***
–Надеюсь, я проделал долгий путь по действительно важному делу, а не из-за кучки паршивых бандитов, как в прошлый раз, – Гильвот пригубил из своего кубка и поморщился – он успел отвыкнуть от мацта. Они сидели с Ворином в его мрачном кабинете, освещенном двумя-тремя светильниками, друг на против друга, за письменным столом. Тут совсем ничего не изменилось, да и сам глава Дома нисколько не состарился, на узком бородатом лице ни единой морщинки, в черной гриве ни единого седого волоска. Он остался таким же, каким его запомнил Гильвот – вроде как добродушным и заботливым кузеном, но на самом деле крайне закрытым и непонятно в чьих интересах действующим эльфом. –Хах, все еще сердишься? Твоя мать переживала за тебя, не давала мне покоя целый месяц, пришлось принимать радикальные меры, – сказал Ворин, – Писал бы ты ей чаще, возможно, она не была бы таким удручением для всех нас. Ходит все время с многострадальным лицом – жалко смотреть. –Чтобы она успокоилась, мне придется всю жизнь провести здесь, – ответил с печалью Гильвот. Он понимал, что виноват перед матерью, но не пойти против собственного горячего и крутого нрава, – А еще остепенится. Ни то, ни другое мне совершенно не любо, ты же знаешь. –Кстати, о женитьбе, – улыбнулся Ворин, деловито положив ногу на ногу, – Именно из-за нее я и попросил тебя вернуться в Когорун. Наш любимый братец Вемин жениться на одной девушке из Дома Индорил. Мы давно мечтали об этом с Нереваром. Как ты понимаешь, событие намечается грандиозное, и гостей будет немало. Важно, чтобы все Даготы были в сборе. Гильвот не понимал, как Неревар побратался с Ворином. До встречи с Хортатором глава Дома Дагот старался изо всех сил, чтобы разрушить, превратить в пыль, в ничто остальные семейства, активно дрался за власть, вел переговоры с Думаком, чтобы объединиться и прогнать всех из Ресдайна: и нордов, и прочих кимеров, что не принадлежат к Даготам. Теперь Ворин лишь порыкивал на другие Дома, чтобы не забывали, кто здесь лев, но не смел вмешиваться в их интриги, просто наблюдая через Видящих за ними, видно, держа руку на пульсе, но опять же явно ради Неревара. «Впрочем, оно и к лучшему», – думал Гильвот, потому что такой великий герой, как Неревар, не мог не вызывать у него уважения и восхищения. Ему нравились идеи Хортатора о мире среди кимеров, о том, что нужно прекратить грязные под коверные игры, которые сам тоже искренне презирал и в которых не видел никакого смысла. Он мечтал об эпохе подвигов, давно минувшей, когда Велот повел своих последователь через опасные джунгли, непроходимые горы в пепельные пустоши, когда только зарождались кимеры и потому не были они еще так коварны с друг другом, наоборот, не жалели они своих животов ради общего блага, ради того, чтобы удалось им пустить корни в самой враждебной из возможных земель. Отголоском именно того времени был Неревар, и именно это он будто бы обещал вернуть – то, о чем грезит каждый смертный – славные стародавние деньки. –Что это за женщина, которую ты ко мне сегодня прислал? – спросил Гильвот, немного погодя, – Очень странная. С каких пор ты своих шпионов превратил в куртизанок? –А, это Ваас, – с ухмылкой промолвил Ворин, – И он мужчина. Правда, забавно? Ты даже не заподозрил подвоха. –Ничего забавного в этом нет. Это оскорбительно, – строго проговорил Гильвот. Он, может, не в состоянии многого принять, но готов был все же с смириться и понять, например, зачем эта странная связь между их Домом и двемерами, зачем набирать в члены «семьи» убийц и воров, зачем врать и обманывать, подставлять и плести заговоры, но мужчина, Видящий, в откровенных женских нарядах никак не вписывался в общую картину мира Гильвота. Это было уже слишком. Это была какая-то жуткая насмешка над их Домом, выставляющая их семью – семьей шутов. Это был невыносимый позор. Между тем сам Ворин – воплощение их Дома, его сердце – одобряет подобное, лишь ухмыляется, словно ему поведали оригинальный анекдот. Все же зря Гильвот вернулся. Правильно говорят, что дом хорош, но лишь когда ты в пути, а чуть войдешь в него, и он тут же тебе опостылеет. Нет, чуть только Вемин отыграет со своей индорилкой свадьбу – Гильвот уедет и постарается вернуться не скоро, чтобы наново не разочароваться. –Узнаю в тебе твою мать, – Ворин встал и заходил по комнате, – Но поверь мне, нам очень повезло с Ваасом. Это моя лучшая находка за последние несколько лет. Сама Азура будто привела меня к нему или его ко мне… хах, за этим кроется достаточно забавная история, но об этом как-нибудь в другой раз. Иди, повидайся с матерью, в конце концов она по тебе очень сильно соскучилась. Не обижай ее.***
Мать Гильвота, госпожа Индис Дагот, тоскливо перебирала свои вечерние наряды в окружении рабов, когда сын вошел. Она обернулась, всплеснула руками, охая, и бросилась к нему на шею. Кимер недовольно нахмурил вороные брови, – не любил он всех этих душещипательных женских приветствий, слез и ласк, – но мать обнял, понимая, что ей это необходимо. –Любимый мой! – завопила горестно она, жадно лобзая его в нос, в глаза и в щеки, – Ох! Где ж тебя носило, несчастного моего! –Много где, мама, – сухо ответил Гильвот, отстраняясь от проявлений материнской любви, – Как ты? –Ох! Худо совсем, – пожаловалась женщина, закивав головой и заломив руки. Ее седой пучок волос растрепался и пара серебряных прядей упали на плечи и лицо, – Совсем худо, дорогой мой. Ночами не сплю, мигрени мучают меня, сердце колит. Чувствую, скоро мой конец придет…Ох! –А что говорят лекари? – равнодушно спросил кимер, присаживаясь на кресло. Он уже привык к подобным речам. Пятьдесят лет подряд его мать божится, что вот-вот к предкам отправиться, а смерть ее так и не взяла. Зато всех остальных госпожа Индис своими стенаниями доводит до гроба. –А что лекари? – возмутилась мать Гильвота, – Они у нас полные дураки. Говорят, что я совершенно здорова, но я-то знаю, что сегодня или завтра не станет меня. Ох, Азура! Гильвот, ты ел? Совсем исхудал, побледнел, любовь моя! Эй, чего вы стоите столбом, грязные негодные н’вахи, пока ваша хозяйка помирает, а ее сынок от голода с ног валится? А ну! Быстро несите сюда еды и питья! А не то высеку! Клянусь Азурой, ой, высеку! Рабы вздрогнули, представив себе беспощадную расправу госпожи Индис, и с поклоном вышли вон, оставив мать и сына с глазу на глаз. –Совсем я их избаловала, – запричитала старая кимерка, – Да как же мне их в узде держать, коли я изнемогаю, и ты все время где-то там, далеко, неизвестно где? Соскучилась я по тебе, сынок, ох, совсем истосковалась. И чего тебя постоянно тянет в земли н’вахов-то? Не уж то там женщины лучше? Не может такого быть! Вот даже Вемин женится, и тебе женится надо, правда, на даготской девушке, глядишь, и образумишься, останешься тут насовсем, а у меня наконец-то внуки появятся, я их прижму к себе, и они меня своей любовью тут же исцелят. –Мама, позволь мне самим распоряжаться своей жизнью, – улыбнулся Гильвот, – Когда я пойму, что люблю кого-то, тогда и женюсь. –А когда ж это будет, если ты все время не дома? – воскликнула госпожа Индис, – Ты даже и не знаешь, какие здесь девушки есть, ни разу их, небось, не видал, а ведь все они уже тут по тебе заранее сохнут – это я устроила. Да и потом при чем тут любовь? Думаешь, твой отец, с’вит поганый, упокой Азура его душу, любил меня или я его? Он меня, конечно, уважал. Говорю я ему: «Опять ты, тварь этакая, со своими лохматыми сучками время проводил?», а он мне кивает, улыбается и извиняется, мол, прости, жена, ничего с собой поделать не могу, нравятся мне кошачьи хвосты, вот если бы ты себе такой отрастила… –И ничего хорошего из вашего брака не вышло, – заметил Гильвот, ненарочно перебив свою мать. Он плохо помнил отца и почти не видел ни разу, знал только, что в семье его считали изгоем, потому что от зари до зари господин Орвас проводил в борделях, пил и гулял, от чего так быстро и скончался – Гильвоту тогда всего семь исполнилось. Однако слышать об отце дурное все равно он не хотел, где-то глубоко в душе надеясь и веря, что у отца имелись веские причины довести себя до состояния глубокой деградации, что отец совсем не плохой кимер, а, наоборот, заложник обстоятельств, несчастный. –Ну, как же. У нас родился ты, – госпожа Индис переменилась. Она нежно улыбнулась, перестала злиться и зашла за кресло, на котором сидел Гильвот, прильнув к своему сыну и самозабвенно гладя его по обросшей черной бородой щеке, – Единственная моя отрада и моя гордость. Вот бы еще женится тебе… –Мама, перестань, – раздраженно метнул Гильвот. Он резко встал и повернулся к ней, тотчас остыв, ибо не добро поднимать на родителей ни руки, ни голоса, – Это успеется. А теперь мне пора. Нужно по традиции поприветствовать тетю Ллерву как хозяйку Когоруна. До скорой встречи. Он выбежал, прежде чем мать успела еще хоть что-то вымолвить, и почувствовал невероятное облегчение. Гильвот любил госпожу Индис, во всяком случае никогда не смел к ней относится неуважительно, но разговор с матерью ему давался нелегко. Беседа выходила тяжелой и нудной, всегда про одно и то же, про то, что Гильвот на дух не переносил, – про женитьбу и про то, чтобы он сидел неоперившимся птенцом дома и не смел больше бродить по миру. Так уж вышло, что Гильвот родился вовремя пепельной бури – сама природа определила его характер, его жажду к вечной борьбе. Только война в Ресдайне давно кончилась, наступил долгожданный мир, и пришлось искать битв на чужбине, чем и занимался кимер. Политическая же возня была до невозможности скучна, и претила его сердцу – ненавидел он врать и ненавидел, когда другие врут. Вот и ездил повсюду, куда бы его не завел верный гуар, поражаясь различным диковинкам, а опосля обязательно подворачивался и достойный соперник. Не бывало так, чтобы никто на его жизнь не покушался по той или иной причине. Гильвот отошел от двери и направился дальше по коридору. «Было бы лучше, если она меня совсем не любила, – подумал про себя кимер, – Для нас обоих».***
Мелодия, как тонкая еле видимая нитка, поначалу совсем тихая донеслась до ушей Гильвота. Он остановился и прислушался. Пела флейта и пела очень красиво, но грустно, будто кручинясь о ком-то, давно обратившимся в прах. Кимер удивился – он не знал, что кто-то в Когоруне умеет играть на флейте. Вряд ли это был бард – Даготы никогда не приглашали к себе ни актеров, ни скоморохов, ни музыкантов, предпочитая, чтобы в стенах их дома существовала лишь таинственная тишина. Даже колыбельные пелись здесь шепотом. Удивительно, что кому-то позволили исполнять что-то на музыкальном инструменте, пускай и не веселую задорную песенку. Все же изменился дом Гильвота, но пока сложно оценить, в какую сторону, хорошую или плохую. Гильвот пошел на звук и оказался на одной из обширных террас. На другой ее стороне, на парапете, сидел Ваас, тот самый Видящий, одетый, как падшая женщина, и играл на флейте. Рядом с ним стоял низенький столик с бутылкой мацта и кубком и черный дифрос, но Ваас будто специально не сел на него, а устроился у самого края террасы, грозясь свалится вниз. –Добрый вечер, господин Гильвот, – юноша резко прекратил играть и посмотрел на кимера с улыбкой. –Добрый вечер, господин Ваас, – пробурчал Гильвот и отвернулся, а полукровка заливисто рассмеялся, совсем как ребенок, чей шаловливый замысел раскрыли. –Вы зря на меня обижаетесь, – сказал он, прекратив хохотать и разведя руками, – Не я такой, жизнь такая. Давайте лучше выпьем и забудем все недоразумения. –Не мне тебя судить, – согласно кивнул Гильвот, – И не мне с тобой пить. Лучше скажи, где ты научился так играть? –Нигде, – полукровка ничуть не обиделся на отказ разделить бутылку мацта и продолжил говорить, – Сам научился. Там, внизу, так все и работает. Либо сам, либо никак. –Вот как, – задумчиво произнес Гильвот и уже засобирался уходить. –Хотите я еще Вам сыграю? – остановил его вопросом Ваас. Кимер обернулся и кивнул – уж слишком ему понравился мотив мелодии, и он не мог отказаться от того, чтобы послушать ее еще раз. Полукровка облизнул губы, приложил к ним флейту и заиграл, чуть прикрыв глаза с длинными и пушистыми ресницами. Его тонкие пальцы снова быстро и ловко заходили по белой изрезанной узорами поверхности трубки, порождая удивительно печальные и тоскливые звуки ностальгии по чему-то хорошему. Флейта будто плакала по тем самым стародавним временам, когда только зарождался кимерский народ, и все было просто и ясно, и не было вражды и усобицы меж золотокожих кимеров, в которых все мечтал очутиться Гильвот и которые обещал вернуть Неревар. Кимер неслышно сел рядом и посмотрел на заходящее солнце. Он вспомнил, как маленький гулял здесь с матерью, и она рассказывала ему легенды о том, как появился их Дом и как строился Когорун на костях его строителей. Госпожа Индис никогда не умела завлекать историей, и поэтому Гильвот, чуть только она отвернется, сбегал играть с мальчишками-рабами. Уже тогда он понял, что сидеть под крылышком у родителей – невероятно скучное дело и что он хочет сбежать куда-нибудь, неважно куда, главное, чтобы там ему бы пришлось нелегко и интересно. –Теперь ваша очередь, – сказал Ваас, вырвав Гильвота из страны воспоминаний, – Расскажите что-нибудь. –Что? – спросил, опомнившись, кимер. –Вы же много странствуете, – пожал плечами полукровка, откладывая флейту в сторону, – Наверняка Вам есть, что рассказать. Например, о Скайриме или о Алессианской империи. Гильвот задумался, а потом заговорил. Он будто снова оказался в пути, там, где побывал – в заснеженных горах Велоти, в лесах Сиродила, в болотах Чернотопии и в песках Эльсвейра. Снова сражался с каждым из своих противников, кто решился бросить ему вызов – тот полупьяный со спутанной бородой норд, утверждающий, что все эльфы слабые неженки, тот дородный и нерасторопный имперец, последователь Марука, так же ненавидящий остроухих, как и его северный сородич, те аргонианине из племени Паатру, который даже говорить не стали, а накинулись сразу без предупреждения, тот катай-рат, который счел, что может прирезать Гильвота, пока он спит, и забрать все его деньги. Кимер рассказывал и рассказывал, и невольно, но таки разделил с Ваасом бутылку мацта, стоящую на столике. Он не заметил, как солнце совсем зашло, как на горизонте небо снова окрасилось в кровь и золото, только уже с другой стороны, и как появились первые звезды, как одна бутылка мацта невидимой рукой раба подменилось второй, потом третьей и четвертой. –Не такой уж ты и плохой, как я поначалу думал, – признался наконец Гильвот посреди очередной истории о Валенвуде. Голова у него чуть шла кругом, и язык налился тяжестью, стал заплетаться, но его это нисколько не смутило, – Прости меня за это. –Не за что прощать, – улыбнулся Ваас. Он тоже уже чуть покачивался из стороны в сторону, и в такт этим движениям изредка звякали серьги в его ушах, как бубенцы, – Потому что на самом деле я еще хуже, чем ты можешь себе представить. –И совесть не мучает? – удивился Гильвот. Полукровка заливисто рассмеялся, и кимер опять почувствовал себя дураком. –Я Видящий. У меня ее просто нет. Мерзко, не правда ли? – успокоившись, ответил Ваас. Он поддался чуть вперед, пара рыжих прядей сползли ему на лицо, и Гильвоту почему-то захотелось откинуть их назад заодно с бледной маской из пудры, которую на себя надел полукровка, и посмотреть на него без прикрас, настоящего, истинного и ни за что не соврущего. –Это ради нашего Дома, – попытался оправдать Вааса кимер, непонятно только в чьих глазах и ради чего, – Значит, ты по крайней мере предан, и это уже кое-что. –О, нет, – прошептал Ваас, вставая и шатаясь, – Когда мы говорим про таких, как я, то дело вовсе не в чистой преданности идеалам, а в простом отсутствии выбора. В какой-то момент у меня не было выбора, я очень хотел жить, потом взыграли амбиции, и я захотел быть чем-то лучше, чем никем. Так я и стал Видящим, вроде как Дагот, а вроде как и нет. –Так, значит, ты можешь нас предать? – разозлился Гильвот, с размаху стукнув себя кулаком по колену. –Не могу, – на лице Вааса появилась горькая улыбка, будто у него и вправду не было такой возможности, будто кто-то его сковал цепью, и ему не вырваться, – Потому что мне приятно быть причастным к чему-то великому, от этого, таким, как я, не так просто отказаться, как от совести, так что можешь быть спокойным – меня не зря выбрали Видящим. –Ну, думаю, на сегодня достаточно откровений, – Полукровка тяжело вздохнул, взял флейту и улыбнулся карминными губами, – Спокойной ночи, господин Гильвот. Он развернулся и, едва переставляя ноги на высоких каблуках, направился к выходу, то и дело спотыкаясь. «Того гляди, упадет же», – с тревогой подумал Гильвот и собрался было встать и помочь Ваасу, может быть, даже донести его на руках, но вовремя опомнился. «Ты пьян, Гильвот, – сказал он сам себе, – От того и придумываешь всякие глупости. Лучше сам попробуй сначала до своей опочивальни добраться. Этот уж наверняка справится. Он же Видящий».