Рождественские драбблы с поцелуями =)

— Ты сердишься? — спрашивает Коннор. Огни на елке бросают на лицо Девять золотистые отсветы, и он такой красивый, что именно так и должно выглядеть волшебство, как Коннор его себе представляет: нечто, не поддающееся описанию, осмыслению, невероятное. Как Девять, сегодня это чувствуется особенно остро. Девять сидит на полу, скрестив ноги, и держит на коленях подарок Гэвина, не пытаясь его открыть. Они договорились открывать подарки утром, но Девять злится, и теперь он сверлит подарок взглядом, будто тот виноват в его гневе. Подарок, конечно, не виноват. Но Коннор тоже не виноват, так что он улыбается и опускается на колени рядом, касаясь лица Девять пальцами, и теперь на его пальцах тоже яркие блики. — Сердишься? — повторяет он. Гэвин крепко спит в спальне, целый и невредимый, и он даже выпил бокал пунша — и только час назад они мерзли на улице, а сейчас они дома, в безопасности. Коннор счастлив. Девять вскидывает голову, смотрит на него, на его лице такая смесь эмоций, что сложно определить что-то одно. Но гнев там точно есть. — Сержусь ли я? — он как будто не верит тому, что слышит. — Нет, что ты, Восемь. С какой стати мне сердиться на тебя, ведь ты всего лишь обещал ехать домой и привезти Гэвина, а вместо этого вы оба ввязались в перестрелку на другом конце города, потому что именно сегодня вам нужно было «кое-что проверить». В его голосе яд. — Все обошлось, — говорит Коннор, — извини. Его извинение как будто спускает перенапряженную пружину: только что Девять смотрел на него, а в следующую секунду подарок соскальзывает с его коленей, а он опрокидывает Коннора на пол, наваливаясь сверху, и его глаза сверкают. Коннор ждал чего-то подобного, так что не сопротивляется. У него внутри булькает и перекатывается радость, эйфорическое веселье: ночь могла бы пойти куда хуже, они могли пострадать, они могли погибнуть, в конце концов, но они здесь — дома у Гэвина, сам Гэвин спит, а они с Девять под елкой, потому что у них есть елка, они могут праздновать и веселиться. Коннор не то чтобы много в жизни праздновал, но очень хочет попробовать. Девять сжимает его плечи руками почти до боли, и Коннору стоит попытаться его успокоить… Вместо этого он улыбается самой провокационной улыбкой, какой только может. Девять злится, да, и злить его еще сильнее жестоко, но счастье Коннора быстро переплавляется в нечто гораздо более темное, горячее и неукротимое. — Извини, — повторяет он, облизывая губы. Мгновение ему кажется, что Девять готов устроить драку, настолько раскаленным становится его корпус и обжигающим взгляд. Девять приоткрывает рот, будто для упрека — но вместо упреков он вжимает губы в рот Коннора с такой силой, что это больше похоже на укус, чем на поцелуй. Его язык безжалостен, а пальцы сжимаются на подбородке Коннора, удерживая, не давая тому отстраниться, отвернуться. Словно Коннор стал бы отворачиваться. Он не любит уступать, но сейчас он закрывает глаза и обхватывает ладонью затылок Девять, и хаос в его системе ревет, смывая все тревоги, все текущие задачи и мысли о сопротивлении. Гнев Девять больше похож на нежную любовь, чем ласковые слова и жесты у многих из тех, кого Коннор встречал. Их языки сталкиваются, играют друг с другом, в каждом движении все меньше напора и злости и больше страсти, и Коннор наконец отстраняется, прикусывая нижнюю губу Девять и тут же касаясь языком, чтобы сгладить боль. — Я думаю, тебе все же можно открыть мой подарок, — предлагает он. Девять бросает быстрый взгляд под елку, снова смотрит Коннору в глаза — его руки соскальзывают с плеч и ныряют ему под футболку, и Коннор замирает от прикосновения ладоней к каркасу. — Утром, — решает Девять — и улыбается плотоядно, — утром.