могли!.. Она тихонько смеется, на щеках вспыхивают неровные пятна румянца. – Успокойся, родной. Мне никогда настолько не везло, кажется, я уже тебе говорила. Родной… Она никого больше не называет так. И никогда не назовет. Он об этом позаботится. – Давайте вернемся в замок, – с фальшивым безразличием бросает юнга. – Вы же видите, здесь никому не рады. *** Марен снова улыбается, и принцесса согревается теплом и светом, исходящим от ее мальчика-солнышка. Он выпутывает ее из тяжелых одеял и берет на руки; разбойники, нехотя кивая ей, предоставляют им шлюпку и пару весел, хотя до берега совсем недалеко. Инфанта рада видеть каждого; все грабители и убийцы, собравшиеся на судне, кажутся ей дальними родственниками, которых она давным-давно не видела. Пожилой мужчина, повязавший на шею красный платок, умеет извлекать музыку даже из старой кастрюли, а юнец, с важным видом набивающий трубку табаком, сидя на корме, когда-то принес весть о нападении войск рыцаря на лесной замок… Она поднимает глаза и встречается с взглядом с высоким парнем, который бледностью кожи мог бы сравниться разве что только с ней. Пепельно-белая челка спадает ему на глаза, – зеленые, как трава весной, как молодая сосновая хвоя, – и он откидывает ее со лба сплошь покрытой татуировками рукой. Принцесса никогда раньше его не встречала, но парень улыбается ей как старой подруге, по которой очень скучал – ласково и чуть насмешливо. Она отчего-то не может не улыбнуться в ответ, а он беззвучно шепчет ей: «Скоро встретимся» – странно, раньше она не замечала за собой способности читать по губам, – разворачивается и уходит в сторону кают. Марен хмурит рыжие брови, и принцесса смеется, приглаживая непокорные вихры мальчишки. – Кому это вы там улыбаетесь, ваше величество? – Просто так. А что? – То, что на все есть причины. А у вас их либо не должно быть, либо они мне не нравятся, – в тоне юнги на секунду мелькает недовольство, но потом он бережно опускает ее в лодку, и взгляд его светлеет. – Нам пора. Принцесса внимательно наблюдает, как ее лучший друг налегает на весла, и его потрепанная рубаха, еще не до конца высохшая, сдвигается в такт выверенным движениям. Марен спокоен, как никогда; встрепанные рыжие волосы его треплет ветер, и они длиннее, чем обычно – щекочут ему скулы огненными змейками. Она и не заметила, что ее мальчишка стал совсем другим – посуровевшим, возмужавшим, надежным… Инфанте приятно видеть его таким. Она рада, что сорванец-юнга, и без того до поры повзрослевший, теперь стал настоящей опорой для своей семьи. – Почему вы так смотрите? – смущенно интересуется Марен, странно блеснув глазами. – Что-то не так? – Ты совсем взрослый стал, – с долей светлой тоски отвечает она, покрепче цепляясь за борт лодки. Слабость до сих пор накатывает волнами, накрывает с головой и угрожающе медленно отступает, чтобы вскоре вернуться. Рыжий отчего-то обижается. – Я младше вас всего на три года, ваше величество. – Правда?! Она искренне удивлена и хотела бы засыпать его вопросами: ей стыдно знать так мало о лучшем друге. Но юнга одаривает ее хмурым взглядом исподлобья и нехотя кивает. – Чистая правда. Ей больше не хочется разговаривать. *** Рыцарь проверяет подготовку к всеобщему пиру: интересуется списком блюд и числом доставленных из погребов бочек вина, с взволнованным видом расхаживает в подсобном крыле дворца, заложив руки за спину. Он не дает работать никому, приставая с расспросами, будто мальчик с кухни, а не владелец короны. Он путается под ногами, указывая горничным на каждое пропущенное пятнышко пыли в Алом коридоре, ворчит, что стражники неправильно держат алебарды – словом, мешает жить всем обитателям дворца с самого утра. К моменту, когда небо сбрасывает алое покрывало необыкновенной красоты, а солнце дотягивается горячими золотыми лучами до земли, все уже готово. Рыцарь как никогда остро ощущает себя королем, нервным жестом поправляя рукав простой белой рубахи, стянутой от середины груди до горла алой тесьмой. Лакеи одергивают скатерти на длинных столах, кто-то поливает цветы в кадках у дверей дворца… Чисто выметенный двор покрыт начерченными мелом узорами, рунами, изображениями солнца. Ей должно понравиться. – Мы закончили, ваше величество, – говорит хранитель покоев, крепкий и коренастый мужчина, которого король заметил и приблизил к себе, когда был простым военачальником. – Будут ли еще приказания? – Нет, можете идти. Королева должна вернуться с минуты на минуту. Ее рыжий протеже обычно появляется ближе к вечеру, после того, как все торговые корабли разгружены, а больше задерживать инфанту на берегу некому. Да и небезопасно это... от соседей который день приходят тревожные вести. Гонцы без умолку рапортуют о налетах, грабежах и убийствах, и король уже отдал приказ армии выдвигаться к границам. Морем от Восточных земель добираться всего неделю. Нет, все-таки не стоило отпускать ее одну. – Ваше величество! Королева вернулась! Ну, как всегда. Она никогда не опаздывает. Рыцарь улыбается, поворачиваясь в сторону, откуда донеслись голоса. Предвкушает радость супруги при виде украшенного по ее вкусу двора, лучших вин и яств, восхищенных выкриков подданных. Ему очень хочется верить, что инфанта оценит все старания, наконец-то воспримет его всерьез и когда-нибудь – как можно скорее – подарит ему сына. Он замечает принцессу у самых ворот, бережно поддерживаемую за локоть ее рыжей «комнатной собачкой», и невероятным усилием воли подавляет в себе раздражение. Похоже, юнец считает, что он слепой, глухой, да к тому же еще и дурак. Ему следовало бы держать свои неуемные восторги и чувства при себе. – Доброго вам дня, – вежливо улыбается королева. Огромный тяжелый плащ из грубой ткани тянет ее к земле – тоненькую, хрупкую. Светлые волосы потемнели от воды, мельчайшие крупинки соли едва заметно поблескивают на побледневшей больше обычного коже… … О беспощадное море, нет… Рыцарь распахивает плащ, в который юнга закутал инфанту, и успевает заметить его виноватый взгляд. Как он мог не увидеть следы на камнях дворцовой площади? Платье его королевы промокло насквозь. Легкое, из воздушной органзы, оно льнет к телу, ловит каждый порыв ветра – вот почему она дрожит от холода. Король меняется в лице, прижимает к себе супругу, злится на себя и на весь мир – зачем, зачем он только отпустил ее? Принцесса тихо кашляет, прикрывая рот подрагивающей ладонью. – Что с вами случилось, дорогая? – тихо интересуется рыцарь, чувствуя, что плечи скоро начнут дымиться от прожигающих взглядов рыжего оборванца. – Вы же не… – Именно, – хрипло шепчет юная королева. – Упала с утеса. И… да, дорогой супруг… Пора готовиться к войне. Он здесь! – Он… они здесь, – вслух повторяет рыцарь, увлекая инфанту во дворец, закутывая в еще один, сорванный с плеч какого-то лакея, плащ. Она напрягается столь явственно, что едва может идти; в синих глазах плещется ужас и невыразимая боль… и неверие, и счастье, и огонь жизни, который он уже почти отчаялся вновь в ней увидеть. Что ж, теперь она хотя бы перестанет походить на фарфоровую куклу. Может быть. Рыцарь еле заметно качает головой, подхватывая ее под колени и поудобнее устраивая белокурую голову на своем плече. Мышцы ее свело судорогой, пальцы мертвой хваткой стискивают ворот его рубахи, побелевшие губы подрагивают – он не хочет слышать слов, что поминутно срываются с них. С него довольно. С них обоих – довольно. Когда принцесса, надежно укутанная в одеяла, засыпает в жарко натопленных покоях, рыцарь присаживается на медвежью шкуру у камина, прислонившись спиной к креслу, наконец-то переводит дух. Он раз за разом воскрешает в памяти ее полный ужаса – и надежды, такой ненавистной ему, но от этого не менее сильной, – взгляд, печально качает головой, понимая, что теперь все они связаны, теперь не уйти от сражения, которое обязано положить конец их истории. Неважно, будет ли оно на поле боя или пройдет в тронном зале, за плотно закрытыми дверями. Грядет что-то темное и неправильное, и рыцарь, ставший королем, почти готов отказаться от всего и всех… кроме нее. Он смотрит на тень, тонкой черной полосой очерчивающую ее профиль на стене, пытается понять: почему она? Почему именно она, а не кто-то другой, переворачивает мир с ног на голову, забирает сердца с помощью одной лишь колючей улыбки да, может быть, пылающего взгляда синих, будто ночное небо, глаз? Кто дал ей эту власть, кто обрек каждого из них на существование в этой паутине? Он хочет схватить ее, унести куда-то далеко, за край горизонта, чтобы никто больше не посмел мешать ему быть рядом со своей женой… разве он многого просит? Если бы не было рядом этого рыжего оборванца, если бы наглый и беспринципный атаман перестал властвовать над ее мыслями и чувствами, у них рано или поздно все получилось бы. Рыцарь нервно проводит ладонью по лицу, зарывается пальцами в волосы, тянет за темные пряди. Ему душно в комнате, но невыносима даже мысль покинуть ее. Больше никогда. Огонь пляшет в камине, превращая дрова в сероватую тлеющую труху, но рыцарь слышит лишь завывания северных ветром и шум волн, разбивающихся где-то вдалеке о высокий утес. Он чувствует в воздухе соленый и острый аромат самой грозной стихии на всем белом свете и замирает, парализованный страшной догадкой: море отметило ее. Все его игры в злодея, все попытки завоевать ее расположение, вывести из себя, показать хоть какие-то эмоции – каждый поступок в одночасье обернулся пустяком. Море ненавидит женщин. Море хочет забрать его инфанту. Оно шумит в ней, течет по ее венам, руководит биением ее сердца, отражается в глазах… Море нашептывает ей сны, глубокие и вязкие, в которых она тонет. Рыцарь слышит ее плач. Бросается к ней прямо так, не вставая с пола, неуклюже переступая на коленях. Берет ее руки в свои, чувствуя, как они дрожат, вытирает капли пота со лба, слезы со щек… но море все бежит и бежит из-под ее ресниц, теряясь в волосах, в изгибе шеи, впитываясь в подушку – и не позволяет инфанте проснуться. Она тоненько вскрикивает, рвется встать, опьяненная кошмаром, но тут же вновь падает на подушки. Рыцарь спешит прижать ее к себе, мягко укачивая, словно ребенка, и внезапно ее рыдания, приглушенные и отчаянные, превращаются в слова: – Пусти… пусти меня, – она распахивает глаза, окидывая его невидящим взором, и глубокая синева ее взгляда все еще скрыта пеленой слез. – Прошу… отпусти меня. Он глядит на нее, переполненный болью и нежностью, и мечтает отдать ей свою кровь, чтобы мятежная соленая вода текла теперь в его венах, жгла его мысли и сердце. Но это невозможно, потому что все, чего хочет море – это она. Всегда. Везде и всюду. В каждую минуту от сотворения миров это всегда была она. Хрупкая синеглазая девочка, способная отдать все за тех, кому принадлежит ее сердце. За того, кому она сама его оставила. Но инфанта понятия не имеет, сколь многие готовы положить целый мир к ее ногам. Ей не нужен мир. Ей нужен ее самозваный принц, который давным-давно позабыл о существовании храброй девчонки, согласившейся уйти и отдать свою руку нелюбимому в обмен на его жизнь. Рыцарь прижимает ее ладонь к своей груди, потом легко целует холодную тонкую руку и кладет ее чуть выше сердца инфанты. Пусть ритм его собственного сердца бьется в ней, пусть ее никогда не тревожат кошмары… И мало-помалу она затихает. Слезы превращаются в блестящие в отсветах пламени дорожки на щеках, и, прежде чем заснуть, принцесса шепчет: – Отпусти меня. Пожалуйста. Рыцарь знает, что слова адресованы не ему, но все же улыбается мягко, целует ее в уголки губ и отвечает: – Больше никогда. Он предпочел бы не знать, что тот, другой, ответил бы точно так же. *** С ней что-то не так. Она чувствует это с того самого момента, как просыпается в душных темных покоях, с трудом вдыхая раскаленный воздух. Внутри нее что-то впивается когтями в сердце и легкие, раздирает горло, зудит в каждой клетке тела. Что-то зовет ее, закручивается в спираль внутри, медленно, но задевая все самое ценное и сокровенное, что в ней есть. Ей жарко и холодно, больно и сладко, она хочет встать и бежать куда-то, не чуя ног, упасть и больше никогда не подняться. В первый раз за свою жизнь, она чувствует, как земля вращается, бережно удерживая ее слабое тело на своей поверхности. Она плывет, дрейфует на своей кровати вместе с твердью, на которой находится, повинуясь притяжению, рвано дышит, пока вновь не ныряет в забытье. Время накрывает ее волнами, то замедляясь, то унося с собой в топкие беспросветные кошмары, где она блуждает по холодному мокрому песку, неловко переставляя связанные в коленях ноги, ловя равновесие сломанными руками. Что-то держит ее в этих снах, что-то мешает ей дышать полной грудью, и принцесса уже совсем не уверена, что ее успели вытащить из воды. Песок под ногами такой настоящий, туман густой и непроглядный, ветер хлещет по щекам, орошает лицо горькой соленой водой – инфанта путает кошмары и реальность; где она, кто она, зачем она? Ей одиноко и страшно: волны поют скалам жуткие и прекрасные песни о крови, богатстве, золоте и страсти, она не знает, почему должна все это слушать. – Тебе нравится? Шепот, раздавшийся из ниоткуда, пугает ее еще больше. Принцесса оступается и падает, неудачно приземляясь на сломанные руки. Сжимает зубы, сдерживая стон боли. И замирает пойманной птицей, когда на живот ей ложатся теплые тяжелые руки, без усилий поднимая на ноги. Принцесса боится даже пошевелиться, ждет, что прикосновение исчезнет, старается не думать, откуда он здесь взялся и куда уйдет потом. Однако он не спешит покидать ее, наоборот – рывком притягивает к себе, сжимает изо всех сил, уткнувшись носом в макушку. Ухмыляется – она кожей чувствует, как уголки его губ издевательски медленно тянутся вверх. – Отпусти меня, – просит принцесса, против воли прижимаясь к его груди, и слезы, которые не получается удержать, медленно текут по щекам. – Пожалуйста. Он еле заметно качает головой, и губы, замершие в ухмылке на ее шее, с обжигающей жадностью прикасаются к коже. Руки скользят по животу, обхватывают запястья, и она ощущает, как в его мертвой хватке срастаются кости. Его сердце стучится ей в спину, его ритм подчиняет ее себе – как всегда! – и огонь, что пылает в нем, скоро сожжет ее дотла. И она хочет сгореть. Принц прижимает ее еще ближе – будто это возможно! – руки его дрожат, беспорядочные поцелуи клеймом ложатся на шею, плечи, затылок. Он шумно выдыхает и шепчет ей в самое ухо: – Я мечтаю об этом… Каждый миг я пытаюсь вырвать тебя из своей памяти. Но не могу. Инфанта цепенеет от страха и теплоты, расползающейся по телу медленно, словно яд. – По… почему? Он невесело усмехается, разворачивает ее к себе – и все. Она врастает в песок, завороженная темной глубиной взгляда. Смотрит на него, запоминая каждую ресничку, еле заметные шрамы на щеках, лбу, рассекающие светлые до белизны брови. Чувствует его всем телом, рассыпается на песчинки в родных руках, готовая выть от боли и горя, смутно осознающая, что это всего лишь сон. … Или нет? Он наклоняется к ее лицу, ведет губами по переносице, а слова его впитываются в кожу, затем в кровь – и становятся ею. – Может быть, ты мне об этом скажешь? – темные, как ночь, глаза вспыхивают ненавистью, горячей и ядовитой. – Зачем ты это делаешь? Как? Почему я должен ползти к тебе на коленях, топить память о твоей жалкой душонке в чужой крови, вине и мятых постелях деревенских дур?! И если бы еще я мог это сделать!.. Боль прорывается сквозь слова, и она плачет вместо него, терзаясь раскаянием и нежностью, обидой и страстью. Он собирает губами слезы с ее щек, пылая от ярости и того, чего нет и никогда не было, целует ее глубоко и долго, словно пытается выпить до дна. А потом оставить, опустошенную и отравленную страданиями. – Я не хочу помнить тебя, понимаешь? Оставь меня, отпусти меня! – он тянет к себе ее ладони, кладет себе на грудь и прижимает крепче, закрывая глаза, невольно содрогаясь от противоречивых ощущений. – Мне не нравится быть монстром в этой истории, потому что это ты виновата. Я не хотел быть с тобой. Да я даже спать с тобой не хотел, ты, холодная чопорная пустышка! Она уже не видит его лица за пеленой слез, которые все не кончаются. Рыдания душат ее, и прикосновения его тоже душат, такие реальные, такие ненастоящие. Он шепчет ей что-то обидное, горькое и грязное, и принцесса знает: все это правда. Все это его чувства. Он не умеет по-другому. – … не хотел, слышишь меня? – прикосновения перечеркивают слова. Принц держит ее бережно, хоть и крепко, спускается поцелуями к груди, не сводя с нее взгляда. Она это ощущает. Видеть – не может. – Пусти меня, – повторяет она, нежно касаясь ладонями его плеч, успокаивая, понимая, разделяя боль. – Не надо. Тебе же не хочется этого. Так прекрати. Отпусти. Он смеется ей в лицо, громко и хрипло, срывая голос, поднимая ее на руки и падая на песок навзничь. Глядит в нее, как в небо, и хохочет, словно безумный, пока его пальцы медленно, бережно скользят вдоль позвоночника. – Вот скажи мне, – принц чуть склоняет голову к плечу, – во имя стихии, ты можешь хоть на минуту закрыть свой рот? Инфанта пожимает плечами, уткнувшись носом ему в шею. Ей хочется умереть вот так. Она слишком многое совершила и упустила. Он и не ждет ответа. – Дай мне жить спокойно, – просит он, вытягиваясь на мокром холодном песке, касаясь подбородком ее макушки. – Я не хочу знать, что пойду за тобой, где бы ты ни была. Я не хочу видеть, как кто-то другой держит тебя за руку. Не желаю искать тебя в каждой тощей блондинке. Я не знаю, что с нами. Я просто хочу, чтобы это кончилось. – Прости, – она поднимает голову и смотрит на него, как в последний раз. – Я не хотела. Принц кивает, заправляя ей за ухо выбившуюся прядь волос. – Знала бы ты, как я тебя ненавижу… за то, что готов на все, лишь бы снова тебя обнять. Он медлит немного и добавляет: – Пожалуйста, освободи меня. Секунду спустя она лежит на песке одна, уткнувшись в него лицом, и плечи ее содрогаются от рыданий. *** Море шумит сыто и удовлетворенно, укачивая корабль на свирепеющих волнах. Оно поднимает со дна самые темные мысли, смешивает их с тайнами и страхами, приправляет жаждой и ждет. Сколько бы лет ни прошло, люди все так же играют по его правилам, послушно отправляясь в его сокровищницу, где хранятся самые необычные и свободолюбивые, самые страстные и жадные до знаний души. Они прыгают в пропасть и захлебываются во время заплыва, тонут в лодчонках и на больших кораблях. Они оскальзываются на камнях и безропотно идут ко дну… пока за ними не приходит кто-то очень смелый и не менее глупый. Кто-то, кто еще не догадывается, что море знает все о тех, кого однажды коснулось. Знает и может позвать к себе в любую минуту. Ветер собирает серые тучи в плотный ком, скрывая слепящие золотые лучи, насвистывает таинственные мелодии скалам и пляжам. Корабль засыпает, не чуя беды, и море чувствует, как власть его крепчает, затягиваясь гордиевым узлом на шеях тех, кто посмел ослушаться его. Оно зовет смерть и страх, приказывает им держаться поблизости и берет под контроль сны, ощущения и желания. Скоро, совсем скоро новые бриллианты станут частью его клада… Море призывает их к себе, проникает в их вены, разбавляя кровь своей магией, нашептывает то, о чем они и помыслить не решались, привязывает к себе и мастерски подчиняет – не вырвутся больше. Буря крепчает, волны подпевают ветру, кружат кроны деревьев в темном, магическом танце. Холодает, свет утекает сквозь тонкие ветви в землю, отражается от водной глади и тускнеет, исчезает, украденный стихией. Звери, обуянные ужасом, прячутся в норах, затхлых и душных, но даже в них безопаснее, чем в пропитанном соленой водой и ворожбой воздухе. А глупые люди ложатся спать, с радостью погружаясь в расставленные ловушки. Корабль треплет, как щепку, качая и подбрасывая на гребнях волн. Замок ощетинивается дулами пушек и наглухо закрывает ворота. Последние огни в городе гаснут. Дома, улицы погружаются в густую, как чернила, ночь, и сон околдовывает их, обещая ложный покой и фальшивое счастье. Море волнуется раз… На крыльце ветхого дома у самого берега спит, прижавшись щекой к рассохшимся доскам, рыжий юнга, и ревность скручивает его сновидения в черный пылающий шар, надежно запечатывая теплое чувство к принцессе, счастья для которой он так хотел. Море волнуется два… Рыцарь так и засыпает, стоя на коленях у постели своей жены, и грезы его полны звона оружия и хриплого смеха, ярости и потерь. Подол платья инфанты, за который он отчаянно цепляется, раз за разом выскальзывает из рук, и она уходит, прекрасная и сияющая, не оглядываясь, оставляя его во тьме. Море волнуется три… Сказке не спится. Она стоит на пороге каюты принца, привалившись плечом к косяку, и всматривается в его лицо. Он спит беспокойно, комкая простыни, откидывая голову назад и жадно ловя ртом воздух. Черты его искажены болью и тоской, но губы изгибаются в улыбке, угасающей и вновь озаряющей его лицо – для сказки эта причудливая маска хуже смерти, потому что только идиот не догадался бы, кого он видит во сне. И, как будто этого было мало, с губ его срывается слово, которое он и знать-то не должен. Принц зовет свою девчонку именем того, чего нет. Сказка переводит дух, чувствуя, как что-то жаркое и темное поднимается в ней и накрывает с головой, оставляя после себя четкую цель. Она пересекает каюту в три широких шага, достает из тайника длинный кинжал с рукоятью, украшенной резьбой – его когда-то носила инфанта. Сказка прячет оружие в складках платья и бесшумно покидает покои принца. Ненависть придает ей смелости и решимости. Помнится, принцесса не хотела быть спасенной? Что ж, у Сказки есть для нее подарок. Инфанте понравится. *** Иссиня-черное небо прорезает ослепительная молния, и гром, раздавшийся секундой позже, как никогда похож на раскатистый злобный хохот. Волны замирают и вдруг обрушиваются на берег с такой силой, что разбивают в щепки лодки и срывают крыши у хижин. Спи крепко, Лазурное королевство… Сегодня ночью царствует шторм. ~ Fin